Текст книги "Соблазненные луной"

ГЛАВА 28

Андаис стояла посреди спальни, вся из лунного света и тьмы. Белая кожа королевы светилась, будто внутри ее тела взошла полная луна, разливая вокруг мягкое сияние. Волосы – как водопад чернее ночи; только когда я смотрела краешком глаза, в них вспыхивали светлые звездочки, а когда смотрела прямо – сплошная мерцающая чернота, непроницаемая для любого света, сердце самой глубокой, самой пустынной бездны. Та пустынная темнота, в которой нет ни тепла, ни жизни.

Три серых кольца ее глаз сияли, но приглушенно, словно не собственным, а отраженным светом. Как будто серые грозовые тучи, освещенные дальней зарницей. Широкое наружное кольцо было свинцового цвета небес, готовых вот-вот пролить свой гнев на землю, на всех нас.

Один взгляд ей в глаза заставил меня застыть на пороге. Магия Андаис светилась в них дыханием рока в ожидании жертв, и мне захотелось тут же повернуться и сбежать. Я хранила еще прикосновение оживившей источник магии, магии, которую мы с Адайром пробудили одним прикосновением. Но эти яркие, животворящие чары подернулись пеплом, стоило мне увидеть обезумевшие от силы глаза Андаис. В них и следа разума не осталось.

Я застыла, едва перешагнув порог, – боялась двинуться, боялась привлечь ее внимание. Вся моя новая сила, самоосознание, новооткрытая радость и любовь – все куда-то делось, я снова была ребенком. Испуганным кроликом, съежившимся в траве в надежде, что лиса меня не заметит. Я болезненно сглотнула – страх меня почти душил. Но лиса сейчас не на меня охотилась.

На маленьком подиуме в конце спальни, том, что обычно был занавешен от взгляда, стоял Эймон. Высокий и светлокожий, только черные волосы до пят укрывали его тело. Эймон разделял привычку двора к наготе. Я уже видела его нагим и увижу снова – если он переживет эту ночь. Нет, не красота Эймона заставила чаще биться мое сердце. И даже не орудия пытки, что висели на стене у него за спиной, будто нарочно развешанные – как в коллаже. Все дело было в словах королевы – и в его ответе ей.

– Ты мне препятствуешь, Эймон, мой консорт? – Голос Андаис был спокоен, слишком спокоен. Он не вязался ни с чем в этой спальне и с выражением лица королевы не вязался тоже.

– Нет, не препятствую, любовь моя, моя королева, но прошу. Ты убьешь его, если не остановишься.

Голос из-за спины Эймона взмолился:

– Нет-нет, не останавливайся!

– Он не хочет, чтобы я остановилась, – сказала Андаис и небрежно взмахнула рукой с кнутом. Кнут терялся на фоне ее черного длинного платья – пока она не взмахнула рукой, я его и не видела. Словно хорошо замаскированная змея: ее не видно, пока не нападет. Кнут глухо зашелестел по полу, когда королева шевельнула им вперед-назад. Рассеянный жест, от которого у меня волосы на затылке дыбом поднялись.

– Ты говорила, что ценишь его за то, что он долго выносит боль. Убьешь его сейчас – и ты не поиграешь с ним больше, моя королева.

Я поняла, что Эймон стоит перед стенной нишей, мне не видно было то место, где к стене крепились цепи. Кто бы там ни был прикован, он был ниже ростом, чем Эймон с его шестью футами, и его можно было забить кнутом до смерти. Фейри хоть голову отруби – он зажмет ее под мышкой и бросится на врага. Фейри не так-то легко убить или покалечить. Кого же нужно было так защищать? Ради кого мог рискнуть собой Эймон? Мне никто не приходил на ум.

В спальне были и другие стражи. Все голые. Одежда, доспехи, оружие грудой громоздились в ногах кровати, как будто Андаис разлеглась на мехах и шелках и велела стражам раздеться. Может, так и было. Вид дюжины коленопреклоненных сидхе – головы долу, распущенные волосы покрывают наготу разноцветными плащами – одновременно доставлял удовольствие и тревожил.

Что произошло? Что случилось с тех пор, как Баринтус с пятью стражами уехал из холма встречать меня? Баринтус сказал, что она становится вменяемой, – но это зрелище было хуже всего, что мне приходилось видеть.

Я боялась сказать даже слово, издать малейший звук, только бы ее гнев не обратился на меня. И не я одна не могла решить, что делать, потому что Дойл – на шаг впереди и чуть сбоку от меня – застыл так же неподвижно, как все. Андаис взглянула на нас, когда мы только появились в дверях, но стоило нам остановиться, и она снова повернулась к Эймону. Никто из нас, похоже, не хотел разделить с ним тяжесть ее внимания.

Она выбросила руку с кнутом назад, попав на пустое пространство между стоящими на коленях мужчинами. Создавалось впечатление, что кнут уже не в первый раз за вечер змеился там по полу. Не в первый, не в десятый и не в двадцатый. Стражи замерли без движения, словно прекрасные статуи в странном саду, когда кнут пополз обратно. Королева послала кнут вперед всей рукой, плечом, спиной, всем телом. Так, как отвешивают мощную оплеуху. В последний миг она изогнула запястье, заставив кнут щелкнуть.

Щелчок был скорей похож на раскат грома, и по горькому опыту я знала, что на том месте, куда кнут сейчас попадет, этот звук кажется еще громче, просто парализует – все равно что стоишь на рельсах перед летящим на тебя поездом и не можешь сойти с места. Не потому не можешь, что не хочешь, а потому, что прикован.

Эймон прикован не был, но не ушел. Он остался на месте, защищая сильным высоким телом того, кто был прикован у него за спиной. Пастуший кнут ударил его прямо в грудь, оглушительно щелкнув, – звук удара по живой плоти почти не был слышен за этим щелчком. Была бы плеть поменьше, послышался бы мясистый шлепок. Но это был самый большой кнут королевы, похожий на черную анаконду, такой длинный и толстый, что легко мог отнять жизнь. Я этого кнута боялась – я ведь смертная, а у Эймона, хоть и вспух рубец, даже кровь не пошла. У меня пошла бы.

Мне нравилась жесткая игра, но не такая, как любила королева. Андаис перехлестывала через край, и очень далеко перехлестывала. Она заходила туда, куда не хотело идти мое тело, и даже пожелай я туда пойти, оно бы не выдержало. Теперь я поняла, кто был прикован за спиной у Эймона. Не кто конкретно, а вообще. При дворе жили сколько-то людей. Не так, как пресс-атташе Мэдлин Фелпс, не по работе. Их выбрали сотни лет назад и увели в волшебную страну – кто-то сам захотел к нам уйти, кто-то нет. Но сейчас все они оставались здесь добровольно, потому что стоило им шагнуть за пределы холмов, и они мгновенно состарились бы и умерли. Люди-пленники свято нам доверяли. Кто-то из них был взят в услужение, но в большинстве случаев они чем-то привлекли сидхе. Кого-то похитили за красоту или музыкальный дар, а Иезекииль, к примеру, приглянулся королеве искусством палача. Их сочли достаточно ценными, чтобы украсть из смертного мира. Сейчас такое запрещено законом, но когда-то мы сами устанавливали себе законы – и оба двора это себе позволяли. Но по какой бы причине людей ни похитили, считалось преступлением, нарушением договора отнимать у них жизнь. Им обещали вечную жизнь и молодость, так что их можно было мучить, но не убивать. Нельзя было отнимать у них то самое, ради чего они и ушли в волшебную страну.

Едва я поняла, что прикован там человек, как догадалась, и кто это. Ее нынешний смертный любовник – Тайлер. В последний раз, когда я его видела, у него была стрижка под скейтера, белокурые волосы и настоящий загар. Он едва-едва достиг возраста, когда закон позволял такие штуки. По слухам, он был мазохист. Но если ему нравилось то, что с ним вытворяла королева, он не мазохист был, а самоубийца.

Огромный черный кнут прошелестел обратно по каменному полу. Андаис размахнулась им меж безмолвных и бездвижных стражей, и кнут опять с ревом прорезал воздух, молнией упав на тело Эймона. Страж пошатнулся от силы удара, но на коже опять остался всего лишь вспухший рубец.

Королева глухо зарычала от разочарования и выпустила кнут из рук. Он упал на пол, вдруг лишившись жизни, словно сброшенная змеиная кожа.

Андаис подняла белую руку с тщательно накрашенными ногтями и махнула в сторону Эймона. Он покачнулся и невольно схватился за стену ниши – или он упал бы прямо на того, кого хотел защитить. Пальцы у него побелели от усилия, с которым он старался удержаться от падения. Магия королевы затопила комнату, похожая на предгрозовую духоту, когда воздух такой плотный, что его едва вдыхаешь. Давление росло и росло, пока не стало больно дышать, грудь у меня едва преодолевала тяжесть магии королевы. Стоило Андаис захотеть – и она сгустила бы воздух так, что все задохнулись бы, по крайней мере я задохнулась бы. Сидхе так не убьешь.

Андаис резко сжала руку в кулак, и руки у Эймона задрожали в попытке выстоять наперекор ее силе. Он выдавил сквозь стиснутые зубы:

– Не надо, моя королева!

Пальцы у него поехали по стене, он терял опору, и тогда он вонзил пальцы прямо в камень с силой, когда-то позволившей сидхе завоевать чуть не всю Европу. Камень крошился у него под пальцами, но ему удалось пробить дыры, за которые можно было держаться. Дыры немедленно наполнились кровью, кровавые струйки потекли по стене. Он изранил все пальцы, но удержался.

Мне каждый вдох давался таким усилием, словно на груди лежал огромный груз. Я не могла хоть раз вдохнуть нормально. Кубок выпал у меня из рук, и я осталась на ногах только потому, что Гален меня подхватил. Никогда еще я не испытывала на себе магию королевы такой силы. Никогда.

Она медленно пошла к Эймону, посылая перед собой волну магии, словно толкая огромной невидимой рукой. Я знала по опыту, что эта магия тем сильней, чем ближе к тебе находится королева.

Эймон задрожал всем телом, кровь потекла быстрей, собираясь в красные ручейки, стекая в кровавые лужицы. От усилия, с которым он противостоял магии, сердце у него бешено забилось, перегоняя кровь, выталкивая ее из пальцев.

У меня перед глазами поплыли серо-белые звездочки. Кто-то схватил меня за руку – я не видела кто. Коленки у меня подогнулись, мрак застлал глаза, и я повисла на руках у стражей. Воздух стал твердым, я не могла им дышать.

В глазах чуть посветлело, и я судорожно вдохнула и тут же зашлась в приступе кашля, едва не переломившем меня надвое; упала бы, если б меня не держали. Когда кашель прошел, вокруг опять посветлело, и воздух прохладой обдувал лицо. Я дышала. Гален обеими руками держал меня за правый локоть, Адайр за левый и еще за талию, а ноги мои пытались вспомнить, как стоять на земле.

Я решила, что королева куда-то ушла, но ошиблась. Она стояла вплотную к Эймону, всю свою магию направив только на него. Она собирала магию все более узким пучком, пока все помещение от нее не очистилось.

Эймон еще держался за стену. Рот у него широко открылся, но не для глотка воздуха, глотать воздух – это все же дышать, а я сомневаюсь, что ему это удалось бы. Королева могла обрушить на противника сотни атмосфер, она сам воздух превращала в оружие. Я всегда знала, что ее все боятся, но пока я не увидела ее силу в действии, я не понимала, что не одной только безжалостностью она тысячелетиями удерживала власть. Я смотрела в глаза стражей, величайших воинов сидхе, – и видела страх в их глазах.

Они ее боялись. Боялись по-настоящему.

Андаис расхохоталась – диким, пугающим смехом, предвестником страданий и смерти.

Пока я была без чувств, она вынула клинок. И теперь она приставила его к груди Эймона и резанула, словно по кусту, росшему у нее на дороге. Я ждала фонтана крови, но воздух настолько сгустился, что кровь не брызнула – она едва сочилась, так что Андаис успела нанести десяток ран, пока первая начала кровоточить.

– Да поможет нам Мать, – совершенно безжизненным голосом проговорил Дойл. Он стоял почти прямо передо мной. Это он заслонил меня от королевы, когда она пошла к Эймону. Дойл вздохнул и оглянулся на стражей с непонятным мне выражением в глазах.

Рис вздохнул в ответ:

– Терпеть это не могу.

– Как и все мы, – откликнулся Холод с другой стороны от меня.

Я оказалась способна заговорить:

– Что вы хотите сделать?

Дойл качнул головой:

– Времени нет объяснять.

Его черные глаза смотрели уже не на меня, а на Эймона и королеву. Грудь и живот Эймона разрисовала кровь, сочившаяся из множества мелких порезов. На груди открытыми ртами зияли глубокие раны. На боку рана была так глубока, что сквозь кровь белым блестели ребра.

– Нет времени, – повторил Дойл и бросился к королеве.

Холод шагнул за ним, и Рис тоже, взглянув на меня на прощание:

– Это только выглядит так страшно. Ты помни, на нас все заживает.

У меня вдруг быстро забилось сердце. Что они хотят сделать? Я шагнула вперед, но Гален с Адайром удержали меня за руки. Только что их поддержка была мне нужна и вдруг стала ловушкой. Они не давали мне упасть, но и пойти мне не давали.

– Пусти меня, Гален!

– Нет, Мерри, нельзя. – Он говорил, не глядя на меня, глаза у него были прикованы к Эймону. Высокий красавец Эймон на глазах превращался в груду мяса. – С ними ничего не случится.

Тон у него был совсем не такой уверенный, как слова. Я повернулась к Адайру:

– Пусти меня.

Адайр покачал головой:

– Нет, принцесса. Ты не должна вмешиваться, я не отпущу.

– Конечно, не отпустишь, – заметил Бри, шагая мимо нас в вихре золотистых волос. – Так тебе не придется идти нам на помощь.

– На помощь в чем? – спросила я, переводя взгляд с тревожного, захваченного происходящим лица Галена на Адайра, не решавшегося ни встретить мой взгляд, ни посмотреть на королеву, на куски нарезающую Эймона.

Дойл уже был на расстоянии вытянутой руки от королевы. Его бас разнесся по залу:

– Мы вернулись, моя королева.

Она его словно не услышала, весь мир сошелся для нее на окровавленном клинке в ладони и на теле, которое она резала.

– Моя королева! – Дойл положил черную ладонь на белое плечо – чуть выше места, докуда белую кожу запятнала кровь.

Она повернулась к нему так быстро, что глаз едва успел уловить движение. Клинок блеснул серебром, из руки Дойла дугой плеснула кровь.

Я выкрикнула его имя, не успев подумать. Королева изумленно оглядела спальню, пытаясь меня найти, но Дойл загородил ей обзор, и она опять его ударила. И еще раз – прежде чем Рис вышел вперед. Я не слышала, что он ей сказал, но цели он достиг. Она ударила его. У него всего лишь плечи чуть согнулись от боли, он не вскрикнул – но дернулся назад, пытаясь уйти от удара. Ей это не понравилось. Она попыталась ударить Риса, бешено размахнувшись, но перед ней вдруг очутился Аматеон. Она пропорола ему руку от плеча до запястья. Он пошатнулся и повернулся, пытаясь прикрыть руку, – она всадила нож ему в спину, и он упал на колени. Глаза у него широко открылись от боли, и еще что-то в них было: смирение.

– Добро пожаловать в мир стражей, принцесса, – сказал Адайр. – Вот так нам удается оставаться в живых. Такого никто не видел, кроме королевы и ее Воронов. Ты в избранном кругу.

Сарказм и горечь его слов резали воздух будто клинком.

Негромкий звук привлек мое внимание к стражам, заполнившим помещение массой обнаженной кожи и шелковых волос. Волос цвета свежего сена, цвета дубовых листьев, цвета стрекозиных крыльев на солнце, цвета пурпурной пасхальной травки; кожи, которая блестела на свету белым металлом, мерцала и искрилась золотой пылью, кожи, будто разрисованной под мех лучшим из мастеров татуировки, кожи красной как пламя и розовой, как жевательная резинка. Даже лишенные одежды и оружия, они все равно все были разные, все – неповторимые. Они были неблагие сидхе, раздеть их не значило что-то у них отнять.

Я не знала, кто издал тот звук, но одна пара глаз глядела на меня в упор сквозь водопад серых волос – не седых, как у стариков, а серых, как тучи перед дождем. Глаза под этими длинными рассыпавшимися волосами были неуловимого зеленого цвета, такого желто-зеленого, почти золотистого – таким кажется мир за миг до того, как сила небес с ревом обрушится на голову. Глаза цвета мира за миг до того, как он утонет в грозе. Потому что передо мной был он – Мистраль, повелитель ветров, буреносец. Глаза у него были изменчивы, как погода, и неуловимый зеленый цвет означал, что он в ярости. Мне говорили, что когда-то давно небо темнело, когда глаза Мистраля приобретали такой цвет.

Он встретился со мной глазами и не отвел взгляда. Всем лицом он сказал мне, что я всего лишь какая-то никчемная принцесска, что я стою здесь в безопасности, под защитой, когда они истекают кровью. А может, моя нечистая совесть мне это все подсказала. Отец воспитал меня в уверенности, что не только король властвует над своим народом, но и народ имеет власть над королем – потому что король должен заботиться о народе. Я намерена стать королевой, властвовать над жизнью и смертью этих людей – но сейчас я прячусь в углу. И перепугана так, что едва могу думать. Хватка Галена и Адайра уже не оскорбляла меня, а дарила надежду. Я хотела, чтобы они меня держали. Хотела иметь оправдание бездействию. Я пряталась за спиной у того самого народа, который должна была защищать. Взгляд Мистраля подействовал на меня как удар. Он стоял на коленях на полу там, где велела стоять ему королева – наверное, угрозой, что если он двинется с места, то и его прикуют к стене. Обычная ее угроза. Я как-то стояла здесь же на коленях, пока не упала в обморок. В конце концов, я всего лишь смертная, я не способна сутками стоять на коленях. Они способны. И стояли, если ей того хотелось.

До меня по-прежнему доносились звуки с того конца спальни, но я уставилась на Мистраля, словно только он и существовал в этом мире, – потому что стоит мне отвернуться, и мне придется смотреть на то, что там делается. Я не хотела туда смотреть. Я не могла уже видеть этот ужас. Только от звуков мне было никуда не деться, как бы я ни старалась.

Вздохи, стоны, звук рвущейся ткани и этот влажный, хлюпающий звук, с которым плоть расходится под лезвием. Такой звук получается только при глубоком ударе, задевающем самые важные, жизненно важные органы. И еще – шипение, словно открутили садовый кран. На этот звук я все же обернулась. Медленно обернулась, как в кошмаре.

Гален попытался загородить мне вид, но он тоже как будто в замедленной съемке двигался. Я увидела изумленно распахнутые глаза Онилвина. Кровь хлестала у него из горла, заливая все вокруг алым дождем. Я успела разглядеть бледный промельк позвоночного столба, когда широкие плечи Галена наконец перекрыли мне обзор.

Я перевела взгляд на него, на страдальческие зеленые глаза. Хрипло прошептала:

– Отойди, Гален, мне надо видеть.

Он помотал головой в спутанных кудряшках, они высохли как попало, когда растаял лед.

– Не надо тебе это видеть.

– Если я здесь принцесса, уйди. А если не принцесса, то что, во имя всего живого и растущего, мы здесь делаем?

На него подействовало. Он шагнул в сторону, и я увидела, что сделала королева со своими Воронами, со своими стражами – и с моими тоже.

ГЛАВА 29

Андаис рубила ножом Холода. Сизо-серая рубашка у него почернела от крови. Падая, он повернулся – концы длинных серебристых волос пропитались кровью и прилипли к телу. Страж упал на четвереньки, пряча голову. Королева занесла нож обеими руками, метя в сердце, но Дойл успел перехватить и отбросить ее руки в сторону от подставленной спины Холода – привлекая ее убийственное внимание к себе. На темной одежде и коже Дойла разглядеть кровь было сложно, но на боку у него сквозь кровь белели кости – там, где она едва не добралась до его сердца.

Я шепнула едва слышно:

– Дойл…

Андаис переключилась на него, и он закрылся руками. Кровь лилась из новых и новых порезов, а она все старалась достать до костей, найти место для смертельного удара. Словно он оскорблял ее, не давая всадить клинок себе в печень. Даже в безумии она помнила, что сопротивляться ей не должны. Нельзя сопротивляться королеве и остаться в живых. Что ж, убить его она вряд ли смогла бы, но на колени встать вынудила – градом бешеных ударов. Нож стал сплошь красным, рукоятка скользила от крови, и Андаис пришлось перехватить ее для нового удара. Она словно всю свою силу собрала, чтобы всадить нож Дойлу в грудь. Он закрылся руками, и тогда она бросилась на него черной молнией, вихрем алого и черного, и – ударила ножом в лицо.

Удар был так силен, что развернул Дойла почти на сто восемьдесят градусов, и я увидела его лицо, раскроенное от глазницы до подбородка. Убить его этим ножом она не могла, зато изувечить – вполне.

И тут что-то во мне перевернулось. Я все еще трусила, так трусила, что страх гнилью и металлом оседал на языке, но говорят, страх порождает ненависть. Иногда и ярость – сама знаю. Маленький, скорченный зародыш страха рос во мне – и вдруг обнаружил, что обзавелся крыльями, зубами и когтями. Он стал ненавистью – не к Андаис, а к ужасающей бессмысленности происходящего. Так нельзя. Даже если б я не любила этих мужчин – все равно так нельзя.

Рис метнулся наперехват, новый удар выбил фонтан крови у него из плеча – но тут Андаис словно надоело играть в игры. Ей противостояли лучшие воины, какие есть у сидхе, но она двигалась словно летала: Рис не успевал реагировать, и Дойл не успевал. Я поняла, что с самого начала все было для стражей не совсем игрой – она просто дралась лучше их. Она – Королева Воздуха и Тьмы, темная богиня битвы.

Но если Вороны не могут выстоять против нее, то что могу я? Все они быстрее, сильней, тренированней, чем я. Под руками нет никакого оружия, что могло бы мне помочь – разве что помочь себя убить. Но я не в состоянии была стоять и смотреть. Гнев перерос в силу, и кожа у меня засветилась против моей воли. Ага, сила. Для Андаис моя сила – ничто.

Гален с Адайром уставились на меня. Гален покачал головой:

– Ты ничем не поможешь, Мерри. – Он сжал мне руку почти до боли. – Они не погибнут.

– Нет, – с горечью сказал Адайр. – На нас все заживет, как заживало раньше.

– Так скверно еще не было, – сказал новый голос. Мистраль говорил тихо, но в голосе рокотал отдаленный гром, и у меня кожа покрылась мурашками и еще отчего-то засветилась ярче. Странные, затягивающе глубокие глаза встретились с моими, и он повторил: – Она никогда так на нас не набрасывалась. Что-то не так.

Я посмотрела на своих стражников:

– Это правда?

– Они выживут, – сказал Гален, но без всякой уверенности.

– Мистраль прав. – Адайр не в силах был смотреть на эту бойню. На повернутом ко мне лице отражались страдание и стыд. Воронов воспитывали в уверенности, что не подставить грудь под удар за своего вождя – худшее из преступлений. Но за верность надо платить – тем, чтобы быть достойным верности. У нас монархия не всегда была наследственной, на самом деле мы эту идею позаимствовали у людей, а когда-то нами правили лучшие из нас, и на их происхождение не смотрели – лишь бы они были сидхе.

Мистраль отвернулся от меня, словно прочитав по лицу все мои колебания, и прошептал:

– Помоги нам Мать, потому что больше помочь некому.

Кровь сверху донизу покрыла голые руки Андаис, при каждом взмахе с них сыпались кровавые капли. Не кровь жертв – ее собственная кровь. У нее кровь текла из множества мелких порезов на руках, на груди, на шее. Королева Воздуха и Тьмы в боевом исступлении ранила собственную плоть. Она сделала ложный выпад Рису в грудь – почти тем же движением, что и с Дойлом. Рука ее взметнулась дугой, и я уже знала, что будет дальше, – но никак не могла предотвратить. Словно видишь последний роковой удар и не в силах ему помешать.

Я закричала: «Рис!», и лезвие вошло ему в глаз, в единственный его глаз. Она всадила нож ему в лицо, явно желая вырезать последний голубой глаз из этой плоти. Аматеон пытался ее отвлечь, но она его будто не видела. Ничего она не видела, только кровавый ужас, в который превращала лицо Риса, ничего не слышала – только вопль, который ей удалось все же вырвать из его горла.

Моя сила сошла ко мне, словно невидимый кинжал лег в левую ладонь. Рука крови, вторая моя рука власти. Раньше мне всякий раз было больно ее применять – так больно, что в глазах мутилось, а сейчас – нет. Она пришла сейчас тихо, неожиданно и с большей силой, чем когда-либо. До этой минуты я своими руками власти пользовалась, но отвергала их душой. Я была слишком человеком, мне хотелось обладать какой-нибудь симпатичненькой магией, а не одними из самых жутких наших способностей. Но желание это было глупым и детским, и теперь оно ушло. Для меня наступил сейчас миг полной ясности – как будто проникаешь в самое сердце вещей.

Мне не надо было вспоминать вкус и запах крови – вся комната была ею пропитана. Словно кто-то уронил на пол поднос с рубленым мясом, и все по нему прошлись. Вкус сырого мяса, а не одной только крови, я чувствовала корнем языка.

Баринтус бросился к Рису, прикрыл его широкой спиной, а королева вопила и кромсала спину Баринтуса ножом. Рис запрокинул голову – на месте здорового глаза осталось кровавое месиво. И он кричал – бессловесный, безнадежный вопль.

Я перевела взгляд на ранки на плечах Андаис и, не пытаясь высвободиться из рук Адайра и Галена, подумала: «Теки, кровь».

Кровь закапала, струйками потекла у нее по рукам, но, кажется, никто еще не заметил, что у королевы идет кровь, она сама точно не заметила. Ее слишком захватила горячка боя. Убить ее я не надеялась, она была воистину бессмертна. Надеялась я только отвлечь ее, ослабить. У меня не было сил и дальше смотреть на все это сложа руки. Я заставила ее терять кровь, а она даже не заметила. Она била ножом в Баринтуса, словно хотела пробить дыру насквозь. Словно надеялась пролезть в дыру и вытащить оттуда Риса.

Глупо было надеяться ее отвлечь. Мелкая потеря крови не остановит ее, богиню битвы. Слова отца всплыли в памяти: «Если когда-нибудь ты решишь выступить против моей сестры, убей ее, Мередит. Убей или забудь даже думать о том, чтобы поднять на нее руку».

Я вытянула левую руку ладонью вперед и выпустила магию на свободу, словно птицу в небеса. Это было так здорово – выпустить ее, дать ей свободу, бросить попытки казаться не тем, что я есть. Вот эта кровь – это тоже я. Кровь хлынула у Андаис по плечам, и хоть сама она по-прежнему оставалась бесчувственной, кое-кто из мужчин это заметил.

Адайр уже отпустил меня, шагнул назад. Наверное, не хотел оказаться поблизости, когда Андаис очнется от горячки боя. Не хотел, чтобы его сочли как-то к этому причастным.

– Нет, нет, Мерри! – Гален тянул меня за правую руку, хотел захватить и левую. «Теки, кровь», – подумала я. Он отскочил прочь – на ладони у него появился тонкий порез, словно я его бритвой ударила. Глаза у него распахнулись от страха. Меня он боялся или за меня – не знаю.

Кровь алыми струями лилась по рукам королевы, а она все резала и резала спину Баринтуса. Я направила на нее мысль, как на Галена: «Теки, кровь», и царапина у нее на груди разошлась, словно по ней полоснули невидимым ножом. Андаис не закончила очередной удар, остановилась, не понимая.

Я смотрела на ее изящную белую шею: там была крошечная капелька крови, едва заметная точка, но я почему-то видела ее через всю комнату, как под лупой. Я ее видела невероятно ясно, чувствовала запах крови под тонкой этой кожей. Я сложила руку в кулак и представила, что должно сделаться с этой крошечной ранкой. На белом горле вдруг прорезался еще один рот – красная огромная рана. Я думала, Андаис закричит, но она просто не смогла. Кровь хлынула фонтаном, и она забыла про Баринтуса, про Риса, про все на свете – она уставилась на меня своими трехцветными глазами, и в них мелькнула мысль. Воздух вокруг меня сгустился, как в грозу.

– Истекай кровью! – заорала я.

Кровь полилась потоком, словно ее выплескивал гигантский насос. Была бы Андаис человеком, она бы свалилась и умерла, но она не была человеком. Она вытянула ко мне руку.

Гален бросился вперед, между мной и ею, и упал на колени, схватившись руками за горло: он беспомощно открывал рот, но из него не доносилось ни звука. У меня времени не было ни испугаться, ни подумать, что она с ним сделала. Он пожертвовал собой, чтобы я могла ее убить: в этот миг я забыла, что она моя королева, что она сидхе, все забыла, просто хотела ее остановить. Мертвая она остановится.

Из моих губ вылетело шипение, словно нож вытаскивали из ножен. Я только одно слово сказала:

– Кровь!

Сила рванулась от меня вперед, скользящим ударом прошлась по стражам на всем пути – словно невидимое лезвие резануло опять им по ранам, извлекая новую кровь.

Королева видела приближение чар, распознала угрозу. Она сжала кулак, и воздух вдруг отвердел, я не могла вдохнуть – ребра не поднимались. Я повалилась на пол, но успела увидеть, как мои чары ударили по ней, успела увидеть, как льется кровь у нее изо рта, из носа, из ушей, из глаз. Я упала на колени рядом с бьющимся в корчах Галеном, но сквозь туман перед глазами, сквозь танцующие белые искры я увидела, как оседает на колени Андаис. Она смотрела на меня обведенными кровью глазами и, кажется, говорила что-то, но я уже не слышала. В ушах звенел беззвучный вопль моего несчастного тела, жаждущего хоть глотка воздуха. Я упала – на живот. Даже умирая, я хотела видеть ее смерть.

Андаис рухнула сломанной куклой, ничком, лицом в пол. Не попыталась подставить руки. Просто свалилась, и кровь растекалась из-под нее алой лужей, все шире и шире.

Глаза застлало мраком, и я забилась на полу, придавленная ее магией, пытаясь вдохнуть – и не в силах сделать вдох. Я лежала, задавленная ее последним ударом, и хоть мое тело паниковало за меня, скребя по полу в попытке вдохнуть, я страха не чувствовала. Последней моей мыслью перед тем, как все поглотил мрак, было: «Ну и хорошо. Раз она их больше не тронет, хорошо». Потом мое тело перестало сражаться, и ничего больше не было – только тьма и отсутствие боли.