Текст книги "Всё имеет свою цену"

Договорить Конрад Симонсен не успел – его прервала ворвавшаяся без стука в кабинет бледная как смерть Полина Берг. В руке у нее была фотография молодой женщины, похожей на Мариан Нюгор. Или на Катерину Томсен. Очень похожей…

Глава 10

Когда рабочий день окончился, Конрад Симонсен пригласил всех сотрудников отдела выпить пива. Подобные события происходили вовсе не часто и потому имели особую ценность для всех приглашенных.

Согласно традиции, главный инспектор на правах проставляющегося повел всех в кабачок «Копенгаген» – расположенную чуть наискосок от здания Глиптотеки [18]18
  Глиптотека – художественный музей в Копенгагене.


[Закрыть] самую что ни на есть обычную пивную, основную массу посетителей которой составляли сотрудники полиции. Графиня, Арне Педерсен и Поуль Троульсен устроились за одним столиком с шефом. Прочие коллеги расселись по залу и старались ничем не привлекать внимания руководства, если не считать, что время от времени то один, то другой салютовал поднятым бокалом их столику. Атмосфера в заполненном едва наполовину заведении была бодрой, однако никаким разгулом здесь и не пахло; из дальнего, выдержанного в старинном стиле, угла звучал какой-то негромкий шлягер, смышленый улыбчивый бармен полностью контролировал обстановку, подмечая вокруг себя все и всех. Вскоре к остальным сотрудникам присоединилась и Полина Берг. Она на некоторое время отлучалась по какому-то делу – зачем именно, девушка не сказала никому – и теперь вернулась, держа в руке пластиковый пакет из «Иллума» [19]19
  «Иллум» – модный магазин в центре Копенгагена.


[Закрыть], который она, не обращая внимания на любопытствующий взгляд Графини, сразу же небрежно затолкала под свой стул. Все в очередной раз подняли бокалы с пивом, и Конрад Симонсен пожелал всем успешной работы, провозгласив дежурный тост, который, впрочем, никто толком не расслышал. За столиком руководства завязалась оживленная беседа, в которой, вообще говоря, участвовали в основном дамы, позволяя мужчинам лишь изредка вставлять ничего не значащие замечания. Только когда Полина Берг на мгновение смолкла, чтобы перевести дух, Арне Педерсен решился наконец нарушить господство женщин в разговоре и, презрев принцип не обсуждать в свободное от работы время детали текущего расследования, сказал:

– Интересно все-таки было бы знать, скольких всего женщин он убил? Что, если нам видна лишь вершина айсберга?

Поуль Троульсен сразу же подхватил:

– Вполне вероятно, черт возьми, что их много больше. Ведь вовсе не достаточно проверить только нашу базу данных по пропавшим лицам. Это могут быть еще и не вернувшиеся домой туристки, которых он убивал во время собственных отпусков, не говоря уже о том, что молодые черноволосые женщины – вполне возможно, лишь одна из групп среди его чудовищных преференций. Черт его знает, а может ему нравятся также и рыжеволосые мальчики? Надеюсь, Симон, ты будешь хорошенько присматривать за ним, пока нам не удастся наконец его засадить.

Ответ Конрада Симонсена прозвучал довольно резко:

– Присмотрю, насколько хватит выделенных мне ресурсов.

– На этот раз, хочется верить, начальство не поскупится. По мне, так в данном случае я не против был бы даже лишиться части личных пенсионных накоплений. Лишь бы только знать, что он не разгуливает бесконтрольно.

– Хуже всего то, что он выглядит абсолютно обычным человеком. Но стоит мне только вспомнить лица девушек в пластиковых мешках… Умереть подобным образом! Да такой психопат не заслуживает ничего, кроме смертной казни!

Полина Берг без особого труда подхватила новую тему беседы.

Поуль Троульсен кивнул, демонстрируя свою полную солидарность с высказанными ею мыслями. Графиня же, прекрасно понимая, к чему все это ведет, напротив, покачала головой и сказала:

– Ну да, конечно, а также, полагаю, суд по упрощенной процедуре. И как в старое доброе время, высочайшее соизволение на применение в ходе допросов пыток. Так недолго договориться до всего этого. Имеется в виду, чтобы потихоньку вытянуть из него признание. Что ж, понимаю, среди наших великих союзников такие меры сейчас куда как популярны.

Слова ее, как она и рассчитывала, незамедлительно возымели эффект. Арне Педерсен отрицательно затряс головой, а Поуль Троульсен резко возразил:

– Ведь это вовсе не мы убили больше трех тысяч своих соотечественников, и, честно говоря, я понимаю американцев, которые в большинстве своем не желают вдаваться в юридическую казуистику, когда речь заходит о людях, виновных в массовых убийствах.

– То, что ты зовешь юридической казуистикой, у нас называется правами человека.

– Что-то я не въезжаю. О чем это вы? – Полина Берг с недоумением посмотрела на Графиню.

– О пытках, дружок, о пытках. А точнее, о чрезвычайной программе США по выдаче террористов, которая представляет собой пособие по пыткам для палачей всего мира. Пожалуйста, дескать, мучайте их, что называется, «by proxy» [20]20
  «by proxy» (англ.) – по доверенности, с ведома.


[Закрыть]. И не делайте вид, будто не знаете, что и Дания в этом участвует. «The Torture Jet» [21]21
  «The Torture Jet» (англ.) – «Пыточный борт» – специальный самолет для перевозки в США предполагаемых террористов из других стран.


[Закрыть] уже не раз побывал в Каструпе [22]22
  Каструп – аэропорт в Копенгагене.


[Закрыть], однако признать это стало бы дурным тоном в политическом аспекте. К твоему сведению, пытки применяются не к лицам, осужденным за террористическую деятельность, а к тем, кого еще только подозревают в ней.

Поуль Троульсен с вызывающим видом пожал плечами:

– Что ж, если это помогает спасать жизни невинных, то, будь уверена, данный факт не помешает мне спать по ночам.

В перепалку вмешался Конрад Симонсен:

– Известно, что в XI–XII веках в Дании сожгли на кострах около тысячи ведьм; самое интересное, что почти все они были так или иначе и вправду замешаны в колдовстве, хотя в подавляющем большинстве сознавались в этом лишь после того, как какое-то время провели на скамье пыток. Нет, в действительности пытки, кроме того, что отвратительны сами по себе, еще и совершенно непродуктивны с точки зрения установления истины. На результаты допросов с их применением просто-напросто нельзя полагаться.

Арне Педерсен первым допил свое пиво. На его взгляд, дискуссия начала приобретать слишком уж ожесточенный характер. Обращаясь к Графине и Конраду Симонсену, он примирительно сказал:

– Вы так всегда легко об этом рассуждаете, что иногда мне тоже хочется взять на вооружение эту вашу профессиональную этику, или как там еще это называется. Однако я твердо знаю, что, если кто-то вздумает угрожать моей семье, я, черт побери, ни перед чем не остановлюсь.

Взглянув на часы, он добавил:

– Ставлю всем еще по бокалу и ухожу – мне уже пора.

Глава 11

Отыскать женщину, которая двадцать пять лет назад, работая на американской военной базе, расположенной в Сёндре Стрёмфьорде на Гренландии, носила прозвище Двухметровая Любовь, оказалось делом не из легких. И вот, когда Графине с помощью множества окольных путей наконец удалось выяснить ее настоящее имя, по иронии судьбы оказалось, что два дня назад эта самая дама отправила по электронной почте сообщение в отдел по расследованию убийств, поскольку обладала сведениями о Мариан Нюгор, которые, как она считала, могли заинтересовать полицию. Разумеется, данное сообщение содержало все те личные данные отправителя, на поиск которых у Графини ушел не один час. Звали ее Алина Хольмсгор, и патронажная медсестра, с которой Полина Берг беседовала во время их поездки из Роскилле в Вибю, была не так уж неправа, предсказав, что, по всей видимости, карьера этой женщины должна иметь какое-то отношение к книгам. Оказалось, что Алина Хольмсгор была профессором риторики Копенгагенского университета.

Графиня ответила на ее послание и пару раз тщетно попыталась связаться с ней по указанному здесь же номеру мобильного телефона. Неожиданно, когда она уже почти утратила всякую надежду, положительный результат дал звонок на кафедру масс-медиа, восприятия и распространения информации, и это несмотря на то, что осенний учебный семестр в университете еще не начался. Любезный секретарь кафедры поведал, что в данный момент профессор находится на работе, однако где именно, он, к сожалению, не знает. Здание университета располагалось на улице Ньяльсгаде в районе Исландской пристани. Если смотреть с высоты птичьего полета, то по прямой от префектуры полиции до него было не больше километра, так что дойти туда пешком не составляло особого труда. В то же время, поскольку на улице стояла прекрасная летняя погода, это был неплохой предлог, чтобы немного прогуляться. А также повод убедить саму себя в том, что она вполне может отправиться куда угодно, нимало не заботясь, кто встретится ей по дороге.

Город, казалось, встретил Графиню светлой солнечной улыбкой, и она с готовностью улыбнулась ему в ответ. Так, широко улыбаясь, она и шла по улице вплоть до того, как ей пришлось посторониться и едва не уткнуться в стеклянную витрину, пропуская идущую навстречу по узкому тротуару женщину с детской коляской. Одно из колес коляски отчаянно скрипело, что моментально вызвало у Графини приступ раздражения. Неужели так трудно капнуть на ступицу пару капель масла, чтобы не нервировать окружающих? Увидев свое отражение в витрине, она подумала: какая же я все-таки уродина. Приземистая, вся сморщенная, через пару лет – полтинник. Скоро уже два года, как у нее не было мужчины. Помнится, тогда ее пригласили на обряд конфирмации, и ей так и не удалось отговориться, хотя в числе приглашенных были также и ее бывший муж со своей новой пассией. Ей пришлось прибегнуть к помощи наемного актера, ибо даже сама мысль явиться туда в одиночестве казалась ей невыносимой. Затем она также заплатила ему за то, чтобы он сопровождал ее во время недельного отпуска – о чем после не раз сожалела. Однако тут уж ничего не поделаешь – что сделано, то сделано. Ночью все было просто превосходно, а днем – отвратительно. Актер оказался столь же самовлюбленным, сколь бесталанным – а этим многое было сказано. И вот теперь у нее снова появился мужчина – по крайней мере, в доме. А там, глядишь, понемногу и все прочее наладится. Отвернувшись от витрины, она осмотрелась по сторонам и продолжила свой путь.

Алина Хольмсгор с годами не утратила своего очарования; в свои восемьдесят с лишним она все еще была красива. Высокая, со слегка морщинистым лицом, она, стоя у доски, то что-то писала, то жестикулировала, поражая изяществом, заключенным практически в каждом движении. Графиня осторожно проскользнула в дверь аудитории, где профессор вела занятие, и на протяжении пары минут имела возможность как углубить познания в предмете, так и созерцать своего свидетеля, а также ее студентов. В группе их было пятеро, все – молодые женщины; расположившись на первом ряду, они сосредоточенно делали пометки в своих ноутбуках. В одной из них Графиня узнала популярную телеведущую, в другой – не менее известного политика. Заметив наконец, что у них появился гость, Алина Хольмсгор прервала занятие и подошла к Графине, которая коротко представилась. Профессор окинула ее с ног до головы недоверчивым взглядом и поинтересовалась:

– И удостоверение есть?

Вынув свое удостоверение, Графиня продемонстрировала его ей. Алина Хольмсгор внимательно его изучила, после чего извиняющимся тоном сказала:

– Прошу прощения, но в какой-то момент я приняла тебя за представительницу прессы. Тут мне недавно звонили какие-то журналисты, так я насилу от них отвязалась.

– Ничего, все в порядке, наоборот, мне следовало самой для начала представиться.

Профессор одобрительно кивнула.

– Полагаю, речь у нас пойдет о Мариан.

– Абсолютно верно. Если, конечно, я не мешаю.

– Я совсем скоро освобожусь. А ты сама очень торопишься?

– Да не особо.

– Знаешь Дом культуры у пристани?

– И даже очень хорошо.

– Что скажешь, если мы встретимся там после того, как я здесь закончу? Как я уже говорила, много времени это не займет. Мне кажется, просто преступление сидеть в помещении в такую погоду.

Час спустя обе женщины сидели на скамье за столиком кафе и любовались видом раскинувшейся напротив набережной. Силуэты массивных зданий причудливо искажались, отражаясь в воде, а лучи солнца, попадая на их стеклянные фасады, преломлялись и слепили глаза. Время от времени по каналу проходили широкие плоскодонные прогулочные катера; тогда дамам приходилось прерывать свою беседу, улыбаться и приветливо махать всевозможным туристам, которые торопились запечатлеть их для своих фотоальбомов, а также слушать обрывки школьного английского, звучащего из уст экскурсовода. С самого начала у них не возникло никаких проблем с установлением контакта – вне всякого сомнения, они прекрасно подходили друг другу. Так, когда пришло время выбирать напитки, обе сошлись во мнении, что для белого вина время еще слишком раннее, и тем не менее заказали себе по бокалу. Они не могли не начать с разговора об архитектуре, ибо данная тема настоятельно диктовалась чудесным видом, и могли бы, казалось, болтать так часами обо всем на свете, если бы не сложившаяся ситуация. Обеим это было предельно ясно. Первой взяла себя в руки Графиня – ведь это именно она занималась расследованием серии жестоких убийств.

– Во время работы на Гренландии вы с Мариан Нюгор были подругами?

– Да, и весьма близкими. Так что для меня явилось настоящим ударом, когда она умерла или, вернее, пропала – хотя все мы прекрасно понимали, что именно это значит. Несмотря ни на что я все же долгое время надеялась, что ее обнаружат живой, хотя в глубине души и догадывалась, что такое вряд ли возможно.

– Значит, у тебя даже не возникало подозрений, что она могла стать жертвой преступления?

– Ни малейших. Сообщение об этом настолько меня шокировало, что я до сих пор еще не могу полностью прийти в себя. Мне становится жутко при одной только мысли об этом, но приказать себе не думать я не могу.

– Да, действительно, все это жутко. Ты прислала сообщение, что обладаешь информацией, которая, по твоему мнению, могла бы нас заинтересовать. Будь добра, расскажи об этом поподробнее.

Алина Хольмсгор нервно забарабанила пальцами по столу. Хоть ногти у нее и были коротко подстрижены, однако звук этот порядком действовал Графине на нервы.

– Когда я писала свое сообщение, мне действительно так казалось. Однако теперь, хорошенько все обдумав, я стала сомневаться, так ли уж это важно.

– Позволь нам судить об этом.

– Ну, хорошо. Итак, ты ведь знаешь, что Мариан была беременна, когда она… пропала?

Графиня только вчера прочла о беременности погибшей в заключении патологоанатома. Данное обстоятельство немало ее удивило, и в связи с ним возникало несколько вопросов. Она сказала:

– Да, нам это известно и кажется довольно странным.

– Что ж тут такого странного?

Графиня прикусила язык. Алине Хольмсгор было вовсе необязательно знать о тампоне, извлеченном медиками из тела ее убитой подруги, однако теперь, по-видимому, избежать рассказа об этом будет сложно. Графиня попыталась было вывернуться:

– Нет, так у нас дело не пойдет. Я буду задавать вопросы, а ты отвечать. Не наоборот. Расскажи-ка мне лучше…

Фраза ее повисла в воздухе. По всей видимости, профессор сама догадалась обо всем. Прекратив барабанить пальцами по столу, она с видимым огорчением сказала:

– Беременность Мариан протекала не вполне нормально. Хоть этого и не должно было быть, однако месячные у нее продолжались. Ее даже возили в Хольстенсборг [23]23
  Хольстенсборг – город в западной части Гренландии.


[Закрыть] для тщательного обследования, но никаких патологий не нашли. А что, в момент смерти у нее была менструация?

– Да. А тебе известно, кто был отцом ребенка?

– Нет, понятия не имею. Я подумала, что как раз это может вас заинтересовать. Когда Мариан созналась, что забеременела, все было довольно-таки таинственно и попахивало чуть ли не мистикой, а сама она ни за что не хотела никому ничего раскрывать. Прежде всего, я имею в виду – имя отца.

– Может, тебе стоит начать с самого начала.

– Да, разумеется. Мариан забеременела примерно за десять недель до гибели. От геолога, который прожил на базе четыре дня в ожидании, пока погода наладится, и он сумеет продолжить свой путь в Туле. По ее словам, они влюбились друг в друга с первого взгляда – бах, и все, ну прямо как в дамских романах. Во всяком случае, это относилось к Мариан. Что касалось его, то у меня на этот счет существуют серьезные сомнения. Он утверждал, что его зовут Стин Хансен. Однако это была ложь…

Прозвучавшее имя поразило Графиню как удар молота. Рот у нее сам собой раскрылся, из руки выскользнул бокал. При ударе ножка от него откололась, и остатки вина растеклись по столу. Алина Хольмсгор встревожилась:

– Что случилось? Тебе нехорошо?

Усилием воли Графиня снова взяла себя в руки. Она сделала отчаянную попытку избавиться от звучащего у нее в ушах сухого женского голоса, повторяющего раз за разом: Вцепись в Стина Хансена, Баронесса. Вцепись в Стина Хансена. Даже сказанные по телефону слова эти ей тогда ох как не понравились. Сейчас же было и того хуже.

– Нет-нет, ничего страшного. Продолжай.

– В общем-то, о том, что в действительности звали его совсем не так, я узнала позже. Но и тогда в нем были заметны некоторые странности и, скажем так, несоответствия. Помню, как мы, девушки, обсуждали между собой, что никогда не видели, чтобы геологи так хорошо одевались, – как правило, все они бывали похожи бог знает на что. Кроме того, выглядело в высшей степени странным, что как только погода развиднелась, американцы не пожалели выделить для него свой лучший самолет. Все мы так думали, однако в общем и целом не особенно старались в этом разобраться. Ведь разных историй случалось великое множество, и со временем все они как-то забывались.

Алина налила в опустевший бокал капельку воды и выпила.

– Ну вот, значит, через три-четыре недели после его отъезда Мариан поняла, что беременна. О том, чтобы прервать беременность, речь даже не шла: однажды она уже делала аборт и едва смогла оправиться от психологической травмы. Тогда Мариан решила написать отцу ребенка. Адреса она не знала – только его имя – и потому отправила письмо в ГГИ, где, по собственному его утверждению, он работал.

– ГГИ?

– «Гренландские геологические исследования». Тогда эта структура входила в состав министерства по делам Гренландии и была расположена на улице Эстер Вольгаде вместе с прочими геологическими организациями. В настоящий момент она слилась с одной из них. Да, так письмо ее вернулось обратно – никакого Стина Хансена там не знали. Пару дней Мариан ходила как в воду опущенная, а потом решила направить послание командору базы в Туле. Вообще говоря, у нас такое было не принято, однако, с другой стороны, что еще ей оставалось делать? Она обрисовывала сложившуюся ситуацию и просила, чтобы командор, если существует такая возможность, переправил ее письмо адресату. К письму она приложила фотографию Хансена. Снимок был любительский и не особо четкий, но, как бы там ни было, в конце концов настойчивость ее была вознаграждена: две недели спустя он ей позвонил. Оказалось, что этот проходимец женат и имеет детей в браке. Тем не менее у него, по крайней мере, хватило духу с ней связаться.

– Почему же она так и не сказала, как на самом деле его зовут?

– Не знаю, по какой-то причине не захотела. Помню, тогда это меня покоробило. Мы даже поругались с ней на этой почве, однако она уперлась – и ни в какую! А потом она пропала, и меня еще долго мучила совесть, поскольку я предполагала, что она могла вполне сознательно уйти во льды, понимаешь?

Графиня кивком подтвердила, что ход мыслей собеседницы ей ясен.

– И все же, как уже было сказано, какое-то время я в глубине души надеялась, что она вернется. Все это как-то не укладывалось у меня в голове: ни о какой тяжелой депрессии и речи быть не могло. Да, она несколько замкнулась, но – не более того. За пару дней до исчезновения мы даже разговаривали с ней об одежде для малыша и тому подобных вещах. Вот, в общем-то, и все, о чем я хотела рассказать, и, как видно, это тебе не очень помогло.

– Может – да, может – нет. А этот лже Стин Хансен, как он выглядел?

– Вполне обыкновенно: светловолосый, стриженный коротко, под ёжика, лет тридцати с небольшим. На самом деле я его почти не помню – так, разговаривали пару раз. – Какие-то особые приметы?

– Ничего, что мне бы запомнилось. За исключением стрижки. Я имею в виду, он был единственным датчанином с такой короткой прической. У всех остальных волосы были гораздо длиннее – по крайней мере, уши закрыты. А впрочем… да, точно, теперь припоминаю, имелась одна особенность. Голос у него был чрезвычайно высокий, прямо как у девушки. Кажется, это называется фальцет. Некоторые даже звали его за это «певцом-кастратом»… ну, или дразнили так. У нас ведь все имели прозвища, даже те, кто провел на базе всего ничего…

Слова собеседницы прозвучали в ушах Графини волшебной музыкой. Никогда еще прежде с ней не случалось такого, чтобы в течение одной минуты она дважды чуть не падала со стула от сведений, которые сообщил ей свидетель. На этот раз, однако, ей удалось справиться с эмоциями и убедить себя, что все ее ассоциации беспочвенны и нуждаются в подтверждении, получить которое будет чертовски сложно.

Она снова сосредоточилась на беседе:

– Может, еще какая-нибудь информация о нем?

– Да, он, помнится, подарил ей свою шапочку, но это, наверное, не имеет никакого значения?

– Нет, почему же, расскажи.

Алина Хольмсгор на мгновение прикрыла глаза, по-видимому, вспоминая, а затем начала рассказывать:

– Значит, у него была такая вязаная шапочка с узором из разноцветных переплетенных лилий. Он уверял, что ее ему связала мама, хотя это вряд ли, поскольку изнутри был пришит ярлык фирмы-изготовителя. Как бы там ни было, Мариан с ума сходила по этой шапке, и в конечном итоге он и подарил ее ей.

– На память?

– Да, вполне может быть. В любом случае она здорово радовалась. Мне эта шапка казалась уродливой – слишком пестрой. Помню, однажды она крутилась в ней перед зеркалом, и я высказала все, что думаю по этому поводу. Мариан же ответила в том смысле, что, по крайней мере, с помощью такой шапочки можно привлечь внимание мужчин в случае, если нечем будет платить за квартиру. Разумеется, шутила. Но подарок ей действительно нравился – она все время ее носила, и я уверена, что именно эта шапка была на ней в тот день, когда она пропала. Где я только ее не искала в последующие дни. Странно, но из-за нелепой шапочки исчезновение Мариан еще сильнее подействовало на меня, хотя, разумеется, это и глупо.

Графиня кивнула. Видела она эту шапочку – та лежала возле трупа Мариан Нюгор. Графиня невольно подумала, что, споря с подругой, Алина Хольмсгор была, несомненно, права: едва ли подобную шапку можно было назвать красивой. Она решила сменить тему.

– А неизвестно, почему он назвался чужим именем?

– К сожалению, нет. Мариан утверждала, что он на самом деле был геологом и прибыл для того, чтобы вести некие тайные переговоры с американцами относительно концессии на добычу каких-то там полезных ископаемых. Вообще-то это выглядело правдоподобно с точки зрения сохранения секретности. В то время как раз возникли острые разногласия между противниками использования атомной энергии в Дании и Гренландии, с одной стороны, и ГГИ и Национальной лаборатории по исследованию возобновляемых источников энергии Технического университета Дании, с другой. Речь шла о планах добычи урана, а также, по-моему, тория в горах Кванефьельдет близ Нарсака [24]24
  Горная гряда Кванефьельдет расположена в южной Гренландии близ города Нарсак.


[Закрыть], и тема эта была, мягко говоря, весьма щекотливой, однако… мне кажется, это нелогично. Я имею в виду, к чему ему для этого было ехать в Туле? Какое отношение может иметь база американских ВВС к добыче полезных ископаемых? Кроме того, Туле ведь находится на расстоянии 2000 км от Нарсака.

– Стало быть, ты ей не поверила.

– В целом – нет, однако расспрашивать дальше не стала. Это ведь был 1983 год – самый разгар «холодной войны», – кроме того, я работала на американской военной базе, так что мне не казалось странным, что здесь могут происходить некоторые вещи, о которых широкая общественность знать не должна.

– Вероятно, ты права. Скажи, как ты думаешь, каким образом я бы могла взглянуть на ту фотографию Стина Хансена, о которой ты мне рассказывала?

Алина Хольмсгор на некоторое время задумалась, а затем с сожалением развела руками.

– Полагаю, это будет непросто сделать. Я совершенно не помню, откуда она появилась у Мариан.

Графиня, не перебивая, терпеливо ждала, пока она продолжит.

– Но ты ведь поняла, что к моменту гибели Мариан он давно уже вернулся домой?

– Абсолютно верно, однако мне все же хотелось бы увидеть его фотографию.

– Быть может, кое-какие шансы отыскать ее есть, хотя рассчитывать на это особо не стоит. Ты знаешь, что такое Гренландский дом?

– К сожалению, нет.

– Это такой музей в муниципалитете Грибсков на севере Зеландии [25]25
  Зеландия – остров, на котором рaсположена бóльшая часть Копенгагена.


[Закрыть]. Бывший его директор собирал частные фотографии сотрудников обеих баз – такое у него было хобби. Я сама также посылала ему копии моих снимков.

– Боюсь, что для меня это станет сизифовым трудом: ведь я даже не знаю, как он выглядел. Вот если бы ты согласилась мне немного помочь…

Пока Алина Хольмсгор раздумывала над ее просьбой, Графиня терпеливо ждала. Наконец профессор сказала:

– Завтра мы с мужем отправляемся в Цюрих. Эту поездку мы уже давно планировали, и мне не хотелось бы ни отменять ее, ни откладывать. С другой стороны, оказать тебе помощь в этом деле – мой прямой долг перед Мариан, ну и, если уж на то пошло, перед обществом в целом. Так что тебе решать, насколько это важно и безотлагательно.

Как ни соблазнительно было воспользоваться представившимся шансом, Графиня все же сдержалась:

– Нет, поезжайте спокойно в отпуск – дело терпит.

– Рада это слышать, однако я тут подумала, что все же смогу тебе кое-чем помочь. Если сегодня по интернету я вышлю тебе точные временные рамки пребывания на базе в Сёндре Стрёмфьорде нашего друга, то тебе предстоит просмотреть не так уж много снимков, если, разумеется, таковые вообще окажутся в наличии…

Они беседовали еще некоторое время, обсуждая детали предстоящего сеанса виртуальной связи, и когда наконец обо всем договорились, у Графини остался к профессору последний – не слишком приятный – вопрос. Достав из сумки фотографию Андреаса Фалькенборга за 1983 год, она выложила ее перед собеседницей.

– А его ты узнаёшь?

– Да, это Пронто, ну, тот, ребячливый такой… Что, ты хочешь, чтобы я и о нем тебе рассказала? О нет, не может быть…

Ничего полезного о нем профессор так и не смогла припомнить.