Текст книги "HHhH"

Однако тот, кого прозвали «королем железным и золотым» (отмечу-ка здесь в скобках несправедливость по отношению к металлу, который помог ему сделаться великим государем), как и всякий государь, вовсе не хочет довольствоваться тем, что имеет. Он понимает, насколько тесно связано процветание его королевства с серебряными рудниками, и стремится ускорить их разработку. Его лишают сна все еще схороненные под землей сокровища, ему требуется все больше рабочей силы. А чехи-то ведь крестьяне – не шахтеры.

Отакар задумчиво вглядывается в свой город – Прагу. С высоты холма, на котором расположен замок, ему видны рынки, раскинувшиеся вокруг грандиозного моста Юдифи[66]66
  Легендарный мост Юдифи, один из первых европейских каменных мостов, был частично разрушен бурным наводнением в 1342 году. Он существовал параллельно с Карловым мостом и даже полуразрушенный, укрепленный деревянными переходами, почти шестьдесят лет служил временной переправой через реку вплоть до самого завершения строительства Карлова моста.


[Закрыть], одного из первых каменных сооружений, призванных заменить деревянные мосты. Потом на этом месте возведут Карлов мост, и он свяжет Старый город с Пражским градом – пока еще не с Малой Страной[67]67
  Градчаны – один из четырех исторических районов Праги, когда-то крепостной город, примыкающий к старой императорской резиденции Пражскому граду и расположенный вместе с ней на скалистом холме левого берега Влтавы. Название района произошло от слова hrad, что по-чешски означает «замок, крепость, укрепленное поселение». Мала Страна, или Пражский малый град, – другой исторический район чешской столицы, расположенный ниже Градчан у подножия двух холмов: с севера – Градчанского, с юга – Петршина.


[Закрыть]. Разноцветные точки мельтешат вокруг прилавков, где чего только не выложено: тут и ткани, и мясо, и овощи-фрукты, и украшения, и изделия из виртуозно обработанного металла… Отакар знает: торгуют на рынках только немцы, чехи – народ землепашцев, их не тянет в города. Размышления монарха, наверное, окрашены грустью, если не презрением, потому что ему известно и другое. Ему известно, что о государстве судят исключительно по городам и что знать, достойная называться знатью, не сидит на своих землях, а образует то, что французы называют королевским двором. В те времена вся Европа старалась внедрить у себя эту новинку, и Отакар, подобно другим, не избежал французского влияния, но все-таки Франция оставалась для него реальностью далекой и в силу этого довольно абстрактной. И сейчас, когда Отакар представляет себе рыцарство, ему видятся тевтонцы, которых он хорошо знает, потому что, едва взойдя на престол, участвовал вместе с ними в крестовом походе против язычников Пруссии в 1254 году… а в 1255-м – разве не он вместе с великим магистром Тевтонского ордена Поппо фон Остерной заложил в нижнем течении реки Преголи орденскую крепость Кенигсберг? Отакар был целиком сориентирован на Германию, и именно все немецкое представлялось ему самым благородным и самым современным. Потому, желая добиться для своего королевства процветания, он – наперекор мнению своего придворного советника, а главное, мнению своего канцлера, главы Вышеградского капитула, – решил прибегнуть к политике широкой немецкой иммиграции в Богемию и выбрал себе в качестве оправдания нехватку рабочей силы на серебряных рудниках. Побуждая сотни тысяч немцев к переселению в свою прекрасную страну, создавая для них самые благоприятные условия, даруя им налоговые льготы, награждая их землями, он рассчитывал заодно найти в них союзников, которые ослабили бы позиции местной знати. Всех этих постоянно несущих угрозу и чересчур алчных Ризмбурков, Витковичей, Фанкельштейнов, к которым он не мог относиться иначе как с недоверием и свысока. История – с ростом могущества немецкой знати в любом городе, будь то Прага, Йиглава или Кутна Гора, а потом и по всей Богемии и Моравии, – покажет, что стратегия оказалась совершенно правильной, пусть даже Отакар не проживет столько, сколько надо было, чтобы ею воспользоваться.

Но если посмотреть в будущее, выяснится, что идея была все-таки хуже некуда.

56

Сразу же после аншлюса Германия – с осмотрительностью и благоразумием, каких прежде за ней не знали, – буквально заваливает Чехословакию официальными документами, цель которых – успокоить страну. Нет у чехов и словаков, дескать, никаких оснований бояться в ближайшее время нападения, пусть даже аннексия Австрии и порожденное этим чувство, будто тебя окружили, способны вызывать у них законную тревогу.

Был к тому же еще и отдан приказ, предписывавший немецким войскам, расквартированным теперь в Австрии, ни в коем случае не подходить к чехословацкой границе ближе чем на пятнадцать-двадцать километров, дабы не создавать ненужного напряжения.

Но в это же самое время известие об аншлюсе возбуждает невероятный энтузиазм внутри самой страны – в Судетах[68]68
  В 1938 году в Чехословакии насчитывалось 14 миллионов человек, из них 3,5 миллиона этнических немцев, компактно проживающих в Судетской области, а также в Словакии и Закарпатской Украине (карпатские немцы).


[Закрыть]. Отныне здесь только и разговоров, что о заветной мечте: присоединиться к Германии. Демонстрации множатся, дня не проходит без провокаций. Устанавливается атмосфера всеобщего заговора. Из рук в руки передаются листовки и брошюры. Судетские немцы, чиновники и служащие, постоянно саботируют указы чехословацкого правительства, направленные на то, чтобы сдержать сепаратистские настроения, и, более того, готовы на борьбу за отделение от Чехословакии. Бойкот чешского меньшинства в районах с преобладанием немецкоязычного населения достигает беспрецедентных масштабов. Бенеш напишет потом в своих мемуарах, что был поражен мистическим романтизмом, который, как ему показалось, внезапно охватил всех богемских немцев.

57

«Церковный собор в Констанце[69]69
  Речь идет о XVI Вселенском соборе, созванном папой Иоанном XXIII по настоянию германского императора Сигизмунда и проходившем в немецком городе Констанце с 16 ноября 1414 по 22 апреля 1418 года. Главной задачей собора было прекратить церковный раскол, и действительно он восстановил единство Римско-католической церкви. В ходе собора 6 июля 1415 года был приговорен к сожжению обвиненный в ереси чешский проповедник Ян Гус, а 30 мая 1416 года – его сподвижник Иероним Пражский.


[Закрыть] виновен в том, что призвал наших природных врагов, всех немцев, которые нас окружают, к несправедливой борьбе с нами, хотя у них нет никаких причин выступать против нас, кроме их неутолимой ненависти к нашему языку».

(Гуситский манифест, около 1420 года)

58

Франция и Англия за все время чехословацкого кризиса сказали Гитлеру «нет» всего один раз. Один-единственный! Да к тому же Англия процедила это «нет» сквозь зубы, так что его было едва слышно…

19 мая 1938 года замечено движение немецких войск близ чехословацкой границы. 20-го в Чехословакии проходит частичная мобилизация, и тем самым очень четко дается понять: если на страну нападут, она будет защищаться[70]70
  Узнав о скрытом сосредоточении германских войск на границах Чехословакии, правительство Бенеша под давлением общественного мнения срочно провело частичную мобилизацию; под ружье были призваны резервисты (80 тыс. человек), технические войска и полиция – всего около 180 000 человек. Войска заняли пограничные укрепления, предотвратив опасность фашистского путча в Судетах и внезапного вторжения вооруженных сил рейха.


[Закрыть].

Франция, с твердостью и оперативностью, каких никто от нее уже и не ждал, немедленно заявляет, что останется «верна всем пактам и договорам, которые заключила», то есть, по сути дела, обещает в случае немецкой агрессии оказать Чехословакии военную помощь.

Неприятно удивленная поведением французов Англия, тем не менее, поддерживает позицию своего союзника, правда, с одним небольшим уточнением, тоже вполне недвусмысленным: даже в случае вооруженного конфликта о введении частей британской армии на территорию Чехословакии не может быть и речи. Чемберлен[71]71
  Невилл Чемберлен (1869–1940) – английский государственный деятель, консерватор, с мая 1937 года – премьер-министр Великобритании. Он оставался на этом посту все годы подготовки и развязывания Второй мировой войны, но был вынужден подать в отставку 10 мая 1940 года в связи с вторжением германских войск в Бельгию, Голландию и Францию.


[Закрыть] бдительно следит за тем, чтобы его дипломаты не выходили за рамки такой весьма неясной формулировки: «В случае европейского конфликта трудно сказать, будет ли вовлечена в него Англия». Раньше его знали более решительным.

Гитлер еще припомнит эти уловки, но сейчас он вдруг пугается и отступает. 23 мая он приказывает своему Министерству иностранных дел довести до сведения чехословацкого посла следующее: у Германии нет никаких агрессивных намерений в отношении Чехословакии, а сообщения о концентрации войск на границе ничем не обоснованы. Официальная версия гласит: передвижения войск близ границы – всего-навсего обычные маневры.

Но на самом деле фюрер вне себя от ярости. Гитлера преследует чувство, что Бенеш смешал его с грязью, он испытывает пока неосознанное, но явно усиливающееся стремление развязать войну. И 28 мая он собирает высших офицеров вермахта, чтобы рявкнуть, едва они войдут: «Мое непоколебимое решение – стереть Чехию с карты!»

59

Обеспокоенный вялой реакцией Англии на происходящее и явным ее нежеланием выполнять свои обязательства, Бенеш звонит чехословацкому послу в Лондоне и спрашивает, какие новости. Их разговор, записанный германской разведкой, не оставляет ни малейших сомнений, что у чехов полностью отсутствовали иллюзии в отношении английских коллег, начиная с Чемберлена, которому досталось больше всего.

– Чертов ублюдок только к одному и стремится – полизать задницу Гитлеру!

– Ну так вправьте ему мозги!

– Какие там мозги у этого старого осла, их же ни на что, кроме как учуять, где какой нацистский кобель ногу задрал, и вертеться вокруг этого места, не хватает!

– Поговорите в таком случае с Горацием Вильсоном[72]72
  Гораций (Горас) Джон Вильсон (1882–1972) – ближайший сотрудник Чемберлена с 1931 года, а в 1937–1939 годах – главный советник кабинета министров по вопросам труда и промышленности.


[Закрыть]. Скажите, чтобы он предупредил премьер-министра: если мы все не проявим должной решимости, Англии тоже грозит большая опасность. Сумеете заставить его это понять?

– Да как можно говорить с Вильсоном! Он же настоящий шакал!

Немцы поспешили передать пленку с записью разговора англичанам, Чемберлен, похоже, сильно обиделся, разгневался и никогда уже не смог простить чехам оскорблений.

Тем не менее именно советник Чемберлена по особым делам Вильсон сделает попытку уладить отношения между Германией и Чехословакией с помощью английского третейского суда, вернее – предложит фюреру такую возможность. Но Гитлер сразу же – причем грубо – отмахнется от предложения:

«Только мне и не хватало британского представительства! Старый вонючий пес окончательно рехнулся, если надеется обвести меня вокруг пальца таким образом!»

Вильсон удивится:

«Если господин Гитлер имеет в виду нашего премьер-министра, то могу заверить, что премьер-министр отнюдь не безумен, его заботит исключительно, что будет с миром, и…»

А Гитлер разъярится еще больше:

«Замечания его жополизов мне неинтересны. Единственное, что меня интересует, – мой народ, живущий в Чехии, мой измученный надругательствами и пытками народ, об уничтожении которого размечтался гнусный педераст Бенеш! Я больше этого терпеть не стану. Ни один порядочный немец этого не потерпит. Слышите, вы, тупой боров?»

Стало быть, по крайней мере в одном чехи и немцы вроде как оказались едины: Чемберлен и его клика, считали те и другие, не более чем мерзкие жополизы.

Интересно, что Чемберлен куда меньше придирался к оскорблениям со стороны немцев, чем со стороны чехов, и впоследствии мы увидим, что зря.

60

А вот фрагмент назидательной речи нашего доблестного премьер-министра Эдуара Даладье[73]73
  Эдуар Даладье (1884–1970) – французский политик и государственный деятель, премьер-министр и министр национальной обороны Франции в 1938–1940 годах, проводивший политику «умиротворения» Германии.


[Закрыть], произнесенной им по радио 21 августа 1938 года:

«Застрянет ли Франция, которая все больше беднеет в самое опасное для нее время, на разногласиях, способных погубить ее будущее, когда авторитарные государства экипируются и вооружаются, нимало не заботясь о продолжительности рабочего времени, а государства демократические стараются добиться процветания и безопасности на основе 48-часовой рабочей недели? Пока международная обстановка остается столь напряженной, нам нужна возможность работать на предприятиях, обеспечивающих интересы национальной обороны, больше сорока часов – вплоть до сорока восьми».

Читая стенограмму его речи, я думал о том, что вечной мечтой французских правых было получше запрячь соотечественников. Меня возмущала реакционная элита, которая, ни черта не понимая, что происходит, мечтала только об одном – о возможности использовать судетский кризис, чтобы свести счеты с Народным фронтом[74]74
  Народный фронт – находившаяся у власти во Франции с 1936 по 1937 год коалиция левых политических партий и движений. Программа реформ Народного фронта предусматривала ежегодный оплачиваемый отпуск, 40-часовую рабочую неделю, ограничение продолжительности работы в рудниках до 38 часов 40 минут или менее в неделю, частичную национализацию военной промышленности и полную – железных дорог, продление обязательного школьного образования с 13 до 14 лет, а также создание Министерства спорта и культуры и Народной академии искусств. Всего в 1936 году парламент Франции принял 133 закона, реализовывавших эту программу. Даладье пришел к власти 10 апреля 1938 года, и его правительство не отказалось от сотрудничества с левыми официально, но начало отходить от социальной и экономической политики Народного фронта, проводя так называемый национальный курс.


[Закрыть]. Надо сказать, в 1938 году авторы редакционных статей в буржуазной прессе без зазрения совести клеймили тружеников, которые якобы не думали ни о чем, кроме возможности отгулять свой двухнедельный оплаченный отпуск.

Но отец очень вовремя напомнил мне, что Даладье как радикал-социалист должен был входить в Народный фронт, я только что проверил – и надо же! – в правительстве Леона Блюма[75]75
  Андре Леон Блюм (1872–1950) – французский политик, один из организаторов антифашистского Народного фронта, одержавшего победу на всеобщих парламентских выборах 1936 года. Премьер-министр Франции с 4 июня 1936 года по 22 июня 1937 года, затем с 13 марта по 10 апреля 1938 года.


[Закрыть] он возглавлял Министерство национальной обороны! У меня просто-таки дыхание перехватило, и я с трудом могу резюмировать: Даладье, бывший министр национальной обороны в правительстве Народного фронта, обращается к вопросам национальной обороны не для того, чтобы помешать Гитлеру расчленить Чехословакию, а чтобы изменить отношение к 40-часовой рабочей неделе, одному из главных завоеваний Народного фронта. На такой стадии политического маразма предательство становится едва ли не произведением искусства…

61

26 сентября 1938 года. Гитлеру предстоит выступление на массовом митинге в берлинском Дворце спорта. С утра он потренировался на британской делегации, которая явилась к нему с письмом Чемберлена об отказе чехов немедленно очистить Судеты. После слов «чехословацкое правительство считает предложение совершенно неприемлемым» Гитлер вскочил и направился к двери, затем вернулся, дослушал, а после этого начал браниться и вопить так, как сроду не случалось слышать переводчику дипломатических переговоров. «С нами, немцами, обращаются как с неграми! – надрывался фюрер. – Первого октября я получу от чехов все, чего хочу, а если Франции и Англии будет угодно нанести удар, мне плевать на это! Бесполезно продолжать болтовню, она ни к чему не ведет!»

Прокричав это все, он удалился, а потом, уже с трибуны, стоя перед толпой своих фанатов, продолжил:

«Двадцать лет травили немцев в Чехословакии, и немцы вынуждены были терпеть. Двадцать лет немцы рейха наблюдали за этим зрелищем. Они делали это не потому, что принимают такое положение вещей. Нет, они делали это потому, что были бессильны и беспомощны перед лицом своих мучителей, брошенные в этом мире демократий. Да, если здесь взят под стражу предатель или взят под надзор кто-то, рассыпающий проклятья со своей кафедры, то Англия в ярости и Америка разгневана. Это – те образцовые мировые демократии, что не произносят ни слова, когда сотни и тысячи изгнаны из своих домов, когда десятки тысяч брошены в тюрьмы или тысячи убиты. Мы получили великий урок за последние годы. Мы лишь презираем их за это. Мы видим в Европе лишь одну великую державу, возглавляемую человеком, который понимает отчаяние Немецкого Народа. Это мой большой друг, я верю, что могу называть его так, это – Бенито Муссолини… (Крики в зале: “Хайль дуче!”) У меня не осталось сомнений, что хотя характерной чертой немцев является способность выносить что-либо долгое время с большим терпением, однажды этому терпению приходит конец… Перед лицом объявленных Англией и Францией намерений устраниться от судьбы Чехословакии в случае, если судьба этих народов не будет изменена и эти территории не будут переданы, герр Бенеш нашел другой выход из положения. Он отдал приказ о передаче этих территорий. Он заявил об этом! Но что же он сделал? Он не передал территории, он просто сгоняет с них немцев… Мы видим ужасающие числа: в первый день было 10 000 беженцев, на следующий день – 20 000, ‹…› потом 90 000, 107 000, 137 000, и сегодня мы насчитали 214 000. Целые области обезлюдели, деревни сожжены дотла, и немцы изгоняются газом и гранатами. Бенеш же сидит в Праге и думает: “Со мной ничего не случится, Англия и Франция всегда помогут мне”. И сейчас, мои Volksgenossen[76]76
  Volksgenosse – соотечественник (выражение германских фашистов).


[Закрыть], я считаю, что пришло время сказать, что к чему, так, чтобы он услышал… В конце концов, у герра Бенеша семь миллионов чехов, но здесь – народ в семьдесят пять миллионов. Я предоставил правительству Британии меморандум, содержащий последние и окончательные предложения со стороны Германии… Содержание этого меморандума вполне скромное: территории, немецкие в соответствии с их населением, и те, которые хотят перейти к Германии, принадлежат Германии. И мы не можем ждать, пока герр Бенеш получит шанс удалить с них один или два миллиона немцев; они должны перейти Германии немедленно!.. Я немного могу добавить к этому. Я благодарен мистеру Чемберлену за его услуги. Я заверил его, что немецкий народ не желает ничего, кроме мира. Однако я также сказал ему, что не могу отступить за границы своего терпения. Я также заверил его и повторяю это перед вами, что как только этот вопрос будет решен, у Германии в Европе больше не будет территориальных проблем! Я также заверил его, что у меня больше не будет интереса к чехословацкому государству, как только страна разрешит свои внутренние проблемы, то есть чехи разберутся с национальными меньшинствами мирным способом, а не посредством притеснения. Я гарантирую ему это! Нам вообще не нужны чехи. Тем не менее я заявляю перед немецким народом, что мое терпение в отношении проблемы судетских немцев на исходе! Я сделал герру Бенешу предложение, которое представляет собой не что иное, как предложение выполнить его обещания. Решение – за ним! Свобода или война! Он может либо принять мое предложение и дать немцам свободу, либо мы, немцы, добудем ее сами! Пусть мир хорошенько это усвоит».

62

Именно судетскому кризису мы обязаны появлением первых неопровержимых доказательств безумия Гитлера. В то время любое упоминание Бенеша и чехов приводило фюрера в такое бешенство, что он мог полностью потерять самоконтроль. Сохранились свидетельства людей, видевших, как у него выступала пена у рта, как он катался по полу и кусал ковер. Из-за подобных припадков он довольно быстро заполучил в кругах, еще враждебных нацизму, прозвище Ковроед (Teppichfresser). Не знаю, сохранилась ли у него привычка в приступе ярости грызть ковры надолго или симптом после Мюнхена исчез[77]77
  Кое-кто утверждает, что «грызть ковер» в немецком языке такое же идиоматическое выражение, как во французском «съесть свою шляпу» (manger son chapeau, то есть «признать себя побежденным»), и что иностранные журналисты того времени попросту поняли все буквально, что и породило бурлескную легенду, но я изучил вопрос и не обнаружил у немцев ничего похожего на такой фразеологизм (примеч. авт.).


[Закрыть].

63

28 сентября 1938 года. До Мюнхенского соглашения остается три дня. Мир затаил дыхание. Поведение Гитлера становится все более угрожающим. Чехи понимают, что, отдав Германии естественную преграду, которую представляют собой Судеты, они погибнут. Чемберлен заявляет: «Сколь ужасной, фантастичной и неправдоподобной представляется сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в одной далекой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно. Еще более невозможным представляется то, что уже принципиально улаженная ссора может стать предметом войны».

64

Сен-Жон Перс[78]78
  Сен-Жон Перс (настоящее имя Мари Рене Алексис Леже, литературный псевдоним составлен из имен святого Иоанна Крестителя и римского поэта I века Персия; 1887–1975) – французский поэт и дипломат, лауреат Нобелевской премии по литературе (1960) «за возвышенность и образность, которые средствами поэзии отражают обстоятельства нашего времени».


[Закрыть] принадлежит к той же плеяде писателей-дипломатов, что Клодель или Жироду, – плеяде, для меня отвратительной. В его случае это инстинктивное отвращение кажется мне наиболее оправданным: достаточно вспомнить, как он вел себя в сентябре 1938 года.

Алексис Леже (таково настоящее имя Сен-Жона Перса, и оно ему очень подходит[79]79
  Leger в переводе с французского «легкомысленный, переменчивый, капризный».


[Закрыть]) сопровождал Даладье в Мюнхен в качестве генерального секретаря Министерства иностранных дел, и этот пацифист, а одновременно сторонник войны до победного конца, неустанно трудился, убеждая французского премьера в необходимости принять все требования немцев. При нем явились узнать судьбу своей страны представители Чехословакии, просидевшие двенадцать часов в соседней комнате, потому что соглашение решили подписывать без них.

Гитлер и Муссолини уже ушли, Чемберлен демонстративно зевает, Даладье с трудом притворяется надменным, чтобы скрыть, как нервничает. Когда убитые известием чехи спрашивают, требуется ли от их правительства ответ или заявление, Даладье лишается голоса – возможно, от стыда (лучше б их всех там удушил этот стыд!), и за него высказывается Леже. Высказывается с таким высокомерием и такой развязностью, что тогдашний его собеседник, министр иностранных дел Чехословакии, впоследствии не смог удержаться от короткого замечания, над которым нам всем стоит поразмышлять: «Это же француз!»

Сговор состоялся, никакого ответа никто не ждет, но правительству Чехословакии следует прислать в тот же день, не позднее 15.00 (а было три часа ночи), своего представителя, чтобы тот присутствовал на заседании комиссии, которой поручена реализация соглашения. А в субботу в Берлин должен прибыть еще один делегат из Чехословакии – окончательно договориться обо всех деталях освобождения Судет. По мере произнесения всех этих распоряжений голос дипломата крепчал, тон становился все тверже. Один из двух стоявших перед ним чехов разрыдался. Тогда, словно желая оправдать свою жесткость, он поспешно добавил, что обстановка становится опасной для всего мира. Кроме шуток!

Получается, смертный приговор Чехословакии, самой любимой моей стране, произнес – и произнес почти перформативно[80]80
  Перформативным высказыванием говорящий или пишущий не сообщает нечто, а совершает некоторое действие. К перформативным высказываниям относятся декларации, обещания, утверждения, вопросы и директивы.


[Закрыть] – французский поэт.

65

У дверей мюнхенского отеля, где остановился Алексис Леже, его встречает журналист:

– А скажите-ка, господин посланник, вы ведь, наверное, испытываете сейчас, когда договор подписан, некоторое облегчение?

Генеральный секретарь Министерства иностранных дел Французской республики, помолчав, вздыхает:

– Ну да, облегчение… как когда наделаешь в штаны.

Этого запоздалого, сдобренного остротой признания недостаточно, чтобы компенсировать низость, которую он себе позволил. Сен-Жон Перс показал себя полным дерьмом. Сам бы он со смехотворной жеманностью чопорного дипломата сказал «экскрементами».

66

Газета «Таймс» о Чемберлене: «Ни один завоеватель, возвратившийся с победой с поля брани, не был увенчан столь благородными лаврами».

67

Из речи Чемберлена в Лондонском аэропорту. «Дорогие друзья, второй раз в истории британский премьер-министр возвращается из Германии и с честью привозит мир, – объявил он восторженной толпе, размахивая подписанным в Мюнхене соглашением. – Уверен, что это мир до конца наших дней. Идите домой и спите спокойно».

68

Министр иностранных дел Чехословакии Крофта[81]81
  Камиль Крофта (1876–1945) – чехословацкий государственный деятель, историк, действительный член Чешской академии наук и искусств, профессор Карлова университета. В 1927–1936 годах – заместитель министра, а в 1936–1938 – министр иностранных дел Чехословацкой буржуазной республики. В 1940 году был заключен оккупантами в концлагерь и освободился только в 1945-м.


[Закрыть] – послам Англии, Франции и Италии в Праге: «От имени президента республики и правительства я заявляю, что мы подчиняемся решению, принятому в Мюнхене без нас и против нас. Мне нечего добавить… Все кончено. Сегодня наша очередь – завтра настанет очередь других!»[82]82
  Цит. по: Котельников П. П. Трагедия Чехословакии // www.proza.ru/2013/08/02/1826.


[Закрыть]

69

В силу какого-то ребяческого буквоедства мне казалось неудобным приводить тут самое знаменитое французское высказывание об этом темном деле, но я не могу не процитировать Даладье. «В военном министерстве собрались все министры. Они поздравляют Даладье и увлекают его к окну. Толпа требует его! Овации.

– Глупцы, – бормочет Даладье вполголоса, – если бы они знали, чему аплодируют»[83]83
  Цит. по: Табуи Ж. 20 лет дипломатической борьбы. / Пер. В. И. Антюхиной-Московченко. М.: Изд-во иностранной литературы, 1960.


[Закрыть].

Некоторые, впрочем, подозревают, что Даладье никогда не произносил ничего подобного, сомневаются в такой его прозорливости и в том, что в нем еще сохранилось хоть сколько-то бравады. Эти слова приписал ему Сартр в своем романе «Отсрочка»[84]84
  «Отсрочка» – вторая часть незавершенной тетралогии Жана-Поля Сартра «Дороги свободы» (1945–1949). Вот фрагмент романа с этой цитатой полностью: «Самолет сел. Даладье с трудом вышел из салона и поставил ногу на трап; он был бледен. Раздался дикий вопль, и люди побежали, прорвав полицейский кордон, снося барьеры, ‹…› они кричали: «Да здравствует Франция! Да здравствует Англия! Да здравствует мир!», они размахивали флагами и букетами. Даладье остановился на первой ступеньке; он ошеломленно смотрел на них. Он повернулся к Леже и процедил сквозь зубы: – Ну и мудаки!» (пер. Д. Вальяно и Л. Григорьян. Харьков: Фолио, 1997).


[Закрыть].

70

В любом случае речь Черчилля, произнесенная им в палате общин 5 октября, отличалась куда большей прозорливостью и, как всегда, большим величием.

«Мы потерпели полное и сокрушительное поражение… (Здесь Черчиллю пришлось надолго прерваться – пока утихнут свист и крики протестующих парламентариев.) Мы находимся в центре грандиозной катастрофы. Путь вниз по Дунаю… дорога к Черному морю открыты… Все государства Центральной Европы и бассейна Дуная одно за другим будут попадать в орбиту широкой системы нацистской политики… которая диктуется из Берлина… И не надо думать, что этим все кончится. Это только начало…»[85]85
  Цит. по: Буренин С. В., Семергин-Каховский О. И. Бумеранг Гейдриха. СПб.: Северо-Запад: Ростов-на-Дону: Феникс, 2005.


[Закрыть]

Некоторое время спустя Черчилль обобщает все сказанное им в те дни в своем бессмертном хиазме[86]86
  Хиазм – риторическая фигура, заключающаяся в крестообразном изменении последовательности элементов в двух параллельных рядах слов (например, фраза К. С. Станиславского: «Умейте любить искусство в себе, а не себя в искусстве»).


[Закрыть]: «У вас был выбор между войной и бесчестьем. Вы выбрали бесчестье, теперь вы получите войну».

71

 
Слышен измены звон измены звон
Чьи руки колокол раскачали?
Славная Франция и Альбион!
А мы им так доверяли!
 

(Франтишек Галас)[87]87
  Строфа из стихотворения чешского поэта, одного из крупнейших чешских лириков ХХ века Франтишека Галаса (1903–1949) «Песня ужаса». Пер. с чешского П. Железнова (1974).


[Закрыть]

72

«От полутрупа преданной ею нации Франция вернулась к белоту и Тино Росси».

(Монтерлан)[88]88
  Анри де Монтерлан (1895–1972) – французский писатель. Белот – национальная французская карточная игра. Тино Росси (1907–1983) – французский певец и актер, единственный эстрадный артист во Франции, продажа дисков которого превысила 500 миллионов экземпляров.


[Закрыть]

73

Две великие западные демократии сдались, отступили перед наглыми притязаниями немцев, Гитлер мог торжествовать. Мог, но вопреки всему вернулся в Берлин недовольным, обозленным, проклинающим Чемберлена. «Этот тип лишил меня возможности войти в Прагу!» – пожаловался он Шахту[89]89
  Ялама Горас Грили Шахт (1877–1970) – германский государственный и финансовый деятель, один из главных организаторов военной экономики нацистской Германии.


[Закрыть]. Ну а что ему, действительно, еще несколько гор? Вынудив чехословацкое правительство пойти на уступки, слабые, трусливые Франция и Англия лишили тем самым нацистского диктатора возможности сразу же достичь своей истинной цели: не просто урезать территорию Чехословакии, но «стереть ее с карты», иными словами – превратить в провинцию рейха. Семь миллионов чехов… Семьдесят пять миллионов немцев… Вопрос времени…

74

В 1946 году, на Нюрнбергском процессе, представитель Чехословакии спросит начальника штаба Верховного командования вермахта Кейтеля[90]90
  Вильгельм Кейтель (1882–1946) – генерал-фельдмаршал, ближайший военный советник, единомышленник и соратник Гитлера. // Был приговорен в Нюрнберге к смертной казни как один из главных немецких военных преступников и повешен.


[Закрыть]: «А напал бы рейх на Чехословакию, если бы могущественные западные державы в тридцать восьмом поддержали Прагу?» И Кейтель ответит: «Конечно же, нет. Мы были тогда недостаточно сильны в военном отношении».

Гитлеру и впрямь есть из-за чего бесноваться. Франция и Англия распахнули перед ним дверь, от которой у него не было ключа, и, проявляя подобную услужливость, совершенно очевидно, побуждали его к действиям.

75

Начиналось все именно здесь, в мюнхенской пивной «Бюргербраукеллер», ровно пятнадцать лет назад. Но на сей раз около трех тысяч человек собрались в огромном зале не затем, чтобы отметить очередную годовщину Пивного путча[91]91
  Речь идет о Пивном путче национал-социалистов, окончившемся в начале ноября 1923 года полным крахом. По заведенному ритуалу накануне каждой годовщины путча фюрер приезжал в Мюнхен и выступал с речью в этом пивном зале, чтобы почтить память «мучеников 9 ноября».


[Закрыть]. Ораторы друг за другом поднимались на трибуну и все как один требовали возмездия: за день до того семнадцатилетний польский еврей, родители которого были высланы из Германии, смертельно ранил секретаря германского посольства в Париже. Гейдрих в силу своего положения прекрасно знает, что потеря невелика: этот самый секретарь посольства не стеснялся своих антифашистских взглядов и давно был под колпаком у гестапо как неблагонадежный, но грех не воспользоваться случаем! Тем более что Геббельс[92]92
  Пауль Йозеф Геббельс (1897–1945) – немецкий государственный и политический деятель, один из лидеров нацистской партии, рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Германии (1933–1945). Его «10 заповедей национал-социалиста», написанные еще на заре нацистского движения, стали прообразом идеологической программы НСДАП. 29 апреля 1945 года покончил жизнь самоубийством в имперской канцелярии.


[Закрыть] доверил ох какое масштабное задание…

Вечер в пивной идет полным ходом, а Гейдрих между тем рассылает срочные депеши, касающиеся стихийных манифестаций, которые пройдут этой ночью. Всем подразделениям СД и полиции предписывается поддерживать связь с лидерами партии и СС, ни в коем случае демонстраций не подавлять и единственное, о чем позаботиться, – чтобы не подвергались риску жизни и не пострадало имущество немцев (так, например, нельзя поджигать те синагоги, огонь с которых может переметнуться на соседние, принадлежащие немцам или заселенные немцами, здания). Частные дома и торговые предприятия евреев, указывает Гейдрих, позволено разрушать, но не грабить. Следует арестовать столько евреев, особенно богатых, сколько смогут вместить тюрьмы. Задерживать надо только здоровых мужчин, немедленно связываться с соответствующими концлагерями и отправлять их туда как можно скорее. Распоряжения были разосланы в час двадцать.

Штурмовые отряды уже в пути, за ними – след в след – идут эсэсовцы. На улицах Берлина и всех больших городов Германии вдребезги разбиты витрины принадлежащих евреям магазинов; из окон квартир, где живут евреи, выбрасывают мебель; хозяев, если не арестовывают, – избивают, порой убивают. На мостовых валяются покореженные пишущие и швейные машинки, а кое-где даже и пианино. Погромы продолжаются всю ночь. Порядочные люди сидят по норам, любопытные наблюдают за происходящим, не решаясь вмешиваться, они маячат, как безмолвные призраки, и поди пойми природу их молчания: одобряют они эти погромы, не одобряют, глазам своим не верят или втайне радуются…

В одном из немецких городов штурмовики стучат в дверь женщины восьмидесяти одного года от роду. Открыв и увидев их, она усмехается: «Надо же, какие у меня с утра знатные гости!» Когда «знатные гости» командуют: «Одевайтесь, сейчас пойдете с нами», усаживается поплотнее и объявляет: «Не стану одеваться и никуда не пойду. Делайте со мной что хотите». Потом еще раз повторяет свое: «Делайте со мной что хотите». Командир погромщиков вытаскивает оружие и стреляет ей в грудь. Женщина падает на диван. Штурмовик всаживает ей в голову вторую пулю. Она валится с дивана, катится по полу, но она еще жива. Повернув голову к окну, она тихонько хрипит. И получает третью пулю – в лоб, с расстояния в десять сантиметров.

В другом городе штурмовик влезает на крышу разгромленной синагоги и, стоя там, размахивает свитком Торы с криком: «Подотритесь этим, жиды!» – а потом бросает свиток так, будто у него в руках карнавальный серпантин. Да… вот он уже – этот неподражаемый стиль…

В отчете мэра еще одного городка, маленького, можно прочесть: «Акция, направленная против евреев, прошла быстро и без особых проблем. В результате принятых мер одна еврейская чета бросилась в Дунай».

Синагоги горят, но Гейдрих, который хорошо знает свое дело, заранее отдал приказ отправлять все найденные там архивы в штаб-квартиру штурмовиков. Ящики с документами свозят на Вильгельмштрассе. Нацисты обожают жечь книги – но не бумаги. Немецкая деловитость, хозяйственность? Как знать, не подтирались ли коричневорубашечники документами из драгоценных архивов…

Назавтра Гейдрих передал Герингу первое секретное донесение: уничтожено 815 магазинов, 171 жилой дом сожжен или разгромлен, – но, видимо, не все еще учтено, ибо сообщается, что убыток от разрушения еврейских магазинов и домов пока невозможно выразить в цифрах. 119 синагог сгорели, еще 76 полностью разрушены. 20 000 евреев арестованы. Известно о тридцати шести убитых, тяжелораненых тоже тридцать шесть. Все убитые и раненые – евреи. Кроме того, Гейдриха проинформировали о ряде случаев изнасилования – и здесь речь идет о явном нарушении Нюрнбергских расовых законов, так что виновные будут арестованы, изгнаны из партии и отданы под суд.

Зато те, кто убивал, могли за свою судьбу не тревожиться.

Два дня спустя Геринг, который курировал в это время германскую экономику, провел в помещении Министерства воздушного транспорта совещание с главами нацистских карательных органов, Министерства пропаганды, германской промышленности и банков, где обозначил важнейшую на сегодня цель: свалить на евреев вину за причиненный ущерб. Ведь по сообщениям официальных представителей страховых компаний, стоимость одних только разбитых витрин составляет пять миллионов марок (вот почему первую на территории Третьего рейха массовую акцию прямого физического насилия по отношению к евреям окрестят «Хрустальной ночью»). Выяснилось, что во многих случаях владельцами домов, где евреи открывали свои лавки, были арийцы, и теперь следовало возместить им убытки. Геринг разбушевался. Никто даже и не подумал о том, во что обойдется эта операция, и, судя по всему, меньше всех об этом думал министр экономики. Вместо того чтобы уничтожать столько ценных предметов, кричит он Гейдриху, лучше было отправить на тот свет пару сотен евреев. Задетый за живое Гейдрих отвечает, что евреев убито тридцать пять.

По мере того как отыскиваются способы заставить евреев самих заплатить за всё, Геринг успокаивается и атмосфера становится менее накаленной. Гейдрих слышит даже, как уполномоченный по четырехлетнему плану в разговоре с Геббельсом отпускает шуточку: неплохо бы устроить резервации евреев в лесу. Геббельс подхватывает удачную мысль, предлагает поместить там заодно и некоторых животных, чертовски смахивающих на евреев, – например, лосей с их горбатыми носами. Все от души смеются… кроме представителей страховых компаний, которых не убедил рекомендованный фельдмаршалом план финансирования. И кроме Гейдриха.

В конце совещания, когда было решено, полностью конфисковав имущество евреев, быстро и повсеместно вытеснить их из всех сфер немецкой экономики, Гейдрих берет слово. Он считает необходимым уточнить стоящие перед собравшимися задачи:

– Если даже полностью удалить евреев из сферы хозяйства, все равно главная проблема останется: они должны уехать из Германии, следует провести операцию по их выдворению из всех земель рейха… А пока они тут еще есть, предлагаю ввести для каждого еврея личный опознавательный знак…

– Ввести для них униформу! – воскликнул Геринг, всегда охочий до всяких одежек.

– Нет, все-таки знак, – ответил Гейдрих.