Текст книги "Война"

Глава 9

В небе мерцают звезды, Война готовится к ночлегу. Одно место для сна выглядит очень просто – самый обычный тюфяк и тонкое стеганое покрывало; а второе, которым он занимается сейчас, щедро застлано одеялами.

Что выберет он, что достанется мне? То, что Всадник сделал их такими разными, вызывает у меня злость. Если он займет тюфяк с одеялами, это лишний раз докажет, что он не только ублюдок, но и скотина. А если предложит мягкую лежанку мне…

Мне не по себе при мысли об этом. Не нравится мне его доброта, начинаешь чувствовать себя в долгу перед ним. А о том, что именно я могу быть «должна» Войне, не хочется даже думать. По крайней мере, для сна он приготовил два места. Наверное, нужно радоваться, что не придется ютиться на одном.

Закончив с приготовлениями, Всадник подходит костру, возле которого я сижу. Снимает доспехи, деталь за деталью, и складывает рядом. В его движениях есть какая-то жуткая уверенность и неторопливость, словно весь мир может его подождать.

Я не такой, как ты.

Некоторое время я наблюдаю за Всадником, стараясь не обращать внимания на то, что под доспехами скрывается порочное, греховное тело.

– Твой тюфяк тот, что с одеялами, – сообщает Война, отстегивая нагрудную пластину доспехов.

Черт! Теперь точно буду чувствовать себя его должницей.

– Твой выглядит жестковатым, – замечаю я.

Война снимает последний доспех.

– Я не был бы порядочным мужем, если бы не позаботился о своей жене.

Ох уж эти его правила порядочного мужа. Я осматриваюсь.

– А где цепи, которыми ты должен меня приковывать?

Почти уверена, что этот пункт есть в списке вещей, которые должны быть у любого порядочного мужа.

– К сожалению, упакованы вместе с моим шатром, – спокойно отвечает Война, и я даже верю! Вполне возможно, что это не шутка. Но тут на его лице проступает хитрая улыбка.

– Тогда в следующий раз, – усмехаюсь я.

– Ловлю тебя на слове, жена.

Оказывается, мы можем поладить, если только я захочу. Тревожное обстоятельство…

Война стягивает рубаху. Его татуировки светятся в ночи, мерцают зловещим алым светом. Он выглядит как демон!

– Недавно ты спрашивала, – начинает он, – почему я не разговариваю на современных языках, хотя могу.

Я задала этот вопрос несколько дней назад, когда он вторгся в мою палатку посреди ночи, и все еще хочу знать ответ, особенно учитывая, что со мной он говорит на чистейшем иврите.

– Я знаю все когда-либо существовавшие языки и могу говорить на них. Даже на тех, о которых не осталось никаких записей. Воспоминания о них давно стерлись из памяти смертных, но не из моей. И никогда не сотрутся. – Несколько секунд он молчит. – Людей пугает все непонятное.

Я видела такое много, много раз. А теперь Война превратил этот страх в оружие.

– Поэтому я говорю на мертвых языках, позволяя людям слышать то, что они сами хотят, – произносит Всадник.

– Но ты не всегда говоришь на своей тарабарщине, – замечаю я. Несколько раз он обращался ко мне и к воинам Фобоса на иврите или арабском.

– Не всегда. Иногда нужно, чтобы меня поняли.

– А почему я все равно понимаю тебя, когда ты говоришь на мертвых языках? – спрашиваю я.

Война терпеливо поясняет:

– Я же сказал: ты моя жена. Хочешь ты того или нет, но ты знаешь меня и мою душу.

В животе закручивается тугой узел беспокойства. Он снова заявляет это так уверенно, что я задаюсь… Нет. Отказываюсь верить, что судьбой мне предначертано быть парой этому монстру.

– Что тебе от меня нужно? – интересуюсь, поддевая носком камушек.

Скорее ощущаю, чем вижу, как Война вновь всматривается в мое лицо:

– Разве это не очевидно?

Ловлю его взгляд:

– Нет.

Не очевидно. Из тех немногих историй, что я слышала, я узнала, что у него целый гарем – чертов гигантский гарем! – а ко мне он за все время прикоснулся всего лишь раз, но тем не менее объявил своей женой.

– Я скажу тебе, если хочешь, – говорит он с обманчивой мягкостью.

– Давай, – мой пульс учащается.

– Ты должна сдаться.

Наступает тишина.

Понятия не имею, что означают эти его слова, но о цепях и безудержном сексе речи на было. Черт побери! При правильных обстоятельствах (например, упившись до беспамятства), я бы даже повелась.

– Сдаться? – эхом отзываюсь я. – Но я уже сдалась.

– Нет, – твердо повторяет Всадник.

Да он издевается! Я простилась с привычной жизнью, только потому что ему так было удобно. Если это не означает «сдаться», что тогда? Чем дольше я прокручиваю в голове эти мысли, тем сильнее растет мое раздражение.

– Мы обсудили, какой ты особенный и как сложно тебя, такого особенного, понять, но обо мне не было сказано ни слова, – говорю я. – Я не хочу, чтобы ты был моим мужем, не принимаю тебя и, какие бы твой бог ни строил планы насчет меня и всего этого мира, буду сражаться до последнего. Ах да, и ни за что, никогда не сдамся тебе, негодяй!

Война недобро усмехается, и волосы у меня на затылке встают дыбом.

– Сражайся сколько угодно, жена. В сражениях я лучший. В этой битве тебе не победить.

Второй день пути отвратителен, как и первый – в чем-то хуже, в чем-то лучше. Хуже, потому что по-прежнему приходится скакать бок о бок с Войной. Лучше, потому что Гром только один раз попытался меня сбросить. По сравнению с тремя вчерашними попытками – это огромный прогресс.

Солнечные ожоги уже не так ужасны – кожа лишь слегка натянута и немного воспалена, – а перенапряженные от езды верхом мышцы бедер болят не так адски, как я ожидала. Не представляю, что за магия меня спасает, но жаловаться не собираюсь.

Мы миновали горный хребет и выехали на равнину недалеко от побережья. Когда горы остались позади, я вдруг почувствовала себя… совершенно голой. Я всю жизнь жила среди гор. Широкие просторы, раскинувшиеся передо мной, казались чужими и навевали болезненную тоску по дому.

Я и правда никогда больше не вернусь домой. Сердце сжимается, но, в то же время, меня охватывает странное волнение. Многие годы я пыталась накопить денег, чтобы уехать из Иерусалима. И вот… уехала.

Нельзя сказать, что в этой части Новой Палестины есть на что посмотреть. Лишь ковры желтеющих степей с заплатками жалких фермерских полей. Время от времени мы проезжаем мимо полуразрушенных зданий и обманчиво пустых городов – возможно, там еще живут люди. Не похоже, чтобы войска Всадника побывали здесь, но тишина стоит гробовая.

– Здесь все мертвы? – спрашиваю я. Ощущение именно такое – вокруг слишком тихо и спокойно. Даже ветра нет, будто и он покинул эти места.

– Еще нет, – зловеще сообщает Всадник.

Как ему удается подчинять себе такие далекие территории? Я понимаю, как он берет города, которые осаждает его армия, но вот такие домишки посреди богом забытых земель – как он добирается до них?

Больше Война ничего не говорит, оставляя меня наедине с жутким, терзающим беспокойством, что его и других Всадников действительно нельзя остановить.

Но, на самом деле, ведь, можно, правда? В конце концов, до Войны же был другой Всадник, но он куда-то пропал.

– Что случилось с Мором? – интересуюсь я.

Ужас поселился в Иерусалиме, когда до нас дошли новости о том, что Всадник Апокалипсиса разносит чуму по Северной Америке. Но вскоре после этого поползли слухи, что Мор исчез. Не уверена, что кто-то поверил в то, что он действительно исчез. Один раз нас уже одурачили подобным объяснением, когда Всадники впервые ступили на землю.

Однако Мор так и не вернулся. Вместо него пришел Война.

– Завоеватель был повержен, – отвечает Всадник.

– Завоеватель? – переспрашиваю его. – Это ты о Море?

Война слегка склоняет голову.

– Я думала, вы бессмертны, – замечаю я.

– А я и не сказал, что брат умер.

Прищурившись, смотрю на его профиль. Как Всадник одновременно может быть жив и повержен?

– У тебя недобрый взгляд, жена, – говорит Война, посмотрев на меня. – О чем бы ты ни думала, прекращай.

– Расскажи о нем, – прошу я. – О Море.

Война долго молчит. Его подведенные глаза смотрят на меня слишком внимательно.

– Хочешь знать, как остановили Мора?

Конечно, хочу! Я даже не представляла, что Всадника можно остановить. И вдруг слова Войны достигают моего сознания.

– Значит, его кто-то остановил? – Пытаюсь представить Мора, скованного цепями, лишенного возможности продолжать свою смертоносную миссию.

Война удобнее садится в седле.

– Боюсь, эту историю я расскажу в другой раз, – твердо заявляет он. – Но есть кое-что, что тебе следует узнать прямо сейчас.

Я поднимаю брови: неужели?

Война бросает на меня свирепый взгляд:

– Мой брат потерпел неудачу. Со мной такого не будет.

Наверное, Всадник ожидал, что его слова испугают меня, но единственная мысль, которая крутится сейчас у меня в голове: Мор потерпел неудачу. Какой бы ни была его миссия, он ее провалил.

Значит… Всадников можно остановить!

Война не знает, о чем я думаю, и продолжает:

– Мор, может, и был завоевателем, однако я жажду не побеждать, женщина. Я желаю разрушать.

Когда мы, наконец, останавливаемся, уже наступил поздний вечер. Мы не у океана, но судя по паре фраз, которые обронил Война, завтра сюда подтянется остальная армия и лагерь разобьют именно здесь.

Значит, мне придется пережить еще одну ночь наедине со Всадником. Сегодня эта мысль уже не так страшит, как вчера. Всадник только раз коснулся моей щеки и продолжить не порывался. Как бы то ни было, сегодня он стелет постели значительно ближе друг к другу. Достаточно близко, чтобы взяться за руки, если захочется. Если ему захочется.

Как и вчера, Всадник отдает мне все одеяла, и меня мучает чувство вины. И напрасно. Замерзнуть, ночуя под открытым небом, – самая скромная кара из тех, что он заслуживает. Но когда я забираюсь под ворох одеял, чувство вины пробирается следом. Возможно, потому что вечерний воздух уже пропитан ее привкусом.

Не смей предлагать ему одеяло, Мириам. Нет. Не смей. Ты протянешь ему ветвь мира, откроешь лазейку, позволяющую стать чем-то большим, чем просто попутчик.

Прикусываю язык, жду, когда желание поделиться пропадет. Войне, кажется, вполне удобно на старом тюфяке. Он лежит на спине, закинув руки за голову и скрестив ноги, смотрит на звезды. Я завидую его спокойствию. Похоже, Всадник чувствует себя здесь как дома гораздо увереннее, чем я, всю жизнь прожившая на этой земле.

– Итак… – начинаю я.

– Да? – Война поворачивает голову.

Какой глубокий голос… У меня от него все внутри переворачивается.

– Чем ты занимался до того, как начал разрушать города? – спрашиваю я его.

Война снова устремляет взгляд к звездам.

– Спал.

М-м…

– Где?

– Здесь, на земле.

Не понимаю… Впрочем, когда дело касается Войны, понятного вообще мало. До сих пор я узнала о Всаднике только то, что его нельзя убить, ему не нужны вода и еда, и в отличие от обычных людей, Войне не нужно ходить в туалет. Говорю же, все очень странно.

Голос Войны звучит в ночном воздухе:

– Я спал, и мне снились сны. Голоса… Много голосов, – бормочет он.

Я всматриваюсь в его профиль. С первых секунд нашего знакомства Война был высокомерен, властен, красноречив и страшен. Впервые вижу его таким. Кажется, Всадник вот-вот поделится со мной тайнами Вселенной.

– Но все это неважно, – спохватывается он. – Завтра сюда придет армия.

– И все вернется на круги своя, – подхватываю я.

Думаю о моей крошечной палатке. Мне бы радоваться, что мы вновь окажемся далеко друг от друга, но… Я даже не понимала, насколько одинока. Вряд ли станешь думать о таком, когда день за днем просто пытается выжить. Но я думала. Чувствовала одиночество каждую ночь, засыпая без своей семьи и просыпаясь в абсолютной тишине.

А потом в город ворвался Война, и я бросила попытки выжить. Я ждала смерти с распростертыми объятиями, но Всадник помешал мне встретить свою судьбу.

– Ничто не обязано возвращаться на круги своя, жена.

Жена.

Всадник знает, чем привлечь мое внимание. Я не хочу быть с ним, но я вспомнила, каково это – когда рядом кто-то есть. Вспомнила, как это – спокойно разговаривать, без вранья и притворства. И отвечаю:

– Нет, обязано.

Глава 10

Просыпаюсь я в объятиях Войны.

Я поняла это еще до того, как окончательно проснулась. Я лежу на боку, мне слишком тепло, а тяжелые руки Всадника удерживают меня в объятиях. И все же, открывая глаза, к реальности я оказываюсь не готова.

Мое лицо едва ли не утыкается ему в грудь. Чуть откидываю голову назад, отстраняюсь и вижу багровое свечение татуировок на оливковой коже.

Как это вышло?

Опускаю взгляд вниз и… черт, мы на его тюфяке, а это значит, что я зачем-то переползла к нему посреди ночи, пожертвовав одеялами ради тонкого пледа и крепких мышц. Поднимаю глаза вверх, вижу изгиб шеи, лицо… Во сне Война похож на ангела – вернее, и на ангела, и на демона одновременно. Резкие черты смягчаются, и он кажется почти… безмятежным. Челюсти сжаты не так крепко и губы выглядят еще соблазнительней, когда на меня не направлен острый, как лезвие, взгляд. Всадник сейчас кажется не таким ужасным.

Я долго, долго смотрю на него, но вдруг спохватываюсь:

Стоп, Мириам! Хватит заглядываться на Всадника Апокалипсиса!

Нужно выбраться из его объятий. Немедленно. Последнее, чего мне хочется – чтобы он проснулся из-за моей возни. Война закинул на меня ногу, а рукой обхватил за талию, прижимая к себе. Мне удается вытянуть из-под него сначала одну ногу, а затем и вторую. Пытаюсь спихнуть с себя его руку. Пытаюсь – хорошее слово. Да его рука весит пару тонн, не меньше, и он не собирается отпускать меня. С большим трудом удается слегка повернуться. Вот же великан!

– Жена…

Делаю глубокий вздох, уставившись на его грудь. Вот этого-то я и боялась. Медленно поднимаю взгляд на Войну. Его глаза слишком близко, я даже могу разглядеть золотые искорки в них. Губы слегка изогнуты в улыбке, на лице – выражение глубокого удовлетворения.

– Это все ты виноват, – заявляю я.

Всадник вскидывает брови:

– Я?

Он даже не утруждает себя замечанием, что мы, вообще-то, лежим на его жалком тюфяке. И не убирает руку с моей спины. Его ладонь скользит, опускаясь все ниже, замирает на пояснице. Пальцы медленно двигаются, рисуя контуры моего тела. Похоже, ему все это нравится, так как выглядит Война раздражающе довольным. Взгляд Всадника подобен меду, когда он произносит:

– Оставайся со мной, Мириам. – Его рука скользит по моему бедру. – Спи в моем шатре. Делай свое оружие. Спорь со мной.

Я вглядываюсь в его лицо. Если бы он только знал, как заманчиво это звучит для одинокой девушки вроде меня. И говорит Всадник это в тот самый момент, когда я виновато нежусь в его объятиях. Прикосновения – роскошь, которой я слишком долго была лишена. Но в том-то и дело. Это роскошь. Роскошь, которую я не могу себе позволить, особенно с этим монстром.

– Нет, – отвечаю я. Сон развеивается, и Война вновь принимает свирепый вид. Теперь мне легче ему отказать. – Я подыграю, позволю называть себя женой, но никогда не буду с тобой по своей воле.

Рука Войны сильнее сжимается на моей талии, крепче притягивает меня к его телу.

– Хочешь знать правду, Мириам? Люди всегда говорят что-то подобное. Но их клятвы хрупки и со временем рушатся. Твоих речей я не боюсь, а вот тебе моих стоит остерегаться. Ибо я говорю: ты моя жена, ты подчинишься моей воле и станешь моей во всех смыслах этого слова еще до того, как я уничтожу этот мир.

И все вернулось на круги своя. Война в своем шатре, я – в палатке, и между нами целый лагерь, почти пять тысяч человек.

Мы не виделись со вчерашнего дня, с тех пор как армия Войны нагнала нас. Всадник тут же с головой ушел в разговоры с Фобосами – видимо, планирует, как уничтожить всех в еще одном городе, на который они положили глаз.

Что же касается меня и остальных жителей лагеря… мы обустраиваемся на месте, будто разнашиваем новую обувь, тесную и неудобную. Хотя, подозреваю, так кажется только мне.

Палатку и вещи мне вернули еще вчера, вместе с потрепанным романом и кофейным сервизом, доставшимися мне в наследство от предыдущего жильца. Мне даже вернули мои ветки. Я почему-то была уверена, что они канут в небытие.

Подхватываю свою брезентовую сумку, которую Война принес несколько дней назад. Переворачиваю ее, вываливаю на пол содержимое. Я роюсь среди инструментов в поисках того, чем можно снять кору, и случайно задеваю пальцами что-то странное, чему не место в этой сумке. Отодвигаю инструменты и вдруг вижу под ними знакомую металлическую рамку. А в ней – фотография. Мама, отец, сестра и я.

С моих губ срывается тихий всхлип. Я благоговейно поднимаю рамку. Моя семья… Горло сжимается, когда я касаюсь веснушчатого лица Лии, моей сестры. На фотографии они с матерью моложе, чем в моих воспоминаниях, – как и я сама. Но это последний семейный снимок, на котором мы все, вчетвером. Еще живы мама, отец и сестра, и я сижу вместе с ними. С этой фотографией ко мне будто вернулась часть меня самой. Без нее я, наверное, забыла бы их лица.

Я замечаю, что плачу, только когда соленая капля падает на стекло.

Почему Война захватил и фотографию? Случайно? Он не кажется особо сентиментальным. Или это была попытка задеть меня? Если так, то она провалилась.

С улицы доносится ритмичный бой барабанов. Я уже начинаю узнавать сигналы и могу отличить барабанный бой перед началом казни от праздничного и боевого. Сигнал, который я слышу, означает, что нам хотят сделать объявление. Прерывисто вздохнув, осторожно кладу в фотографию и выхожу из палатки. Следом за толпой направляюсь к центру лагеря. В этом лагере все устроено так же, как и в предыдущем, так что я знаю, куда идти.

Война со своей гвардией уже на месте, стоит на помосте. Дыхание перехватывает, когда я вижу его. Не могу понять, что именно чувствую, но что-то в этом есть, определенно. Он принес мне фотографию моей семьи, и сделал это намеренно. Хочется поговорить с ним, но нас разделяет расстояние, а на лице Всадника такое свирепое выражение, что кажется, будто он еще более далек от меня, чем раньше.

Когда большинство обитателей лагеря приходит на площадь, Война делает шаг вперед. Толпа затихает. Он окидывает нас долгим взглядом, а затем размыкает губы и провозглашает на гортанном мертвом языке:

– Etso, peo aduno vle vegki.

Волоски у меня на руках встают дыбом.

Завтра мы отправляемся в бой.

Глава 11

Я сижу в палатке и снова верчу в руке кинжал Войны.

Просто выжить мне теперь мало. Когда-то этого было достаточно, отсюда и родилось руководство по выживанию. Но теперь на кону не только моя жизнь. Нет. Теперь суть игры в том, чтобы оставаться порядочной и честной с самой собой перед лицом надвигающегося конца света.

Война хочет, чтобы мы сражались за него – ну, хорошо, на самом деле Всаднику все равно, поддержу ли я его. Это он объяснил мне еще в первый день. Но большинству обитателей лагеря завтра придется идти в бой и убивать – так же, как совсем недавно другие убивали их друзей и близких. Не знаю, многие ли смогут это выдержать… Я точно не выдержу. Я не могу стоять в стороне, когда убивают невинных.

Бросаю взгляд на фотографию семьи. Клинок в моих руках замирает.

А что, если убивать не невинных, а солдат этой чудовищной армии?

Убивать – это в принципе ужасно. А убивать солдат Войны – все равно, что подписать себе смертный приговор. Если тебя поймают, конечно. Не самый умный план… Но я понимаю, что не смогу просто сидеть и смотреть, как рушится мир.

Полог моей палатки откидывается, внутрь заглядывает всадник Фобоса:

– Военачальник желает видеть тебя.

Внутри все сжимается. Убрав кинжал в ножны, я следую за Фобосом. Мы выходим из женского сектора и направляемся к шатру Войны.

Пока мы идем через лагерь, я вижу оружие, разложенное на земле. Люди перебирают его, ищут, что лучше подойдет именно им. Замечаю даже ребенка, примеривающегося к небольшому клинку, и внутренне содрогаюсь.

Я вижу мужчину, который в первый мой день здесь многозначительно хватался за ширинку. Он разговаривает с группой солдат, но все они при этом не сводят с меня глаз. «Шириночник», уставившись на меня, медленно проводит языком по нижней губе. Черт, он не забыл обо мне!

Вот почему третье правило – не привлекай внимания – попало в мое руководство по выживанию. Люди чаще всего замечают тебя, если ты слишком красивая, слишком богатая, слишком уязвимая, раненая, больная, глупая. И, если попасться на глаза не тому человеку, можно стать легкой добычей.

Нахмурившись, иду дальше. Нахожу глазами шатер Войны, и сердце пускается вскачь. Сегодня мы поговорим впервые после переезда, меня одолевают противоречивые чувства. Война, с которым мы двое суток ехали бок о бок, казался почти нормальным человеком. Война, управляющий лагерем и войском, – жуткое создание.

И я понимаю, что даже близко не представляю, насколько он на самом деле силен и жесток. Знаю лишь, что Всадник способен стереть целые города с лица земли.

Какая часть Новой Палестины уже исчезла? Сколько земель в ее восточной части успело пострадать?

К горлу подступает тошнота. Вот с кем я имею дело – с тем, кто погубил множество людей. Со Всадником, которому кровавая бойня доставляет наслаждение.

Когда мы оказываемся у входа в шатер, Фобос отступает – я должна войти одна. Война сидит у стола, опирается подбородком на пальцы, сцепленные в замóк. Он замечает меня, и его глаза оживают. Мое сердце пропускает удар – от страха, а не от восхищения, убеждаю я себя.

Всадник поднимается и подходит ближе – устрашающий, как и всегда. Протягивает руку, чтобы коснуться меня, но я отшатываюсь. Теперь все иначе.

– Два дня назад ты спала в моих объятиях, а сегодня не разрешаешь даже прикоснуться? – хмурится Война.

Если бы я не была уверена в обратном, то подумала бы, что обидела его.

– Я не собиралась спать рядом с тобой, – отвечаю я.

– Неужели? – бросает он в ответ. – Я предложил тебе лучшую постель из возможных, а ты все равно перебралась ко мне.

– Не искажай факты, – огрызаюсь я.

Он подходит ближе:

– Разве я искажаю?

– В сознании я бы не стала с тобой спать, – возмущаюсь я. – По крайней мере, пока ты убиваешь моих сородичей.

– Я делаю то, что должен. Как и ты, – говорит он. – Разве можно меня за это винить?

– Да!

Да, черт побери, можно!

– Если бы ты знала, что лежит по ту сторону смерти, то поняла бы, что бояться нечего.

– А как же боль?

– А что с ней?

– Что насчет боли, которую ты причиняешь людям?

– Она длится недолго.

Смотрю на него, широко открыв глаза. Он не понимает! Боль – это боль, а смерть – конец всего. Да, возможно, есть и другие формы существования, но все же это конец. Тело погибает, и вместе с ним – все земные мечты и надежды. Он упускает из виду тот факт, что жизнь ценна сама по себе.

Я отступаю на шаг.

– Зачем ты звал меня?

– Ты не должна беспокоиться о сражении, которое произойдет завтра, – говорит он. – Ты останешься в лагере, в моем шатре. Здесь есть все необходимое.

Надо же! Значит, убивать других Война готов, но только не меня. Оказывается, он не хочет, чтобы его жестокость коснулась его «жены».

Просто выжить мне теперь недостаточно.

– А что, если я хочу пойти?

Война прищуривается. Смотрит слишком долго и пристально, и я заставляю себя не ежиться под его взглядом.

– Что ты задумала? – спрашивает он.

– Почему это тебя волнует? – возмущаюсь я. – Что я могу такого сделать?

– Умереть, например.

– Если ты уверен, что меня послал тебе Бог, то Он меня и заберет. Или ты сомневаешься?

Губы Всадника кривятся:

– Не дразни меня, жена. Это ничего тебе не даст.

– Разреши мне пойти.

Чтобы я смогла перебить твоих приспешников.

Война не отвечает, и я перевожу взгляд на его губы. Есть и другие способы убеждения… Я знаю, что Всадник хочет меня поцеловать. Жаждет этого и, несомненно, большего. Адреналин вскипает в моей крови от одной только мысли об этом.

– Пожалуйста, – настаиваю я, пытаясь уговорить его при помощи слов. – Вполне логично, что твоя… – я запинаюсь, прежде чем продолжить: – Твоя жена должна сражаться вместе с тобой.

Всадник внимательно смотрит на меня, но, могу поклясться, мои слова заставляют его колебаться. Война смотрит на мои губы так же, как я смотрела несколько секунд назад на его.

Победа почти у меня в руках, нужно только…

Не позволяя себе передумать, обвиваю руками шею Всадника, запускаю пальцы в его темные волнистые волосы. Почему-то я была уверена, что они жесткие на ощупь – как и сам Война, – но нет, они мягкие. Очень мягкие. В ответ на мое прикосновение глаза его едва заметно расширяются.

Привстав на цыпочки, прижимаюсь к его губам. Поцелуй завершается, едва начавшись, – не уверена, что это мимолетное прикосновение вообще можно назвать поцелуем. Однако Всадник замирает, будто пораженный громом. Пораженный и чертовски голодный.

Моя рука соскальзывает с его шеи, пятки вновь касаются земли.

– Получишь еще один, если согласишься взять меня с собой.

Война окидывает меня взглядом, в его глазах горит желание.

– Я знал, что от тебя стоит ждать неприятностей. – Он отводит глаза и потирает рукой подбородок. – Из-за этого мне вдвое сильней не хочется отпускать тебя завтра, однако…

Он снова поворачивается ко мне, его лицо искажено яростью.

– Paruv Eziel ratowejiwa we, pei auwep ror.

Длань Господня защитит тебя крепче, чем дано мне.

Мое тело содрогается, когда его слова проносятся сквозь меня, колени слабеют от одного их звука. Это длится всего несколько секунд, а затем все проходит.

– Что это было? – спрашиваю, потирая руку.

– Язык ангелов. Мой родной язык. – Он смотрит на меня напряженным взглядом. – Я не смогу защитить тебя завтра в бою. Тебе придется самой позаботиться о своей безопасности.

Он что, действительно, изменил свое решение? Всего несколько минут назад Всадник был уверен, что мне не следует лезть в битву. Кто бы мог подумать, что уговоры и скромный поцелуй смогут поколебать его уверенность?

– Это значит «да»?

Вместо ответа Война притягивает меня к себе, вынуждая слегка запрокинуть голову. Я не успеваю даже понять, что происходит, как его губы накрывают мои. Этот поцелуй совсем не похож на предыдущий. Я понимаю это в то самое мгновение, когда наши губы встречаются. Этот поцелуй полон неприкрытой страсти, похож на нож, вонзающийся в плоть. Меня не целовали по-настоящему больше года, но любые поцелуи меркнут по сравнению с этим. Губы Войны обжигают, а объятия крепки до боли.

Мои колени уже подгибались после его слов, теперь они совсем слабеют, и лишь руки Всадника удерживают меня, не позволяя упасть. Он улыбается, не разрывая поцелуя, прекрасно понимая, какой эффект это производит. Его желание разжигает и меня, и я отвечаю на поцелуй – сомневаюсь, что в тот момент вообще могла бы поступить иначе.

Мне еще придется за это ответить… но сейчас мне все равно. Я забыла о том, что такое контроль над собой. Война заставляет меня разомкнуть губы, и в следующее мгновение наши языки встречаются. Его тело греховно, но поцелуи райские на вкус. Мои пальцы ныряют в его мягкие волосы, тело пылает. Если я так реагирую на обычный поцелуй, что будет, если мы зайдем дальше?

Не знаю, кто из нас завершает поцелуй, просто в какой-то момент наши губы уже не сливаются воедино. Пошатываясь, выскальзываю из кольца рук Войны. Теперь не он, а я выгляжу, как громом пораженная. Смотрю на его губы… Никогда еще я не желала так сильно человека, которого бы так же сильно ненавидела. Но у Войны есть и другая сторона, которую я только начала узнавать – он безрассудный и страстный.

Всадник тяжело дышит, мощная грудь вздымается при каждом вздохе. Я думала, он наградит меня одной из своих насмешливых улыбок, но он решительно приближается… с явным намерением продолжить прерванный поцелуй. Я неловко уклоняюсь в сторону.

– Я не могу…

Нужно сказать твердое «нет», но ведь я тоже хочу поцеловать Всадника. Очень хочу. И мне ужасно стыдно.

Взгляд Войны прикован к моим губам.

– Почему не можешь? – спрашивает он.

Я глубоко вздыхаю, пытаясь бороться с нарастающим желанием. Однажды мое либидо захватит власть над мозгом, но не сегодня.

Глядя Всаднику в глаза, отвечаю:

– Потому что завтра ты снова поведешь свою армию в бой, и это разобьет мне сердце.