Текст книги "Иллюзии. Новеллы"

Выстрел

Мсье Пион размышлял.

С грустью. Стоя под электрической лампой в своем небольшом офисе, куда никогда не проникал дневной свет, в подвале магазина, притом, что магазин сам был темным, так как он был закрыт на августовские каникулы, он размышлял в пучине безнадежности.

Как человек, совершающий харакири, тщательно готовит свой коврик перед роковым жестом, так и он освобождал свой письменный стол, на котором сейчас, кроме телефона, лежал только лист промокательной бумаги розового цвета. На бумаге лежал его левый локоть; поверх локтя – ладонь; а на ладони – его лоб. Тяжелый. Глядя затуманенным взглядом в пустоту, он тяжело вздыхал. Очень тяжело.

Через щель в двери и сквозь опущенные металлические жалюзи магазина тишину нарушали лишь звуки редких автомобилей, осторожные, как будто приглушенные летней жарой. Но мсье Пион не слышал шума, не чувствовал он и жары, не обращал внимания на жемчужины пота, которые скатывались ему на кончик носа и падали, капля за каплей, на промокательную бумагу. Вместе с несколькими не сдержанными слезами.

Однако, выражение «глядеть в пустоту» – это, на самом деле, лишь стилистическая форма. В действительности смотрят в каком-то направлении. И в случае с мсье Пионом это направление было занято конвертом, который он сам недавно подписал.

«Почему я сделал это».

Но если у кого-то, даже если он ювелир, есть склонность к грамматике, инстинктивная потребность выбрать наиболее точное слово может обернуться парадоксом в самые экстремальные моменты. Думая, мсье Пион в замешательстве повторял:

«Почему… Почему… почему я написал „почему“?»

– Разумеется, «почему» является утверждением. Но чаще всего это вопросительное слово. Моя фраза может звучать не очень твердо. Вызвать неверные сомнения. Дать повод думать (разве это невозможно?), что я забыл поставить знак вопроса в конце (Почему я сделал это?). Тогда это может повлиять на значение фразы…

Следуя логике, вопреки остальным своим проблемам, мсье Пион полуосознанно снял колпачок со своей перьевой ручки, зачеркнул двусмысленное «почему», чтобы сверху добавить: «То, из-за чего». И еще несколько раз пробормотал, как будто для большей убедительности:

«То, из-за чего… то, из-за чего…»

Пока не решил твердо: «Нет!»

И почти энергично повторил:

«Нет! Если я уйду из жизни из-за того, что Каролина сбежала со своим любовником, я не могу заявлять «из-за чего» я сделал это. А, очевидно, «из-за КОГО».

Однако, поскольку новое уточнение придало конверту вид беспорядочной писульки, мсье Пион счел нужным открыть его, вытащить вложенное письмо, которое он сунул в новый конверт, только что взятый из соседнего выдвижного ящика. После чего, выбросив скомканный старый конверт в мусорную корзину, он аккуратно, более красивым почерком, почти каллиграфически вывел на новом конверте:

«Тот, из-за кого я сделал это».

И он снова ушел в свои грустные размышления. Размышления, которые спустя долгие минуты, вернули его к тексту:

«Тот, из-за кого»… Тот, из-за кого»… Понятно, что ее измена была последним ударом судьбы, который толкнул меня на окончательное решение. Но… разве не она была последней каплей, переполнившей сосуд? Последним звеном из цепочки других предательств, которые вместе сделали мою жизнь невыносимой? Тупой налоговый инспектор, безжалостный полицейский, который не разрешает парковаться моим клиентам, сами клиенты, которые постоянно задерживают оплату, стадо административных служащих с диктаторскими замашками, которые терзают меня, невообразимое разочарование, которое может стать результатом псевдодружбы?… Да, она нанесла мне жестокую рану, но я хочу быть справедливым».

И вместо «тот» он поставил «те». «Те, из-за кого я сделал это». Но, еще не закончив исправление, несмотря на драматическую атмосферу, он не смог сдержать саркастическую улыбку:

«Какой я глупый! Никто никогда не согласится, что я смог покончить с собой из-за налогового инспектора. Или меня сочтут ненормальным. С другой стороны, я не имею права уверять, что сделал это из-за „друзей“, которые на самом деле были просто приятелями. Это незаслуженно повысит их значимость. Не говоря уже о зловредных тупицах, которые почувствуют себя польщенными. Кроме того, обо всем этом я указываю в самом письме. Значит, моя первая формулировка, может быть менее проясняющая, но более подходящая для заголовка, лучше, не считая того маленького нюанса, который смутил меня…»

Неспешно мсье Пион порвал второй конверт, взял третий и начал вкладывать в него письмо, как вдруг его осенило. Чтобы окончательно покончить с этой внутренней борьбой, он быстро и энергично написал, без всякого желания что-либо еще исправлять:

«То, почему я сделал это».

После этого, удовлетворенно взглянув на эту решающую фразу, ювелир переключился на другой предмет, который лежал на розовой промокательной бумаге. Это был револьвер. Старый револьвер. Револьвер с барабаном. Почти столетний. Возможно, антиквариат времен американской раскольнической войны. Подернутый ржавчиной. Но все-таки угрожающего вида. Тяжеленный по своей значимости. Небольшой по размеру, он занимал все пространство комнаты. Оттого, что человеческая жизнь, годы взросления, деятельности, постоянного учения, нагромождающихся чувств, растущей осведомленности, радостей и печалей, надежд и разочарований могли зависеть от его срабатывания, от легкого нажатия на его курок, его присутствие становилось гигантским.

Внешние разобщенные звуки, тиканье невидимых часов в углу комнаты, тяжелое дыхание мужчины, удушающая жара, белое пятно конверта на кружке света от лампы – все стало маленьким, по сравнению с ощущением вторжения, производимым этим черным механизмом, беременным всеми вулканами преисподней. Словно под гипнозом, мсье Пион изучал его – приклад с бороздками, решающий судьбу спусковой механизм, черное отверстие дула, которое выплюнет в него смерть. Инстинктивно он гладил его дрожащей рукой, почти с уважением, а его мысли, теперь разрешившие все грамматические проблемы, потекли в другом направлении:

«Ну вот, все в порядке. Оружие заряжено. Письмо, ясно разъясняющее мои мотивы, расположено на видном месте для того, кто обнаружит меня».

Бессознательно он повторял про себя:

«Того! Кто? Каким образом? И когда?»

– Сейчас август. Все знакомые уехали – кто в горы, кто на море. Мой магазин закрыт: официально – табличкой «закрыт на летние каникулы», фактически – опущенными металлическими жалюзи. Ни один клиент не появится. Почтальон сует письма под дверь. Все думают, что я провожу свой отпуск где-нибудь вдали от дома. Никто не откроет мою дверь раньше, чем через месяц. Может и больше. В сентябре в течение одной-двух недель будут думать, что я продлил свой отпуск, прежде чем начнут волноваться…

Его мысли бежали, как в смертельной агонии:

«Каким станет труп через четыре-пять недель? В такую жару! Это должно выглядеть ужасно! Может быть, только смрад от моего трупа уже слишком поздно вызовет недоумение у соседей, прежде чем они взломают мою дверь? Какой спектакль! Разлагающийся ювелир среди крыс, сбежавшихся на пиршество! Фу! Невыносимо! Я бы хотел быть мертвым, но выглядеть прилично, презентабельно, не вызывая отвращения у зрителей. Что делать?

Его взгляд упал на телефонный аппарат:

«Может быть, воспользоваться телефоном? Позвонить кому-нибудь: „Мсье, меня зовут Оноре Пион, ювелир, улица Грабовски, 354. Не пытайтесь понять, не пытайтесь помешать. Только выслушайте. Знайте, что я совершаю самоубийство“. И после этого „Паф!…“ Вот как! А почему бы нет?»

А почему бы нет?»

Не очень уверенным движением, слегка дрожа, он правой рукой взял револьвер, прижал его к виску, а левой рукой неловко стал набирать случайный номер. Он ждал, все его мышцы были напряжены, глаза плотно закрыты… Пока не услышал:

«Номер вашего абонента изменился. Обратитесь к новому телефонному справочнику. Номер вашего абонента…»

Мсье Пион почувствовал, что сходит с ума. Он лихорадочно прервал соединение, нервно набрал другой номер:

«Пи… пи… пи… пи… пи… пи…

Ответа не было. Он положил трубку:

«Понятно. Снова – кто путешествует по морю, кто карабкается по горам…

Не успел он закончить свой долгий вздох безнадежности, как зазвонил телефон. Он взял трубку:

«Алло?»

– Алло! Это номер 272—64—65?

– Нет, мсье. Это 64—64. Каждый день по несколько раз происходит одна и та же ошибка.

Но он не смог сдержать язвительного комментария:

«Не теряйте времени. Он или она наверняка уехали в отпуск… Но подождите, не кладите трубку!»

Внезапное вдохновение овладело им. Энергичным жестом он снова приложил револьвер к голове:

«Мсье! Мсье! Не отсоединяйтесь! Послушайте! Мне нужно сказать вам что-то очень важное…»

Увы! На другом конце уже положили трубку.

Не спеша, мсье Пион положил оружие на промокательную бумагу и впал в раздумье. Сказанные им слова крутились в голове:

«Каждый день по несколько раз происходит одна и та же ошибка…»

– Сколько раз я протестовал против этих нарушителей покоя. Однако, это говорит о том, что я не совсем оторван от внешнего мира. Следовательно, я могу сделать так, как задумал, но при условии, что я дождусь случайного абонента, который ошибся номером. Сколько времени понадобится? Может быть, несколько часов? Сейчас я напряжен, полон решимости, готов действовать. Задержка на неопределенное время расстроит мои нервы и, возможно, вызовет у меня депрессивное желание жить, чего я не могу даже представить…

Пока он развивал эту мысль, глядя на телефонный аппарат, который оставался главной зацепкой возможного решения, такое решение мало-помалу созрело в его голове:

«Почему бы не использовать автоответчик?»

Его телефон поддерживал эту функцию, которая не раз служила ему. Благодаря ей, он мог более уверенно закрывать магазин на время, чтобы пойти купить сигареты или пропустить стаканчик в соседнем кафе. Ему только надо было записать сообщение:

«Добрый день. Извините, что пришлось ненадолго отлучиться. Пожалуйста, позвоните через четверть часа».

Или:

«Магазин сегодня закрыт. Будьте любезны звонить завтра с 9 утра. Спасибо!»

После записи таких сообщений мсье Пион нажимал кнопку и мог свободно разгуливать, не вызывая недоумения у звонивших. Он часто хвалил этот аппарат, который в очередной раз оказался удобным для осуществления его плана. Однако, не без проблем:

«Значит так: я нажимаю кнопку „запись“. Говорю: „Меня зовут Оноре Пион, ювелир, улица Грабовски, и так далее…“ И стреляю. До вечера хотя бы один человек, который ошибся номером, услышит мое самое последнее сообщение…»

Но появилось новое обстоятельство.

«К сожалению, не получится. Потому что система не сработает. После записи сообщения необходимо нажать кнопку „автоответчик“. А этого я не смогу сделать, потому что я буду уже мертв. Это неразрешимая проблема…»

Со странной икотой, которая была возможной формой самонасмешки, мсье Пион подумал, что рождение является более простым событием, нежели конец жизни. По крайней мере, в первом случае не встает вопрос ни о личной ответственности, ни о выборе средств. К счастью, большинство людей отдается воле судьбы, но те, кто хочет продемонстрировать инициативу, должны решить непростую задачу.

Однако, ювелир был весьма изобретательным. Шаг за шагом, сначала смутно, затем все более проясняясь, необычный сценарий созрел в его голове. В этой острой ситуации, перед лицом окончательного решения, наедине со своими мыслями в пустом доме, поскольку он говорил сам с собой, это могло заслуживать снисхождения. Он продолжал свой монолог:

«Вот решение. Я сделаю так, как будто… я говорю: повтор. Запишу: «Меня зовут Оноре Пион и т.д…» Выстрелю в потолок. Затем я включу автоответчик. И дело решено. Уф! Затем я смогу спокойно, не спеша, позаботиться о своих последних минутах. Настоящих.

В жизни человека могут происходить странные несуразности. У своей последней черты, в нескольких шагах от смерти, которую он сам пожелал, мсье Пион, довольный самим собой, потер ладони. Он почти радовался, отмечая свою находчивость. И лихорадочно, без промедления, начал реализовывать свою идею. Он поднял микрофон к своим губам и, произнося очень четко, записал:

«Меня зовут Оноре Пион, ювелир, улица Грабовски, 354. Не пытайтесь помешать мне. Впрочем, вы не сможете сделать этого. Только знайте, что, когда вы положите трубку, я буду мертв. Выслушайте и сообщите в полицию. Проявите внимание!»

Для большего эффекта он взял револьвер в другую руку, поднес его к микрофону и выстрелил. В небольшой комнате, в нескольких сантиметрах от его лица, выстрел был ужасающим. Ювелир, который ни разу в жизни не пользовался оружием, стоял, словно контуженный, оглушенный, в облаке дыма и запаха пороха. Прошла долгая пауза, прежде чем, приходя в себя, с еще дрожавшими веками, он нажал кнопку «автоответчик». И, держась обеими руками за письменный стол, он прижался к спинке своего стула, чтобы привести в порядок свои мысли.

Его мысли еще не пришли в полный порядок, когда какой-то шум коснулся его уха. Заинтригованный, он повернул голову в сторону не плотно закрытой двери. Сомнения не было: кто-то находился в магазине. Он поднялся на не очень твердые ноги, шатаясь, дошел до соседнего помещения, все еще держа револьвер в руке. Какое же удивление он испытал, когда столкнулся лицом к лицу с худым мужчиной, бледным от страха. Мсье Пион пролепетал:

«Что ты здесь делаешь?»

Ответа не последовало, впрочем, это и не помогло бы. Очевидно, перед ним стоял вор-взломщик. Вор, хотевший воспользоваться временем отпусков, но испугавшийся выстрела, который он посчитал предупреждающим, что подтверждал револьвер, нацеленный ему в живот.

Способ его проникновения не вызывал проблем: вокруг отверстия, ведущего, вероятно, в подвал, были разбросаны обрезки распиленных половиц. Не столько разгневанно, сколько философски, ювелир пожал плечами:

«Глупец! Что ты надеялся украсть? Неужели ты думал, что на время месячного отпуска я оставлю здесь ценные вещи? Не сомневайся, они находятся в сейфе моего банка. Те драгоценности, которые я не счел нужным спрятать, дешевка. Все под маркой «Кокос и Ко.» Это и определяет их ценность: бесценные или фальшивые. Ни один скупщик краденого не согласится даже взглянуть на них. Ты потерял время. Что еще важнее, ты теряешь мое время, тогда как у меня есть дела поважнее. Убирайся!

Худой каналья был до того удивлен, что казался парализованным. Мсье Пиону пришлось проявить настойчивость:

«Ты что, не понял? Убирайся! Немедленно!»

И поскольку мужчина недоверчиво сделал неуверенный шаг к дыре в полу, он снова пожал плечами:

«Не занимайся акробатикой. Просто воспользуйся дверью в коридор. Я провожу тебя».

Но, не успели они дойти до двери, как ряд событий со скоростью смены кадров на кинопленке обрушился на них лавиной. Снаружи – извержение сирен, многотональных сигнальных приборов, скрипа тормозов. Почти одновременно с этим дверь как будто взорвалась, разбитая топором пожарника, который появился в ее проеме и тут же отскочил в сторону, чтобы освободить путь энергичному мужчине, одетому в габардиновый костюм и мягкую шляпу, который бросился на вора и сцепил его запястья наручниками. Все это произошло в мгновение ока. И мсье Пион, обескураженный не меньше своего «пленника», едва переводил дыхание.

«Комиссар Мартен. Поздравляю! Вы гражданин, который может защитить себя!»

Однако, он казался озадаченным. С любопытством оглядел ювелира:

«Но какая сложная у вас натура! Иногда жертвы звонят в полицию и просят о помощи, но никогда таким странным способом. С такой формулировкой. Согласитесь, что ей не хватало некоторой точности. Возможно, из-за волнения!»

Сказав это, он сделал небрежный жест и добавил:

«Вам повезло, что жена позвонила вам и услышала сообщение на автоответчике. Мадам Пион, подойти, поцелуйте его!

И комиссар уступил место невзрачной брюнетке с глазами, немного косившими, вероятно, из-за бородавки на носу, которая испуганно, стыдливо приближалась в ниагаре слез:

«Оноре! Оноре! Прости! В последний момент я не решилась ехать с „ним“. Я люблю только тебя. И больше, чем когда-либо, с того момента, когда я так испугалась за тебя! Так испугалась! Прости! Я клянусь, что никогда больше не оставлю тебя…»

Не говоря ни слова, Оноре Пион обеими руками взял ее голову и прижал ее к своей груди. Так они продолжали стоять долго, молча – не считая ее спазматической икоты – пока доносившийся издалека треск не привлек их внимание. Он тут же понял: кто-то звонит по телефону. Одним прыжком он бросился в свой офис и в последний момент отключил автоответчик. По пути он спрятал ненужное уже письмо в карман.

И с сияющим лицом подвергшегося бомбардировке моряка-подводника, чудом выплывшего на поверхность воды, он раскрыл объятия раскаивающейся жене, на ходу обдумывая планы на августовский побег из города.

Тик-Так

Эта предательская шутка разыгралась в Ножен-сюр-Марн, курортном городке недалеко от Парижа. Ночью. Точнее, утром, в два часа, когда они незаметно покинули шумный ресторан. Они – это он и она. Он – брюнет. Она – блондинка. Ему – 22 года. Ей – 19. И вот уже несколько часов – муж и жена.

Как воры, они молча поспешили к маленькому Ситроену, который ждал их у реки. За их спинами эхом доносились джазовые ритмы, а за светящимися окнами папуасские силуэты, извивающиеся, словно в эпилепсии, тени, демонстративно игнорировали только что сбежавшую парочку. Тем лучше. Никто не слышал ни звука захлопывающейся двери, ни шума заведенного мотора.

Проехав километр, он остановил машину. Расправил грудную клетку. Отпустил руль и повернулся к ней:

– Я должен сказать традиционное: «Наконец-то, мы одни»?…

Она не ответила. Наклонилась. Положила голову на плечо мужа. Через некоторое время отозвалась:

– Дорогой! Моя мечта сбывается…

Теперь он молчал. Во-первых, потому что не считал ее слова слишком оригинальными; во-вторых, что умного могло прийти в голову в ночь его свадьбы, рядом со своей собственной блондинкой, склонившей голову на его левое плечо, под летним звездным небом, после свадебного застолья, в конце дня, уже насыщенного многочисленными речами?

Вместо ответа он стал искать в темноте ее губы, что не составило особого труда, тем более что они сами искали встречи. Их соитие длилось долго. Однако, в ее легких осталось еще достаточно воздуха, чтобы через некоторое время засмеяться:

– Мне интересно, обнаружили ли гости и родители наш побег…

– Не утруждай себя догадками. Ничего стихийного не было. Твоя мама сама сказала мне: «Я попытаюсь отвлечь всеобщее внимание. Убегайте!»

– Бедная мамочка!

– Да, бедная! Мне кажется, она украдкой вытирала слезы. По материнскому обычаю в таких случаях.

Он нерешительно продолжил:

– Раз уж мы заговорили об обычаях… она дала тебе «традиционный совет» сбегающим дочерям?

Сбежавшая дочь не сразу поняла, а потом засмеялась:

– Она не решилась. По крайней мере, на словах. Да. На днях он подошла ко мне, очень смущенная: «Елена, отныне твоя жизнь подчинена жизни мужа, твоего мужа, и днем, и ночью. Я не уверена, вполне ли ты, несмотря на эволюцию нравов, осознаешь, что тебя ждет. И я не знаю, смогу ли и решусь ли я объяснить тебе это. Лучше я дам тебе книгу; я здесь ничего не понимаю, потому что она на английском, но ты учила язык, а я слышала, что книга очень полезная». И она предложила мне доклад Кинси. Я, кажется, озадачила ее, сказав: «Но, дорогая мамочка, я его уже почти наизусть знаю. Мне было тринадцать лет, когда я начала учить по ней английский язык. В лицее ученики передавали ее друг другу украдкой под партой. Не буду жаловаться; эта книга побудила меня на глубокое изучение шекспировского языка, причем, словами, которые Шекспир сам никогда не использовал».

С улыбкой, они сочувственно пожали плечами, затем он снова включил мотор и продолжил движение на прогулочной скорости. В эту августовскую ночь, смягченную ласковым дуновением ветерка, погода была идеальной, улицы, разделяющие спящие дома, были пустынны и тихи. Под гирляндой современных уличных фонарей они ехали от одного пятна света к другому, как в театральных декорациях, выполненных для прогулок влюбленных. Оба не хотели спешить, наслаждаясь сладким очарованием мгновения, которое, увы! скоро пройдет.

Они проезжали Винсенский лес, когда она сказала:

– Странно! Мы получили столько комплиментов и поздравлений, трогательных писем, дорогих подарков. Но ничего от Агаты. Я удивлена, потому что она всегда казалась верной и любящей подругой.

– Может быть, она сделает его позже. Калифорния ведь так далеко.

– Ну не настолько! Письма авиапочтой доходят быстро. Она часто присылает мне азалии, сорванные в ее саду в Дали Сити, которые потом оживают в вазе с водой. Как-то она отправила мне кусок хлеба, чтобы спросить, действительно ли это французский хлеб; он пришел абсолютно свежий, и, попробовав его, я смогла подтвердить ей, что это настоящий французский хлеб. В самом деле, ее нынешнее молчание довольно странно…

– Очень жаль, если она заболела. Нужно узнать.

Их малютка оставила за собой Площадь нации, проехала бульвар Дидро, пересекла Сену, обогнула латинский квартал и оказалась на узких исторических улочках, где, наконец, остановилась у старого дома на улице Якоба. Дом был старый, но живописный, привлекающий своими необычными выгнутыми формами стен, затененными углами, и как будто переживший события вековой жизни. Он наводил на мысли о мушкетерах, плащах маскировочного цвета, металлическом блеске шпаг, шляпах с перьями, скрывающих потаенные взгляды. Наши влюбленные не боялись привидений. Он нежно помог ей выбраться из их маленькой машинки, на тротуаре он снова обнял ее для пламенного поцелуя, который затянулся, словно они откладывали окончательное решение, которое предстояло принять. Наконец, один из них прошептал:

– Ну что! … В спасительное гнездышко?

– В любовное гнездышко!

Кто сказал первую фразу, кто вторую – свидетелей тому не было. Но это не важно, потому что результат все равно был один. Оба без лишних церемоний преодолели средневековые ступени, которые закончились возле чердачной каморки.

Здесь начались сюрпризы. Около двери их ждал пакет, полуприкрытый ножным ковриком. Так как оба верили, что их побег проходил в полной секретности, они остановились в удивлении, глядя на неожиданный предмет с осторожностью индейцев на тропе войны. Они приблизились с недоверием, как будто принюхиваясь, прислушались. Она заметила:

– Оно тикает: тик-так, тик-так…

– Может быть, это тикающее тактическое оружие?

– Бомба? Ее не могла подложить твоя бывшая любовница?

– Бывшая любовница! Говори проще. Скажи «любовница». Но так как ты единственная моя любовница, и прежняя любовница сейчас находится со мной, то, что здесь подложено, не является бомбой. Понимаешь?

– Очевидно так. Оно светится. Чем выдумывать всякие глупости, давай лучше проверим!

Предмет оказался не бомбой. Это был симпатичный сверток с голубой лентой и многочисленными американскими почтовыми марками.

– Ох! Это же от Агаты. Теперь я спокойна. Медард, давай скорее войдем, чтобы посмотреть, что она нам прислала.

Пока он открывал дверь, они обсуждали:

– Елена, а как этот пакет мог попасть сюда?

– Извини, дорогой. Теперь я вспоминаю, что по секрету написала ей, что мы обустраиваем наше новое жилье. Так как она была за океаном, мы не рисковали тем, что она приедет и нарушит наш интим.

Он включил свет, а она судорожно пыталась перерезать ленту. Он сказал:

– Дорогая, ты не считаешь, что у нас есть дела поважнее на эту ночь?

– У нас впереди целая жизнь на множество разных дел; и лишь одна минутка, чтобы узнать, что там такое тикает от Агаты. Всего одна минутка, котенок. Ну, пожалуйста.

– Держу пари, что это часы. Нам уже подарили двое. Это третьи.

– О! Посмотри, что она пишет: «С букетом поцелуев, сердечных поздравлений и надеждой на скорое появление очаровательных и желанных маленьких Еленочек и Медардиков. Агата». Она подчеркнула слово «желанных». Почему?

– Обдумаем позже. Она всегда любила играть человеческими душами. Но сейчас это не важно. Быстрее посмотри на третьи часы и, пожалуйста, пойми, дорогая, что я хочу спать.

– Спать? Лицемер! Ну вот. Это не часы, но почти. Это будильник.

– Что? Прости нас, Агата, за наговор на тебя. Прости! Будильника у нас еще нет. Спасибо!

Он потянулся за сверкающим хромом аппаратом, наполовину обернутым глянцевой бумагой. Отодрал записку, развернул обертку:

– Хм! Скажи мне, та, которая основательно изучала английский язык. Что означает: «The lady’s cycle clock»?

– Что? Сейчас же отдай эту бумажку. Боже мой! «Календарь женского цикла». С сигналом, настроенным на периоды, благоприятными для зачатия. Теперь я понимаю, почему она подчеркнула: «желанных».

– О, господи! Ради постулатов Мальтуса, прочти сейчас же инструкцию.

– «Уважаемая покупательница. Перемещайте стрелку на специальном циферблате и установите ее на том секторе, который соответствует вашему персональному ритму. Дальше ни о чем заботиться не надо: календарь надежно проследит за всем. Когда вы услышите мелодичный звоночек, вы просто должны перевести его (в соответствии с вашим желанием иметь или не иметь очаровательное потомство) как команду «ВПЕРЕД» или «ВНИМАНИЕ». Длительность мелодии, рассчитанная математически, безошибочно соответствует времени принятия вашего решения.

Так как механизм состоит из транзисторов и основан на электронике, он обеспечивает точность, которую ни один календарь не смог достичь до сих пор. Он использует данный метод, который работает не по дням или часам, а МИ-НУ-ТАМ.

При условии бережного обращения с прибором возможности «выражения чувств» становятся еще шире.

«The lady’s cycle clock» думает за вас, спите – или бодрствуйте – спокойно!»

Супруги озадаченно посмотрели друг на друга. Это шутка? Розыгрыш? Серьезный подарок? В замешательстве он сказал:

– Мы не можем игнорировать то, что прислала наша дорогая Агата. Так же как и обманывать ее. Если мы ответим ей, что с энтузиазмом воспользовались ее странным прибором, мы действительно должны воспользоваться им. Честно.

– Ну.. ну.. да. А что нужно делать?

– Что делать? Ну… поверни стрелку в соответствии со своим персональным… Черт, ты что не читала инструкцию?

Ее лицо побагровело, как у вареного краба, если бы у крабов было лицо:

– О, дорогой. Какие подробности!

Без фанфаронства, почти смущенно, она взяла магические часики, повернулась к нему спиной и в углу комнаты начала возиться со стрелкой и циферблатом. Закончив, сказала:

– Готово. Теперь, любовь моя, привет Агате. Мы поставим этот приметный предмет на камин и забудем про него. Прочь технику! Даже американскую!

– О-кей. Извини, я имел в виду: хорошо!

Выключив свет, оба подошли к большому окну, и он открыл обе его створки. Дуновение предутреннего ветерка поразило их неожиданной прохладой. Прислонившись к подоконнику, плечо к плечу, они наслаждались теплом соприкасающихся тел, но ничего не могли различить в панораме за окном. Памятники вдали были укрыты темнотой ночи. Они могли только вообразить, что где-то рядом находится «Институт Франции», а вдали, за площадью Лувра, церковь Сакре-Кёр. Но все было в черной мгле, кроме светлых бороздок близлежащих улиц.

Отсутствие внешних объектов, привлекающих внимание, еще больше сблизило наших влюбленных. Он взял ее за руку, ища связующий контакт. Он стояли молча, но их молчание было наполнено страстными желаниями, которые как будто безмолвно соединились через ожившие пальцы в такт с пульсацией артерии.

Через мгновение они быстро обернулись лицом к лицу – два темных силуэта в ночи. Глаза искали в глазах напротив пролетающие отблески случайных огней. Его руки скользнули по ее бедрам, и он ненавязчиво, не спеша увлек ее на стоявшую рядом кровать.

В этот момент вмешался будильник. Громогласно, вовсе не мелодично, а пронзительно, оглушающее. Глас последнего божьего суда! Наверно, вся округа от него проснулась.

Занавес упал. Не железный. Ледяной занавес.

Новобрачные словно окаменели. Парализованные. В течение минуты они приходили в себя от вернувшейся давящей тишины. Пока Елена не начала бессвязно, нерешительно, бесстрастным голосом бормотать:

– Ты… ты… слышал?

Не очень уверенным голосом он подтвердил:

– Да… да… слышал… «вперед».

Она задрожала:

– НЕТ! «внимание»!

– э…э… ты действительно веришь в это фантастическое средство? Но, честно говоря… «вперед» или «внимание» … разве это важно?

– Ты ведешь себя не серьезно, что ты говоришь! Так сразу рисковать, чтобы отдать свои юные годы воспитанию сорванцов? Ты издеваешься надо мной?

Желая успокоить ее, он протянул руку к ее колену. Она неправильно поняла этот жест и закричала:

– Не трогай меня!!!

В недоумении он поднял другую руку жестом, не более уверенным и не более подозрительным, чем первый. Но она прыжком перескочила на противоположный край кровати и начала в бешенстве барахтаться в хаосе покрывал, потом, выбрав одно из них, она закуталась в него так плотно, что из-под него торчали одни глаза.

В растерянности, отчасти с обидой, отчасти с сочувствием, он встал с тяжелым вздохом. На цыпочках, медленно он прошел в соседнюю комнату. Там он в задумчивости открыл дверь на балкон, где стал разглядывать уже знакомую панораму. Но теперь, под розовевшим от утренней зари небом, парижские крыши вырисовывали силуэт острова в легком летнем тумане. Тележки молочников создавали шумовой фон. Откуда-то, неведомо откуда взявшийся в городе, пел петух.

Так прошла первая брачная ночь супругов.

*

Было за полдень, когда Медард открыл один глаз. Он не сразу понял, почему он проснулся в такой скрюченной позе, в кресле непривычной для сна столовой комнаты. Но, с открытием второго глаза его голова понемногу прояснилась.

Неловко, жестом ночного гуляки с похмелья, он нашел сигарету, закурил, выпустил клуб дыма с самоироничной улыбкой. После недолгих раздумий он встал с веселым вздохом, потянулся, тщетно попытался привести в порядок помятую одежду и, подойдя к двери спальной, постучал в нее.

– Войди!

Она тоже бодрствовала и выглядела свежо, как человек, только что проснувшийся после комфортного, восстанавливающего силы сна. Она сидела, прислонившись к спинке кровати, подперев подбородок коленями, на которых все еще лежало то самое покрывало, которое защищало ее, как надежная броня. Она открыла огромные глаза, голубые с золотыми крапинками, абсолютно непорочные и полные выразительного протеста несчастной, оставленной без внимания, женщины:

– Я ждала тебя. Ты высокомерно позволяешь себе спать до обеда в первый день нашей супружеской жизни?

Но в ее взгляде было больше насмешки, чем упрека. Однако, он вступил в игру и с суровым выражением лица схватил руками светлые волосы и начал в ярости их трясти, не обращая внимания на ее визг. Другой рукой он энергично сорвал с нее покрывало и бросил его подальше от кровати.