Текст книги "Всё имеет свою цену"

– Что ж, все сладилось, но вы должны иметь в виду, что беседа может затянуться. Кроме того, лучше, если вопросы будет задавать кто-нибудь один из вас. Внучка выйдет с ней на прогулку по гавани примерно через час, а Симон уже едет сюда.

– Так ты ему позвонил?

– Взял на себя смелость, раз уж все равно был у телефона. Ты в бильярд играешь?

– Это на таком большом столе с шариками и длинными палками?

– Вот именно. Что ж, похоже, я наконец-то нашел себе телка на заклание. Давай-ка глянем, свободно ли там.

– О’кей, пойдем. Форы не дам, но так и быть, ты разбиваешь.

– Ого! Похоже, телок на глазах превращается в акулу. Ладно уж, иди, посмотрим, на что ты годишься.

Глава 15

– Что это еще за «любовный треугольник», Симон?

Поскольку дверь в кабинет Конрада Симонсена была распахнута, Полина Берг вошла без стука. И сразу же поняла, что шеф и Графиня куда-то собираются. О том, куда именно, она не имела ни малейшего представления. Чуть раньше Полине сообщили, что ежедневная летучка, на которой обычно проводился краткий психологический анализ последних действий Андреаса Фалькенборга, отменяется. Также без указания каких-либо причин. Все это действовало Полине на нервы: девушке казалось, что ей чего-то недоговаривают. Поэтому она и задала свой вопрос без всякого вступления и довольно-таки агрессивным тоном. О чем, впрочем, к собственному удивлению, впоследствии нисколько не пожалела.

Конрад Симонсен с любопытством посмотрел на свою юную подчиненную. Такой он ее еще никогда не видел. Девушка стояла, уперев руки в бока и перегородив проход к дверям. Главный инспектор едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Последнее, чего бы ему хотелось, это подорвать ее уверенность в собственных силах и упрекнуть за настырность. Выражение «любовный треугольник» было ему прекрасно известно, он только никак не мог вспомнить, употреблял ли он его когда-нибудь сам. Если память не изменяла ему, то авторство принадлежало его бывшему шефу Касперу Планку. Взглянув с преувеличенным вниманием на свои часы, он отозвался:

– Не уверен, что понимаю, о чем это ты. Так ты же вроде собиралась идти?

Последняя реплика была адресована Графине, которая перестала собираться и присела. Она ответила нарочито сладкой улыбкой:

– Да нет, обожду еще минуток пять. Очень хочется послушать.

Уперев указующий перст едва ли не в грудь начальства, Полина Берг продолжала гнуть свою линию:

– Ты ведь знаешь это дело об убийстве в окрестностях Стевнс Клинт как свои пять пальцев. Так вот, на полях одного из отчетов о допросах Карла Хеннинга Томсена твоей рукой написано: «Прокачать любовный треугольник». В понедельник на летучке ты также, помнится, говорил о каких-то там «зарождавшихся лесбийских отношениях». Я дважды перелопатила все документы по делу и не нашла ни малейшего намека на какую-нибудь подружку Катерины Томсен. Во всяком случае, подобного рода подружку. Равным образом мне абсолютно непонятно, откуда вы взяли, что она была лесбиянкой. Об этом нигде ничего не сказано. Даже о «зарождающихся лесбийских отношениях» – что бы это в конечном итоге ни значило.

Она и сама смутилась, поняв, что последнее ее заявление вышло довольно путаным, однако Конрад Симонсен поспешил успокоить ее и предложил:

– Может, присядешь и расскажешь обо всем по порядку?

Полина так и сделала. Всем прежним свидетелям по делу об убийстве в районе Стевнс Клинт назвали имя Андреаса Фалькенборга и предъявили его фотографию. Этот титанический труд был проделан в рекордно короткие сроки, однако результат был нулевой, поскольку никто из причастных к делу его не опознал. Работая с материалами, Полина обнаружила, что сведения о так называемой любовнице Катерины Томсен полностью отсутствуют. Имя ее нигде не упоминалось, и это злило девушку, ибо она считала, что именно эта подруга могла бы пролить свет на связь между обоими делами, которую она до сих пор тщетно пыталась нащупать. Чем больше она углублялась в отчеты, тем больше удивлялась. Предполагаемая подруга как будто бы растворилась, за исключением одного-единственного косвенного упоминания о ней в лаконичной пометке, сделанной на полях рукой Конрада Симонсена. Да и не укладывалось все это как-то в общую картину. Какая, спрашивается, Катерина Томсен, к черту, лесбиянка – зарождающаяся или какая-то там еще, – если в деле нет упоминаний ни об одной подруге?!

Конрад Симонсен слушал свою юную сотрудницу, не перебивая. Когда она наконец закончила, он пояснил:

– Дело все в том, что мы слишком поздно узнали о ее существовании. За две или три недели до того, как Карл Хеннинг Томсен покончил с собой. Кто была эта подруга, нам так и не удалось выяснить, но то, что она была, это точно. Правда, следует сознаться, что искали ее не особо усердно. Ты же знаешь, все мы были убеждены, что настоящий убийца уже найден.

– А как вы вообще узнали о ней?

– Ты когда-нибудь слышала о церкви, последователи которой называют себя «Луговыми лилиями»?

– Нет.

– К нам тогда пришла некая женщина-пастор. Катерина Томсен в строжайшей тайне обратилась к ней с этой своей проблемой, ибо ее сексуальные наклонности вступили в противоречие с религиозными чувствами. «Луговые лилии» – специалисты в данных вопросах. Помнится, мы заново просмотрели все фотоматериалы с похорон Катерины Томсен, на этот раз сделав упор на том, чтобы установить молодых женщин, участвовавших в церемонии, и оказалось, что одну из них нам так и не удалось идентифицировать. Мы составили отчет…

– Нет там никакого отчета.

Полина Берг резко перебила начальника. У них в отделе это было не принято, и напоминание об этом не заставило себя ждать.

– Заткнись, Полина, и слушай. Мы составили отчет, но я думаю, что, когда Карл Хеннинг Томсен умер и дело было закрыто, мой предшественник отправил его в архив Петерсена, поскольку эта дама-пастор нарушила тайну исповеди. Кстати, она весьма переживала по данному поводу, даже несмотря на то, что Катерина Томсен была уже мертва. – Что за архив Петерсена?

Конрад Симонсен посмотрел на Графиню, предлагая ей взять инициативу на себя, однако та лишь едва заметно покачала головой. У них уже не оставалось времени на разговоры.

– Я все тебе объясню, если ты перезвонишь мне через четверть часа. А сейчас мне уже пора ехать. Однако я думаю, тебе стоит и дальше идти по этому следу.

Глава 16

На вид хозяин кабинета был предпенсионного возраста. Графиня, не скрывая своего интереса, разглядывала его. Довольно полный господин с добрыми глазами и медленной, плавной жестикуляцией. Пышные седые бакенбарды, переходящие в усы, прекрасно сочетались со старомодным костюмом цвета кокса. К его манере держаться лучше всего был бы применим эпитет «рассудительный». Хотя с тем же успехом подошли бы такие определения, как «спокойный» и «уравновешенный».

Десяток с лишним лет назад он занимал пост начальника отдела в министерстве финансов. Карьера его складывалась недурно, а перспективы были и того радужнее. И внезапно в один день все это рухнуло: он попросту не выдержал взятого на себя напряженного рабочего темпа. Последствия не замедлили сказаться, прежде всего, разумеется, на нем самом; однако постигшая беднягу судьба заставила содрогнуться также его многочисленных коллег и подчиненных. Ведь то, что случилось с ним, вполне могло произойти и с прочими. Вскоре после выздоровления выяснилось, что о восстановлении на прежнем месте в министерстве можно забыть. Тем не менее благожелатели нашли – или, скорее, изобрели – для него некую должность в Национальном банке. Теперь он работал в подразделении, которое занималось выпуском монет и носило официальное название «Королевский монетный двор» со штаб-квартирой в Брёндбю [33]33
  Брёндбю – пригород Копенгагена.


[Закрыть].Тем не менее его кабинет был расположен на улице Кёбмагергаде [34]34
  Кёбмагергаде – улица в центре Копенгагена.


[Закрыть] в древней резиденции датских маршалов – дворце XVIII века в стиле барокко, – под самой крышей, и те, кто стремился попасть на его рабочее место, вынуждены были сперва осмотреть помещение Музея почты и телеграфа. Обязанности, возлагавшиеся на него в связи с выпуском монет, были, мягко говоря, необременительными, так что большую часть рабочего дня он оставался незанятым. При этом, однако, от него было гораздо больше пользы, чем это возможно представить, ибо глубокие знания кулуаров центральной администрации делали его советы тем, кто брал на себя труд отыскать его крошечный кабинет, поистине бесценными. Чиновники прозвали его «оракулом с Кёбмагергаде», и многие из них потихоньку не раз консультировались с ним. Он же не отказывал никому – ни самым мелким, ни самым высокопоставленным. Все они приходили к нему – и студенты-практиканты, и начальники департаментов, а по временам сюда заглядывали даже министры.

Едва только Графиня начала беседу, как ей помешал звонок мобильного телефона, который она забыла отключить. Торопливо ответив, она сконфуженно извинилась:

– Прости, пожалуйста, но это был мой начальник.

– Начальник, сожитель, любимый человек – как хочешь, так и называй.

Голос у собеседника был глухим и басовитым, как у моряка. Говорил он медленно и с какой-то странной, неправильной интонацией, произвольно выделяя отдельные слова и даже целые предложения или же произнося их абсолютно нейтрально. Пытаясь скрыть свое замешательство, Графиня со смешком сказала:

– Ого, да ты и в этом, смотрю, как и в прочем, исключительно хорошо информирован! Так на чем я остановилась?

– На том, что Хельмер Хаммер навестил твоего жильца в префектуре полиции через полчаса после того, как вас в ярости покинул Бертиль Хампель-Кох.

Далее Графиня рассказала о том, что теперь Конрад Симонсен посылает по e-mail ежедневные краткие отчеты о ходе следствия упомянутому господину директору в министерство иностранных дел. После этого она сделала паузу; заметив ее заминку, хозяин кабинета тихо и спокойно сказал:

– Сейчас прозвучали имена весьма влиятельных людей. Если ты действительно ждешь от меня помощи, то лучше будет, если ты расскажешь мне все.

Видя, что спорить тут бесполезно, Графиня начала:

– Я считаю, что в 1983 году Бертиль Хампель-Кох побывал на Гренландии, и девушка, которая позже была убита во льдах, ждала ребенка именно от него.

Собеседник мгновение помедлил, обдумывая услышанное, и наконец совершенно бесцветным тоном заметил:

– Что ж, твоя теория и вправду содержит информацию такого сорта, что не каждый день услышишь. Даже мне стало любопытно. Но если ты действительно думаешь, что Хампель-Кох убил эту женщину, то тут ты ошибаешься. – Нет, я прекрасно понимаю, что он никого не убивал. Кроме того, я не вполне уверена даже в том, что сейчас тебе рассказала. Просто у меня есть кое-какие основания так считать.

– Поясни.

Графиня рассказала ему о разговоре с Алиной Хольмсгор, а потом о возникшей у нее версии.

– Когда Алина рассказала мне о голосе этого Стина Хансена или, точнее, о голосе неизвестного любовника Мариан Нюгор, мне сразу же пришло в голову, что я совсем недавно слышала такой же – а именно, голос Бертиля Хампель-Коха. Может, это и слегка надуманно, однако если рассматривать данный факт в совокупности со странным вмешательством господина директора, а также Хельмера Хаммера в дела убойного отдела, то… Чем дольше я думаю об этом, тем более оправданной мне представляется возникшая у меня версия.

Вместо ответа прозвучал краткий вопрос:

– Стало быть, ты считаешь, что это странное, как ты его называешь, вмешательство неоправданно?

– Сперва Бертиль Хампель-Кох вмешивается в наше расследование, ссылаясь на международные осложнения, якобы возникшие между американцами, гренландцами, ну и немцами. Потом он в ярости уходит с первого же совещания, в котором принимает участие, поскольку он, видите ли, обижен. После чего у нас сразу же появляется Хельмер Хаммер – даже быстрее, чем можно произнести слова «предварительная договоренность». Я отказываюсь верить, что в министерстве иностранных дел нашего королевства один из руководящих постов занимает человек, который способен поступать столь импульсивно, если не сказать глупо.

Ее собеседник слегка улыбнулся.

– Вот что мне нравится в нашей полиции – вы весьма рассудительные люди, и на кривой козе вас не объедешь. Но и мы, остальные, в состоянии сложить два и два, так что смею сказать, что данная история не вполне убедительна. У тебя должно быть на него что-то еще, иначе бы ты тут не сидела. Признайся, ты ведь постаралась изучить всю подноготную Бертиля, не так ли?

Графиня поморщилась – он был прав, она действительно имела еще кое-какие факты, о которых, однако, ей очень не хотелось распространяться.

– Бертиль Хампель-Кох подарил Мариан Нюгор свою шапку. Во всяком случае, я в этом убеждена. Он утверждал, что ее связала ему мать, однако из ярлыка внутри следует, что ее приобрели в маленьком магазинчике «Вязанье ведьм» в Хольте. Магазин просуществовал всего около полутора лет с 1982 по 1983 год, и хозяйками его были три женщины. Одна из них – супруга Бертиля Хампель-Коха.

Собеседник прищурился, однако комментировать ее рассказ не стал. Вместо этого он сказал:

– Само собой разумеется, что в данном деле речь не идет ни о каких сколько-нибудь значимых внешнеполитических проблемах. Ничего, что хотя бы отдаленно соответствовало уровню Бертиля Хампель-Коха.

– Тогда значит, я права, и в связи с этим возникает масса интересных вопросов.

– Н-да, может быть. И один из них – чего ты сама добиваешься, копаясь во всем этом? Ведь вполне очевидно, что все это не имеет никакого отношения к вашему расследованию. Ты поделилась своими соображениями с Симоном?

Услышав прозвище шефа, Графиня удивленно встрепенулась:

– Так ты лично знаком с Симоном? Я этого не знала.

– Да, немного. Но ты так мне и не ответила.

– Я ничего ему не рассказывала – собиралась сделать это, только если буду полностью уверена, что Бертиль Хампель-Кох и неизвестный Стин Хансен – одно и то же лицо.

– Мне представляется, что именно здесь и кроется изъян твоей версии. Если мне не изменяет память, то в начале восьмидесятых Бертиль работал в министерстве обороны, так что, вполне возможно, ему приходилось бывать в Туле, однако он не поехал бы туда под чужим именем. В центральной администрации подобного рода вещи никогда не были приняты – ни двадцать пять лет назад, ни теперь. Хотя…

Он запнулся, и хотя, по всей видимости, это и было излишне, Графиня не удержалась и слегка поторопила:

– Хотя?

– Хотя в то время Бертиль был пижоном, иногда вел себя довольно опрометчиво – этакий умник-сумасброд. С тех пор он пообтесался и стал просто умником. Это могла быть и его личная инициатива, подчеркиваю, могла быть. Однако, по всей видимости, ты сама решила во всем этом разобраться, что опять-таки возвращает меня к прежнему вопросу о том, чего ты все-таки добиваешься? И какой помощи ждешь от меня?

Графиня поняла, что ее раскусили, и решила выступить с открытым забралом:

– Мне не нравится, когда такие акулы, как Бертиль Хампель-Кох и Хельмер Хаммер, затевают у меня за спиной какие-то свои каверзы, и никто в точности не знает, что именно там происходит. К тому же я боюсь, как бы у нас не начались неприятности из-за того, что убойный отдел окажется вовлеченным в некую политическую игру, на ход которой мы не сможем оказать ровно никакого влияния.

– Стало быть, ты считаешь, что у Симона могут возникнуть неприятности?

– Да.

– Думаю, что риск этого только возрастет, если ты продолжишь копаться в данном деле и, быть может, натолкнешься на вещи, которые тебя совершенно не касаются. Так что вот тебе мой добрый совет: остановись и забудь обо всем этом.

– Раз ты об этом говоришь, то так я и сделаю. Однако я не единственная, кто интересуется вопросом, был ли Бертиль Хампель-Кох на Гренландии в 1983 году. Когда я обратилась в Музей Кнуда Расмуссена, чтобы договориться о просмотре имеющихся у них гренландских фото того времени, оказалось, что за два дня до этого с этой же целью с ними связывались некие журналисты.

В глазах «оракула» сверкнули молнии, а голос прозвучал неожиданно резко.

– Откуда они были?

– Не знаю.

– Надеюсь, ты не выдумала этих журналистов прямо сейчас?

Графиня отрицательно покачала головой, не став комментировать возникшее у собеседника подозрение. Он же, немного помолчав, сказал:

– Быть может, тебе следует узнать немного больше об аппарате премьер-министра.

– Что ж, я не против.

– В действительности аппарат премьер-министра стоило бы называть «министерством грязных дел». Здесь оседают все щекотливые проблемы, которые не могут быть разрешены в прочих местах; это последняя инстанция, где еще все возможно уладить. На столе у президента США Трумэна стояла табличка, гласящая «The buck stops here» [35]35
  «The buck stops here» (англ.) – «Здесь кончаются все разногласия».


[Закрыть], однако с таким же успехом это могло быть написано и над входом в здание администрации премьер-министра. Сам аппарат невелик – насчитывает едва ли больше сотни сотрудников, большая часть которых была тщательно отобрана в штате различных министерств, и никто из тех, кому было сделано предложение работать здесь, еще ни разу не ответил отказом. Это всегда воспринималось ими как некий почетный гражданский долг и редкая возможность попробовать свои силы. Всего там четыре отдела: иностранный, административный, экономический и окружающей среды. Хельмер Хаммер заведует административным отделом. Этот пост он получил три месяца назад и долго его добивался. Кстати, это назначение принесло ему должность начальника департамента, а не начальника отдела, как ты сказала. Он вращается на самом высоком уровне в центральной администрации и, как и все прочие его коллеги-начальники департаментов, получает поручения непосредственно от самого премьер-министра. Либо же они действуют, исходя из точного знания того, что премьер-министр хотел бы решить данное дело именно таким образом, однако сам не желает быть вовлеченным в его рассмотрение. Может, даже делает вид, что вовсе с ним не знаком. Кроме того, тебе следует знать, что рабочий день Хельмера Хаммера чрезвычайно долог, а выходные – редкость. Короче говоря, он очень и очень занятой человек.

Графиня попыталась озвучить вывод из услышанного:

– То есть новый начальник департамента появился в префектуре не для того, чтобы просто повидать Симона, и не для улаживания старых личных проблем некоего чиновника из министерства иностранных дел? Последнее, разумеется, при условии, что моя версия верна.

Собеседник уклонился от прямого ответа, сказав:

– Существуют только две вещи, которые могут заставить чиновников бросить все. Одна – вопросы, относящиеся к области оборонной политики, и вторая – если на карту поставлен престиж премьер-министра. Говоря о престиже премьер-министра, я имею в виду не только того человека, который в настоящий момент занимает этот пост, но и всех его предшественников вне зависимости от партийной принадлежности.

– И только это могло заставить Хельмера Хаммера оторваться от стула?

– Могу тебя уверить.

– Так какая же из названных тобою причин, ты считаешь, сработала в данном…

Он перебил:

– В настоящий момент не знаю, однако скажу одно: ты должна вести себя чрезвычайно осмотрительно в этом деле. Надеюсь, ты это и сама понимаешь. Если тебе удастся отыскать разыскиваемую тобой фотографию, рекомендую в ближайшее же время конфиденциально пригласить меня на обед. Если же тебе не удастся доказать, что Бертиль был на Гренландии, то, по всей видимости, и журналисты не сумеют сделать этого, и тогда лучшее, что ты сможешь сделать, это забыть обо всем этом.

Графиня почти инстинктивно среагировала на полученное предостережение:

– Но почему я должна защищать этого Хампель-Коха? Собеседник посмотрел ей прямо в глаза и быстро ответил:

– Потому что если ты этого не сделаешь, то потеряешь больше, чем приобретешь.

Не отводя взгляд, она в тон ему сказала:

– Между прочим, существует и другой способ узнать, насколько верна разрабатываемая мною версия.

– Какой же?

– Кем бы ни был этот таинственный Стин Хансен, он оставил на льду превосходный след ДНК.

Фраза словно повисла в воздухе; собеседнику, по-видимому, понадобилось определенное время, чтобы ее осмыслить. Когда это наконец произошло, он перегнулся через стол и крепко взял Графиню за руку. От прикосновения она вздрогнула, однако руки не отняла. «Оракул» же медленно сказал, тщательно выговаривая каждое слово:

– Не смей даже думать об этом.

Глава 17

Когда Конрад Симонсен час с небольшим спустя после телефонного разговора с Хансом Свенсеном появился в гавани Хундестеда, вид у него был спокойный и непринужденный. Это, однако, не смогло обмануть Арне Педерсена, который прекрасно понимал, что для столь быстрого приезда сюда шефу пришлось отложить немало прочих срочных дел. Так что несложно было представить себе, на чью голову падет праведный гнев высокого начальства, если после беседы с Рикке Барбарой Видт ему придется возвращаться в Копенгаген без единой крупицы золотой информации. И Конрад Симонсен действительно с самого начала подтвердил худшие опасения Арне. Первые же произнесенные им слова недвусмысленно давали понять, что, прежде всего, в интересах самого подчиненного, чтобы поездка сюда шефа вышла не напрасной.

– Привет, Арне. Ну что ж, мне снова пришлось отменить встречу нашей бригады с психологом.

Ханс Свенсен решил немного разрядить обстановку, перехватив инициативу и, как обычно, попытавшись направить беседу в шутливое русло:

– Симон, дружище, добро пожаловать! Как же я счастлив снова тебя видеть! Тамтамы джунглей говорят, что ты вот-вот загонишь зверя, возьмешь быка за рога или как там еще это называется?

Щеки Конрада Симонсена покраснели от видимого удовольствия, однако он так ничего и не ответил.

– Черт возьми, да ты, никак, похудел?! Так сказать, выбыл из весовой категории настоящих мужчин!

– К сожалению, не совсем, хотя и следовало бы. Я тоже очень рад нашей встрече.

Старые друзья крепко – насколько позволяли им животы – обнялись.

– Пошли, нам надо на другой конец бухты. Я уже зарезервировал там столик для нас.

И он с улыбкой увлек за собой Конрада Симонсена. Арне Педерсен поплелся следом, уповая на то, что предстоящая встреча принесет результаты. Он даже скрестил пальцы на удачу.

Заказанное место оказалось простым деревянным столом со скамейкой, которые были расположены таким образом, чтобы сидящие могли беспрепятственно угощаться принесенными с собой припасами, одновременно любуясь живописными красотами фьорда. Здесь их уже поджидали две женщины – одна старая, другая совсем молоденькая, – и при виде внучки Рикке Барбары Видт копенгагенские сыщики переглянулись и обменялись чуть заметными кивками. Когда мужчины расселись, Ханс Свенсен осторожно начал разговор:

– Привет, Рикке! Спасибо, что пришла.

Здороваясь таким образом с пожилой женщиной, он перегнулся через стол и пожал руку также и девушке, получив в ответ улыбки от обеих. Старуха развернулась на звук его голоса и, устремив свой незрячий взгляд прямо в лицо Свенсена, сказала:

– Добрый день, бургомистр. Не за что благодарить – мы ведь в свое время чуть не породнились.

Девушка покраснела.

– Ну да, ну да. Кто бы от этого отказался?! Вот только какой из меня теперь бургомистр – все ведь это было так давно, еще до слияния муниципалитетов.

Он обошел стол, присел рядом с ней, и на какое-то время они предались совместным воспоминаниям о прежних временах, не обращая ровно никакого внимания на прочих присутствующих. Заметно было, что Ханс Свенсен никуда не торопится, в то время как Арне Педерсен отчаянно переживал за своего шефа. Ведь не за тем же, в самом деле, он тащился в это захолустье, чтобы слушать их неторопливый треп, каким бы отличным ни выдался этот летний денек и как бы красиво тут ни было. Самого же Конрада Симонсена этот затянувшийся спектакль, похоже, нисколько не смущал; одной ногой он играл в «классики», на кривоватых квадратиках, которые высвечивали на асфальте пробивающиеся сквозь щели дощатого стола лучи солнца, и терпеливо прислушивался к текущей беседе, не делая попыток вмешаться. Наконец Ханс Свенсен счел, что уже можно вернуться в сегодняшний день, и осторожно сказал:

– Я привел с собой двух друзей из полиции Копенгагена, и одному из них хотелось бы задать тебе несколько вопросов.

– Так их двое, Ханс? Неужели я настолько интересная особа?

– Ты ведь всегда пользовалась успехом, Рикке. Не возражаешь поговорить с ним прямо сейчас? Он немного торопится, ты ведь знаешь, в этих больших городах они всегда такие занятые.

– Пусть говорит, Жанет рассказала мне, что им нужно. Мне бы только не хотелось обсуждать то, другое… ну, ты понимаешь.

Ханс Свенсен кивнул Конраду Симонсену, который с первых же сказанных им слов поразил Арне тем, что почти в точности скопировал тон и манеру общения своего старого приятеля.

– Мое имя Конрад, но все называют меня Симон из-за того, что фамилия моя Симонсен. Могу я называть тебя Рикке?

Конрад Симонсен умел быть обходительным. Ни единым словом не форсируя беседу, он тихо и неспешно заговорил со слепой пожилой женщиной и дождался того момента, когда ее нервный тон снова успокоился. Лишь однажды он сбился и допустил ошибку, назвав ее внучку вместо Жанет Полиной, однако вовремя сгладил этот свой промах, который прошел почти незамеченным. Лишь после того, как Арне Педерсен начал выразительно поглядывать на часы, и даже Ханс Свенсен стал проявлять нетерпение, он перешел к тому, ради чего, в общем-то, сюда и приехал:

– Рикке, а не могла бы рассказать о том, как в 1977 году на тебя было совершено нападение?

– Что ж, Симон, охотно. Мы тогда с… матерью Жанет, которая была еще совсем крошкой, жили в Кикхавне у моих родителей. Как-то вечером – помнится, это было в мае во вторник – я осталась дома одна, все остальные ушли в кино. Я была на кухне, и тут внезапно прямо у меня за спиной появился какой-то человек; не успела я оглянуться, как он прижал меня к кухонному столу и заломил руки за спину. Не знаю, кричала ли я, наверное, да, однако ближайшие соседи жили так далеко, что меня так никто и не услышал. Он скрутил мне руки такой широкой блестящей клейкой лентой… Как там она называется?

– Скотчем?

– Вот именно. После этого он заткнул мне рот какой-то тряпкой, и с этого момента я уже не могла кричать. Все произошло очень быстро, и я жутко перепугалась, даже обмочилась от ужаса. Он был такой страшный да еще вдобавок в маске.

– Да, я слышал, и меня очень интересует эта самая маска. Ты помнишь, как она выглядела?

– Отвратительно, как физиономия какого-то призрака. Но она была самодельной – вырезанной, думаю, из черного картона. Такие детишки делают на Масленицу. Там еще были специальные прорези для глаз.

– А ты узнала, чья это была маска? Я имею в виду, она тебе не напоминала какой-нибудь конкретный персонаж? – Я не знаю, но там было кое-что еще. Голова у него была повязана таким черно-серым платком, скрывавшим волосы. Он здорово сочетался с этой маской.

– Стало быть, лица его ты не видела?

– Нет, только уши и часть головы между платком и маской.

– Он был в перчатках?

– Да, тоже в черных.

– Он тебе что-то говорил?

– Нет, в доме – ничего. Молчал до тех пор, пока мы не вышли с ним на пляж.

– Так он увел тебя на пляж?

– Да, он натянул на меня одежду, заставил выйти из дома и, подталкивая в спину, погнал перед собой. Шли мы быстро – едва не бежали, – и пару раз я падала, но он заставлял меня вставать и двигаться дальше.

– Он не таскал тебя за волосы?

– Нет, только тянул за одежду, не грубо, но решительно.

– А что со светом. Ведь раз вы жили на отшибе, значит, вокруг было абсолютно темно?

– У него был с собой карманный фонарик. Прежде чем остановиться, он долго вел меня по пляжу. И я сразу же поняла, что здесь я и умру – то есть здесь он меня и убьет. – Ты подумала, что он хочет тебя убить?

– Нет, не подумала. Я была абсолютно уверена, равно как и сейчас полностью убеждена в этом. Да, он хотел меня убить. Он даже вырыл мне могилу – глубокую яму в том месте, где пляж почти кончается и вода подходит практически к самым дюнам. Рядом была воткнута в песок лопата – он собирался меня закопать.

– Он что же, посветил и показал тебе могилу?

– Нет, луч маяка, установленного в Сподсбьерге, время от времени падает на пляж – вот я ее и увидела.

– Ага, понимаю. Ну, и что было потом?

– Сперва он велел мне снять брюки, но трусы оставить. Потом заставил лечь на живот и связал щиколотки ног, затем разорвал спереди блузу и снял с меня бюстгальтер. Не помню в точности, но, кажется, он все время старательно отворачивался, как будто щадя мою стыдливость; я еще вроде бы подумала тогда, что, по крайней мере, он не собирается меня насиловать… В пользу этого говорили и связанные с самого начала лодыжки. Потом он заставил меня приподняться и сесть и освободил мне руки. Все это было так отвратительно! Жанет, детка, может, если тебе тяжко это слушать, ты немного прогуляешься, а Ханс и Симон посидят со мною?

Девушка сердито ответила:

– Нет, бабушка, со мной все в порядке – я просто жутко злюсь.

– Что ж, ладно, оставайся и слушай дальше. Так вот, когда я села, он достал ножницы и опустился рядом со мной на песок.

Конрад Симонсен осторожно спросил:

– А откуда он взял эти ножницы? Вынул из кармана?

– Нет, у него на спине был такой маленький рюкзачок, вот оттуда он их и достал. И тогда же он впервые заговорил со мной, причем как-то странно. Вместо «ты» он все время говорил мне «она» и держался так, как будто все происходящее – какой-то спектакль. Но самым отвратительным в его поведении было то, что, когда он смотрел на меня, глаза его как будто бы источали всю вселенскую скорбь.

– И что он при этом говорил?

– Ей надо подстричь ее длинные когти, ей надо подстричь ее длинные когти. Сначала он сказал именно так, а потом, видимо, желая, чтобы я подчинилась, совсем другим голосом произнес: А теперь пусть она покажет свои ногти. Все это он говорил беззлобно, скорее, как будто мы с ним играли в какую-то игру. Сначала я его не поняла, тогда он просто повторил: А теперь пусть она покажет свои ногти, а теперь пусть она покажет свои ногти. В конце концов я предъявила ему свои пальцы, и хотя ногти у меня были совсем короткие, он сделал вид, что стрижет их. При этом он снова заговорил тем, первым, голосом. О да, о да, их обязательно нужно подстричь. Чик-трак, чик-трак. Ну, разве не здорово, что мы захватили ножницы? Чик-трак. Так он приговаривал по мере того, как клацал в воздухе ножницами перед самыми моими пальцами.

Жанет Видт присвистнула:

– Fucking weirdo [36]36
  Fucking weirdo (англ.) – Чертов ублюдок.


[Закрыть].

– Что, дружок, что ты сказала?

– Я говорю, бабушка, что он, видно, совсем спятил.

– Это точно, и если бы мне не повезло, он бы точно меня убил – в этом я нисколько не сомневаюсь. Но пока мы так с ним сидели, к пляжу подъехали несколько мопедов – молодые ребята с соседних хуторов, которые часто гоняли ради забавы между дюнами и по самой кромке воды. Несмотря на то, что вообще-то мы были довольно далеко от них, они его спугнули, и он убежал. Подумать только, перед этим он даже попросил меня дождаться его. Я кое-как высвободила ноги, кинулась в противоположную сторону и спряталась под гнилой перевернутой лодкой, которая валялась на пляже. Позже, когда ребята на мопедах уехали, он начал меня искать. Что я лучше всего запомнила, так это шарящий по сторонам луч карманного фонарика и его голос, повторяющий: Где она спряталась? Она должна к нему выйти. Она ему нужна. И так раз за разом. То ближе, то дальше, так что шум моря почти заглушал его. Но я оставалась лежать под лодкой и не высовывалась.