Текст книги "Война"

Глава 7

Пальцы Войны замирают на моей коже.

– Тебе почти удалось сбежать. – Всадник отстраняется и принимается за второй наруч, расстегивая ремни. – Хорошо, что только почти.

Он воистину бесчеловечен. Никто в этом мире не вызывает во мне такого страха, только он.

За последние несколько дней я дважды пыталась избежать Всадника – сначала ценой смерти, потом – побега. Если он, действительно, столь безжалостен, каким хочет казаться, меня ждут серьезные неприятности.

– Ты в самом деле умеешь делать оружие? – спрашивает Всадник.

Я колеблюсь с ответом, не понимая, к чему он клонит.

– Не так, чтобы очень хорошо… – отвечаю спустя пару секунд.

– То есть «да»? – Война поднимает голову, и я неохотно киваю в ответ.

Взгляд Всадника устремляется к моим губам.

– Отлично. Тогда необходимым оружием для армии займешься ты.

Вот еще одна гребаная причина, почему никогда и ни за что нельзя нарушать второе правило и лгать. Теперь у меня есть работа, которую несколько часов назад я сама и придумала.

– Я не смогу ничего сделать без своих инструментов, – отвечаю ему. – А они остались в квартире.

Несколько долгих секунд Война внимательно смотрит на меня, видимо, пытается понять, не очередная ли это ложь.

– Где ты жила?

Жила. В прошедшем времени.

Я все еще смотрю на Всадника, когда приходит осознание: Война считает, что вся моя прежняя жизнь осталась в прошлом; теперь этот палаточный лагерь – мой дом.

Немного помедлив, называю адрес. В обычной ситуации я бы ни за что его не выдала, но… раз Война считает, что сможет достать мои инструменты, пусть попробует. В конце концов, в ближайшем будущем мне вряд ли представится возможность отсюда сбежать – за мной слишком пристально следят.

– Я могу идти?

Взгляд Войны опять устремляется ко мне. Несколько мгновений он смотрит на меня, а затем сосредотачивает все внимание на доспехах.

– Ты ведь не веришь в Бога, правда? – спрашивает он.

Кажется, мне еще нельзя уйти. Сама того не желая, удивленно поднимаю брови:

– А что?

– Просто любопытно. – Уголок губ Всадника чуть приподнимается, словно в словах его таится шутка, смысл которой мне понять не дано.

– С чего вдруг?

Война снова ловит мой взгляд:

– Подойди и расскажу. – Дразнит ответом, как приманкой.

Я делаю маленький шаг в его сторону. И снова эта улыбка, только теперь она кажется чуть менее веселой и более опасной.

– Трусость тебе не к лицу, жена.

– Я не трушу, – огрызаюсь с безопасного расстояния.

Его темный взгляд многозначительно останавливается на мне:

– Тогда докажи это.

Будь храброй.

Спотыкаясь, подхожу еще ближе, чувствую запах пыли и пота.

– Действительно, не трусишь. – Всадник внимательно смотрит на меня. – Что же касается твоего вопроса… любопытно, что ты не веришь в Бога, ведь я-то существую.

– А что в этом странного? Ты не Бог.

Я верю в то, что Война – не человек. Он сверхъестественная сущность. Во все остальное поверить сложнее. Всадника мои слова и прозвучавший в них вызов совершенно не впечатляют.

– Да, я не Бог, – соглашается он.

Война отворачивается, снимает поножи, а я резко выдыхаю, оставшись без его внимания. Не представляю, почему это кажется такой потерей. Каждый раз, когда Всадник устремляет на меня взгляд, меня пробирает дрожь.

– Я верю в Бога, – говорю ему. – Но не в твоего.

Моя мать была иудейкой, отец – мусульманином. Я выросла, веря во все и ни во что.

– Плохо, – отвечает Война, глядя на меня, – потому что ты Его, кажется, заинтересовала.

И вновь тянутся дни налетов; дни, которые начинаются с грохота копыт, а заканчиваются кровавым парадом.

Лишь на четвертый день звуки становятся иными. Проснувшись, моргаю, глядя на ветхие деревянные подпорки палатки. Снаружи доносятся женские голоса. Протираю глаза, сажусь, сдерживая зевок. Колено упирается в кучу веток, занимающую большую часть моего жилища. Война выполнил свою часть договора – мне позволили собирать древесину, из которой я делаю оружие. Но хожу я с сопровождающим, конечно.

Скатившись с тюфяка, подхватываю ботинки и обуваюсь. Затем расчесываю пальцами волосы. Последнее время я сплю в одежде – не рискую оставлять что-либо без присмотра в лагере, где двери не запираются, – поэтому просто расправляю рубаху и выхожу на улицу.

Палатки вокруг разобраны и упакованы. Я в замешательстве оглядываюсь, мимо пробегает женщина.

– Извините, – окликаю ее, – а что происходит?

Она удивленно смотрит на меня, как будто все и так понятно.

– Мы переезжаем.

Переезжаем.

Даже сейчас, когда палатка превратилась в кучу шестов и ткани у моих ног, от одной мысли об этом все внутри сжимается. Я не ожидала, что лагерь будет переселяться. Хотя именно так и ведут себя захватчики – снимаются со старого места, совершают набеги, и снова в путь, навстречу новым грабежам.

– Мириам.

Я едва не подпрыгиваю от прозвучавшего за спиной голоса, оборачиваюсь и вижу двух мужчин с красными повязками на руках. Всадники Фобоса.

– Военачальник желает видеть тебя.

Внутренности снова сводит спазм. С последнего разговора с Войной миновала половина недели, и я никак не могу понять, боюсь ли очередной встречи с ним или предвкушаю ее. За прошедшие дни я убедила себя: даже если у Войны и был ко мне какой-либо интерес, он уже пропал. Наверное, Всадник нашел себе новую женщину, и теперь изводит ее, называя женой.

Роскошный шатер Войны еще не убран. Внутри я вижу хозяина, облаченного в черные штаны и рубаху, на поясе у него висит кинжал. Он стоит на коленях у открытого сундука, спиной ко мне и моим провожатым.

– Господин, – говорит один из всадников Фобоса, – мы привели ее.

Война отвечает не сразу. Прячет вещь, которую держит, в сундук, захлопывает его и проводит ладонями по крышке.

– Свободны, – говорит он на обычном иврите. Видимо, бережет свою тарабарщину для официальных речей.

Воины отступают, я тоже пытаюсь ускользнуть вместе с ними.

– Не ты, Мириам.

Замираю, волоски на руках встают дыбом. Хотелось бы мне сказать, что это от страха, но в голосе Войны слышны особые нотки… навевающие мысли о мягких простынях и теплой коже. Перевожу дух и снова оборачиваясь.

Война стоит и смотрит прямо на меня. Он кажется огромным, величественным и страшным. Угроза, волнами исходящая от него, никак не связана с мечом, который он держит в руках. Есть что-то в самой его сущности, что вызывает страх.

Несколько долгих секунд Всадник изучает меня взглядом. Достаточно долгих, чтобы увериться: никакой другой женой он меня не заменил. И мое сердце пускается вскачь.

– У меня для тебя кое-что есть, – заявляет Война.

Я поднимаю брови. Не думаю, что мне нужен его подарок, что бы он там ни приготовил. Но он продолжает стоять и смотреть на меня, и мои брови взлетают чуть выше.

– Так ты собираешься показать мне подарок? – спрашиваю я.

– Сперва мне хочется посмотреть на тебя, жена. Или откажешь мне даже в этой малости?

В его тяжелом взгляде напряжение, и я не знаю, как мне себя вести. Каждый раз, когда мне кажется, что Всадник свернет направо, он сворачивает налево, и наоборот. Четверо суток Война держался от меня на расстоянии, а теперь говорит так, будто все это время жаждал меня видеть.

Не понимаю его.

Но могу отказать.

К сожалению, не успеваю я и слова сказать, как Война устремляется в угол шатра и поднимает валяющийся на земле мешок. Затем неторопливо возвращается – черная рубашка плотно облегает его тело, – и бросает его к моим ногам. Мне требуется всего мгновение, чтобы узнать мою старую холщовую сумку.

Но я же бросила ее в… Быстро поднимаю глаза на Всадника:

– Ты был в моей квартире?

Пытаюсь представить Войну у себя дома, как он осматривается в моей комнате. Скорее всего, он видел вещи, которые я хранила на память о родных. Видел беспорядок на верстаке, который стал еще ужаснее, когда квартиру разграбили, – заметил фотографии на стенах, часы и захламленную кухню, грязное белье, неубранную кровать, и кучу других, слишком личных подробностей. О чем он думал, глядя на мои вещи?

Война не отвечает, и, опустившись на колени, я открываю сумку. Мой взгляд падает на кожаный сверток – чехол для инструментов. Достаю его, разворачиваю. В мягких кармашках лежат инструменты для работы по дереву. Откладываю их в сторону и продолжаю изучать содержимое сумки. Вижу там листы наждачной бумаги и пару крепежей. И, похоже, Всадник захватил даже мой топорик и одну из маленьких пил. Он сделал это! Принес из дома мои инструменты. Не ожидала от него такой щедрости.

Поверить не могу, он был в моей квартире… При мысли об этом чувствую себя странно – неловко и беззащитно, словно Всадник заглянул мне в голову.

Полог шатра откидывается, входит один из Фобосов:

– Мой господин, пора грузить ваши вещи.

Война кивает, воин подхватывает небольшой сундук и уносит из шатра. Как только Фобос уходит, Всадник подходит ближе, нависает надо мной:

– Поедешь рядом со мной.

– Ты всем своим «женам» раздаешь приказы? – интересуюсь я.

– Думаешь, у меня есть другие? – Война изгибает бровь и жутко улыбается.

В шатер входят другие солдаты, начинают собирать вещи Всадника.

– Тебя проводят, – сообщает Война, уходя. – С нетерпением жду нашей поездки.

Не понимаю, почему мы должны ехать верхом, если есть велосипеды. Они не устают, не требуют еды, не гадят повсюду и уж точно не пытаются лягнуть тебя только потому, что они гребаные темпераментные ублюдки. Однако армия на велосипедах вряд ли вселяла бы страх в сердца людей.

Я еду на жеребце по имени Гром. Он несколько раз пытался пнуть меня копытом, но я все равно должна ехать верхом на этом чудовище, которое считает, что я недостойна сидеть в седле.

Лагерь сворачивают целую вечность. Когда все, наконец, собрано, выстраивается огромная колонна – конные воины, повозки, и бескрайнее море тех, кто идет пешком. Война, величественно восседающий на коне, едет последним. Он вновь облачен в доспехи, огромный меч занял свое место у него за спиной, золотые украшения в волосах сверкают на солнце. Он выглядит так, словно явился из другого времени.

Всадник приближается ко мне.

– Готова?

Я киваю. Можно подумать, у меня есть выбор!

– Тогда следуй за мной.

Он пришпоривает коня, направляется в начало процессии. Толпа разражается приветственными криками, когда он проезжает мимо, словно это их спаситель, а не жуткая сверхъестественная угроза. Несколько мгновений я наблюдаю за ним, потом заставляю Грома двинуться следом. Люди молчат, но я чувствую на себе их любопытные, испытующие взгляды.

Кто она? Почему едет вместе с Войной?

Еду вдоль всей колонны, в самое начало. Там, впереди, ждет Война. Его взгляд будто изучает меня, пока я медленно подъезжаю. Но стоит мне оказаться рядом, как он молча трогается в путь. Никаких «привет» или «как дела?». Лишь спокойная уверенность, что я последую за ним.

Оглянувшись, вижу, что колонна пришла в движение. Однако она движется медленнее, чем мы. И хорошо – никогда еще я так не хотела отделаться от толпы вероломных предателей. Они плетутся за нами метров пятьсот, но за первым же поворотом мы со Всадником остаемся вдвоем.

Мы едем в молчании. Я жду, когда Война нарушит его – конечно, нарушит! – но он продолжает молчать, устремив взгляд на дорогу.

– Зачем тебе нужно, чтобы я ехала рядом? – спрашиваю я наконец.

– Ты моя жена.

Хочется возразить: «Я не твоя жена». Не то, чтобы это имело значение, но… слова вертятся на языке, однако, вглядываясь в точеный профиль Войны, я понимаю: он почему-то уверен, что имеет право так вести себя со мной. Еще несколько секунд я рассматриваю его – от длинных темных волос до изгиба губ и резкой линии подбородка.

– Почему ты думаешь, что я твоя жена? – интересуюсь я.

Взгляд Войны, метнувшись к моей шее, замирает.

– Я не думаю, – отвечает Всадник. – Я знаю.

Черт! Вот она, эта уверенность. Можно подумать, что если Войне и правда предначертано стать моим мужем, я тоже должна это знать.

– Если я твоя жена, почему мы спим в разных палатках? – замечаю я. – И почему мы не…

Замолкаю, чтобы не сказать лишнего. Всадник переводит на меня взгляд. В его глазах светится интерес.

– Продолжай, – подбадривает он. – Скажи это, Мириам.

Я молчу.

– Почему я не сплю с тобой день и ночь и не приковываю цепями к кровати, как порядочный муж? – продолжает он.

Что? Приковывать цепями к кровати?

– Кто, черт побери, учил тебя секретам семейного счастья? – спрашиваю, стрельнув на него глазами.

Серьезно, что за?.. Какой там бог? Настоящий демон, определенно.

– Разве не так ведут себя мужья? – смеется Война, повернувшись ко мне.

Он это на самом деле или все же шутит?!

– А, может, я уже замужем? – Сама не знаю, зачем так говорю. Это наглая ложь.

Несколько мгновений Война не реагирует. Затем поворачивается ко мне, медленно и бесконечно спокойно.

– Да? – негромко спрашивает он. – У тебя уже есть муж, Мириам?

Его голос, эти пугающие глаза… По спине пробегает холодок, и я вдруг особенно четко осознаю: Война – не человек. Это сверхъестественное существо, убивающее без страха и сожалений.

– Нет. – Я не смогла бы солгать под прицелом этого взгляда, даже если бы захотела.

Война кивает:

– К счастью для тебя. И для него.

И снова этот холодок… Никаких сомнений: если бы я была замужем, Всадник, не раздумывая, уничтожил бы моего мужа. Я вздрагиваю. Да он точно демон. Несколько секунд мы едем в тишине, Война оглядывает окрестности, а затем спрашивает:

– У тебя есть семья?

– Была, – отвечаю я через силу. – Но тебе это и так известно, правда?

Всадник был у меня дома. Я предполагаю, что был – ведь он собирал мои инструменты. Он видел фотографии на стенах: родители, мы с сестрой в детстве.

– Что случилось? – интересуется он.

Вы случились! Ты и другие!

Я опускаю глаза, смотрю на свой браслет. Ничего особенного, всего одна бусина на кожаном шнуре – красная нить, на которой он был изначально, давно порвалась. Но этот простенький амулет – последний подарок, который я получила от отца. Он должен был защищать меня от бед.

– Мой отец погиб, когда явился ты и другие Всадники.

Они с коллегой-профессором переходили улицу, возвращаясь в университет после обеденного перерыва. Их сбил автобус.

– Мать и сестра…

Выстрелы оглушают. Мы втроем бежим из города с рюкзаками за спиной. Тогда нам повезло. Но потом… эта лодка, эта жуткая лодка…

– Давно, задолго до твоего появления здесь, в Новой Палестине, шла война. – Война бушевала все время, что люди жили в этом уголке мира. – Мы бежали и…

Я чувствую на себе взгляд Всадника, ждущий, требующий продолжения, но я не могу говорить. Эта недавняя потеря причиняет гораздо больше боли.

– Их тоже больше нет, – я качаю головой.

Мы едем по пустынной дороге на запад, удаляясь от Иерусалима. Вокруг так тихо, будто у самой земли нет слов, чтобы описать то, что здесь произошло. Кидаю взгляд через плечо в надежде увидеть, что где-то за нами движется остальная процессия, но последние двадцать минут нет даже намека на ее существование.

– Они следуют за нами, – раздается голос Войны.

Не знаю, успокаивает он меня или предупреждает – возможно, и то, и другое.

– Как ты заставляешь их идти за собой? – спрашиваю. – В бою, а не только сейчас.

Одной клятвы верности недостаточно, чтобы заслужить преданность армии, особенно после тех зверств, свидетелями которых все мы стали.

– Я не заставляю, – говорит Всадник. – Я не стремлюсь заслужить их преданность. Моя миссия – судить их сердца.

Ответ звучит… по-библейски. Тревожно.

– А что насчет моего сердца? – спрашиваю я. – Ему ты уже вынес приговор?

Взгляд Войны останавливается на мне, и он мягко отвечает:

– Твое сердце для меня загадка. Но скоро мы узнаем правду.

Глава 8

На горной дороге ни души, это начинает настораживать. Мурашки пробегают по коже. Неужели все умерли? Но если да, то как? Как мог Война и войско в несколько тысяч человек не только сровнять с землей все города, но и зачистить территорию между ними. Что-то здесь не так. Смотрю на Всадника, он так спокоен, что это пугает еще больше. Ничто его не беспокоит. Но ведь должно…

«Это не человек», – напоминаю я себе.

Каким бы монстром Война ни был, мне выпала честь стать его игрушкой.

Ты переживешь это, Мириам, как пережила и все остальное.

Но проблема в том, что впервые за очень долгое время я сомневаюсь, что просто пережить это – хорошая идея. Я даже не представляю, что вообще можно назвать «хорошей идеей». По крайней мере, сейчас.

Мы проезжаем мимо обугленных руин какого-то здания, возможно, бывшей мечети или иудейского храма. Я слышала об ужасах, которые творились в Новой Палестине во время гражданской войны, но впервые встречаю доказательства этого за пределами Иерусалима. Пощады не было никому, независимо от того, к какой религии принадлежали жертвы. Это стало моим первым уроком на войне – все что-то теряют, даже победители.

Одна гора плавно сменяется другой, третьей. Все это прекрасно, но…

– Куда мы едем? – спрашиваю я Войну.

– К океану.

К океану. Мое сердце пропускает удар.

Повсюду вода и огонь, и… эта боль. Боль, ничего, кроме боли. От ее острых укусов перехватывает дыхание.

Я семь лет не была у океана.

– Все хорошо? – Всадник смотрит на меня.

Киваю, даже слишком быстро:

– Да, я в порядке!

Он на мгновение задерживает на мне взгляд и вновь поворачивается к дороге.

– За время существования человечества вы придумали сотни тысяч слов для всего, что только можно представить, но так и не научились выражать свои чувства.

– Я в порядке. – Ну, уж нет, ни за что не скажу, что на самом деле думаю о поездке к океану.

Полуденное солнце печет голову. Кожу лица стягивает, на предплечьях уже появились красные пятна. Я потею, как лягушка. Искоса поглядываю на Всадника, на броню темно-красного цвета.

– Тебе не жарко? – спрашиваю его, меняя тему.

Я бы на его месте чувствовала себя ужасно. Кожа доспехов задерживает жар. Я бы уже обливалась пóтом, а он выглядит раздражающе невозмутимым.

– Неужели жена беспокоится о моем самочувствии?

Я смотрю на конюшни, виднеющиеся впереди.

– О, я и забыла… ты же привык к жаре, – говорю я вместо ответа. – Слышала, в Аду в это время года особенно жарко.

Чувствую на себе тяжелый взгляд Войны.

– Считаешь, я – демон? – интересуется он.

– Не исключаю этого… – прищурившись, всматриваюсь в здания, возвышающиеся впереди.

Я уже могу разглядеть гостиницы, магазинчики, конюшни вдоль дороги. Места, где можно перекусить и отдохнуть. И, похоже, сейчас мы приближаемся к одному из них. Но когда мы подъезжаем ближе, что-то кажется… странным. В небе над головой кружат птицы, на земле их еще больше – я слышу их крики. Поднимаю голову, смотрю на птиц, и, несмотря на жару, по спине пробегает холодок. Мы проезжаем мимо магазина и заброшенных конюшен, и тогда я наконец вижу, что привлекло птиц. Больше десятка орлов, стервятников, ворон кружат над тем, что валяется на земле. Пару секунд спустя я понимаю – это человек.

Я смотрю, смотрю, смотрю… затем резко останавливаю коня и спрыгиваю на землю. Птицы взмывают в небо, когда я подхожу ближе. Закрываю краем рубахи рот и нос, склоняюсь над телом. Трудно сказать, на что именно я смотрю, да я и не пытаюсь понять. Важнее всего то, что этот человек мертв. Остальное – лишь пища для кошмаров. Рядом валяются белые обглоданные кости, ухмыляющийся череп выпачкан кровью.

Я хмурюсь. Это больше похоже не на бойню, а на странное жертвоприношение.

– Мириам.

Оборачиваюсь к Всаднику. Он не спешился, держит поводья моего Грома.

– Ты даже здесь успел всех убить? – спрашиваю я.

Это уже слишком! Мы же забрались в такую глухомань. В этих горах вообще почти нет людей…

– Я убиваю всех, – спокойно отвечает Война.

Всех, кроме меня.

Вновь оглядываюсь на труп. Когда-то это был живой человек со своими надеждами, мечтами, друзьями, семьей…

– Садись на коня, Мириам, – невозмутимо продолжает Всадник. – Впереди долгий путь.

Ничего личного. Ни в словах, которые он произносит, ни в страданиях, которые причиняет. Мой взгляд снова возвращается к трупу – для меня это личное. Я принимаю все очень близко к сердцу. Не хочу снова садиться на коня, не хочу ехать с ним рядом. И уж точно не желаю проезжать мимо очередных конюшен со свежими останками.

Всадник прищуривается, как будто может слышать мои мысли.

Будь храброй, Мириам.

Заставляю себя сделать первый шаг. Второй дается легче. Делаю еще шаг и еще, пока не оказываюсь рядом, беру из рук Войны поводья и, посмотрев ему в глаза, сажусь в седло. Он не собирается что-либо объяснять, а я не делюсь с ним своими мыслями. Просто взбираюсь на коня, и мы трогаемся в путь. Вот и все.

К тому времени, когда солнце начинает клониться к закату, мы оставили позади столько трупов с кружащими над ними птицами, что я устала считать. Очевидно, вылазки, которые Война совершал со своими солдатами, прошли… успешно. В живых никого не осталось.

Хмурюсь, и это движение раздражает пересохшую кожу. Целый день мы ехали верхом, и лицо не просто покрылось загаром – оно сгорело. Меня бьет лихорадка, к коже невозможно прикоснуться. Ничего не поделаешь – у меня ведь нет ни шляпы, ни платка, чтобы прикрыться.

– Ты не очень хорошо выглядишь, жена, – замечает Всадник.

– Я и чувствую себя не очень, – признаюсь ему.

Негромко выругавшись, он говорит:

– Остановимся передохнуть.

– А как же твоя армия? – Я оглядываюсь.

– С ними ничего не случится. Мы все равно не будем останавливаться на ночлег вместе с ними, – говорит он.

Мы… не будем? Целую минуту я перевариваю его слова. Взгляд сам собой устремляется в сторону заходящего солнца. Боже милостивый! Одно дело весь день ехать бок о бок с Войной, и совсем другое – провести с ним наедине целую ночь. А теперь, вспомнив, на что он способен, я нервничаю еще больше.

В сотне метров впереди замечаю водяной насос, корыто и стог сена. Мы останавливаемся. Грому нужно напиться и поесть. Всадник мягко спрыгивает с коня и перехватывает поводья. Я осторожно соскальзываю с Грома, морщась от того, как ноют внутренние стороны бедер. Как же больно! Делаю неуверенный шаг, следующий, кривясь от боли. И дело не только в ногах. Кожа горит, желудок скручивает, а голова слегка кружится.

– Мне что-то нехорошо, – говорю я. Может, в вяленом мясе что-то было или мне подсунули отравленную воду? А, может, это сердечный приступ? Я спотыкаюсь и присаживаюсь на ближайшую горизонтальную поверхность.

Не слышу, как подходит Война – этот гад передвигается бесшумно, – но вот он опускается передо мной на колени и слегка изгибает бровь. Думаю, это максимум беспокойства, которое Всадник когда-либо проявлял. Он тянется ко мне рукой.

Я предупреждаю:

– Только тронь, и я тебя твоим же кинжалом порежу.

Но Война все равно касается ладонью моего лица. Я тянусь за кинжалом, но едва успеваю коснуться его, как рука Всадника перехватывает мою. Выкручивает клинок из пальцев и отбрасывает в сторону.

– Мириам, оставь сражения для поля боя.

– О, как это мило с твоей стороны.

Наши взгляды встречаются, и у меня перехватывает дыхание. Боже, он раздражающе привлекателен. Чем дольше я смотрю на Всадника, тем больше волнующих деталей вижу – например, эти полные губы и тигриные глаза с вертикальными зрачками, высокие острые скулы, добавляющие экзотичности.

– Тебе стоило сказать мне про ожог, – замечает он.

– Я думала, тебе все равно.

– Это не так. – Он пристально смотрит на меня.

– Почему? – удивляюсь я.

– Мы говорили об этом, – отвечает Война.

Потому что я его жена – вот что он имеет в виду.

Еще несколько секунд мы смотрим друг на друга, затем я глубоко вздыхаю и отвожу взгляд:

– Мне уже лучше.

Действительно, лучше. Мне удалось немного посидеть, лихорадка спала и кожа уже не так горит. Теперь мне хочется, чтобы Война убрал от меня руки. Пара добрых слов, нежное прикосновение – и я начну верить, что он не дьявольское отродье. Всадник опускает руку и встает. Он направляется к своему жеребцу, который вскидывает голову, когда хозяин подходит ближе.

– Тише, Деймос[7]7
  Деймос – в греческой мифологии бог ужаса, один из сыновей Ареса и Афродиты.


[Закрыть], – успокаивает он коня, поглаживая шкуру, отливающую алым.

Деймос? Он серьезно назвал так коня?

Всадник заглядывает в седельные сумки, достает воду и еду, а потом возвращается и протягивает их мне. Принимаю, быстро улыбнувшись в ответ. Его внимание на миг задерживается на моих губах, а затем Всадник вновь уходит, чтобы заняться лошадьми или, может быть, достать вещи из сумок.

Я провожаю его взглядом. Он сегодня странно добр со мной. Приходится напоминать себе: я видела, как он собственными руками убил множество людей – и я едва не попала в их число. Нельзя допустить, чтобы немного заботы и пара добрых слов вскружили мне голову.

– Ты чувствуешь что-нибудь? – окликаю я его. – Когда убиваешь.

Пришло время в очередной раз напомнить себе, что Война – плохой парень.

Он замирает, стоя ко мне спиной.

– Да.

Жду, что еще он скажет, но пауза затягивается.

– Чувствую жажду крови, возбуждение и глубокое удовлетворение от хорошо выполненной работы, – Всадник говорит так, словно речь идет о чем-то обыденном. О погоде, например, а не о массовом истреблении людей.

Он оборачивается ко мне.

– Я твой, а ты – моя, Мириам…

Меня охватывает дрожь от этих слов.

– …но я не такой, как ты. Никогда не забывай этого.