Текст книги "Таракан без ног не слышит. Полёт ежа"

Двое

– Я не могу дождаться. Это то, что нам было нужно. Соединение этих двух наборов даст нам необходимый код.

– Не хвались цыплятами, пока кура не снеслась.

– Что?

– Так говорят дикари, когда хотят сказать, что не стоит обсуждать то, что ещё не сделано. Ещё неизвестно, какой набор получится в итоге.

– Ты общаешься с дикарями?

– Смешно.

глава 8 Дочь

– Вот она.

Нянька распахнула перед ним двери. И то, что он увидел, больно резануло по сердцу.

Дочь сидела на кровати, слегка наклонившись вперёд. Голова её мелко, мелко тряслась. Тонкие пальцы паучьими лапками мяли ткань платья.

Корм подошёл, сел рядом, взял её за руку, обнял другой рукой за плечи и, тихонько покачиваясь, запел колыбельную песенку. Ту, которую, когда то, пела ему Нянька. Простые слова, простая мелодия, тихий голос. Он пел эту песню для дочери каждый день. Каждый день, в течении восемнадцати оборотов. С самого первого дня её жизни.

Сначала это было необходимо ему. Он качал на руках крошечного человечка, пел колыбельную и пытался увидеть в не оформившемся младенческом личике черты утраченной возлюбленной.

Потом это стало необходимым ей. Гораздо важнее, чем пища, или, даже, воздух. В тот день, когда стало окончательно ясно, что его дочь безумна и с этим ничего нельзя поделать, он сам чуть было не сошёл с ума. Он не выдержал. Он сбежал. Он придумал какую-то никому не нужную экспедицию. И сам возглавил её, сумев убедительно мотивировать своё отсутствие в городе. Спрятал свою трусость за выдуманной необходимостью.

Посланец догнал его уже на вторые сутки.

Несчастный ребёнок выгибался в своей колыбельке и не плакал, а рычал. Тихо и страшно.

– Колыбельную. Спой ей колыбельную. – Услышал он чей-то шёпот.

И он запел. Он пел долго, осторожно пододвигаясь всё ближе и ближе. Тихонько сел на кровать, медленно протянул руку и погладил дочь по голове. Ещё раз. Ещё. Девочка перестала выть.

Он взял её на руки и прижал к груди. Он пел ей о теплом солнышке, голубом небе и белых облаках. Он пел о любви и нежности. Он пел и учился жить с этой страшной болью в груди. Он поёт эту песню каждый день уже много, много оборотов.

Постепенно дочь успокоилась. Дыхание её стало ровным. Тело обмякло, и Корм уложил дочь на постель. Посещение было окончено. Можно было просидеть с ней весь день и всю ночь. Это ничего бы не изменило. Она так и будет лежать с открытыми глазами, не реагируя ни на что. Ни на голод, ни на жажду. Ни на жар, ни на холод, безучастно глотая положенную в рот пищу и так же безучастно, испражняясь.

Корм поднял голову. Нянька стояла рядом и смотрела на него. В её глазах не было укора. Но он сам ругал себя, как только мог.

– Ты устал.

Нянька села рядом с ним и погладила по щеке.

– Ты совершенно вымотался за последнее время. Всему есть предел, Корм. Даже твоей выносливости. Не надо так себя загонять. Ты должен отдохнуть. И взять себе женщину.

Корм хмыкнул. Для него в этом мире женщин более не существовало.

– Да, женщину. Пойми, речь идёт не только о твоём удовольствии. Речь идёт о твоём рассудке. Ты здоровый, половозрелый мужчина и должен слушать желания своего тела. Почти двадцать оборотов без женщины, это очень много. Корм отвернулся, чтобы она не увидела его улыбку. Его Супруга приходит к нему. Часто. И они любят друг друга так же, как и прежде. Но об этом никто не должен знать.

– Я знаю.

– Что? – Сердце Корма подпрыгнуло вверх и застряло в горле. Дыхание перехватило, и ему понадобилось несколько мгновений, чтобы снова начать дышать.

– Я знаю, что она снится тебе. Вы занимаетесь с ней любовью во сне, и ты думаешь, что этого довольно. И другие женщины тебе не нужны.

– Откуда? Откуда ты это знаешь? – Он схватил её за плечи и встряхнул. – Ты что, умеешь подсматривать чужие сны?!

– В этом нет нужды.

Она осторожно сняла его руки со своих плеч, сложила ему на колени и накрыла своими ладонями.

– Тогда откуда? – Корм с удивлением понял, что его трясёт.

– Милый мой мальчик. – Нянька покачала головой, а потом подняла его руки к лицу.

– Посмотри, как дрожат твои пальцы. Это говорит о том, что я права. Ты уже плохо контролируешь себя. И с каждым днём будет только хуже. Повторяю, мне нет нужды копаться в твоих снах. Помощник рассказал мне о твоих ночных стонах. Пятна на твоей постели подтвердили мою догадку. А о том, что если слишком сильно скучаешь о мёртвом, то он может прийти в твои сны, я знаю уже давно.

– Она не мёртвая.

Корма буквально скрутило от этого страшного слова. Он резко вырвался из ласковых рук Няньки и встал так резко, что его пошатнуло, оступаясь подошёл к выходу и схватился рукой за проём.

– Никто не видел её мёртвой.

– Никто.

Нянька поднялась, поправила и так безупречную одежду и шагнула к Корму. Взяла его под локоть и заглянула в глаза. Он отвернулся, не в силах смотреть на ту, что способна произносить такие страшные слова.

– Да, мёртвой Илиеону не видел никто. Но неужели ты думаешь, что, будь она жива, она не вернулась бы к тебе? И потом, за это время, без восстановителя, её биологический возраст сравнялся бы с фактическим. Ты понимаешь, что это значит? Можно оставаться молодым почти бесконечно долго, регулярно принимая восстановитель, но нельзя старуху сделать юной девушкой.

Ему стало душно. Надо выйти на воздух.

– Идём, мальчик мой.

Нянька вывела Корма из каморы. У него шумело в ушах. Где то, по краю зрения, летала чёрная пыль.

– Что со мной?

– Ничего страшного. Пока ничего. Это гневается кровь в твоих венах. Но это сигнал, что тебе надо заняться собой и своим здоровьем. Когда в наши сны приходят мёртвые, – Нянька покосилась на Корма, – Они забирают нашу силу. От этого наваждения нужно избавиться.

– В твои сны приходили мёртвые? – Почти с ненавистью спросил он.

– Да, мой мальчик. Я знаю, о чём говорю.

не глава

Разумеется, в обычной обстановке я никогда бы такого не сделала. Это на уровне рефлексов. Бросить в Лесе зажжённую спичку – да лучше сразу её себе за шиворот. По крайней мере, потушить успеешь и сам не весь обуглишься.

Но моё состояние нельзя было назвать адекватным, и, как нормальная сумасшедшая, я рассудила; если это, таки, сон, то я проснусь, а если, таки, реальность, то на фиг она нужна. Гори она синим пламенем. Или какое оно тут? Может, зелёное? Вот щаз и посмотрим.

Пламя было не синим и не зелёным. Оно было белым и искристым. Вспыхнуло, как порох, и метнулось в стороны, со скоростью шороха, не дав почти никакого тепла, и не опалив, даже, упавших листьев. Только лёгкий дымок.

Но деревьям хватило и этого. Ветки втягивались в стволы со свистом, даже не образно выражаясь. Деревья свои кривые стволики вытянули и выпрямились, как солдатики перед строгим начальством. Кажется, даже глаза зажмурили и даже, вроде, дышать перестали. Вот так и стойте, уроды ботанические.

Пространство вокруг становилось прозрачным, а воздух, как ни странно, чистым. Пропал липкий туман. Будто всосался вместе с ветками, в стволы. Исчез странный, сладковатый запах. Но только когда он исчез, я поняла, что он, вообще, был.

В голове немного прояснилось, и я, со всей обречённостью, окончательно поняла, что это не сон. И это не Земля. В небе лениво сияли два, очень странных, светила. Одно поярче, второе совсем тусклое. И если первое, с трудом, напоминало яркое Солнце, то второе, овальной формы, почти таяло в белеси неба.

Ноги страшно гудели от усталости, но присесть на землю, из которой выглядывали то ли корни, то ли щупальца странных деревьев, я не решилась. Надо идти, но куда? Ни склона, ни подъёма. Ровно всё, идеально ровно, будто специально выравнивали. А кто их знает, может и специально.

Впрочем, это неважно. Может, это вообще не растения, может, это механизмы какие. Защитная полоса на случай ядерной войны.

Я брела, потихоньку успокаивая себя мысленным мусором. Как там у Алисы? Если не знаешь, куда ты хочешь попасть – какая тебе разница, куда ты идёшь. Я знала, куда я хочу попасть. Слишком хорошо знала. И знала так же, что дорога туда будет долгой. Не знала только, хватит ли мне жизни, чтобы эту дорогу пройти.

Погруженная в эти печальные мысли, по уши, я не сразу обратила внимание, что на однообразном рисунке местности проступило тёмное пятно. Тёмное и большое.

Я бросилась вперёд. Ну, как бросилась, скорости прибавилось немного, но пыхтеть стала гораздо громче. А, даже если это самый главный древесный монстр. У меня спичек ещё три штуки. Спалю, к чертям собачьим, всю эту вампирью ферму, хоть бы даже и с собой, любимой. Зато недолго мучиться. Сама не спасусь, но врагов положу.

Мысль эта прибавила мне сил. Правда, немного. Но и до цели уже было рукой подать. Рукой подать – не ногой поддать. Надо же, как меня прёт-то на афоризмы. Да ладно, напоследок можно. Э-эх, гуляй, душа! Оп-па…, накаркала.

Дерево. Огромное. И вокруг огромное, и в высоту. Но дерево. С корнями вроде нормальными, с корой, с ветками. И листья на ветках тоже нормальные. Шелестят тихонько. И дупло в дереве нормальное. Огромное такое дупло. Соответствующее. Так низко от земли и такое уютное. И пахнет дерево, как дерево. А не как фруктовая помойка. Землёй пахнет и прелой древесиной. Нашенским. А нашим всё можно. Сожрёт сволочь, так сожрёт, мне уже всё параллельно.

И я лезу в дупло. И впрямь уютно. Я улеглась на перину из мягкой сухой трухи, свернулась калачиком и заревела. Потом рёв перешёл в рыданья, потом в плач. После непродолжительных всхлипываний я уснула.

глава 9 Я знаю короткую дорогу

Новых сюрпризов дорога нам не преподнесла. Нет, старых колдобин и промоин на дороге хватало, хорошо, что новых ям эти рыбачки не накопали и саму дорогу не заминировали. А ведь могли бы. Но не сделали. Добрые люди.

Манюне не терпелось поделиться с моим мужем своим горем.

– Мой то, композитор хренов, чё учудил.

– Кантату сочинил? – Уточнил Муж.

– Чё? Да не. Опять ужрался с самого утра. Я пока теплицы открывала, он в мою комнату шасть и присосался, гад, прямо к банке. А ему много ли надо? И в смысле литража, и в смысле времени. Захожу домой, а он уже песни ноет. Слыхали же, как он скулит. Будто яйца дверью прищемил. – И немного подумав, добавила – Будто у него, вообще. яйца есть.

И вздохнула.

– Не мужик, а вонь рейтузная.

Муж заржал. Он вообще любил Манины примочки. И Маню уважал. За стойкость.

– Что нажрался, это не учудил, Мань, вот если бы он тебе грядку вскопал, тогда бы я удивился. А так, Солнце светит – Бах пьёт.

Вообще-то, фамилия Баха довольно странная. Бохрума. Когда мой Муж впервые услышал её, он сначала задумался, а потом изрёк.

– С такой фамилией и я бы пил.

– О! Смотрите птиц! – Завопила я.

– Кто!?

– Ну, птиц же! Гляньте, гляньте, большой такой, бегает.

– Ой, я не могу! – закатилась Манюня – Может, птица?

– Нет. Птица – это которая летает, а которая по земле – это птиц. Вон, ещё один носится.

– Глухарь это. – Вздохнул муж. – Да, было бы ружьё. Но сегодня наш удел, охота тихая.

Мы тихо проехали мимо птица, который недовольно дернул головой нам вслед и сказал что-то невежливое на своем, птичьем, языке.

Когда мы добрались до места, солнышко поднялось уже высоко. Уже хотелось чаю и кушать. Пришлось разводить костёр и кипятить воду. Собственно, особого недовольства никто не высказывал. Все грибы в лесу не соберёшь. А отдыхать тоже, когда то, надо. Вот и совместим приятное с полезным.

Я отошла от дороги, набрала немного брусничника для чая. Попался кустик шиповника, ягодки ещё зеленоватые, но ничего, сойдёт.

Ух ты! Вот это да! Полянка размером метров на двенадцать, была усыпана маленькими толстопопенькими подберёзовиками. Один к одному. Тихонько взвизгнув от восторга, я опустилась на колени и принялась осторожно выкручивать грибки.

– Олька! Олямка! Чай готов. Иди, давай!

Ага. Щаз, всё брошу побегу чай пить. Мы сюда зачем приехали?

– Оля!! Ты где, время то идёт!

Вот именно. Я начинаю торопиться. Конечно, азарт здорово перебивает аппетит, но это пока. Через пару часиков я и думать ни о чём, кроме хавчика, не смогу. Так что надо пойти подкрепиться, а потом уж и за дело.

С полным подолом хорошеньких грибочков я вышла к костру.

– Нормально. Мы тут готовим, из последних сил выбиваемся, а она гуляет.

– Ты сама в лес зайди – фиг выгонишь, что там творится.

Я вывалила свою добычу на землю. Горка получилась немаленькая. Выгребла из кармана брусничные листья с шиповником и кинула их в котелок. А-ах, аромат. Самый паршивый чай с лесными травками, сваренный на костре с дымком, может поспорить с элитными сортами в парадной гостиной.

Знакомый охотник, как-то, увидев гору сорняков, выполотых с моих клубничных грядок, спросил, что я с ними делаю.

– Соседке уношу. – Слегка удивившись, ответила я.– У неё козы. А что, ты проголодался? Могу тебе оставить.

– Себе оставь. – Ответил он.

Я пожала плечами и повернулась, чтобы уйти.

– Я серьёзно. Иди сюда.

Он присел над сорняками.

– Вот смотри – это осот.

– Да ты что!

– Вот если даже самый малёхонький кусочек в земле останется, он прорастёт.

– Никогда бы не подумала. Какой ты умный, Коля.

– А знаешь почему? – Коля не обращал внимания на моё ёрничание. – В нём силы много жизненной. И если ты каждый день будешь съедать вот по такому кусочку, считай, от половины болезней избавилась.

– Спасибо за ценную информацию, но я болею другой половиной.

– Дура! Вот это мокрец. Его вообще не выкидывай. Горсть съешь, а горсть перетри и кожу мажь. И так каждый день, пока он расти будет. Лишнего не рви. Большого вреда ни огурцам, ни помидорам от него нет, зато тебе польза огромная.

– Крол. – Я присела рядом с ним. – Я в огороде и в лесе полжизни. У меня штук сорок книг по травам. Я все отвары и примочки, которые мне понадобятся, могу там посмотреть.

– И опять дура. Во-первых, все знания не в книжках должны быть, а здесь.

Он ткнул он меня пальцем в лоб.

– Во-вторых, какие отвары? Ты живая, и трава живая, её живьём надо кушать. Сорвала с грядки и ам ам. И не ту, которая от болезни, а всю, потому что для здоровья. И не когда понадобятся, а постоянно.

Не могу сказать, что после этого откровения я начала пастись, как соседская коза, но к словам Крола стоило прислушаться. Мужику полтинник, а выглядит лет на двадцать моложе. В муравейнике каждый год купается.

Кстати, о муравейниках. Бутерброды съедены. Чай выпит. Пора. Пора искать грибы.

Однако грибы не только не пришлось искать. От них мало что не пришлось прятаться. Мы носились по лесу как ошпаренные зайцы. Заполнили грибами все коробки, которые взяли. Тары не хватало. Опытным путём установили, что в москитную сетку входит два ведра грибов, а в спортивные штаны пятьдесят второго размера, все пять.

Салон УАЗика был уже забит, а мы никак не могли заставить себя остановиться. Спас нас дождь. Хороший такой, короткий, холодный летний ливень. Мы спрятались в машине и осмотрелись.

– Да нехило за три, нет четыре часа. – Выдал мой ненаглядный.

– Ну что, поехали?

– Нет. Я тут неподалёку холмик с брусничкой нашла. Ягоды – во. – Манюня изобразила размеры, несопоставимые ни с какими ягодами, разве только с маленькими арбузиками. Чёрная уже. Соберём? Там немного, ведра два.

Два ведра брусники троим собрать – полчаса делов. К тому же, мы и сами успели заметить, какая тут ягода. И ведь, действительно, спелая уже. В августе то. Вообще, год какой-то аномальный. Маховки наросло, сроду столько не видала. Кислицы, смородины – полведра с куста. Но и трава прёт, как на дрожжах. По клубнике кругами хожу. Не успела третью грядку прополоть, на первой уже новая трава выросла.

От Манюниного предложения грех было отказываться. День в самом разгаре, а возвращаться домой из такой дали, не взяв всё, что можно, попросту глупо. Бензин тоже не казённый, окупать надо.

Ливень уже закончился, но мы решили дать ветерку время обсушить местность и развели новый костерок. Да и время за обед. На этот раз бутербродиками не обошлись. Заварили ролтон. Вот все говорят, что «Роллтон» это редкостная дрянь. И я, в принципе, могла бы и согласиться. Но вы погуляйте полдня по лесу, а я потом посмотрю, как вы свой аристократический носик от этой невнятной лапши заворотите. Помимо роллтона, на достархане были разложены красные атласные помидорки из собственной теплицы. А как иначе? Зелёные, пупырчатые корнишоны, оттуда же. Лучок и укропчик. Молодая картошечка, остывшая, но не потерявшая вкуса. И разомлевшее сало с бледно-розовой прослоечкой.

Не успели мы приступить к трапезе, как вдали раздался негромкий гул.

– Это «жжж» неспроста. – глубокомысленно изрекла Манюня.

– Рыбаки возвращаются. – Ответил супруг.

– Чё то рано. Нормальные рыбаки так быстро туда-сюда не ездиют.

– А может, это и не рыбаки вовсе. – Жутким голосом завела Манюня.

– А кто?

Маня сделала большие глаза, подняла руки, скрючила пальцы и, совсем уже замогильным басом, возвестила.

– Охотники!

Мы оценили шутку и принялись набивать рты. Белка, на близрастущей ёлке, минут десять заинтересованно слушала наше чавканье.

Вскоре мы поправились на пару размеров и довольно отвалились от «стола». Муженёк закурил сигарету. Со вкусом затянулся. Я с презрением посмотрела на него.

Пару месяцев назад я бросила курить, и теперь безуспешно пыталась принудить к тому же и мужа. Говорят, когда бросаешь курить, начинаешь сходить с ума при виде горящей сигареты. От желания затянуться хоть разик. Ну, не знаю. Если бы я начала сходить с ума, я бы просто закурила снова и не парилась. Лучше быть курильщиком, чем сумасшедшим.

А теперь я не думаю о куреве, даже когда пью. В смысле, выпиваю. В смысле, на праздниках там или с девками встретимся. Случается это достаточно редко, чтобы не спиться, но все же не настолько, чтобы заскучать.

Подруги мои все, как одна, дымят. Меня с собой покурить они уже не зовут. Правда, смотрят, как на инвалида.

– Послушайте. А ведь тихо. – Вдруг сказала Маня.

– Тихо, ну и что?

– Машина же вроде ехала. А теперь её не слыхать.

– Мало ли. Остановились зачем-нибудь. Может, тоже обедают.

– Может и обедают. Ну что, пошли?

Идти далеко не пришлось. Метров триста. Склон, на который мы вышли, был буквально усыпан ягодой, и обещанные два ведра набрались быстро. И ещё одно. До кучи. Чтоб пустое ведро домой не тащить. Но ягода ещё была. Мы решили пройтись, посмотреть, много ли её, стоит ли сюда за ней ехать, в следующий раз и разошлись в стороны.

Я шла в свою сторону минуты три. Брусники было более чем достаточно. Ехать стоит. Решив эту глобальную проблему, я поднялась на дорогу и уже повернула назад, как вдруг, услышала оклик. Ко мне, размахивая руками, бежал мужик.

– Стойте! Стойте!

Подбежал, задыхаясь, и нагнулся, упёршись руками в колени. Не мужик – паренёк лет двадцати. Хлипенький.

– Извините, мы тут заблудились немного. Проводник в зюзю, а сами тут впервой. Не подскажете дорогу? Нам бы в Эн.

– В Эн – это туда. – Я ткнула пальцем парню за спину. – По лесу полтора дня, если повезёт.

– А-а-э-э.

– Камаз?

– Чего?

– Я спрашиваю, на камазе сюда приехали?

– Ага.

– Зачем булыжник в колею скинули?

– Это не мы. – Слишком быстро ответил он, забыв спросить, о каком булыжнике речь. – Нам зачем?

– Ну, видимо, чтобы было. – Пожала я плечиком и пошла к своему табору.

– Эй, а дорога?

«Эй» – зовут свиней, мальчик. Я тебя старше в два раза. Разозлил. Посмотрела на нахала через плечо и сквозь зубы процедила.

– Ты на ней стоишь.

– А куда ехать то?

– А куда тебе надобно? В ЭН в ту сторону, в ЭМ, наоборот, в эту. Дорога одна, не заблудишься.

Я сделала суровую спину и зашагала по влажной, после дождя, дороге. В конце концов, он не спрашивал, как лучше проехать, он просто спросил направление. Если бы не та булыга в колее, я бы никогда так не поступила, но за хамство, ребятки, надо отвечать. И вообще, что может случиться с толпой мужиков на камазе на дороге, между двумя населёнными пунктами? В конце концов, сюда они заезжали через Эм. Разберутся, если не совсем тормоза. Повернут на Эн – потратят лишние сутки, но, всё равно попадут куда им надо.

Уже через минуту я поняла, что свернула немного не туда. Дорога то здесь одна, объездов много. Тайга. Где-то лесина упала, где-то промоина, в одном месте родник пробился. Болотце там теперь. Но если ехать вперёд, то рано или поздно выедешь на основную колею.

Пришлось мне сворачивать в лес и продираться сквозь подрост. Вскоре я услышала музыку и через минуту вышла прямо к УАЗику. Мани и Мужа ещё не было. Пить хочется. Я полезла в машину. Где-то должен быть котелок с остывшим чаем.

Вдали завёлся двигатель. Надо закрыть двери. Снесут же, хамы городские, и не поморщатся.

Честно сказать, я не особо люблю город, да и горожан, вместе с ним. Шумный, грязный, пыльный муравейник. Если мне по делам иногда приходится выезжать в город, то на следующий день я болею, как с похмелья. Но с похмелья хоть знаешь, за что мучаешься. А тут одним воздухом травишься. И деваться некуда. Не в скафандре же по городу бегать.

А, впрочем, города и горожане, в массе своей, ни в чем передо мной не провинились. Не в том дело, где ты живёшь. А в том, как ты себя ведёшь.

У нас раньше народ к ягодному сезону серьёзно относился. В лес никто раньше времени не бежал. Над кустиками не трясся. Лесовозы вечером в гараж придут, мужики к ним с вопросом.

– Ну, чё там в Лесе? Как ягода?

– Зелёная ещё.

– Ну ладно.

Через неделю.

– Мужики! Ягода поспела.

– Хорошо.

И, в ближайшие выходные, всем посёлком, в тайгу. Народ за ягодники не дрался, и ягоды всем хватало. Сидишь с соседом, брусничку совочком, с одного пенька, аккуратненько счёсываешь и сплетни сплетничаешь.

Рядом, на полянке, дети. Лапочками своими маленькими ягодку срывают и в рот. Брусника на вкус горьковато-кислая. И дома, с тарелки, детёныш её есть, нипочем, не станет. А тут, в Лесе, уплетают за милую душу. А ты смотришь и радуешься.

За деревьями другие ягодники мелькают. Перекрикиваются. Кто-то мимо, лосем, пробежал, в поисках самой крупной ягоды. Хорошо. И не страшно, и весело.

А чтобы за шишкой раньше времени пойти, и мысли такой не возникало. Тут ведь как. Стукни по дереву, невзначай, и через неделю ни одной шишки в кедраче не будет. Кедровка всё спустит. Жадная она птица.

А сбережёшь урожай, и, в своё время, снова целые караваны в Тайгу тянутся.

Мужики, молотами из жердин и чурок, кедры колотят. Бабы с детьми следят, куда шишки падают. Иная по локоть в мох зароется, попробуй, найди. Потом собирают и в кучи стаскивают. Ну а дальше кто как. Одни целую шишку забирают. Дома будут варить и шелушить по чешуйке, добывая твёрдое семя.

У кого машинка для шелушки есть, тот король. Засыпал ведро шишки, покрутил, на брезент перемол, высыпал и знай, кидай лопатой. Ветер– помощник, всю труху выдует, а тебе оставит драгоценный кедровый орешек. Тысячи капель молодости и здоровья.

Но началась перестройка, и понаехали к нам несколько семей из бывших союзных. Одни по соседству с нами поселились. Зашла я к ним по какому-то соседскому делу, а у них вся кухня засыпана зелёной, белобокой брусникой.

Я ошалела. Говорю – Вы что же творите? Зачем вам зелень? Она же никуда не годная. Что, так по витаминам соскучились, что до зрелости ждать невмочь?

Знаете, что они мне ответили?

– Пока дождёшься, когда она созреет, её уже всю выдерут.

А недели через три, никого не стесняясь, выбросили почерневшую ягоду на помойку. Вёдер десять, навскидку, там было.

А эти, городские, как ягоду дерут? Приезжают целыми паровозами. По три-четыре машины, человек по десять-пятнадцать. Под ягоду не вёдра и не горбовики, даже – бочки. Двухсотлитровые. Штуки по две на нос. Трудолюбивые.

Живут на месте неделю, попутно браконьерствуя. И выдирают ягоду вместе с кустами. Кустик брусничный в высоту на две ладони. Но до начала плодоношения ему расти, как человеку, лет двадцать.

Бруснику, да и любую ягоду, надо собирать нежно. Быстро, но не торопясь. А эти ведь увидят, что ягоды море и хапают тремя руками. Точнее, совками. Быстрей, быстрей, не замечая, что ягода давиться, что большая часть её просто разлетается в стороны.

Зайди после таких в лес – картина маслом. На земле красно от подавленной ягоды, часть кустиков повыдраны. Ужас. Вы что, уроды, последний год живёте? Не то жалко, что много берёте, а то, что много губите. Бери аккуратненько – быстрее наберёшь.

Было у нас одно местечко, где мы, не напрягаясь, каждый год собирали вёдер по семнадцать. И себе хватало, и на продажу. Но разнюхали наше местечко городские, и, за два года ягодник был полностью уничтожен.

Ненавижу.

Я скрипнула зубами и запила скрип холодным чаем. А собственно, чего это я нервы трачу? Все равно никто не слышит. Но что-то заплутавшие долго едут.

Я прислушалась и поняла, что звук мотора сместился, но не приблизился. Ха. Они, по ходу, по моим следам поехали. Ну и леший с ними. Пара лишних километров по пням и кочкам. Ничего страшного.

Тишина. Резко. Слишком резко. Странно. Недалеко ведь отъехали. Их должно быть хорошо слышно. Заглохли, что ли? С чего вдруг?

Моих ещё не было, и я, от нечего делать, решила полюбопытствовать, что случилось с камазистами. Мало ли. Сама ведь потом спать не буду. Надо проверить. Только ради собственных сладких снов.

Так, звук шёл оттуда. Пройду напрямик. Я быстро.

Запрыгнув в кабину, я поправила свою любимую иконку Троицы на панели и накрутила громкость магнитолы на полную мощь. Назад опять на звук пойду. Перешла дорогу и двинулась к месту предполагаемой аварии.

Вот и дорога, а вот и следы. А вот… их нет. Следы колёс шли в одну сторону и обрывались на краю небольшой лужицы. Дальний берег был девственно прибит дождём. Никаких следов. Ни камаз, ни зайчик, ни белочка по нему не пробегали. Даже ни одна муха не успела там посидеть. Такое, в принципе, могло бы быть, если бы машина утонула в этой лужице. Или улетела.

Ничего не понимая, я шагнула вперёд.