Текст книги "Список заветных желаний"

– А как насчет пункта двенадцать – «Помогать бедным»? По-моему, он самый легкий. Пожертвую что-нибудь в ЮНИСЕФ, и дело с концом, – заявляю я и смотрю на подруг в поисках поддержки.

– Отлично! – восклицает Меган. – Ты закончишь быстрее, чем прыщавый первокурсник.

– Но этот дурацкий ребенок, – вздыхаю я, почесывая переносицу. – И какого дьявола я буду делать на сцене, да еще на огромной? Помните пункт восемнадцать? Да и становиться учительницей у меня нет ни малейшего желания. Не хочу отдавать себя на растерзание ораве неуправляемых подростков.

Меган тянет себя за запястье. Глупейшая привычка, с помощью которой она надеется удлинить руки.

– Не вижу никакой проблемы. Устройся в школу на время, самое большое на пару недель. Помучаешься немного – и до свидания! Еще одна победа!

Я погружаюсь в раздумья:

– На пару недель, говоришь? Что ж, в мамином письме не говорится, что я должна работать постоянно. – Губы мои расползаются в неуверенной улыбке. – Молодцы, девчонки. В понедельник угощу вас мартини. К тому времени я должна получить от мистера Мидара конверт, а то и два.

Глава 5

В понедельник утром, по дороге в офис мистера Мидара, я захожу в цветочный магазин и покупаю букет полевых цветов. Решаю, что буду покупать цветы всякий раз, достигнув цели, поставленной девчонкой, которой я была когда-то. Подчиняясь внезапному порыву, я покупаю букет и для мистера Мидара.

Буквально бурля от нетерпения и возбуждения, я поднимаюсь на лифте на тридцать второй этаж. Представляю, какое лицо будет у маминого адвоката, когда я сообщу ему о своих достижениях. Я врываюсь в его шикарный офис и подхожу к столу Клэри. Она смотрит на меня, как на сумасшедшую:

– Вы хотите поговорить с мистером Мидаром прямо сейчас? Но это невозможно. Он очень занят.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но тут Мидар выскакивает из своего кабинета, словно кролик из норы. Окидывает приемную взглядом, замечает меня, расплывается в приветливой улыбке и делает широкий приглашающий жест:

– Мисс Болингер! Я узнал ваш голос. Входите, прошу вас.

Клэри, разинув рот, смотрит мне вслед. Войдя в кабинет, я вручаю адвокату букет.

– Это мне?

– Кому же еще? Сегодня мне хочется быть щедрой.

– Спасибо, – говорит он и добавляет с усмешкой: – Но на вазу вы все же решили не тратиться!

– Купите сами! – говорю я, пряча улыбку. – Вы же прекрасно знаете, я теперь безработная.

Мистер Мидар обшаривает кабинет глазами и наконец находит керамическую вазу, больше похожую на урну. Вытаскивает искусственные цветы, которые в ней стоят, и бросает в корзину для мусора.

– Да, увольнение в таких обстоятельствах – это мощный удар. Ваша мама играет жестко. Пойду наберу воды, – добавляет он. – Подождите, я быстро.

С вазой в руках Мидар уходит. Я остаюсь одна и пользуюсь этим, чтобы как следует осмотреть кабинет. Из огромного, во всю стену, окна открывается восхитительный вид на южную часть города, раскинувшуюся между Миллениум-парком и Планетарием Адлера. На массивном ореховом столе – компьютер, груды папок и чашка с остатками кофе. Подхожу ближе в поисках фотографии, на которой изображены его красавица-жена, очаровательный малыш и золотистый ретривер. Вместо этого обнаруживаю фото женщины зрелых лет, сидящей на борту яхты. Рядом мальчишка-подросток, судя по всему, ее сын. Наверное, его старшая сестра и племянник. На другой фотографии изображен Брэд собственной персоной, в адвокатской шапочке и мантии. По обе стороны от него – сияющие мужчина и женщина, скорее всего родители.

– Готово, – раздается голос за моей спиной.

Я оборачиваюсь и вижу, как Мидар водружает вазу с цветами на мраморный столик.

– Красота!

– У меня хорошие новости, мистер Мидар.

– Садитесь, прошу вас. – Он указывает на кожаное кресло, изрядно потертое, что придает ему более благородный вид. – Зовите меня Брэд. Нам ведь предстоит работать вместе целый год.

– Идет. А вы меня Бретт.

Он усаживается напротив меня в такое же кожаное кресло.

– Бретт. Мне нравится это имя. Кто решил назвать вас так?

– Мама, разумеется. Она обожала американскую литературу и назвала меня в честь леди Бретт Эшли, героини романа Хемингуэя «И восходит солнце».

– Отличный выбор. А Джоад? Если я не ошибаюсь, это фамилия семейства из романа Стейнбека «Гроздья гнева»?

– Верно! А Джея мама назвала в честь Джея Гэтсби, героя романа Фицджеральда.

– Она была очень образованной женщиной. Мне жаль, что я так мало знал ее.

– Мне тоже.

Он дружески касается моего колена:

– Бретт, как ваше настроение?

– Боевое. – Я судорожно сглатываю. – Стараюсь не думать о грустном.

– Понимаю.

На лицо его вновь набегает тень, как в прошлый раз, когда речь зашла о его родителях. Я воздерживаюсь от вопросов, опасаясь совершить бестактность.

– У меня хорошие новости, – повторяю я, вскидывая голову. – Одной цели из списка я уже достигла.

Брэд молча вскидывает бровь.

– Пункт семнадцать. Влюбиться. Я влюблена.

Он шумно выдыхает:

– Быстро управились.

– Да нет. Мы с моим бойфрендом Эндрю вместе уже четыре года.

– И вы его любите?

– Разумеется, – говорю я и наклоняюсь, чтобы снять листик, прилипший к туфле.

Эндрю невозможно не любить. Он умный, красивый, целеустремленный. К тому же он в отличной физической форме и каждый день бегает трусцой. Почему же я чувствую себя обманщицей, утверждая, что влюблена в него?

– Поздравляю. Позвольте вручить вам конверт. – Он встает и подходит к шкафу с документами. – Номер семнадцать, – бормочет он, перебирая папки. – Вот. Нашел.

Я нетерпеливо приподнимаюсь, чтобы схватить конверт, но Брэд прижимает его к груди:

– Согласно распоряжению вашей мамы…

– Господи боже! Что она еще придумала?

– Простите, Бретт, но она хотела, чтобы я сам вскрывал каждый конверт и читал вам письмо вслух.

Я плюхаюсь обратно в кресло и скрещиваю руки на груди, как обиженный подросток:

– Так открывайте быстрей, не тяните!

Проходит целая вечность, прежде чем он вскрывает конверт и извлекает оттуда письмо. Коротая время в ожидании, я разглядываю его левую руку, рассчитывая увидеть платиновое обручальное кольцо, но вижу только загорелые крепкие пальцы, покрытые редкими волосками. Брэд извлекает очки из кармана рубашки, водружает их на нос и набирает в грудь побольше воздуха:

– «Привет, Бретт! Жаль, что тебе пришлось ехать через весь город, чтобы сообщить, что ты влюблена в Эндрю. Видишь ли, я жду от тебя совершенно другого. Хочу, чтобы ты влюбилась до замирания сердца. Чтобы ты сказала кому-то: „Ради тебя я умру“».

– Что? – Я в отчаянии вскидываю руки. – Она с ума сошла! Я же не героиня сериала! Каждому идиоту известно, что подобная любовь существует только в мыльных операх.

– «Мы часто строим отношения, которые отражают наше прошлое, – невозмутимо читает Брэд. – Эндрю похож на твоего отца и привлекает тебя именно этим, хотя я знаю, ты со мной не согласишься».

Я задыхаюсь от возмущения. Невозможно представить двоих мужчин, которые походили бы друг на друга меньше, чем папа и Эндрю. Эндрю ценит сильных женщин, а папа очень ревниво относился к маминым достижениям. Многие годы ей приходилось скрывать собственные успехи, относиться к ним насмешливо и называть свой бизнес хобби. Но дело разрасталось, мама уже не успевала сама выполнять заказы. Она арендовала помещение и наняла сотрудников. Ее давняя мечта стала явью. А брак с папой распался.

– «Подобно твоему отцу, Эндрю амбициозен, рассудителен и отмеряет свою любовь чрезвычайно скупо, – продолжает чтение Брэд. – Разве ты с этим не согласна? Мне больно видеть, как ты пытаешься смириться с этим, точно так же, как в детстве смирялась с эгоизмом своего отца. Боюсь, пытаясь завоевать его привязанность, ты потеряешь свое истинное „я“. Неужели ты не достойна иметь собственную мечту?»

Слезы застилают мне глаза, вынуждая отчаянно моргать. В голове всплывают воспоминания. Раннее утро, я бегу к озеру. Мне ужасно не хочется окунаться в темную холодную воду, но я делаю это в надежде, что папа будет мной гордиться. Годы спустя я из кожи вон лезла, чтобы добиться успеха в биологии, которую терпеть не могла, так как думала, что это сблизит меня с папой – человеком, чьего одобрения я так никогда и не сумела заслужить.

– «Я хочу одного: чтобы ты была счастлива, – доносится до меня. – Если ты искренне веришь, что Эндрю – мужчина твоей жизни, расскажи ему о своем списке. Если он согласится идти к этим целям вместе с тобой, это будет означать, что я недооценила и его, и силу твоей любви. В таком случае пункт семнадцать можно считать выполненным. Но в любом случае помни: любовь не терпит компромиссов. Возвращайся, когда найдешь истинную любовь, моя дорогая. Она стоит того, чтобы поискать».

Я потираю горло, в котором застрял комок, и говорю нарочито бодрым тоном:

– Отлично. Если так, я вернусь очень скоро.

– Вы уверены, что ваш… мм… друг к этому готов? Что он захочет иметь ребенка? И завести собаку?

– А как же иначе, – заявляю я, грызя ноготь большого пальца.

– «Я тебя люблю», – произносит Брэд.

Я вздрагиваю, но тут же понимаю, что это заключительная фраза из маминого письма. Однако выясняется, что там есть постскриптум.

– Может, стоит начать с пункта восемнадцать – «Выступить на огромной сцене»?

– Очень дельный совет. Пойду запишусь на кастинг в труппу «Балет Джоффри». Да, похоже, у бедной мамы действительно начались проблемы с рассудком.

– «Хотела бы я знать, что ты имела в виду, когда вносила этот пункт в свой список. Скорее всего, балет. Но, может, ты мечтала о роли в драматическом спектакле. В детстве ты с одинаковым увлечением занималась в танцевальной студии и в школьном театре. Увы, став старше, ты бросила и то и другое. Тогда тебе было важнее участвовать в группе поддержки школьной команды по бейсболу. Я не пыталась остудить твой энтузиазм, но все же мне очень хотелось, чтобы ты участвовала в школьных спектаклях, записалась в хор или оркестр. Но ты и слушать об этом не желала. Твои новые друзья не разделяли подобных увлечений, и, как это ни печально, ты оказалась под их влиянием. Куда она делась, эта бесстрашная, самоуверенная девочка, которая не боялась быть в центре внимания?»

Я погружаюсь в воспоминания, которые двадцать лет гнала прочь. Я сижу в своей комнате. На сегодняшний вечер намечено выступление нашей студии современного танца. Я впервые выйду на сцену без Кэрри. Два месяца назад, вскоре после развода моих родителей, ее семья переехала в Висконсин. Охваченная внезапным чувством одиночества, я решаю позвонить своей лучшей подруге. Беру трубку и слышу голос мамы, которая разговаривает по другому аппарату:

– Чарльз, прошу тебя. Бретт тебя так ждет!

– Я же сказал, постараюсь быть. У меня чертовски много дел!

– Но ты ей обещал!

– Может, пришло время, когда ей надо понять: мир не будет вертеться вокруг ее драгоценной персоны, – доносится до меня голос отца. Он фыркает и добавляет насмешливым тоном, который я до сих пор вспоминаю с содроганием: – Лиз, давай посмотрим правде в глаза. Девчонка вряд ли станет звездой бродвейских шоу.

Я выждала с полчаса, позвонила отцу и вздохнула с облегчением, услышав автоответчик.

– Папа, привет, это я. В нашем школьном зале какие-то проблемы с электричеством. Так что никакого выступления не будет.

В тот вечер я вышла на сцену в последний раз в жизни.

Вырываюсь из власти воспоминаний и поднимаю глаза на Брэда:

– По-моему, всякому ясно, куда делась эта глупая девчонка. Всех маленьких девочек с большими мечтами постигает одна и та же участь. Они вырастают. Становятся взрослыми и начинают жить в реальном мире.

Брэд бросает на меня вопросительный взгляд, словно ожидая разъяснений, но продолжает читать:

– «Учитывая все обстоятельства, думаю, тебе стоит ограничиться короткой комической репризой. Так или иначе, этот забавный опыт поможет тебе вырваться из зоны комфорта, в которой ты дремлешь все эти годы. Помнишь, как прошлым летом мы отмечали день рождения Джея в клубе „Третье побережье“? Слушая, как ведущие сыплют шуточками, ты наклонилась ко мне и сказала: „По-моему, легче подняться на Эверест в лабутенах, чем так выделываться“. Меня поразило, какой ты стала застенчивой. Тогда я решила, что не буду вычеркивать этот пункт из твоего списка. Публичное выступление – лучшее средство от робости. Когда ты выйдешь на сцену, исполнится не только твое, но и мое заветное желание».

– Этого не будет! – ору я и сверлю Брэда глазами в отчаянной надежде, что он все же примет мою сторону. – Я не могу. И не хочу. У меня нет ни малейшего желания смешить людей.

– Может, все дело в том, что вы давно не практиковались.

– Послушайте, я не собираюсь превращаться во вторую Эллен Дедженерс, или как ее там. Ни за какие блага на свете я не буду строить из себя посмешище! Давайте перейдем к плану Б.

– Бретт, поверьте, никакого плана Б не существует. Если вы хотите выполнить волю вашей матери – и получить наследство, – вам придется достичь всех целей, перечисленных в списке.

– Нет! Неужели вы до их пор не поняли? Я не собираюсь выполнять ее волю.

Брэд встает и подходит к окну. Мне виден его профиль на фоне небоскребов, безучастный, как у греческого философа, постигающего тайны бытия.

– Элизабет убедила меня в том, что все это делается исключительно ради вашего блага, – произносит он. – Она предупреждала, что некоторые пункты могут вызвать у вас… скажем так, растерянность. Но я не ожидал, что эта растерянность будет так велика. – Он приглаживает волосы и поворачивается ко мне. – Бретт, поверьте, мне искренне жаль, что пришлось доставить вам столько затруднений.

Голос его мягок и полон неподдельной тревоги. Я немного сбавляю обороты:

– Вы тут совершенно ни при чем. Это мама вообразила, будто действует мне во благо. Решила, что даже после своего ухода может изменить траекторию моей жизни.

– Ваша мама считала, что вы несчастны?

– Теперь я понимаю, что да. Хотя это глупо. Она редко видела меня без улыбки на лице. Мама часто говорила, что я, наверное, улыбалась даже у нее в животе.

– Но что скрывалось за этой улыбкой?

Этот неожиданный вопрос, произнесенный едва слышно, захватывает меня врасплох. Ответ застревает на языке. Перед глазами встает лицо маленького Тревора. Он хохочет во все горло, и на его пухлых румяных щечках играют веселые ямочки. Мама как-то сказала, в детстве я была такой же хохотушкой. Интересно, куда она ушла, эта блаженная радость? Наверное, туда же, куда и детская самоуверенность.

– Я совершенно счастлива, – наконец обретя дар речи, заявляю я. – И у меня есть все, что нужно для счастья.

На губах Брэда мелькает грустная улыбка.

– Конфуций сказал: тот не ведал истинного счастья, кто не участвовал в комедийных шоу.

Он пытается имитировать китайский акцент, так потешно, что я невольно улыбаюсь.

– Да, но он сказал также: женщинам, лишенным чувства юмора, лучше не ломать комедию, – говорю я, тоже с китайским акцентом.

Брэд смеется и возвращается к своему креслу. Садится на самый краешек и наклоняется так близко ко мне, что его скрещенные на груди руки почти касаются моих ног.

– Если хотите, я помогу вам. В смысле, буду рядом во время выступления.

– Вы? – Я таращусь на него так, словно он только что выразил желание за компанию со мной покончить жизнь самоубийством. – Но зачем это вам?

Брэд откидывается назад и проводит по шее пальцами:

– Думаю, это будет… настоящая бомба!

– Насколько я понимаю, мы с вами будем выступать дуэтом?

– Нет, конечно нет! – хохочет Брэд. – Я всего лишь буду смотреть на вас из зала. Боюсь, оказавшись на сцене, я испорчу весь эффект.

– А-а, так вы тоже трусите!

– Не буду скрывать, вы правы, – улыбается Брэд.

– Скажите, а почему вы… так дружески со мной держитесь? – Я пристально смотрю на него. – Потому что мама просила вас оказать мне моральную поддержку? Может, она заплатила вам за это?

Я ожидаю, что он рассмеется, но лицо его становится серьезным.

– В каком-то смысле, так оно и есть. Видите ли, прошлой весной ваша мама посетила одно из мероприятий фонда по борьбе с болезнью Альцгеймера и сделала большое пожертвование. А я как раз вел это собрание. Тогда мы и познакомились. Три года назад моему отцу поставили диагноз – болезнь Альцгеймера.

Так вот откуда эта грусть, когда он вспоминает о родителях.

– Мне очень жаль, – говорю я чуть слышно.

– Мне тоже. Представьте себе, из-за нехватки средств мы собирались отказаться от нескольких наших проектов. Но благодаря помощи вашей мамы стало возможно их осуществить.

– И вы чувствуете себя обязанным перед памятью мамы? Ну и зря. Она постоянно занималась благотворительностью и без конца делала пожертвования.

– На следующей неделе в мой офис доставили огромный пакет. Шампуни, мыло, лосьоны и все такое от «Болингер косметик». На карточке было указано, что он предназначен для моей матери.

– Для вашей матери? Но вы же сказали, ваш отец… – Я осекаюсь, не договорив. Через пару мгновений кусочки головоломки в моей голове соединяются воедино. – Ваша мама тоже стала жертвой болезни Альцгеймера.

– Да, – кивает Брэд. – Мама плакала, когда я передал ей этот пакет. Я и думать не думал, как это для нее важно. А Элизабет знала: женщине в любой ситуации полезно побаловать себя.

– Да, в этом вся мама. Самый чуткий и добрый человек на свете.

– Мне кажется, она была святой. Когда мы познакомились поближе, она попросила меня стать ее душеприказчиком и рассказала о своем плане… относительно вас. Я дал слово, что выполню все ее пожелания. – Лицо его принимает выражение железной решимости. – И поверьте, я это сделаю.

Глава 6

В участи безработного есть свои преимущества, особенно если к концу месяца тебе надо выступить в комическом жанре. Конечно, проще всего было бы украсть какую-нибудь дурацкую репризу у канала «Камеди сентрал». Но я гоню прочь подобное искушение. Мама бы этого не одобрила. Всю неделю я брожу по городу. Всякий раз, когда мне удается увидеть или услышать что-то мало-мальски забавное, я прикидываю, не выйдет ли из этого прикольная сценка. В надежде исключить или хотя бы свести к минимуму вероятность публичного провала, я часами репетирую перед зеркалом, совершенствуя неподатливый природный материал. Пока особыми достижениями, кроме темных кругов под глазами, я похвастаться не могу.

Начинаю понимать, в чем состоял мамин замысел. Посоветовав мне начать с комедийного выступления, она надеялась, что волнение и хлопоты отвлекут меня от тоски по ней. Честно говоря, эффект получился противоположным. Мама обожала посмеяться. Всякий раз, когда я вижу или слышу что-нибудь смешное, у меня возникает неодолимое желание поделиться этим с ней. Будь она жива, я позвонила бы ей и сказала: «Хочу рассказать уморительный случай».

Она бы ужасно обрадовалась. Может, захотела бы немедленно услышать, что я для нее припасла. Но, скорее всего, пригласила бы меня обедать. И, едва пригубив вино, коснулась бы моей руки и попросила:

– Ну, дорогая, выкладывай свою историю. Я ждала целый день.

Я начала бы свой рассказ, для большего эффекта подражая различным акцентам и вворачивая смешные словечки, а мама бы слушала… Даже сейчас я слышу ее мелодичный смех, вижу, как она вытирает слезы в уголках глаз.

Губы мои невольно расползаются в улыбке, и я вдруг понимаю: впервые со дня маминой смерти воспоминания о ней принесли мне радость, а не печаль.

Этого и хотела моя мама, так любившая смеяться.

Ночь перед своим выступлением я провожу без сна, изнывая от беспокойства и кошмарных предчувствий. Свет уличного фонаря проникает сквозь деревянные жалюзи и падает на грудь Эндрю. Я приподнимаюсь на локте и смотрю на него. Грудь его ритмично вздымается, он тихонько посапывает в такт собственному дыханию. Мне ужасно хочется коснуться его безупречно гладкой кожи, но усилием воли я сдерживаю это желание. Руки Эндрю скрещены на плоском животе, лицо дышит безмятежностью. Подобное выражение гримеры придали лицу мамы, лежавшей в гробу.

– Эндрю, – шепчу я, – мне так страшно.

Его неподвижное тело предлагает продолжить. Или это мне только кажется?

– Завтра вечером я должна выступить в комедийном шоу. Мне ужасно хочется рассказать тебе об этом. Хочется, чтобы ты был со мной. Или хотя бы пожелал мне удачи. Когда ты рядом, я не так нервничаю. Помнишь, как накануне презентации в Милане ты висел на телефоне всю ночь, поддерживая и успокаивая меня. – Голос мой начинает дрожать. – Но если я расскажу тебе об этом выступлении, придется открыть все остальное. Рассказать про этот идиотский список. Про то, как маме вздумалось заставить меня выполнить перечисленные в нем пункты. – Я поворачиваюсь на спину и моргаю, смахивая набежавшие слезы. – Там есть совершенно нелепые цели. Ты бы никогда не внес такие в свой список.

Мне хочется сказать «Я люблю тебя», но у меня перехватывает горло. Я шепчу эти слова одними губами.

Эндрю шевелится во сне, и сердце мое замирает. Господи, неужели он все слышал? У меня вырывается тяжкий вздох. Ну а если и слышал? Что плохого в том, что человек, с которым я живу под одной крышей и сплю в одной постели, узнает, что я люблю его? Закрываю глаза, и ответ приходит сам собой, во всей своей неприглядности. Плохо тут лишь одно: я отнюдь не уверена, что в ответ он скажет то же самое.

Лежа на спине, я смотрю на трубы под потолком. Эндрю любит мой успех и мой статус. Ни того ни другого у меня больше нет. Любит ли он меня саму? Знает ли он, какова я на самом деле?

Я закидываю руки за голову. Эндрю тут ни при чем. Мама права. Я сама скрывала свое истинное «я». Позабыла о собственных мечтах и пыталась стать такой, какой меня хотел видеть Эндрю, – нетребовательной, покладистой, необременительной.

Снова поворачиваюсь к своему спящему бойфренду. Почему я с такой легкостью отказалась от жизни, о которой мечтала когда-то? Неужели мама опять права и я забыла о своих мечтах ради обреченной попытки заслужить одобрение Эндрю? Одобрение, которого так и не удостоил меня отец. Нет, это просто смешно. С тех пор как я решила, что мнение отца ничего для меня не значит, прошли годы. Так почему же я не стремилась к достижению собственных жизненных целей? Потому что цели Эндрю были иными, но я приняла их как свои? Спору нет, подобная версия свидетельствует о моем великодушии и склонности к самопожертвованию. Но надо признать, это просто откровенная лесть самой себе. Как ни печально, существует другая причина, куда менее благородная.

Я боюсь. Боюсь остаться одна. Знаю, что подобный страх говорит исключительно о моей слабости и трусости. Расставшись с Эндрю на нынешнем этапе своей жизни, я затею рискованную игру. Разумеется, я могу встретить другого мужчину. Но, учитывая, что мне уже тридцать четыре года, шансы не столь велики. Это все равно что перевести все свои сбережения из солидного банка в какой-нибудь сомнительный хедж-фонд. Можно получить огромную прибыль, но можно остаться ни с чем. Все, чего я сумела достичь, исчезнет в мгновение ока, и моя жизнь превратится в груду обломков.

В половине третьего я вылезаю из кровати, спускаюсь вниз и устраиваюсь на диване. На кофейном столике замечаю свой мобильник, подмигивающий красным огоньком. Читаю сообщение, отправленное без десяти двенадцать.

Расслабься. Тебя ждет сокрушительный успех. Постарайся выспаться.

Конечно, это послал Брэд.

Я расплываюсь в улыбке, сворачиваюсь калачиком под пледом и подсовываю под голову диванную подушку. На сердце у меня тепло, словно кто-то поцеловал меня на ночь и принес стакан молока.

Я все же получила утешение, которое хотела получить от Эндрю.

Огромный зал клуба «Третье побережье» забит до отказа. Гул голосов, шарканье ног, лица, слившиеся воедино. Напротив невысокой сцены стоит несколько круглых столиков, у задней стены – стойки баров. Посетители, толпящиеся вокруг них, вытягивают шеи, чтобы наблюдать за представлением. Какого черта все эти люди приперлись сюда в понедельник вечером? Им что, не надо рано утром вставать на работу? Я сжимаю руку Брэда, сидящего напротив, и говорю во весь голос, перекрикивая шум:

– Поверить не могу, что позволила втянуть себя в подобную авантюру! Мне хочется провалиться сквозь землю. Или раствориться в воздухе.

– Семь минут на сцене, и пункт восемнадцать выполнен! – наклоняется ко мне Брэд. – Поставишь галочку и сможешь со спокойной совестью переходить к девяти оставшимся пунктам.

– Хороший стимул, ничего не скажешь! Значит, вдоволь накривлявшись, я смогу со спокойной совестью устраивать лошадь у себя в ванной и налаживать отношения со своим мертвым папочкой?

– Прости, – Брэд указывает на уши, – ничего не слышно.

Я отпиваю мартини и поворачиваюсь к подругам.

– Классно выглядишь! – кричит Шелли.

– Спасибо. – Я бросаю взгляд на свою футболку. На груди надпись: «Не доверяй проповеднику со стояком!»

Очередной взрыв хохота заставляет меня взглянуть на сцену. Там какой-то долговязый рыжеволосый тип упражняется в остроумии по поводу красоток и их прелестей. Похоже, любимец публики. Мне, значит, выступать после него. Везет как утопленнице! Взгляд мой падает на толстомордого парня за столиком напротив. Перед ним бутылка пива и три стакана с какой-то выпивкой. Он орет, свистит, машет руками и всячески выражает свое одобрение.

Ведущий выскакивает на сцену и берет микрофон:

– Наши аплодисменты Стиву Пинкни.

Рев и оглушительные овации.

– Удачи, сестренка! – кричит Шелли.

– Заставь нас описаться со смеху! – напутствует Меган.

Брэд сжимает мою руку:

– Лиз гордилась бы тобой.

От этих слов у меня сжимается сердце. Краешком глаза вижу Билла, организатора шоу. Он машет мне рукой, приглашая на сцену.

Время замирает. Я тащусь к сцене, ощущая себя преступником, идущим на электрический стул.

– Сейчас перед нами выступит Бретт… – Ведущий делает паузу, ожидая, пока шум немного уляжется. – Наш следующий гость, Бретт Болингер, выступает на этой сцене впервые. Ваши аплодисменты!

По ступенькам я поднимаюсь на сцену. Ноги мои так трясутся, что боюсь, они вот-вот подломятся. Дойдя до микрофонной стойки, я вцепляюсь в нее обеими руками, чтобы не упасть. Луч прожектора ослепляет меня. Прищурившись, я смотрю в зал. Множество глаз уставилось на меня в ожидании. Неужели я сейчас начну сыпать шутками? Нет, это невозможно. Господи, помоги мне! Нет, мама, помоги мне! В конце концов, ведь по твоей милости я вляпалась в это безумство. Я закрываю глаза и представляю, что мы с мамой сидим за столиком в ресторане. Слышу ее голос: «Умираю от нетерпения, дорогая. Давай же, рассказывай свою историю. Я ждала этого весь день». Я вдыхаю полной грудью и ныряю в темные холодные воды, кишащие акулами.

– Всем привет!

Микрофон издает отвратительный скрип, заглушая мой дрожащий голос. Толстомордый парень за ближайшим столиком издает громкий стон и затыкает уши. Надо же, какой чувствительный! Я снимаю микрофон со штатива:

– Извините. Давненько я не выступала. Не ожидала, что микрофон способен на подобные выходки.

Я нервно хихикаю и бросаю взгляд на своих друзей. Губы Меган растянуты в фальшивой улыбке. Шелли снимает меня на айфон. Брэд судорожно дергает ногой, словно его разбил паралич.

– Наверняка, услышав имя Бретт, вы ожидали, что на сцену выйдет парень. Со мной постоянно такое случается. Поверьте мне на слово, нелегкое это дело – жить с мужским именем. Особенно мне доставалось в детстве. Ведь дети бывают ужасно вредными. Я прибегала домой в слезах и умоляла моего брата Тиффани поколотить моих обидчиков! – Я бросаю взгляд на публику, тщетно ожидая услышать взрыв смеха. Но, увы, до меня доносится лишь пронзительное хихиканье Меган. – Да, вы не ослышались. Моего брата зовут Тиффани.

– Не смешно! – выкрикивает кто-то пьяным голосом.

Я хватаю воздух ртом, словно получив удар под дых.

– Ох, если бы вы знали, сколько насмешек и глупых острот сыпалось на мою голову в школе. Кстати, это была католическая школа! Кому-нибудь из вас посчастливилось учиться в католической школе?

Раздаются жидкие хлопки, и я немного приободряюсь:

– Монахини в нашей школе были сущими мегерами! Они так нас доставали, что туалет, куда мы от них прятались, казался нам филиалом царствия небесного!

Брэд, Меган и Шелли хохотали над этой фразой до упаду. Однако у здешней публики с чувством юмора плоховато. Зрители глазеют на меня с недоумением, некоторые вежливо улыбаются, другие смотрят на часы или читают сообщения в телефонах.

– Давай закругляйся! – орет кто-то.

Я начинаю бояться, что меня вот-вот вырвет. Или, что еще хуже, я разрыдаюсь прямо на сцене. Бросаю взгляд на электронные часы у подножия сцены. Прошло всего две минуты четыре секунды. Господи боже, я должна продержаться еще пять минут! Что я там собиралась говорить? Все шутки вылетели у меня из головы. Чуть живая от ужаса, я вытираю взмокшие ладони о джинсы и в поисках спасения лезу в задний карман.

– Она собирается читать по бумажке! – доносится из задних рядов. – Издевательство какое-то!

– Вернемся в католическую школу Святой Марии, – лепечу я, едва шевеля дрожащими губами.

По залу проносится стон.

– Надоела со своей школой!

Руки у меня так трясутся, что я с трудом удерживаю карточки с записями.

– Это была не просто католическая школа, это была школа для девочек. Точнее, то была настоящая камера пыток, где год идет за два.

Публика раздраженно гудит. Глаза мои застилают слезы, мешая разобрать, что написано на карточках. Господи Боже, помоги мне! Люди, не скрывая скуки, начинают громко переговариваться. Многие встают со своих мест и отправляются в бар или в туалет. Пьяный за ближайшим столиком сжимает в пухлой лапе горлышко бутылки.

– Следующий! – орет он, указывая на сцену.

Жесть! Кажется, пора сматывать удочки. Поворачиваюсь, чтобы спастись бегством, и вижу, что у ступенек, ведущих на сцену, стоит Брэд.

– Плевать на них всех, Б. Б.! – перекрикивает он шум голосов. – Продолжай!

О как сильно я люблю Брэда в этот миг! Мне хочется спрыгнуть со сцены и сжать его в объятиях. Неплохо бы при этом его задушить. Ведь это по его милости – и по милости мамы – я выставила себя идиоткой.

– Держись! Осталось немного!

Совершив над собой героическое усилие, я поворачиваюсь к публике. На сцену уже никто не смотрит. Похоже, эти кретины решили, что наступил антракт.

– Монахини… Они делали все, чтобы мы, девочки, сохранили чистоту… и не пачкали своих головок мыслями…

Никто не слушает, даже моя группа поддержки. Меган оживленно болтает с парнем за соседним столиком, Шелли набирает сообщение. У меня остался один верный зритель – Брэд. Я ловлю его взгляд, он кивает.

– В нашей классной комнате, разумеется, висело большое распятие. Так вот, сестра Роуз… – я тру пальцами горло, в котором начинает саднить, – сестра Роуз надела на Христа штаны. Решила, что набедренной повязки ему недостаточно.