Текст книги "Всё имеет свою цену"

Глава 12

В то время как Графиня на Исландской пристани с наслаждением потягивала сухое вино, ее коллеги из убойного отдела на двух машинах направлялись на юг Зеландии. В авангарде были Конрад Симонсен и Поуль Троульсен, причем, несмотря на более почтенный возраст, за рулем сидел именно последний. За ними, во втором автомобиле, ехали Арне Педерсен и Полина Берг. Поуль Троульсен недовольно щурился от ярких лучей летнего солнца, которые уже с самого утра предвещали жаркий денек. Покосившись на сидящего на пассажирском сиденье шефа, который был погружен в чтение каких-то записей, старый сыщик проворчал:

– Не понимаю, Симон, как ты только это выносишь? На мне одна лишь футболка, и то пот градом течет, а ты – в костюме, и хоть бы что. Такое впечатление, что жару ты просто не замечаешь. Ты, случаем, не слышал прогноза погоды?

Конрад Симонсен на мгновение оторвался от своего занятия и не без зависти взглянул на коллегу. Несмотря на возраст, на его прекрасно тренированном теле, казалось, не было ни грамма лишнего жира; мощные мускулы рук распирали рукава футболки. На предплечье красовалась выцветшая татуировка журнальной красотки, сделанная, по-видимому, еще в то время, когда Нюхавн [26]26
  Нюхавн – район Копенгагена, где расположено множество увеселительных и питейных заведений.


[Закрыть] был криминогенным районом. Что касается собственного теплообмена, то он не в силах был его контролировать. Иногда он отчаянно потел без всяких видимых к тому причин, а по временам, как, например, сейчас, даже в жару оставался практически сухим. Причиной всего этого служил его диабет. Уступив искушению немного поддразнить коллегу, он откликнулся:

– А как же, слышал: обещают жару.

Сокрушенно вздохнув, Поуль Троульсен решил сменить тему:

– Вчера мы с женой вынуждены были нянчиться с внуками, так что у меня не было ни одной свободной минуты; поэтому в настоящий момент я не имею ни малейшего представления, что мы делаем. Вот я и подумал, может, ты все-таки вкратце меня просветишь?

Конрад Симонсен нехотя согласился: в противном случае им пришлось бы поменяться ролями – ему вести машину, а Поулю Троульсену читать вчерашние отчеты, – но на это у него не было ни малейшего желания. Не мог же он, в самом-то деле, осуждать сотрудника за то, что у него есть личная жизнь? Обычно тот всегда бывал в курсе событий и работой отнюдь не брезговал.

– С чего мне начать?

– Да прямо с начала.

– О’кей. Итак, Анни Линдберг Ханссон, 24 года, из местечка Юнгсхувед близ Прэстё, пропала 5 октября 1990 года. После окончания своего рабочего дня в офисе в Вордингборге [27]27
  Юнгсхувед, Прэстё, Вордингборг – города и населенные пункты на юге Зеландии.


[Закрыть] она отправилась на междугородном автобусе в сторону Прэстё и, как обычно, вышла на остановке, расположенной за четыре километра от ее дома. Оставшуюся часть пути она всегда проделывала на велосипеде, который оставляла у остановки на обочине. С тех пор ее никто не видел. Нас она заинтересовала по причине своей внешности. Ты ее фотографию видел?

– Да, это я успел. Она похожа на Мариан Нюгор и Катерину Томсен.

– Верно, похожа. Те же черные волосы, карие глаза, то же телосложение, а также миловидное лицо с тонкими чертами и красивыми высокими скулами.

– И в то время, когда она исчезла, где-то поблизости проживал Андреас Фалькенборг?

– В августе 1990 года он купил летний домик в Тьёрнехувед – менее чем в пяти километрах от жилища Анни Линдберг Ханссон. Народу в той местности живет немного, так что пять километров, как ты понимаешь, это всего ничего. Кроме того, район этот – вовсе не типичная дачная местность.

– Известно, как именно она исчезла?

– По большому счету ничего сверх того, что я уже тебе рассказал. Она вышла на остановке около восьми вечера, и с тех пор ее никто не видел.

– А что с ее велосипедом?

– Так и не был найден. Если прекратишь меня допрашивать, я сам постепенно расскажу тебе обо всем, что произошло потом. Думаю, я вполне в состоянии не упустить никаких важных деталей.

– Извини, сам понимаешь, такая привычка – это уже на генетическом уровне. Да к тому же проклятая жарища, просто сил нет ее терпеть!

Однако взывать к сочувствию Конрада Симонсена было бесполезно: у него хватало хлопот и с собственными проблемами. Язвы на лодыжках – небольшие бордово-красные пятна, которые категорически отказывались проходить – отчаянно чесались; из-за них он даже чувствовал себя как-то неловко, будто был заразным. Зато сегодня ему удалось избежать привычного ежедневного приступа утренней потливости – наверняка по причине приготовленного ему Графиней диетического завтрака. Вообще говоря, переезд в Сёллерёд [28]28
  Сёллерёд – пригородный район Копенгагена.


[Закрыть] превзошел даже самые его радужные ожидания. Бóльшая часть второго этажа огромной виллы оказалась в полном его распоряжении. Графиня помогла ему распаковать вещи, показала дом и ознакомила с разными бытовыми мелочами, настояла на том, что всеми практическими делами будет заниматься сама – в том числе и теми, мучительно-неудобными, которые, как он заранее опасался, могут послужить серьезными препятствиями в их отношениях. Она попросту превратила их в шутку, сама ее манера поведения как будто излучала теплый и спокойный уют. Главному инспектору все это чрезвычайно нравилось, и в первую очередь – ее нежная забота о нем. Давно уже он не улыбался столь добродушно, как и не спал столь хорошо. И только сейчас, в машине, на него с новой силой навалились печальные воспоминания о той роковой ошибке в деле Катерины Томсен пополам с отчаянным желанием выкурить сигарету. Он, кряхтя, нагнулся, чтобы почесать свои болячки, и изо всех сил постарался сосредоточиться на том, чтобы окончательно ввести Поуля Троульсена в курс дела.

– Анни Линдберг Ханссон жила со своим отцом, который, если я правильно понимаю, читая между строк, является довольно странным в социальном аспекте типом, однако в этом нам в самом скором времени предстоит разобраться. Дом их стоит в Юнгсхуведе на отшибе неподалеку от церкви – фактически в той местности нет никого и ничего за исключением овец, водоема, этой самой церкви и маленькой усадьбы Линдберг Ханссонов. Это означает, что Анни приходилось ехать на велосипеде в полном одиночестве от остановки автобуса, где она выходила, и до самого своего дома. Трудно представить себе более удобный случай для нападения на юную девушку: мрак, полное безлюдье и фонарик велосипеда, который видно издалека.

– Что-то мне это дело все меньше и меньше нравится.

– Государство нам платит не за то, чтобы мы развлекались. Да, так на чем я закончил?.. Ну вот, уже поздно вечером отец ее заявил об исчезновении дочери, а потом – наутро – повторно. Были организованы поиски, однако местные полицейские, насколько я понимаю, не слишком себя утруждали, и это – еще мягко говоря.

– Но почему? Они что, ему не поверили?

– Да замолчишь ты, наконец? Это уже просто невыносимо! Все, попросту говоря, были убеждены, что дочка его скоро сама объявится, вероятнее всего, в Копенгагене. Дело в том, что вплоть до исчезновения они с отцом отчаянно скандалили: она хотела перебраться в город и жить – или, скорее, даже начать новую жизнь – именно там. Он же полагал, что после смерти год назад его супруги – соответственно, ее матери, – дочка просто обязана остаться дома и в той или иной степени заботиться о нем. Власти долгое время придерживались того мнения, что, покинув отца, Анни, таким образом, демонстрировала свое несогласие с ним, и что позже, когда она устроится, а отец свыкнется с ее отсутствием, девушка непременно даст о себе знать. И хотя папаша регулярно наведывался в полицию Нэстведа и Прэстё, его, откровенно говоря, стали просто игнорировать, а дело понемногу сошло на нет.

– Я буквально места себе не нахожу от злости, однако, разумеется, лишь потому, что подозреваю, чем все это кончилось. Действительно, ведь большинство из пропадающих бесследно молодых людей рано или поздно снова объявляются.

– Да, и слава богу, только вот Анни Линдберг Ханссон так и не объявилась – и полиция констатировала это слишком поздно, когда все следы давно уже остыли, если, конечно, они вообще были, в чем я лично очень сомневаюсь. К тому же никто так всерьез и не поверил в версию, что произошло некое преступление. В основном все склонны были думать, что она решила навсегда порвать всякие связи с родительским домом и, быть может, живет сейчас где-нибудь за границей. – Мы тоже можем на это надеяться.

– А сам-то ты в это веришь?

– К сожалению, нет – после того, как видел ее снимок и знаю, что Андреас Фалькенборг был где-то поблизости. Одному Господу известно, когда он купил этот летний домик в Тьёрнехувед – до или после того, как повстречался с ней.

– Кроме всего прочего, это то, что нам предстоит выяснить сегодня, но мне, откровенно говоря, кажется, что после. Это превосходно соотносится с прочими совершенными им убийствами – вполне очевидно, что он готов полностью изменить свое существование, лишь бы занять удобную по отношению к своей жертве позицию. Когда жертва уже имеется, он демонстрирует чрезвычайно целенаправленную активность – и это в совокупности с почти полной бездеятельностью в отношении… как бы точнее выразиться… поиска подходящей кандидатуры. Однозначно, нам понадобится психолог.

Некоторое время Поуль Троульсен раздумывал, затем осторожно сказал:

– Получается, если внешность женщин или их возраст ему не подходят, то для них он безопасен? Но если волосы у них черные, а сами они стройные, миловидные и обладают определенным типом лица, то он их убивает?

– Несомненно, все именно так и выглядит, однако, как я уже сказал, в этом деле нам не обойтись без психолога. – С каким бы удовольствием я прямо сейчас передал бы его тюремным властям.

– Сначала тебе придется убедить в этом судью, а возможно, и присяжных. И если нам удастся настолько продвинуться в этом деле, то содержать его наверняка будут в тюрьме Нюкёбинга [29]29
  Нюкёбинг на Зеландии – город на севере Зеландии.


[Закрыть] на Зеландии.

– Из-за него, между прочим, уволили двоих наших. Не пойми меня превратно, я знаю, что убийства – это намного, гораздо хуже, однако я не могу не злиться на него и за это тоже. Когда выяснилась вся правда, мне и самому было как-то не по себе, хотя я лишь косвенно был причастен к делу об убийстве в районе Стевнс Клинт. Тем не менее я так и не смог заставить себя прийти послушать твой комментарий в понедельник.

– Я едва не составил компанию тем двоим, уволенным. Ты это знаешь?

– Да знаю я, знаю. Просто, говоря об этом, я так неуклюже пытаюсь выяснить, как ты все это воспринимаешь.

– Если после Катерины Томсен он успел убить еще кого-то, то даже не знаю, что и сказать… Об этом боюсь даже подумать, ну а в остальном все идет своим чередом.

Поуль Троульсен с неодобрением посмотрел на шефа, однако такой ответ не располагал к дальнейшим разговорам, так что он предпочел сосредоточить внимание на дороге. Конрад Симонсен между тем снова уткнулся в свои бумаги.

Час спустя они уже практически достигли цели своего путешествия. Поуль Троульсен коротко просигналил, чтобы привлечь внимание Арне Педерсена и Полины Берг, чей автомобиль продолжал двигаться прямо по шоссе, после чего свернул налево в сторону Юнгсхуведа. Плавные линии окружающего ландшафта радовали глаз, постепенно открывался восхитительный вид на Бёгестрёммен – извилистый пролив, разделяющий острова Зеландия и Мён. Минут через пять они затормозили перед въездом в небольшую крестьянскую усадьбу, прилепившуюся к расположенной на самом мысу юнгсхуведской церкви. Выйдя из машины, оба принялись осматриваться по сторонам, одновременно разминая затекшие за время поездки члены. Покрытые свежей белой штукатуркой стены двукрылого дома составляли яркий контраст с почерневшей от времени черепичной крышей, небольшой палисадник с парой старых живописных фруктовых деревьев был неухожен и зарос сорняками, веранду буйно увивал дикий плющ. Возвышавшаяся на заднем плане живая изгородь из побегов бука почти совсем заслоняла церковь. Конраду Симонсену вспомнились прочитанные в детстве книги о многочисленных стычках местных жителей и шведов именно здесь, у Юнгсхуведа, правда, он так и не понял, был ли то авторский вымысел или же данные события и вправду являлись одной из страниц истории страны. Поуль Троульсен уверенно заявил:

– В свое время, по-видимому, предки хозяина усадьбы получили свой надел из земель, принадлежавших церкви. – Наверняка. Слушайка, а как ты назвал этот дом, когда мы еще только подъезжали?

– «Замухрышистая фатера». Так говорил, помнится, еще мой отец – он был родом из Южной Ютландии.

– Никогда не слыхал такого выражения. Это что должно означать, что усадьба бедная?

– Да нет, вообще-то имеется в виду обычный крестьянский двор – ну, может, маленький, обветшалый, пришедший в упадок и кое-как отремонтированный. Просто в тех местах, откуда мой отец, так иногда говорили, не вкладывая в это понятие никакого особого смысла.

Возле дома их встретил мужчина лет шестидесяти с лишним; молча распахнув дверь, он жестом предложил им пройти внутрь. Следует отметить, что хозяин усадьбы выглядел даже старше своего настоящего возраста: лицо сморщенное, испещренное глубокими морщинами, глаза тусклые, слезящиеся, а одежда – в таком состоянии, что ее даже даром не взяли бы на реализацию ни в один магазин подержанных вещей. Мужчина провел гостей в комнату с низким потолком, где, несмотря на проникающие сюда сквозь окна лучи солнца, царил угрюмый полумрак, так что инспекторам потребовалось несколько минут, чтобы глаза привыкли к освещению. Предметы скудной обстановки не отличались новизной, однако заметно было, что в свое время стоила эта мебель немало и подбор ее вовсе не случаен. Усадив своих посетителей на диван у массивного дубового стола, хозяин устроился в кресле напротив. Все так же молча он заварил чай и, не спрашивая их согласия, поставил чашку перед каждым из гостей. Поблагодарив, они сделали по глотку, причем Конрад Симонсен вынужден был отметить, что чай на удивление вкусен. В дальнем торце стола стояли две фотографии, очевидно, специально помещенные туда применительно к ситуации. На первом снимке отец качал на качелях хохочущую пухлую девчушку в лётном комбинезоне, которая строила глазки в объектив не хуже какой-нибудь эстрадной дивы. На втором – угловатая тринадцатилетняя девица неуклюже балансировала на высоких каблуках, стоя перед зданием церкви, причем явно не той, с которой соседствовала усадьба. Позолоченные рамки обеих фотографий были до отвращения безвкусны. Проследив устремленный на них взгляд Конрада Симонсена, мужчина сказал:

– Я каждое утро просыпаюсь с мыслью о ней и каждый вечер оплакиваю ее, засыпая. Невозможно описать, как мне ее не хватает, ведь она была для меня единственным светлым пятном в жизни. Я поставил здесь эти снимки, поскольку считаю, что она имеет право присутствовать при нашем с вами разговоре.

– Да-да, само собой.

– Вот именно, само собой. В конце концов, это ведь мой дом, и именно я здесь решаю, где именно будут стоять мои вещи.

Конрад Симонсен примирительно заметил:

– В общем-то, мы и приехали как раз для того, чтобы выяснить, что же в действительности произошло с твоей дочерью.

Мужчина выудил из кармана несвежий носовой платок и промокнул им глаза.

– Вы ведь считаете, что ее убили, как тех двух девушек, о которых писали в газетах, не так ли?

– Почему ты так думаешь?

– Ну, конечно, ведь она была так похожа на них. Я же не слепой.

– Да, мы опасаемся, что она убита, хотя в настоящий момент не располагаем на данный счет никакой конкретной информацией.

– Все это время я был уверен, что она мертва, однако, надеюсь, что погибла она не так, как они.

– Мы тоже на это надеемся. Кроме того, советую тебе не верить всему, что пишут в газетах.

У старика появилась крохотная искра надежды – это слышно было по голосу, когда он снова заговорил:

– Так, выходит, все это неправда – я имею в виду все эти липкие ленты и пластиковые мешки на голове?

Оба инспектора чертыхнулись про себя в адрес желтой прессы, которая посвящает целые страницы смакованию самых жестоких и отвратительных деталей. Тем не менее в данном конкретном случае приведенные описания в точности соответствовали действительности. Так что, к сожалению, отцу Анни Линдберг Ханссон пришлось платить за успех газетного тиража. Ему и прочим читателям.

– К моему великому прискорбию все, что там написано, – правда, однако не забывай: нам пока что абсолютно неизвестно, что произошло с твоей дочкой.

Видно было, что увещевания на старика не подействовали – он лишь еще чуть более сник.

– Так зачем я вам нужен?

– Прежде всего, расскажи нам про тот день, когда твоя дочь не вернулась домой.

Слушая горький рассказ убитого горем отца, инспекторы ощущали некую неловкость – никаких новых деталей, помимо хорошо им известных, он не добавил. Когда хозяин дома умолк, Поуль Троульсен, старательно подбирая слова, спросил:

– Правда ли, что в последние месяцы перед исчезновением дочери вы с ней… немного ссорились?

– Да, и виноват в этом был я. Я просто не мог представить, что со мной станется, если она уедет. Конечно, сейчас-то я понимаю, насколько все это было эгоистично, но тогда мне так не казалось.

– Она планировала перебраться в Копенгаген?

– Да, ей всегда хотелось поступить учиться. Думаю, также она надеялась завести там знакомства в кругу своих ровесников – в наших-то краях их совсем немного.

– Она ведь была красивой девушкой. Как у нее складывалось с поклонниками? Был какой-то постоянный парень? – Думаю, поклонников было немного – откуда им тут взяться? Впрочем, в такие дела она меня не посвящала. – Потому что ты ревновал?

– Что ж, ревновал, конечно.

– А может, она решила переехать в Копенгаген вместе со своим парнем?

– Нет, не думаю. Точно, нет.

– Был у нее в столице кто-нибудь из знакомых или родственников?

– Да, была тетка.

– Она к ней часто ездила?

– Совсем не часто, так, иногда, от случая к случаю.

– А где жила эта тетка?

– Говорю же, в Копенгагене.

– Это понятно. Я имею в виду, где именно? Ты адрес ее знаешь?

– Улица Платанвай, а вот номер дома я не помню. Если это важно, могу выяснить.

Поуль Троульсен вопросительно взглянул на Конрада Симонсена, который отрицательно покачал головой. Тогда пожилой инспектор решил сменить тему:

– Так ты говоришь, она хотела учиться. И где конкретно?

– Она хотела стать косметологом. Но на учебу нужны были деньги, так что для начала она пыталась найти там работу.

– Какую?

– Все равно, какую. Она даже съездила на два собеседования, но безрезультатно. Я, помнится, тогда каждый раз втайне надеялся, что ничего у нее не выйдет. Вспоминать об этом сегодня просто невыносимо.

– А ты знаешь, в какие компании ее приглашали на собеседования?

– Один раз, если мне не изменяет память, она ездила в главный офис «Ирмы» [30]30
  «Ирма» – развитая сеть недорогих продуктовых магазинов в Дании.


[Закрыть], а второй – не помню. Какая-то маленькая фирмочка, где именно расположена – к сожалению, забыл. Но я продолжаю хранить все ее бумаги, и там, мне кажется, это можно найти. А что, это имеет какое-то значение?

– Может быть. Во всяком случае, мы будем признательны, если ты поищешь.

Не заставляя себя упрашивать, хозяин встал и вышел из комнаты; чуть погодя они услышали, что он копошится где-то на чердаке. Свой носовой платок он оставил на стуле. Конрад Симонсен посмотрел на большие напольные часы у выходящей в сад стены; часы не ходили – казалось, что жизнь в них, равно как в их хозяине, а также во всем в этом доме, замерла раз и навсегда восемнадцать лет назад, в тот октябрьский вечер, когда Анни Линдберг Ханссон не вернулась домой. Поуль Троульсен, все так же обливаясь потом, разглядывал стоящие на столе фотографии.

Через некоторое время старик вернулся, неся письмо, которое молча положил на стол перед инспекторами. Это было приглашение на собеседование, датированное 14 апреля 1990 года. Послание было кратким – состояло всего из двух строчек, а также каллиграфической подписи Андреаса Фалькенборга. Конрад Симонсен взял письмо, аккуратно сложил его и сунул во внутренний карман, не заботясь о сохранности отпечатков на нем – личность отправителя и так не вызывала ни малейших сомнений.

– Нам бы хотелось повнимательнее изучить это письмо. Эй, уважаемый, с тобой все в порядке?

Пожилой мужчина стиснул кулаки и чуть слышно прошептал:

– Это он убил мою девочку?

– Мы этого не знаем.

– Но вы так думаете. По вашим лицам я вижу: вы считаете, что это он.

Сделав над собой немалое усилие, Конрад Симонсен пояснил:

– Когда речь заходит о таких серьезных вещах, как убийство человека, совершенно недостаточно просто думать или считать что-то. Нет, чтобы утверждать это, нужно большее, гораздо большее.