Текст книги "Список заветных желаний"

Глава 3

После трех часов в Аон-центре я выхожу, спотыкаясь. Эмоции то захлестывают меня, то затихают, точно морские волны во время шторма. Потрясение. Отчаяние. Ярость. Печаль. Открываю дверцу «линкольна» и говорю водителю:

– Астор-стрит, тринадцать.

Красная записная книжка. Я должна немедленно прочитать мамин дневник. Сегодня я в состоянии сделать это. Наверняка я найду там объяснение произошедшему. Возможно, это вовсе не дневник, а деловой блокнот, из которого я узнаю, что наш бизнес находится на грани краха и именно по этой причине мама решила не оставлять его мне. Так или иначе, в этой записной книжке кроется разгадка ее невероятного поступка.

Машина останавливается, я выскакиваю, распахиваю железные ворота и бегу к крыльцу. Не тратя времени на то, чтобы снять туфли, взлетаю по лестнице и врываюсь в мамину спальню.

Обшариваю глазами залитую солнцем комнату. На комоде – только лампа и шкатулка с украшениями. Выдвигаю ящики. Пусто. В ящике туалетного столика тоже ничего. Распахиваю дверцы шкафа. Тут красной записной книжки нет тоже. Где же она? На мамином секретере – только визитные карточки, великое множество ручек и печатей. Меня захлестывает паника. Черт возьми, куда подевалась книжка?! Прекрасно помню, что достала ее из шкафа и положила… куда? На кровать? Кажется, да. А может, нет? Раскидываю постель, надеясь обнаружить книжку между простынями. Но ее нет. Сердце мое бешено колотится. Как я могла быть такой беспечной? Хожу по комнате кругами, ероша волосы. Куда, ну куда я могла засунуть мамин дневник? Память отказывает мне в помощи. Неужели я так напилась, что забыла абсолютно все? Стоп! Может, книжка была у меня в руках, когда я свалилась с лестницы? Я выбегаю из комнаты и несусь вниз.

Через два часа, перетряхнув все без исключения диванные подушки, обыскав все полки, ящики и даже мусорные корзины, я прихожу к неутешительному выводу: мамина записная книжка потеряна. На грани истерики я звоню братьям, но они даже не понимают, о чем речь. Я падаю на диван и закрываю лицо ладонями. Господи боже, я потеряла мамин последний подарок! Свою последнюю надежду, свое наследство. Глубину моего падения невозможно измерить.

Когда в среду утром звонит будильник, я просыпаюсь в сладостном убеждении, что все случившееся вчера – не более чем дурной сон. Блаженно потягиваюсь, на ощупь нажимаю кнопку и прекращаю назойливый звон. После того как будильник заткнулся, я поворачиваюсь на спину, наслаждаясь последними мгновениями дремы. И тут вспоминаю все. Кошмарные воспоминания накатывают, как снежная лавина. Накрывают меня, как плотная сеть, из которой нет никакой возможности выбраться. Поднимаю веки.

Мама умерла.

Кэтрин возглавила компанию «Болингер косметик».

Я должна разобрать свою жизнь на части и собрать снова.

На грудь наваливается такая тяжесть, будто на меня сел слон. Я с трудом перевожу дыхание. Как теперь общаться с коллегами и новым боссом? Теперь, когда все знают, что мама мне не доверяла.

С бешено бьющимся сердцем я приподнимаюсь на локтях. В наш лофт проникает бодрящая осенняя прохлада. Еще темно, и я моргаю, привыкая к полумраку. Нет, я не смогу. Не смогу вернуться на работу. По крайней мере, сегодня. Откидываюсь на подушки и погружаюсь в ступор, глядя на металлические трубы под потолком.

Увы, у меня нет выбора. Вчера, когда после встречи с мистером Мидаром я не нашла в себе сил явиться на работу, моя новая начальница позвонила и непререкаемым тоном заявила, что утром мы должны переговорить. Мне бы очень хотелось послать Кэтрин ко всем чертям. Но мама доверяла ей. Именно ее она выбрала своей преемницей. А я, осиротевшая, лишенная наследства, вынуждена зарабатывать себе на жизнь.

Я спускаю ноги с кровати. Стараюсь двигаться бесшумно, чтобы не разбудить Эндрю. Снимаю с крючка махровый халат и тут замечаю, что Эндрю уже встал.

Еще нет и пяти, а мой бойфренд уже отправился на утреннюю пробежку. Вот что значит железная дисциплина. Я заворачиваюсь в халат, шлепаю босыми ногами по дубовым половицам, спускаюсь по холодной металлической лестнице.

В гостиной, свернувшись калачиком на диване, я пью кофе и одновременно просматриваю «Трибьюн». Очередной скандал в мэрии, коррумпированные чиновники и так далее. В общем, ничего особенного. Интересно, как поведут себя мои коллеги? Начнут выражать сочувствие и говорить, что считают мамино решение несправедливым? Я нахожу в газете кроссворд и шарю вокруг в поисках карандаша. А может, узнав потрясающую новость, офис разразился аплодисментами и криками восторга? Я испускаю сдавленный стон. Так или иначе, я должна держать спину прямо, сохранять на лице непроницаемое выражение и убедить всех в том, что идея назначить Кэтрин главой компании осенила именно меня.

Ах, мама, мама! И почему ты не захотела, чтобы семейным бизнесом руководила твоя дочь?

В горле вспухает ставший привычным комок, но я проталкиваю его внутрь вместе с очередным глотком кофе. Сегодня у меня нет времени предаваться печали. Спасибо за это Кэтрин и ее чертовой встрече. Моя новая начальница наверняка считает, что мне неведомы ее планы, но я вижу ее игру насквозь. Сегодня она предложит мне утешительный приз – должность вице-президента компании, которую прежде занимала сама. Сделает меня вторым человеком в фирме – в обмен на беспрекословное повиновение и лояльность. Но Кэтрин очень ошибается, если думает, что я приму любое ее предложение, не выдвинув никаких требований. Теперь, когда меня лишили наследства, я должна зарабатывать хорошие деньги.

Но вот моя кислая гримаса превращается в улыбку: в гостиную врывается мокрый от пота Эндрю, в голубых шортах и футболке «Чикаго кабс». Он бросает взгляд на часы и хмурится.

Я поднимаюсь ему навстречу:

– Доброе утро, дорогой. Как побегал?

– Полз, как черепаха. – Он снимает бейсболку и проводит руками по мокрым от пота волосам. – А ты опять бездельничаешь?

Чувство вины пронзает меня насквозь.

– Да, – бормочу я. – Ощущаю себя выжатым лимоном.

– После похорон прошло уже пять дней, – говорит Эндрю, развязывая шнурки кроссовок. – Поверь, лучше не тянуть лишком долго.

Он отправляется в ванную, а я – на кухню, готовить ему кофе. Когда я возвращаюсь, стройное худощавое тело Эндрю уже приняло горизонтальное положение на диване. На нем чистая футболка и спортивные штаны. Он сосредоточенно решает кроссворд, в который я успела вписать лишь несколько слов.

– Помочь? – Я подхожу и заглядываю ему через плечо.

Эндрю, всецело поглощенный кроссвордом, берет у меня из рук чашку кофе. Вписывает в клетки слово «быр». Что бы это значило? Я нахожу глазами нужную строчку. Денежная единица Эфиопии. Высокий класс!

– Так, номер четырнадцать по горизонтали, – бормочу я, охваченная желанием продемонстрировать собственную блестящую эрудицию. – Столица «штата сокровищ». Наверное, Хелена!

– Знаю. – Эндрю сосредоточенно постукивает себя карандашом по лбу.

Прежде мы любили разгадывать кроссворды вместе. Устроившись на одной подушке, поочередно вписывали в клетки слова и прихлебывали кофе. Всякий раз, когда мне удавалось дать ответ на особенно заковыристый вопрос, Эндрю целовал меня в макушку и говорил, что у меня золотая голова.

Я направляюсь к дверям, но на полпути оборачиваюсь:

– Эндрю?

– Хм?

– Ты всегда будешь рядом, когда ты мне нужен?

Эндрю наконец поднимает голову:

– Иди сюда. – Он хлопает по местечку на диване рядом с собой.

Я послушно подхожу, и он обнимает меня за плечи:

– Ты все еще сердишься, что я не пришел на поминки?

– Ничего я не сержусь. Я все понимаю. У тебя важный процесс.

Эндрю швыряет карандаш на кофейный столик и улыбается, отчего на его левой щеке появляется очень трогательная ямочка.

– Должен признать, ты говоришь это таким тоном, что даже мне подобное оправдание кажется неубедительным. – Он смотрит мне прямо в глаза, взгляд его становится серьезным. – Что касается твоего вопроса, разумеется, я буду рядом. Тебе не о чем волноваться, детка. – Он поглаживает мою щеку большим пальцем. – Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь и поддержку. Впрочем, с моей помощью или без нее, ты все равно станешь чертовски хорошим исполнительным директором.

Сердце мое начинает бешено колотиться. Минувшим вечером, когда Эндрю явился домой с бутылкой шампанского «Перье Жуэ» и предложил выпить за мое новое назначение, у меня не хватило духу сказать правду. Не хватило духу признаться, что я никогда не буду исполнительным директором «Болингер косметик». Обычно Эндрю скуп на комплименты, но тут его словно подменили. Не будет большого греха, если один-единственный день я позволю ему пребывать в приятном заблуждении. Сегодня вечером я выложу все, но смягчу удар, сообщив, что назначена на должность вице-президента компании.

– Скажите, леди босс, какие у вас планы на сегодняшний день? – Эндрю гладит меня по волосам. – Не собираетесь нанимать в ближайшем будущем нового юриста?

Что? Неужели он думает, что я пойду против воли мамы? Я пытаюсь обратить все в шутку, выдавливая из горла подобие хихиканья.

– Пока нет. Если тебя интересуют мои планы, на сегодняшнее утро у меня назначена встреча с Кэтрин, – говорю я таким тоном, что всякому ясно: встречу назначила именно я. – Нам нужно обсудить несколько важных вопросов.

– Отличное начало. – Эндрю кивает. – И помни, теперь ты ее начальница. Сразу дай ей понять, кто из вас главный.

Чувствуя, как щеки мои вспыхивают румянцем стыда, я встаю с дивана:

– Пойду приму душ.

– Я горжусь тобой, мадам президент.

Надо сказать ему, что мной гордиться нечего. И называть «мадам президент» теперь нужно Кэтрин. И я скажу это. Обязательно.

Но не сейчас. Вечером.

Каблуки мои оглушительно громко стучат по мраморным плитам пола, однако мне удается миновать вестибюль Чейз-тауэр никем не замеченной. В лифте я поднимаюсь на сорок девятый этаж, вхожу в шикарный офис «Болингер косметик», открываю стеклянную дверь и, потупив взор, вхожу в кабинет Кэтрин.

Я заглядываю в комнату, которую совсем недавно занимала мама, и вижу восседающую за столом Кэтрин. Как всегда, она безупречно одета, накрашена и причесана. Кэтрин разговаривает по телефону, но, увидев меня, машет рукой и поднимает указательный палец, давая понять, что освободится через минуту. Пока Кэтрин завершает разговор, я окидываю кабинет взглядом. Любопытно, куда новая владелица дела картины и скульптуры, которые обожала мама. Их место занял книжный шкаф и какие-то грамоты в рамочках. Единственное, что осталось от маминого святилища, – потрясающий вид из окна и табличка с именем на столе. Однако, приглядевшись, я вижу, что имя на ней уже другое. Кэтрин успела заменить табличку. Шрифт в точности такой же, но на латуни, обрамленной мрамором, выгравировано: «Кэтрин Хамфрис-Болингер, президент».

С ума сойти! Похоже, она уже давно знала, что станет маминой преемницей.

– Да-да, прекрасно. Как только получите номера, сообщите их мне. Да, именно так. Supashi-bo[1]1
  Спасибо (япон.).


[Закрыть], Ёси. До свидания. – Кэтрин опускает трубку и поворачивается ко мне. – Токио, – сообщает она и качает головой. – Разница во времени четырнадцать часов. Чертовски неудобно. Чтобы переговорить с японскими партнерами, приходится приезжать в офис затемно. К счастью, они работают допоздна. – Она указывает на пару антикварных кресел эпохи Людовика XIV. – Присаживайся.

Я повинуюсь и провожу рукой по ярко-голубому шелку, пытаясь вспомнить, стояли ли эти кресла в прежнем кабинете Кэтрин.

– Вижу, ты уже обжилась, – говорю я, не в силах совладать с раздражением. – Успела даже табличку переменить. И все за неполные сутки! Удивительно, как быстро ее сделали.

Игнорируя мой сарказм, Кэтрин встает из-за стола и опускается в кресло напротив:

– Бретт, нам всем сейчас тяжело.

– Ах, вам сейчас тяжело? – Слезы застилают мне глаза. – Ты это серьезно? Я потеряла мать и бизнес. Бизнес, который достался тебе. А ты еще пудрила мне мозги. Внушала, что я буду президентом компании. Я из кожи вон лезла, чтобы быть достойной столь высокой чести.

Кэтрин ожидает, пока я не выговорюсь. Вид у нее такой невозмутимый, словно я рассыпаюсь в комплиментах по поводу ее платья. Внутри у меня все кипит, из ноздрей, того и гляди, вырвется огонь. Но продолжать свои обличения я не осмеливаюсь. Так или иначе, Кэтрин – моя невестка. И мой босс, черт ее забодай!

Кэтрин наклоняется вперед, сложив холеные руки на коленях.

– Прости, – говорит она. – Поверь, я не кривлю душой. Вчера я была потрясена не меньше твоего. Я действительно не сомневалась, что ты получишь акции матери и займешь ее должность. Я начала вводить тебя в курс, не посоветовавшись с Элизабет, и это была моя ошибка. Но я не хотела заводить с ней подобный разговор. Если бы я это сделала, она могла расстроиться. Она решила бы, мы все думаем, что она не выкарабкается. – Кэтрин накрывает мою руку своей. – Поверь мне, Бретт, я была готова работать под твоим руководством. И честное слово, не страдала бы от уязвленной гордости. – Она сжимает мою ладонь. – Бретт, я очень тебя уважаю. Ты прекрасно справилась бы с должностью исполнительного директора, в этом у меня нет никаких сомнений.

Вот как? Не слишком понятно, как воспринимать ее слова: как комплимент или как оскорбление. На всякий случай хмурюсь.

– А табличка с именем? – произношу я обвинительным тоном. – Как тебе удалось поменять ее так быстро?

Кэтрин улыбается:

– Табличку заказала Элизабет. Вчера, когда я вошла в кабинет, она уже стояла на столе.

Я пристыженно опускаю голову:

– Да, это поступок в мамином стиле.

– Она была удивительным человеком. – Глаза Кэтрин блестят от слез. – Я и в подметки ей не гожусь. Если я сумею хоть в какой-то степени оправдать ее доверие, то буду безумно горда.

Сердце мое смягчается. Мамин уход, несомненно, стал ударом и для Кэтрин. Они с мамой были идеальными деловыми партнерами, мама – элегантным лицом компании, Кэтрин – ее неутомимым помощником, который держал в руках все невидимые нити. Я окидываю свою невестку взглядом. Кашемировое платье, изящные туфли от «Феррагамо», гладкая кожа цвета слоновой кости, волосы, убранные в строгий пучок. Не могу не признать: мама сделала верный выбор. Кэтрин выглядит именно так, как и положено президенту процветающей компании. И все же меня гложет обида. Неужели мама не верила, что со временем я могу стать такой же?

– Извини, – бормочу я. – Сама не понимаю, с какой стати я на тебя взъелась. Не твоя вина, если мама решила, что я не способна руководить компанией. Уверена, ты добьешься больших успехов.

– Спасибо, – шепотом отвечает Кэтрин и поднимается с кресла.

Сжимает мое плечо, затем идет к двери, плотно закрывает ее, возвращается на свое место и смотрит на меня так пристально, что это начинает тревожить.

– Мне очень трудно сказать то, что я должна сказать сейчас. – Кэтрин прикусывает нижнюю губу. На скулах у нее выступают красные пятна. – Приготовься, Бретт. Боюсь, это станет для тебя очередным потрясением.

Я нервно смеюсь:

– Господи боже, Кэтрин, да у тебя руки дрожат! Никогда не видела тебя в таком состоянии. В чем дело?

– В ящике стола я обнаружила розовый конверт и в нем письмо, которое оставила мне Элизабет. В этом письме – ее последнее распоряжение. Если хочешь, я могу тебе показать.

Кэтрин привстает, но я удерживаю ее за руку:

– Не надо. Еще одного письма от мамы я не вынесу. Просто скажи мне, что там.

Сердце мое колотится где-то в горле.

– Твоя мама хотела, чтобы я… Она настаивала, чтобы…

– Говори, не тяни! – Я почти срываюсь на визг.

– Бретт, ты уволена.

Глава 4

Не помню, как добралась домой. Словно в тумане вспоминаю, как, спотыкаясь на каждой ступеньке, я поднимаюсь по лестнице в наш лофт и валюсь на кровать. Следующие два дня я проспала, а при каждом пробуждении принималась плакать.

К утру пятницы я превышаю лимит сострадания, доступный Эндрю. Он садится на край кровати, ослепительно-красивый в черном костюме и белоснежной хрустящей рубашке, и гладит меня по свалявшимся волосам:

– Надо взять себя в руки, малыш. Я понимаю, тебя придавил груз ответственности и ты пытаешься выйти из игры хотя бы на время. – Я открываю рот, чтобы возразить, но он касается моих губ пальцем. – Уверен, ты прекрасно справишься с новой должностью, но вижу, что ты боишься. Ты же сама понимаешь, солнышко, прогуливать четыре дня подряд – это непозволительная роскошь. Когда ты работала в отделе маркетинга, то могла время от времени пофилонить, но теперь все иначе.

– Никогда я не филонила, как ты изволил выразиться!

Внутри у меня поднимается волна раздражения. Он думает, моя работа в отделе маркетинга была пустяком! Впрочем, какая разница, ведь мне все равно дали пинка под зад.

– Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти, – вздыхаю я. – Поверь, я заслужила право спокойно поплакать несколько дней.

– Ты же знаешь, малыш, я всегда на твоей стороне. Просто хочу тебе напомнить: настало время возвращаться в игру.

Я с ожесточением тру ноющие виски:

– Понимаю. Прости. Все эти дни я сама не своя.

Эндрю поднимается, но я вцепляюсь в рукав его пиджака. Настало время сказать ему правду! Мой план открыть все в среду вечером рухнул, потому что мама меня уволила. С тех пор я так и не набралась храбрости рассказать Эндрю, что случилось.

– Прошу тебя, останься со мной дома. Ну пожалуйста. Мы могли бы…

– Извини, детка, не могу. Мои клиенты этого не переживут. – Он осторожно освобождает рукав из моей хватки и приглаживает его. – Постараюсь сегодня прийти домой пораньше.

Скажи ему. Скажи сейчас!

– Подожди!

Эндрю останавливается на полпути к дверям и оглядывается через плечо.

Сердце мое вот-вот выскочит из груди.

– Я должна сказать тебе что-то важное.

Он смотрит на меня с удивлением. Похоже, я поставила его в тупик. Возвращается, снова садится на край кровати и целует меня в макушку, словно я пятилетняя девчонка, которой вздумалось покапризничать.

– Бретт, прекрати дурить! Все, что тебе сейчас нужно, – это вытащить из постели свою восхитительную попку. Компания ждет своего президента.

Он гладит меня по щеке и, прежде чем я успеваю что-то сказать, исчезает за дверью.

Услышав щелчок замка, я зарываюсь лицом в подушку. Черт подери, что делать? Я не стала президентом «Болингер косметик». Я даже не сохранила должность начальника отдела маркетинга. Мой преуспевающий бойфренд всегда придавал значение статусу. Страшно подумать, что он скажет, когда узнает, что отныне мой статус – безработная.

Вскоре после нашего знакомства Эндрю рассказал, что вырос в Даксбери – богатом пригороде Бостона. Меня это ничуть не удивило. У него имелись все признаки преуспевания, которые положено иметь парню из богатой семьи: итальянская обувь, швейцарские часы, немецкая машина. Однако разговоров о своем детстве он явно избегал. У него была старшая сестра. Отец занимался собственным небольшим бизнесом. Вот и все, что мне удалось узнать. Естественно, подобная скрытность возбуждала любопытство.

Как-то раз, после трех месяцев знакомства и двух бутылок вина, Эндрю наконец разоткровенничался. Красный от злости, он признался, что его отец – всего-навсего посредственный столяр-краснодеревщик, так и не сумевший реализовать свои жизненные амбиции. Что до матери, она всю жизнь проработала продавщицей в универмаге «Сейфуэй» в Даксбери.

Эндрю не был отпрыском из состоятельной семьи. Но он из кожи вон лез, чтобы им казаться.

Узнав об этом, я ничуть не была разочарована. Напротив, почувствовала прилив уважения к Эндрю. Уважения и нежности. Богатые родители не устилали его жизненный путь розами. Чтобы добиться успеха, ему пришлось вкалывать, не жалея сил. Я поцеловала его в щеку и сказала, что горжусь им и что теперь, узнав, как много трудностей ему пришлось преодолеть, буду любить его еще сильнее. Но, похоже, мое признание отнюдь не пролило бальзам на его душу, где скромное детство, проведенное в элитном квартале, оставило глубокий шрам. Во взгляде, который он на меня бросил, мелькнуло откровенное презрение. Мой восторг по поводу его трудового происхождения Эндрю счел попросту глупым.

Меня накрывает волна паники.

Бедный маленький мальчик, став взрослым, старательно окружал себя атрибутами успеха, компенсируя таким образом унижение, пережитое в детстве. Любопытно, не являюсь ли я для него одним из подобных атрибутов?

Подъезжая к дому Джея и Шелли, я любуюсь нарядным, как на картинке, Кейп-Кодом. Выложенные кирпичом тротуары обрамляют аккуратно подстриженные кусты, в бетонных кадках красуются растения с оранжевыми и желтыми цветами. В душе моей просыпается зависть, обычно мне несвойственная. Если вспомнить старую пословицу, брату с женой досталось пышное мягкое ложе, а мне – жесткая постель, кишащая клопами.

На заднем дворе, среди зелени, я вижу своего племянника, играющего в мяч. Выхожу из машины и хлопаю дверцей. Малыш поднимает голову:

– Тетя Блет!

Я подбегаю к Тревору, хватаю его в охапку, и мы кружимся чуть ли не до упаду. Впервые за последние дни на моем лице светится улыбка.

– Как этому мальчишке удалось меня развеселить? – спрашиваю я и щекочу его животик.

Тревор хохочет. Во двор выходит Шелли, волосы ее наспех собраны в хвост. На ней подвернутые джинсы, которые, как я подозреваю, раньше принадлежали Джею.

– Привет, сестричка! – говорит она.

Мы с ней были подругами еще до того, как она вышла замуж за Джея. Даже жили в одной комнате в общежитии колледжа. До сих пор, в память о тех временах, иногда называем друг друга сестричками.

– Привет. Ты сегодня не работаешь?

Шелли идет мне навстречу, прямо в домашних шлепанцах:

– Я уволилась.

– Да ты что? – У меня глаза лезут на лоб.

Шелли наклоняется к клумбе и вырывает какой-то сорняк:

– Мы с Джеем решили, так будет лучше для детей. Теперь, когда мы получили наследство, можно обойтись и без моего заработка.

Тревор, соскучившись, начинает извиваться у меня на руках, и я опускаю его на землю.

– Но ты же любишь свою работу! Если вы с Джеем считаете, что детям нужно уделять больше внимания, почему увольняться должна ты, а не он?

Шелли пожимает плечами, глядя на одуванчик в своей руке:

– Но я же мать. Мы оба думаем, что так будет лучше.

– И ты бросила работу. Вот так, сразу.

– Ну да. К счастью, выяснилось, что женщина, которая меня замещала, пока я рожала Эмму, сейчас не работает. – Шелли обрывает с одуванчика сухие лепестки и бросает на землю. – Она очень обрадовалась, узнав, что может занять мое место. Вчера прошла собеседование, а сегодня приступила к работе. Мне даже не пришлось ничего ей объяснять. Видишь, как все здорово сложилось.

Голос ее звучит не слишком убедительно. Догадываюсь: на самом деле все далеко не так безоблачно, как Шелли хочет показать. Моя невестка работала специалистом по нарушениям речи в реабилитационном отделении больницы Святого Фрэнсиса. Помогала взрослым людям, перенесшим черепно-мозговую травму или инсульт, заново научиться не только говорить, но и думать, рассуждать, общаться. Это не просто работа, это призвание, говорила с гордостью Шелли.

– Прости, но мне трудно представить тебя в роли мамаши, безвылазно сидящей дома, – говорю я.

– По-моему, это самая замечательная роль на свете! Почти все мои соседки не работают и занимаются своими детьми. Каждое утро они собираются в парке, устраивают детские праздники, ходят в клуб йоги, где мамы занимаются вместе с малышами. Ты не представляешь себе, скольких радостей были лишены мои дети только потому, что я работала. – Шелли находит взглядом Тревора, который носится по лужайке кругами, раскинув руки. Похоже, он изображает самолет. – Может, став безработным логопедом, я наконец научу собственного ребенка выговаривать все буквы, – смеется Шелли.

Я смотрю на нее без улыбки, всем своим видом показывая, что не разделяю ее оптимизма.

– Представляешь, он до сих пор не может толком сказать, как его зовут, и… – Шелли осекается и смотрит на часы. – Слушай, а сама-то ты почему не на работе?

– Кэтрин меня уволила.

– Вот это номер! Пойду вызову няню.

К счастью для нас, Меган Уитерби, гипотенуза нашего дружеского треугольника, хотя и называет себя риелтором, считает свою работу чем-то вроде приятного хобби и отнюдь не стремится продать как можно больше домов. К счастью для Меган, она практически помолвлена с защитником футбольной команды «Чикаго беарз» Джимми Нортрапом, а он считает комиссионные агента презренной ерундой. Так что, стоило нам с Шелли позвонить ей по дороге в кафе «Буржуазная свинья», она примчалась туда даже раньше нас, словно предчувствовала, что в моей жизни разразился кризис.

«Буржуазную свинью», расположенную в Линкольн-парке, мы удостоили звания нашего любимого безалкогольного кафе. Местечко очень уютное и стильное, повсюду книжные полки, антикварные статуэтки и старинные ковры. И, что особенно ценно, там всегда полно народу и достаточно шумно от постоянной болтовни посетителей. Можно разговаривать, не опасаясь, что тебя услышат посторонние. День стоит теплый, и мы решаем устроиться на улице, тем более что Меган уже сидит там за металлическим столиком. На ней черные легинсы и джемпер с глубоким вырезом, обтягивающий соблазнительные выпуклости, которые, по утверждению Меган, являются ее собственными, «без всяких ухищрений», сиськами. На веках – темно-серые тени, делающие ее прозрачные голубые глаза неестественно огромными, на ресницах – не меньше трех слоев туши. Белокурые волосы, схваченные серебристой заколкой, и нежно-розовые румяна на щеках придают ее облику легкий привкус невинности. В общем, Меган одновременно похожа на девушку по вызову и на юную студентку – сочетание, которое разит многих мужчин наповал.

Меган, не отрываясь, смотрит на экран своего айпада. Нас она даже не замечает. Я хватаю Шелли за рукав:

– Не мешай ей. Ты же видишь, она работает.

Шелли качает головой:

– Обман зрения. – Она подходит ближе и тычет пальцем в экран. – Что и требовалось доказать. PerezHilton.com.

– А-а, привет! – Меган убирает свои солнцезащитные очки со стула, не дав Шелли их раздавить. – Послушайте, ну и дела творятся!

Мы устраиваемся за столиком, заказываем латте и маффины. Меган выкладывает все новости о последнем скандале между Анджелиной и Брэдом и об офигительной вечеринке в честь дня рождения Сури, а потом переключается на Джимми.

– Представляете, он водил меня в «Красный омар». Серьезно! Я вырядилась в утягивающее платье от «Эрве Леже», едва прикрывающее задницу, а он потащил меня в этот чертов «Красный омар»!

Полагаю, каждой женщине неплохо иметь возмутительно самоуверенную подругу, которая одновременно подавляет и заряжает энергией. Подругу, которая сыплет грубыми шутками, заставляя вас хохотать до истерики и при этом испуганно озираться по сторонам, проверяя, не услышал ли это кто-нибудь. Меган именно такая подруга.

Мы с Мег познакомились два года назад благодаря младшей сестре Шелли, Патти. Патти и Меган жили в одной комнате в Далласе и готовились стать стюардессами в «Американ эрлайнс». Но на последней неделе обучения выяснилось, что Меган не в состоянии достать сумку с багажной полки над сиденьем. У нее оказались слишком короткие руки для этого дела! По сей день Меган скорбит по поводу этого дефекта, который в обычной жизни практически незаметен. Убитая горем, она перебралась в Чикаго, занялась торговлей недвижимостью и во время первой же сделки познакомилась с Джимми.

– Спору нет, пирожные в «Красном омаре» классные, но все остальное – полный отстой!

Шелли наконец решает пресечь словоизлияния Меган:

– Мег, я говорила тебе, у Бретт проблемы. Ей нужна наша помощь.

Меган выключает айпад и складывает на столе руки:

– Я вся внимание. Что случилось, киса?

Когда она не слишком поглощена собой, Меган прекрасно умеет слушать. И, судя по ее демонстративно сложенным рукам и устремленному на меня взгляду, она предоставляет мне слово. Пользуясь возможностью, я выкладываю все о мамином замысле полностью разрушить мою жизнь.

– Такие вот дела. Ни денег, ни работы. Только список кретинских целей, которые я должна достичь за ближайший год.

– Да, детка, ты в полном дерьме! – сочувственно тянет Меган. – Послать бы этого адвоката к чертям собачьим. – Она вырывает список из моих рук. – Родить ребенка. Завести собаку. Завести лошадь. – Меган поднимает солнцезащитные очки на лоб и буравит меня взглядом. – О чем только думала твоя мать? Ты что, должна затащить в койку первого встречного и зачать от него?

Я невольно улыбаюсь. Меган, конечно, жуткая эгоистка, но иногда нужно, чтобы тебя кто-нибудь рассмешил. В такие минуты я не променяю ее на десяток матерей Терез.

– Ну зачем ей первый встречный, когда у нее есть Эндрю, – изрекает Шелли и высыпает себе в кофе еще пакетик сахара. – Кстати, что он об этом думает? Готов к переменам? Согласен сделать тебе ребенка?

– Согласен купить тебе лошадь? – вставляет Меган и оглушительно хохочет.

– Согласен, – бурчу я и разглядываю ложку, словно там обнаружилось нечто интересное. – Уверена, он не будет возражать.

В глазах Меган пляшут шаловливые огоньки.

– Слушай, а как вы устроите лошадь в центре Чикаго? В вашем доме разрешают держать животных?

– Рада, что тебе так весело, Мэг, – с укором говорю я и потираю виски. – А мне, к сожалению, не до веселья. Я даже начинаю думать, что у мамы перед смертью помутился рассудок. В четырнадцать лет все подростки мечтают иметь лошадь и собаку. Все девчонки, за редким исключением, мечтают стать училками в школе. И уж конечно, все хотят нарожать детей и жить в большом красивом доме.

Шелли поднимает указательный палец:

– Дай-ка мне еще раз взглянуть на этот список.

Я передаю ей измятый литок, она читает и бормочет себе под нос:

– Сохранить дружбу с Кэрри Ньюсом, влюбиться, поддерживать хорошие отношения с папой. – Шелли поднимает голову. – Некоторые пункты – совсем пустяк.

– Ошибаешься, – прищуриваюсь я. – К твоему сведению, Шелли, мой отец давно умер.

– Значит, твоя мама хотела, чтобы ты вспоминала о нем с любовью, без обиды и упрека. Сходи на его могилу, посади цветочки и все такое. А насчет семнадцатого пункта вообще можно не париться. Ты ведь влюблена в Эндрю, верно?

Я киваю, ощущая в сердце странный холодок. Не помню, когда мы с Эндрю в последний раз говорили друг другу: «Я люблю тебя». Впрочем, это вполне естественно. Редко кто рассыпается в любовных признаниях после четырех лет, проведенных вместе.

– Тогда иди к этому мистеру Мидару и сообщи, что один пункт уже выполнен. Вечером найди ту Кэрри Ньюсом в «Фейсбуке» и напиши ей пару строк. Школьные друзья снова вместе! Бинго! Еще одно очко.

У меня перехватывает дыхание. С того дня, как обиженная Кэрри убежала из моего дома, прошло почти девятнадцать лет. С тех пор мы ни разу не общались.