Текст книги "Ангел в эфире"

Впрочем, прошло три недели, папуля устроился на новую работу и случайно узнал, что какой-то там дальний родственник – седьмая вода на киселе – одного из его новых сослуживцев и соратников-выпивох (они любили опрокинуть пару рюмочек в обеденный перерыв) – профессиональный футболист и играет за «Мазеруэлл». Сборная пригорода Глазго в свое время познала некоторую благосклонность фортуны; неугасимый боевой дух и вера в победу имелись в изобилии, но по какой-то неудачной традиции команда проигрывала матчи в последние минуты борьбы. Отец тут же обнаружил в команде-неудачнице родственную душу: с одной стороны, у него появилось чувство, что он свой в этой стране, раз болеет за ее футболистов, а с другой – переживать за команду, редко балующую победой, вполне в отцовском духе. С некоторых пор мне кажется, что папа любит, узрев луч надежды, тут же задуматься о неизбежном разочаровании – ведь так сложилась почти вся его жизнь.

– Подумываю купить абонемент на сезон, – говорит он, светясь от счастья.

– Это дело, папуль. Будешь выходить на люди, хотя бы по выходным. Сколько он стоит?

Отец потирает руки.

– Да, верно, не больше двухсот.

«Этот спорт тебя без штанов оставит – еще попляшешь», – улыбаюсь про себя; фанаты «Мэн юнайтед» на одни только памятные вещи и экипировку тратят двести фунтов за сезон, не говоря уже о билетах.

Исчерпав темы футбола и погоды, переходим к местным новостям и новостям в масштабе страны (Франция и французы – запретная зона). Перемыли косточки десятилетнему сорванцу с верхнего этажа, который без разрешения гоняет по двору на родительской машине и распугивает ни в чем не повинных прохожих. Обсудили цены на ветчину в супермаркете за углом. Потом папа зашаркал на кухню, чтобы принести кофе с печеньем, а я, пользуясь случаем, решила покопаться в его музыкальной коллекции, разложенной в каком-то неведомом непосвященным порядке по обе стороны от давно не видавшего огня камина – на каминной плите, на крышке пианино, вдоль смежной со спальней стены, переходящей прямо в гостиную.

Уж в чем в чем, а в отношении к музыке мы схожи: оба – страстные почитатели, любим покупать, и обожаем слушать. Именно обширная коллекция отца, к безмерному отвращению матери, и навела меня в свое время на мысль стать диджеем. Когда меня приняли работать на больничной радиоточке, мама врала соседям, будто я стажируюсь на медсестру. Впрочем, мое «медицинское» обмундирование, представлявшее собой отнюдь не белый халатик с чепчиком, а потертые джинсы и заношенные кроссовки, вкупе с набитой дисками сумкой выдавало меня с головой. (Я уже молчу о том, что любые несчастные случаи вызывали у меня попросту нервный столбняк.) Зато папуля мной гордился; бывало, мы вместе устраивали набеги на магазины грамзаписи и вылавливали новинки, в ту пору записанные еще на виниловых дисках. Главным образом благодаря отцу я располагаю столь внушительной коллекцией музыки, что она вызывает у всех, кто хоть раз ее видел, немое почтение. Конечно, я на месте не стояла и двигалась в ногу с прогрессом: винил сменился кассетами, кассеты – компакт-дисками и мини-дисками, а теперь вот я гружу музычку прямиком из Интернета. А отец в том, что касается технологий, остановился на давнем этапе, и теперь его гостиная набита винилом, как гардероб Майкла Джордана – одеждой.[35]35
  Майкл Джордан признан богатейшим спортсменом мира.


[Закрыть] Здесь есть все: «Зи Зи Топ» и «АББА», «Карпентерс» и Джон Денвер, «Пинк Флойд», Джимми Хендрикс и Пол Веллер. Отец собирает не просто модную музыку, а музыку на любой вкус и под любое настроение. И хотя у него есть свои любимчики, музыкальным снобом его не назовешь – тот же подход он привил и мне. Папа всегда говорил так: «Понравилась песня – покупай альбом; если думаешь, что она станет классикой нашего времени (благодаря своим достоинствам или недостаткам) – покупай; даже если тебе просто понравилась обложка – покупай. Так ты соберешь коллекцию, где будет музыка всех направлений, и тебе не придется разводить руками, когда предложат послушать что-нибудь веселенькое, а у тебя только рэп, на все лады орущий про наркотики и стрельбу, да депрессивные баллады Морриса». Я, как и отец, не чураюсь и модного музона, хотя не без гордости могу похвастать, что у меня имеется и «Файв стар», и «Степс», и британский квартет «Братство людей», и Кейт Харрис, и Орвилл. Ну ладно, за последнего мне, может быть, самую малость стыдно, да только я тогда была молода, и меня сильно впечатлило, что ярко-зеленая утка ростом в три фута способна петь с таким чувством.

– Папуль, новых «Тревисов» не достал еще? – спрашиваю я, когда он возвращается с кухни, бережно выставив перед собой поднос с двумя чашечками кофе и блюдом шоколадных вафель.

Кивает на коробку под табуретом у пианино:

– Вон там. Отличная вещь. Если хочешь, возьми послушать.

– Спасибо.

Сажусь на корточки и бережно просматриваю содержимое коробки: «Ранриг», «Техас», «Дьякон Блю», – а вот и то, что нужно.

– Шотландский рок и поп, – объясняет папа, упреждая мой вопрос: по какому принципу он собрал здесь записи? – Решил сделать отдельные собрания по странам, внутри каждой страны по периодам и направлениям. – Он опускает взгляд на тапочки и смущенно шаркает ногой – Конечно, занимаюсь такими пустяками, когда остаюсь один и выпадает свободная минутка.

Заливаюсь жарким румянцем и прячу лицо в коробке: папа в веселой компании – это нечто новое.

– Отличная мысль, пап, – отвечаю, стараясь изобразить веселье. – Может, позаимствую твою идейку и устрою на своем шоу тематические дни. Скажем, целый день шотландской попсы, чтобы слушатели могли позвонить и заказать песню. Так можно и новый талант открыть.

– Это было бы просто здорово, Энджел. А то твоя передача оставляет желать лучшего.

Потрясающе. Сначала Мег заявляет, что у меня на шоу музыка не такая, теперь вот родной отец. А я-то думала, будто близкие гордятся мной: пусть и мелкая, но знаменитость.

Ставлю коробку на место и усаживаюсь на диван; альбом «Тревисов» держу под рукой. Мы с папой одновременно тянем руки к шоколадным вафлям, а после сидим, молча разворачивая блестящую обертку.

– Как успехи на работе? – спрашивает он, откусив вафлю и делая глоточек кофе.

– Спасибо, отлично.

«По крайней мере, мне так казалось. Здорово ты меня встряхнул».

– А нам на работе частенько приемник включают. Я всегда говорил и буду говорить, что у тебя хороший голос для радиовещания.

– Спасибо.

Смотрим на безмолвный экран, попиваем кофе.

– А у тебя как делишки, пап? – набравшись мужества, интересуюсь я.

– Да ничего, все в порядке, спасибо.

– На работе как? Какие-нибудь новые находки?

– Прекрасно, все просто замечательно.

Ни больше ни меньше – вопросы работы, денег и любви накрепко запечатаны от посторонних глаз, лучше и не докапывайтесь – бесполезно. «Прекрасно, отлично, замечательно» – пустые отговорки, и поди разбери, что за ними стоит. Порой подобные словечки меня до бешенства доводят. Сначала у нас с Коннором возникали стычки, когда на вопрос «Как я выгляжу?» он отвечал: «Как всегда, прекрасно». К счастью, Коннор скоро догадался, что послужило причиной всех этих взрывов и ехидных поддевок (главным образом с моей стороны), и решил изгнать подобные обороты из лексикона. Папа же так и не понял, в чем заключается его проблема; мамуля впадала в яростную горячку, удерживаясь до последнего, пока, наконец, все не стало далеко не «прекрасно».

Решаю остаться на ужин, делая папе приятное, – ему нравится, когда я его навещаю, пусть даже разговор у нас и не клеится. Мне тоже с ним хорошо: у моего старичка золотое сердце. Правда, меня сильно расстраивает его уединение. Хорошо, хотя бы застала родителя трезвым.

Папа приготовил шотландские пироги; когда мы только переехали в Глазго, это было мое любимое блюдо. Каждую субботу мамуля отправлялась по парикмахерам, косметологам и прочим салонным мудрецам – наводить красоту, одним словом, а мы с папенькой должны были заботиться о собственном пропитании. И вот, едва за нашей помешанной на здоровье худышкой закрывалась дверь, мы пускались во все тяжкие: украдкой протаскивали в дом мясные пироги и спешно пожирали их с кусочками белого хлеба, намазанного сливочным маслом из цельного молока и сдобренного коричневым соусом на бульоне. У пирога поджаристая хрустящая корочка, которая стоит, как накрахмаленный воротничок Эрика Кантоны, с дыркой посередине, через которую струится горячий пар, и брызжут капельки мясного сока. Шли годы, а папины пироги неизменно вкусны, и я каждый раз с упоением кладу себе на тарелку исходящий соком щедрый ломоть с душистой коричневой начинкой. Теперь я, конечно, съедаю его не целиком: только половину начинки и три четверти теста, потому что мамуля оказалась права: вкусные мясные пироги с белым хлебом и маслом вредны для здоровья. Quel disappointment.[36]36
  Какое разочарование, какая жалость (фр.).


[Закрыть] Наконец, подкрепившись и удобно устроившись на диване, решаюсь испытать судьбу: а вдруг папа предложит что-нибудь дельное? Ведь он отец, а я – дочь; может, мы с мамой просто не умели выслушать его точку зрения. Возьму быка за рога и расскажу ему о развитии событий в отношениях с Коннором.

– Мой Коннор улетел работать в Америку, – осторожно начинаю я. – Всего две недели прошло, а я уже места себе не нахожу от тоски.

– Дай-ка уберу грязные тарелки, – говорит папа, вскакивая с кресла, словно со сковороды с горящими углями.

– А перед тем как уехать, он сделал мне предложение, и я вроде бы согласилась…

– Надо замочить их с мыльной пеной, пока соус не застыл.

– Я не собиралась соглашаться – все случайно произошло, а потом пришлось рассказать ему правду. Вот и волнуюсь теперь, как бы он налево не пошел. А с другой стороны, что же мне ради его успокоения замуж выходить? Честно говоря, пап, я в замешательстве.

– Налить тебе еще чашечку? Если хочешь, я приготовлю, мне совсем не сложно; только скажи – я мигом.

– Я просто хотела узнать: а как другие решаются?

Папины тапки так быстро зашлепали из гостиной, что резина на подошве задымилась.

– Спасибо, – фыркаю я, обращаясь к Фрэну Хили на обложке «Тревиса», – замечательный совет.

– Смотри, какие мы выпустили бутылочки, – говорит папа, возникнув в дверях после продолжительного отсутствия в окружении легкого алкогольного дурмана.

Внутри у меня все так и опустилось, прямо к протертой диванной подушке.

– В них разливают виски специально для того, чтобы продавать в пабах в придачу к наполнителю для коктейля. Тогда люди сами смогут смешивать, и не обязательно постоянно обращаться к бармену. Не они первые такое придумали – на Барбадосе давно уже…

С натянутой улыбкой смотрю на бутылку с темной жидкостью.

– Это… хм… замечательно, пап. Ты приготовил кофе?

Отец стоит и покачивается.

– Нет… Не приготовил, зато я подумал: может, нам снять пробу? – Он победоносно поднимает бутылочку и заваливается в кресло. – Так сказать, заняться дегустацией.

Бросаю взгляд на запыленный будильник на крышке телевизора и хмурюсь:

– Не рановато, пап? Сейчас только полтретьего.

Отец равнодушно пожимает плечами, стараясь не показать, что он стремится опьянеть, пока разговор опять не стал серьезным.

– Просто стопочка к обеду, Ангелок. Тут нет ничего зазорного.

– Прости, папуль, – вздыхаю я, – но у меня сегодня еще кое-какие дела. Я, наверное, пойду.

Куда угодно, только бы поскорее сбежать отсюда, прежде чем станет ясно, что отец налакался втихаря. Нервозно вскакиваю с дивана, зажав под мышкой альбом «Тревиса».

У двери мы обнимаемся на прощание: я – скованно, папуля уже не так сухо, как вначале, когда я только появилась в дверях, и все благодаря батарее бутылочек, которые он прячет в буфете за банками с печеньем, где никто, по его мнению, не станет их искать. Пообещав позвонить в самом скором времени и поделиться новостями с «Энерджи-FM», улепетываю прочь; впопыхах споткнулась об изъеденный ржавчиной трехколесный велосипед и чуть не сбила с ног какого-то чумазого карапуза. Мне бы наоборот – остаться, проследить, чтобы папочка не напился до чертиков. Я обязана поговорить с ним, занять его, протянуть до вечера – пусть хоть трезвым ляжет. Но, как настоящая эгоистка, думаю только о себе: устала с ним нянчиться; сегодня же у меня просто нет ни сил, ни желания волочить такую непосильную ношу. Скорее прочь отсюда – перехожу на спортивную ходьбу, пускаюсь бегом. Очень скоро об этом придется пожалеть: едва я вбегаю в вагон и плюхаюсь на лавку, меня одолевает отрыжка (пироги!). Сидящая рядом дамочка в маленьких круглых очках, с журнальчиком по домашнему хозяйству, мягко говоря, не впечатлена. И вот, наконец, после вынужденной необходимости всю дорогу задерживать дыхание, вываливаюсь из вагона на центральном вокзале Глазго – усталая и больная.

Глава 9
ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ…[37]37
  Перевод названия песни Джона Леннона «Imagine».


[Закрыть]

Выхожу из метро на Хиллхед, сворачиваю направо и направляюсь по Байрс-роуд домой. Однако, дойдя до нужного здания, прохожу мимо, склонив голову навстречу холодному октябрьскому ветру. Мне нужно подумать, а лучшее место для размышлений – ботанические сады, уютно пристроившиеся в конце моей улицы, – тихий приют для жаждущих уединения.

Здесь безлюдно, все вокруг проникнуто покоем; я захожу в двойные железные ворота и направляюсь вперед по узкой дорожке, мимо кирпичных будок привратника, к Дворцу Киббл. Серая белка, торопливо прыгавшая куда-то по своим делам, завидев меня, замирает и стоит, склонив набок голову и прислушиваясь к перестуку каблучков моих тряпичных легких туфель по асфальту.

– Ну что, Орешкина Душа, никого здесь больше? – ласково спрашиваю я, звук шагов кажется таким громким на фоне тихого перешептывания листвы и шума дороги где-то вдалеке. – Посидим за кофейком с пирожными, послушаешь мои горести?

Пушистая компаньонка поднимает на меня глазки и, обнажив передние резцы, припускает бегом по безупречно подстриженному газону.

– Не хочешь, как видно, – вздыхаю я и тут же даю себе мысленную оплеуху: ну давай еще расстройся, что грызун с огромным хвостом не захотел составить тебе компанию.

Да, явно пора брать себя в руки.

Дворец Киббл представляет собой огромную растянувшуюся на газоне по правую руку от меня оранжерею. Его венчает внушительного вида купол, чем-то напоминающий Тадж-Махал, только разве что мельче, не выдержан в классическом индийском стиле и не так популярен среди иностранных туристов. Местами и ржавчина проглядывает, не все стеклянные рамы дожили до наших дней, но все равно: есть в нем какое-то дворцовое величие. Когда открываешь дверь и заходишь внутрь, первым делом поражает роскошная коллекция папоротников, размещенных под самым куполом. Мне нравится здесь бывать. Обожаю вдыхать этот живой растительный запах, слушать плеск воды в фонтанчиках – сразу погружаешься в некую спокойную безмятежность, не нарушаемую даже толпами отдыхающих, которыми изобилуют парники летом. Здесь вы не увидите табличек с надписью «Соблюдайте тишину» и строгих служительниц, присматривающих за порядком. Само окружение взывает к почтительности и действует даже на подобных мне граждан, которых так и подмывает выкрикнуть в библиотеке грубое слово или громко распевать в автобусе, полном молчаливых пассажиров. Здесь есть и другие парники, с тропическими растениями и редкими орхидеями, однако я всегда начинаю с Дворца Киббл: тут можно присесть на лавочку и купить что-нибудь поесть. Главное же, что меня сюда манит, – волшебный прудик у самого входа, куда бросают монетки, загадав желание. Сегодня мой черед.

– Будьте добры, чашечку горячего шоколада, – роясь в рюкзаке в поисках бумажника, говорю молоденькой девушке за прилавком кофейни. – Нет, лучше самую большую порцию. Со взбитым кремом. У вас есть что-нибудь наподобие шоколадной крошки или хлопьев?

Девушка улыбается, кивает; на солнце вспыхивает ярко-синий гвоздик в губе – серьга. О, молодые годы! Ты можешь вставить в губу сережку и не чувствовать себя овцой, рядящейся под ягненка, или толстушкой Лулу,[38]38
  Лулу – англоязычная певица с пышными формами.


[Закрыть] косящей под Кайли Миноуг. Готова поспорить, эту девчонку не волнуют такие вещи, как семья, будущее и приятель, укативший на другой конец света с разбитными девицами. Хотя зачем я лукавлю? В ее возрасте только и думают что о будущем, приятелях и девицах с большими буферами. Улыбаюсь ей как можно хладнокровнее, будто желая сказать: «Как я тебя понимаю, от мужчин одни неприятности»; к счастью, удается соблюсти дистанцию и обойтись без фамильярной присказки «подруга».

– И кусочек вон того шоколадного торта, – говорю я, пристально рассматривая содержимое витрины. – Побольше, если можно. Или лучше уж взять два? И что-нибудь из тех пирожных.

– Вот то, здоровенное, с шоколадной стружкой? – спрашивает она, приподняв очень тонкую, нарисованную карандашом бровь.

– Хм, да, здоровенное, с шоколадной стружкой. Хотя, по правде, не такое уж оно и большое.

Сосредоточенно покусываю нижнюю губу и протягиваю деньги.

– Неудачный поход в парикмахерскую? – неожиданно задает вопрос девчушка.

Вскидываю на нее взгляд и провожу рукой по своим коротеньким иголочкам.

– У меня что-то не так с волосами?

«Ишь, мерзавка, острить вздумала».

– Нет, дружище, у тебя классная прическа.

– Спасибо.

– Не за что, Я так, в общем. Нелегкий денек выдался?

Пожимаю плечами, тормоша вилкой кусочек шоколадного торта с усердием собаки, откапывающей любимую сахарную косточку.

– Нелегкий денек для любви и брака, – бормочу я со ртом, полным тягучей шоколадной массы. – Гораздо хуже, чем неудачный поход в парикмахерскую.

– Заметно, – смеется она, и моему взору открывается гвоздик на языке в глубине рта. – Этой порции хватило бы на целую конференцию любителей шоколада.

Утыкаюсь в тарелку со сластями, содрогаясь в душе: а ведь она права. Сюда бы Розмари Конли, гуру фитнеса и диет, она бы при виде этого безобразия отвела меня в сторонку и высекла пучком сельдерея. Уже чувствую, как бедра утолщаются, а ведь съела всего пару ложечек.

– Кошмар, да? – спрашиваю как бы себе в укор. – На-ка, это тебе. – Протягиваю ей пирожное с шоколадной стружкой.

– Не-а. Хотя ладно, пусть. Съем. Спасибо.

– Не за что… э-э…

– Вайнона.

«Ну конечно, Вайнона. Такая цыпочка не может носить простецкого имени. Кейт или Шарон для нее слишком примитивно».

– Не за что, Вайнона. Не оголодаю.

Облокотившись с обеих сторон прилавка, молча вкушаем кондитерские лакомства, жадно впитывая в себя окружающие звуки и влажные ароматы, исходящие от почвы и растений. Наверное, проходит минут пять, прежде чем мы снова заводим разговор.

– Так что твой-то? Больше не прикалывает?

– Да нет, – вяло улыбаюсь.

– Бросил, что ль?

– Нет.

Господи, только не снова: я сама себе уже надоела с этими разговорами о замужестве, а вот с ней точно не стану обсуждать подобную тему. Войдет в привычку, начнешь лезть со своими проблемами к незнакомцам на остановках – и так до первой грубости. Бывали же раньше другие темы, до того как Коннор сделал мне предложение…

– Ну так что тогда? Запал на другую телку?

«Очаровательно, Вайнона, ты всегда так изысканно выражаешься?»

– Э… вообще-то нет.

«По крайней мере надеюсь, что нет». Перед глазами мгновенно пронеслось видение: лицо Коннора, утопающего в прелестях «силиконовой долины» мисс Бюст.

– Просто он в Америке и уже несколько дней не звонит.

– А если точнее?

Что мне нравится в подростках – так это их прямота.

Сжимаю ладонью подбородок, будто надо хорошенько поразмыслить, – так бывало в школе, когда на вопрос, сколько вы встречаетесь, приходилось делать над собой усилие, чтобы не завопить: «Четыре недели, три дня, восемь часов и сорок пять минут», а вместо этого безразлично, как бы между прочим, проговорить: «Где-то с месяц».

– Хм… дней пять.

Вайнона шумно втягивает воздух, звучно чиркнув по зубам гвоздиком-серьгой. Как люди умудряются осуществлять физиологические процессы с такими штучками во рту – скажем, есть, разговаривать, целоваться, не выбив себе зубы или не зацепившись за партнера? Однажды мои зубные пластинки спутались со скобами Дэниела Дженнигса, вылитого Джо Найнти (я тогда западала на мальчиков с умными лицами). Почти всю большую перемену нас без помощи плоскогубцев и кусачек пытались расцепить двое учителей, а потом мы еще дольше объясняли, как произошло, что наши зубы скрепились таким печальным образом. Заявление, что мы проводили научный эксперимент, затрагивающий магнетические свойства зубных приспособлений, продемонстрировало находчивость двух двенадцатилетних подростков, хотя и звучало не слишком убедительно.

– Когда в последний раз парень так долго мне не звонил, – говорит посерьезневшая Вайнона, пробуждая меня от задумчивости, – выяснилось, что он спит с Мэги Гордон из нашего класса. Запудрил ей мозги, ну и – сама знаешь, как бывает.

– Черт, не слишком обнадеживает. Сколько ей тогда было?

Девчушка пожимает плечами, словно такое происходит на каждом шагу.

– Да как и мне. Четырнадцать.

«Четырнадцать!» Подумать только, когда мне было четырнадцать, я толком и не знала, что такое настоящий секс. Во всяком случае, находилась на том головокружительном этапе развития, когда девочки хихикают, тыча пальцами в мальчишеские пипки из учебника по биологии. Четырнадцать лет – уму непостижимо. Черт, когда я незаметно для себя успела превратиться в старую ворчливую ханжу?

Хлебнув на нервной почве порядочную порцию горячего шоколада, слизываю с верхней губы коричневые усики. Послушаешь, как сурова жизнь к шестнадцатилетним подросткам, так и о своих проблемах забудешь. Только веселее от этого почему-то не становится…

– Подумаешь… Я и не собиралась за него выходить. Парень-то был так себе, гуляка, да и девица – та еще стерва. Мне вообще семья не нужна – глупости все это. И подружки со мной согласны, удобнее так: надоел – бросила.

И эти детки еще говорят, что институт брака почил с миром, – наивная простота.

– Ну а ты со своим давно трахаешься? – невинно интересуется Вайнона.

И как это, по-вашему, называется?

– Давно ли мы?.. – Почесываю нос, стараясь держаться как можно непринужденнее. – Э-э-э, мы трахаемся уже без малого тринадцать лет.

– Ого, ну ты даешь, подружка! – голосит Вайнона, разинув рот и выставив на всеобщее обозрение все свои гвоздики и прочие прибамбасы. – Тринадцать лет! Да я столько себя и не помню!

Зардевшись, закладываю в рот щедрую порцию шоколадного торта; Вайнона хохочет, как гиена, которую ткнули вилами.

– Тринадцать лет, ха-ха! Надо же, ты совсем не выглядишь такой старой. Значит, вы двое, что же, сошлись, когда мне было всего три? Ха, дела! Смех да и только.

– Смешно? – раздраженно вторю я, внезапно проникнувшись острым желанием взмахнуть своей дряхлой старческой ногой и выбить этой дурехе глаз.

Мало того, что Коннор не звонит, мало того, что мой единственный стоящий упоминания родственник отказывается говорить на темы, не касающиеся футбола, так меня еще высмеивает шестнадцатилетняя соплявка, подторговывающая пирожными по субботам, да так, что я чувствую себя бодрящейся старушонкой, одной ногой уже стоящей в гробу. Кто ее вообще сюда взял? Здесь мое место.

– Мне пора, – хрипло говорю я, отодвигая остатки внезапно переставшего меня привлекать лакомства. – Дел по горло.

– Что ж, – улыбается Вайнона, – мне все равно скоро закрываться, а я еще в клуб собираюсь, перекинуться бы надо.

«Ой, умоляю, избавь меня от своих издевок. Хватит твоего веселья, оставь меня, пожалуйста, в покое; я хочу уйти и полистать журнальчик с кроссвордами».

С вялой улыбкой забрасываю рюкзак за спину и отворачиваюсь, чтобы уйти.

– Знаешь что, подружка, – выкрикивает мне вслед Вайнона, пока я не успела сбежать, – не жди, пока он позвонит! Это не прикольно.

– Я не… – Над моей головой загорается огромная неоновая вывеска с огромной, направленной прямо на меня, стрелкой: «Неудачница».

– Тебе просто нужно придумать что-то, голову чем-нибудь занять. Здорово помогает. Можешь не сомневаться, уж он там, в Америке, времени зря не теряет – вот и ты тут развлекайся. Делом займись.

Я стою и, разинув рот, смотрю на эту молоденькую девчушку, которая смотрит на меня, как ни в чем не бывало поигрывая сережкой на губе, и даже понятия не имеет, что высказала такую умную мысль, до какой мои подруги и дойти не сумели. К своему немалому удивлению, я вдруг ощутила себя наивной и незрелой в суждениях по сравнению с девчонкой, которая лишь пять минут назад чуть ли не в лицо назвала меня старухой.

– Спасибо тебе, Вайнона, – киваю я, нисколько не лукавя, – ты дала мне отличный совет, подружка.

Она отмахивается и говорит с улыбкой:

– Да не за что, подумаешь. Главное, не бери в голову плохого…

– Энджел, – подсказываю ей.

– Ух ты, классное имя, подружка. Ну все, еще увидимся, Энджел.

Выхожу из кофейни, едва держась на ногах – немудрено, столько кофеина принять, – зато страшно воодушевленная. Направляюсь к волшебному прудику и, облокотившись на железные, доходящие до талии перила, шарю в сумочке в поисках мелкой монеты. А ведь дело девчонка сказала: надо найти увлечение. Да, рано созрел ребенок, и гвоздей во рту у нее больше, чем во всех вместе взятых бутсах «Мэн юнайтед», а как здраво мыслит – любой взрослой женщине на зависть. Обращусь к чему-нибудь интересному; хватит гадать, чем он там занят, пусть делает что хочет. Ведь, по сути, от меня все равно уже ничего не зависит. Отвлекусь, чтобы не ломать целыми днями голову над этим несчастным предложением и воображать, что я отвечу через пять месяцев. Тут уж на посторонних пенять не приходится – все только в моих руках. Я взрослый человек и сама должна за себя отвечать. Кроме того, у папы, например, и так достаточно проблем – и день за днем их меньше не становится, – чтобы еще вешать на него свою несуразицу; Мег с Кери приходятся мне подругами, а не костылями, чтобы я без них шагу не могла сделать. Выше нос, настраивайся на лучшее и думай, как провести время и реализовать собственные амбиции. Рискую повторить старую истину, да только нельзя осчастливить другого, пока несчастен сам. Вот и выходит: оттого, что я займусь собой, Коннор только выиграет.

У самой поверхности всплеснула плавником рыбка; опустив голову, вижу мерцающие на дне серебряные и медные монетки. Интересно, сколько среди них моих? Помнится, как-то я загадала щенка на день рождения – уж очень мне хотелось, чтобы по дому бегало живое существо. В декабре будет два года, как это случилось. Собаку мне так и не подарили, зато Коннор принес из зоомагазина золотую рыбку: решил, что для начала надо поэкспериментировать с живностью попроще – ведь рыб даже выгуливать не надо. Так что некоторым образом мое желание все-таки осуществилось. Правда, научить Джеймса Понда[39]39
  Имя рыбки построено на игре слов «Бонд» – «Понд». Причем «pond» по-английски означает «пруд».


[Закрыть] выбегать на улицу мне не удалось, равно как и исполнять нехитрые команды, наподобие «сидеть» и «голос». Правда, один трюк несчастная рыба все-таки освоила: она выпрыгивала из аквариума и неистово била хвостом по ковру, требуя, чтобы ее обнаружили и водрузили в естественную среду обитания (фокус с запрыгиванием обратно так и остался за гранью возможного). Однажды я сделала лишний шаг, чтобы заглянуть в аквариум, и в результате наш питомец и владелец домашнего водоема встретил весьма скользкий конец. Бр-р-р, никогда не забуду, как по голой стопе размазались мокрые чешуйки. Клянусь не заводить домашних животных в качестве нового хобби.

Зажав в пальцах десятипенсовик, заношу руку над водой. Последний раз в этом прудике мне попалась крупная рыбешка. Я как раз собиралась на собеседование по поводу работы на «Энерджи-FM» и, чтобы получше подготовиться, решила прослушать все свои диски. Я уже чуть было не установила рекорд, как вдруг – отлично помню – в проигрывателе застрял Пол Веллер из «Джема»:[40]40
  Название группы «Джем» («Jam») переводится с английского как «пробка», «замыкание».


[Закрыть] напряжение скакнуло, колонки перегорели, и замкнуло все приборы в доме. У меня самой чуть крышу не снесло – спасибо, что Коннор, неудачно пошутив на тот счет, что Полу Веллеру как вокалисту «Джема» на роду написано везде застревать, вооружился отверткой, выпроводил меня из квартиры с пригоршней монеток и запретил выходить из ботанического сада, пока не успокоюсь. Три часа спустя, поведав трепетно внемлющим растениям все свои горести и печали, а также заручившись поддержкой волшебного прудика, я вернулась домой. Все сбылось – я получила работу и с тех пор прониклась незыблемой верой в чудодейственные силы сего замечательного водоема.

– Точно! – радостно вскрикиваю я, будто пытаясь в чем-то убедить собственное отражение. – Господи, как же я сразу не догадалась. Уж что-что, а на «Энерджи-FM» шороху навести не помешает.

Хлопаю в ладоши, стараясь не растерять монетки. Какая же я все-таки умница – даже улыбнулась, радуясь своей сметливости. Пока Коннор в отъезде, я могу погрузиться в работу, и времени свободного будет в обрез – вот и забуду о всякой ерунде. А что? Кери именно так в последнее время и поступает. Конечно, в работу она ушла еще не с головой, поскольку принадлежит к счастливой породе людей, кому в искусстве бить баклуши нет равных, зато ее назначили ответственной за колонку сплетен, и с тех пор она заметно переменилась к лучшему. У подруженьки вроде как цель в жизни появилась (если, конечно, не считать целью беготню за всеми сколько-нибудь примечательными парнями в радиусе пятидесяти миль).

Отличная идея, гениальная! Итак, передо мной месяцы упорного труда на пути к стабильному карьерному росту. «Энджел в эфире» оставляет желать лучшего, и не кому-нибудь, а мне, слабой женщине, предстоит оспорить фундаментальные азы радиовещания. Сколько, по-вашему, надо прокрутить бородатых шлягеров «Шейкинг Стивене» и Элвина Стардаста, чтобы осознать, насколько хрупок под тобой лед? Дэн, уверена, воспримет мое предложение на ура, так что его поддержка мне обеспечена. Что ж, тогда вперед! Переговорим с начальством, вытрясем из него разрешение составлять музыкальный ассортимент на свой вкус, пригласим на передачу звездного гостя. Немного усердия и энтузиазма – и горы свернем! Все лучше, чем мыкать горе в ожидании, пока кто-то другой ворвется в мою жизнь со светоносным факелом.

Исполнившись решимости засучить рукава и взяться за новое предприятие, закрываю глаза, крепко стискиваю в кулаке монетку и разжимаю ладонь. (Предварительно убедившись, что поблизости не плещется какая-нибудь рыбка, – не хотелось бы стать виновницей гибели еще одного обитателя пресных вод.)

– Желаю, – шепчу я, будто опасаясь чужих ушей, – чтобы мне достало сил и воображения сосредоточиться на работе и поднять передачу на приличную высоту. Спасибо.

Луч октябрьского солнца заглянул в открытую раму на самом верху купола. Сразу стало как-то веселее на душе, солнечнее – поскорее бы взяться за дело. Сегодня суббота, и до понедельника можно набросать кое-какие планы, чуть-чуть потревожить заспавшееся серое вещество – пусть поработает в кои-то веки. Какое счастье – теперь у меня есть цель!