Текст книги "Почему мы существуем? Величайшая из когда-либо рассказанных историй"

Глава 3
Свет сквозь стекло ясное

Не бывает ничего слишком чудесного, чтобы не быть правдой, если только это согласуется с законами природы; а в делах, подобных этим, эксперимент – лучшая проверка такого согласия.

Фарадей, запись № 10 040 в лабораторном журнале (18 марта 1849 г.)

Величайший физик-теоретик XIX столетия Джеймс Кларк Максвелл, которого Эйнштейн позже сравнит с Ньютоном по степени влияния на физику, по случайному совпадению родился в тот самый год, когда Майкл Фарадей совершил великое экспериментальное открытие – обнаружил магнитную индукцию.

Подобно Ньютону, Максвелл тоже начал свою научную карьеру с острого интереса к цвету и свету. Ньютон исследовал спектр видимых цветов, на которые расщепляется белый свет, проходя сквозь призму, но Максвелл, будучи еще студентом, исследовал обратный вопрос: каков минимальный набор первичных цветов, способный воспроизвести для человеческого глаза все видимые цвета, содержащиеся в белом свете? При помощи набора цветных волчков он показал, что, по существу, все воспринимаемые нами цвета можно получить из смеси красного, зеленого и синего – факт, известный всякому, кто хоть раз втыкал RGB-кабель в разъем цветного телевизора. Максвелл воспользовался этим, чтобы изготовить первую в мире, еще очень несовершенную, цветную фотографию. Позже он заинтересовался поляризованным светом, который получается из световых волн, электрическое и магнитное поля которых колеблются только в определенных направлениях. Он зажимал бруски желатина между поляризующими призмами и пропускал через них свет. Если две призмы были ориентированы таким образом, чтобы пропускать только свет, поляризованный в разных, взаимно перпендикулярных направлениях, то при размещении их друг за другом никакой свет через них не проходил. Однако если в желатине между призмами имелись напряжения, то плоскость поляризации света немного поворачивалась при прохождении через вещество, так что некоторое количество света проходило и сквозь вторую призму. Наблюдая эти остатки света, проходящие через вторую призму, Максвелл получил возможность исследовать напряжения в веществе. Сегодня этот метод стал полезным инструментом поиска возможных механических напряжений в сложных структурах.

Даже эти хитроумные эксперименты не вполне отражают ненасытный интеллект Максвелла или его математические способности, проявившиеся удивительно рано. Печально, что Максвелл умер в возрасте всего сорока восьми лет, но и за такой короткий срок он успел сделать необычайно много. Его любознательная натура наглядно отражена в нескольких фразах, которые его мать добавила к письму его отца к свояченице, написанном, когда Максвеллу было всего три года:

Это очень счастливый человечек, он многому научился с тех пор, как погода успокоилась; он обожает возиться с дверями, замками, ключами и тому подобное, то и дело от него слышится: «Покажи мне, как это делают». Кроме того, он исследует скрытые пути ручьев и проволоки от звонков и способ, каким вода попадает из пруда к нам через стенку.

После безвременной смерти матери (от рака желудка, жертвой которого станет позже и он сам, в том же возрасте) его обучение прервалось, но к тринадцати годам он нашел свой путь и учился в престижной Эдинбургской академии, где завоевал награду по математике, а также по английскому языку и поэзии. Именно тогда Максвелл опубликовал свою первую научную работу о свойствах математических кривых; она была представлена в Королевском обществе Эдинбурга, когда автору было всего четырнадцать лет.

В университете после этого раннего старта Максвелл буквально расцвел. Он получил диплом Кембриджа и менее чем через год – намного раньше, чем это происходит обычно, – стал членом совета своего колледжа. Вскоре после этого он ушел из университета[4]4
  Члены совета Тринити-колледжа давали обет безбрачия. Максвелла исключили из совета после его женитьбы в 1858 г. – Прим. ред.


[Закрыть] и вернулся в родную Шотландию, чтобы принять кафедру натуральной философии в Абердине.

Он возглавил ее в двадцать пять лет и преподавал по пятнадцать часов в неделю, а сверх того читал дополнительную бесплатную лекцию в соседнем колледже для работающих студентов (сегодня это было бы неслыханно для профессора, возглавляющего кафедру; мне вообще трудно представить, что при такой нагрузке у меня, к примеру, оставалась бы еще энергия на исследования). Тем не менее Максвелл нашел время, чтобы решить задачу, над которой ученые бились больше двух столетий: как сохраняют устойчивость кольца Сатурна? Он пришел к выводу, что кольца должны состоять из мелких частиц, что принесло ему крупный приз, объявленный с целью стимулирования исследований по этому вопросу. Через сто с лишним лет, когда «Вояджер» прислал на Землю первые снимки этой планеты с близкого расстояния, теория Максвелла полностью подтвердилась.

Можно было бы подумать, что столь замечательные результаты позволяли Максвеллу чувствовать свою профессорскую позицию неуязвимой. Однако в 1860 г. – в том же году, когда Королевское общество удостоило его престижной медали Румфорда за работы по цвету, – колледж, где он читал лекции, объединился с другим колледжем, и нужда в двух профессорах натуральной философии отпала. Максвелла бесцеремонно отправили в отставку, и это научно-административное решение может считаться одним из самых тупых в истории (а там, поверьте, есть из чего выбирать). Он попытался получить кафедру в Эдинбурге, но и это место досталось другому кандидату. В конце концов ему удалось найти место на юге страны, в лондонском Королевском колледже.

Можно было бы ожидать от Максвелла разочарования или подавленности таким ходом событий, но, если что-то такое и было, на его работе это никак не отражалось. Следующие пять лет в Королевском колледже стали самым продуктивным периодом его жизни. За это время он успел изменить мир, причем четырежды.

Первыми тремя достижениями были: создание цветной фотографии; разработка теории поведения частиц газа (что заложило фундамент такой научной области, как статистическая физика, которая необходима для понимания свойств вещества и излучения); наконец, разработка «метода размерностей» – инструмента, которым, наверное, чаще всего пользуются современные физики для установления глубоких связей между физическими величинами. Я сам использовал его в прошлом году вместе с коллегой Фрэнком Вильчеком, чтобы продемонстрировать одно фундаментальное свойство гравитации, важное для понимания происхождения Вселенной.

Каждого из этих достижений в отдельности было бы достаточно, чтобы надежно обеспечить Максвеллу место среди величайших физиков своего времени. Однако его четвертое достижение полностью изменило все, включая наши представления о пространстве и времени.

В период пребывания в Королевском колледже Максвелл часто бывал в Королевском институте. Там он познакомился с Майклом Фарадеем, который был на сорок лет старше, но по-прежнему полон идей. Возможно, эти встречи побудили Максвелла вновь перенести фокус своего внимания на интереснейшие новые открытия в области электричества и магнетизма, где он пятью годами ранее начинал исследования. Максвелл воспользовался своим немалым математическим талантом, чтобы описать открытые Фарадеем явления и разобраться в них. Он начал с того, что подвел под гипотетические силовые линии Фарадея более прочную математическую основу, что позволило ему глубже исследовать открытую Фарадеем индукцию. За двенадцать лет, с 1861 по 1873 г., Максвелл создал свою величайшую работу – полную теорию электричества и магнетизма.

Воспользовавшись открытием Фарадея как ключом, он показал, что отношения между электричеством и магнетизмом симметричны. Из экспериментов Эрстеда и Фарадея явствовало, что поток движущихся зарядов порождает магнитное поле и что изменяющееся магнитное поле (при движении магнита или просто при включении электрического тока, что тоже проявляется как магнит) порождает электрическое поле.

Впервые Максвелл выразил эти результаты математически в 1861 г., но вскоре понял, что его уравнения неполны. Магнетизм в них выглядел иначе, чем электричество. Движущиеся заряды порождали магнитное поле, но магнитное поле могло порождать электрическое даже без движения – просто изменяясь. Вспомним, что обнаружил Фарадей: при включении и нарастании электрического тока появляется переменное магнитное поле, а оно порождает электродвижущую силу, которая вызывает ток в другом близко расположенном проводнике.

Максвелл понял, что для полноты и непротиворечивости системы уравнений, описывающих электричество и магнетизм, нужно добавить к уравнениям дополнительный член, представляющий нечто, названное им «током смещения». Он рассуждал так: движущиеся заряды, то есть ток, порождают магнитное поле, и движущиеся заряды – это способ получить переменное электрическое поле (поскольку поле от каждого заряда изменяется в пространстве при перемещении этого заряда). Быть может, переменное – то есть усиливающееся или ослабевающее – электрическое поле в области пространства, где нет никаких движущихся зарядов, тоже может породить магнитное поле.

Максвелл представил, что если подключить две параллельные пластины к противоположным полюсам батареи, то от батареи потечет ток и каждая из пластин будет набирать противоположный по отношению ко второй заряд. Это породит растущее электрическое поле между пластинами, а также магнитное поле вокруг подсоединенных к ним проводников. Но Максвелл понял: чтобы его уравнения были совершенно корректны, растущее электрическое поле между пластинами должно также порождать магнитное поле в пустом пространстве между пластинами. И это поле должно быть точно таким же, как если бы оно порождалось реальным током, текущим через пространство между пластинами.

Поэтому Максвелл изменил свои уравнения, добавив новый член – ток смещения, чтобы добиться математической стройности. По существу, этот член проявлял себя как воображаемый ток, текущий между пластинами и порождающий переменное электрическое поле, точно соответствующее по величине реальному переменному электрическому полю в пустом пространстве между пластинами. Он также соответствовал магнитному полю, которое возбудил бы реальный ток, если бы протекал между пластинами. Такое магнитное поле действительно возникает при проведении эксперимента с параллельными пластинами, в чем постоянно убеждаются студенты-физики в учебных лабораториях по всему миру.

Математическая стройность и здравая физическая интуиция в физике, как правило, себя оправдывают. Хотя это небольшое изменение в уравнениях кому-то может показаться пустяком, его физический смысл глубок, а значение огромно. Стоит убрать из картины реальные электрические заряды, как оказывается, что все в электричестве и магнетизме можно описать исключительно в терминах гипотетических «полей», которые Фарадей придумал себе в помощь и на которые опирался, как на своеобразный ментальный костыль. В результате связь между электричеством и магнетизмом можно сформулировать очень просто: переменное электрическое поле порождает магнитное поле, а переменное магнитное поле порождает электрическое поле.

Внезапно поля появились в уравнениях как полноправные реальные физические объекты, а не просто как способ численно выразить силу между зарядами. Электричество и магнетизм стали единым неразделимым. Невозможно говорить только об электрических силах, поскольку, как я очень скоро покажу, то, что для одного наблюдателя выглядит как электрическая сила, другому представляется магнитной, в зависимости от условий наблюдения и от того, меняется ли поле в его системе отсчета.

Сегодня, описывая эти явления, мы говорим об электромагнетизме, и на то есть серьезная причина. После Максвелла электричество и магнетизм больше не рассматривались как отдельные силы природы. Это различные проявления одной и той же силы.

Максвелл опубликовал полную систему своих уравнений в 1865 г., а позже упростил их в учебнике 1873 г. Именно этот вариант получил известность как знаменитые четыре уравнения Максвелла, которые (переписанные, правда, на современном математическом языке) украшают футболки студентов-физиков по всему миру. Таким образом, мы можем считать 1873 г. годом второго великого объединения в физике – первым было признание Ньютоном того факта, что движением небесных тел управляет та же сила, что заставляет яблоки падать на землю. Это выдающееся достижение человеческого интеллекта, начатое экспериментальными открытиями Эрстеда и Фарадея, было завершено Максвеллом, скромным молодым физиком из Шотландии, которого превратности академической жизни вынудили перебраться в Англию.

Обретение нового взгляда на мироздание всегда доставляет – или должно доставлять – громадное удовлетворение. Однако наука прибавляет к этому еще одну огромную выгоду: новое понимание порождает также вполне осязаемые и проверяемые последствия, причем зачастую немедленно.

Именно так и произошло с объединением Максвелла, которое сделало Фарадеевы гипотетические поля буквально столь же реальными, как нос на вашем лице. Буквально, потому что без них, оказывается, нос на своем лице увидеть невозможно.

Гений Максвелла не успокоился на кодификации принципов электромагнетизма в элегантной математической форме. Используя математику, он раскрыл тайную природу самой фундаментальной из всех физических величин. Она ускользала от великих натурфилософов от Платона до Ньютона, хотя и связана с самой доступной для наблюдения вещью в природе – со светом.

Рассмотрим следующий мысленный эксперимент. Возьмем электрически заряженный предмет и станем его подбрасывать и ловить. Что произойдет?

Поскольку заряд окружен электрическим полем, при движении положение линий поля меняется. Однако, согласно Максвеллу, такое переменное электрическое поле порождает магнитное поле, направленное к вам или от вас перпендикулярно к странице, как показано на рисунке.

Здесь линии поля, направленные от вас, обозначены крестиком (он символизирует оперение стрелы), а направленные к вам – точкой (острие стрелы). Это поле будет менять направление на противоположное одновременно со сменой направления движения заряда (вверх – вниз).

Но мы не должны остановиться на этом. Если я продолжу подбрасывать заряженный предмет, электрическое поле станет и дальше меняться, а с ним и индуцированное магнитное поле. Но переменное магнитное поле будет порождать электрическое поле. Таким образом, возникают новые линии индуцированного электрического поля, ориентированные вертикально и меняющие направление вверх – вниз со сменой знака магнитного поля. Из-за недостатка места я изображаю эту линию электрического поля только справа, хотя слева будет индуцирована точно такая же линия, зеркально симметричная первой.

Но это переменное электрическое поле породит, в свою очередь, переменное магнитное поле, которое возникнет дальше вправо и влево от диаграммы, и т. д.

Жонглирование электрическим зарядом порождает последовательность возмущений как в электрическом, так и в магнитном полях, которые распространяются вовне, причем изменения каждого поля служат источником другого поля, в соответствии с установленными Максвеллом законами электромагнетизма. Можно расширить эту картину до трехмерной, отражающей всю природу изменений.

Мы видим волну электрических и магнитных возмущений, иначе говоря, электромагнитную волну, которая уходит от заряда; при этом электрическое и магнитное поля колеблются в пространстве и во времени, причем поля перпендикулярны друг другу, а также направлению распространения волны.

Еще до того, как Максвелл придал окончательную форму своим уравнениям, он показал, что колеблющиеся заряды должны порождать электромагнитную волну. Но он также сделал и нечто намного более значительное. Он вычислил скорость этой волны с помощью простых и красивых выкладок; пожалуй, это мое любимое рассуждение, и я часто показываю его студентам. Смотрите!

Мы можем количественно определить электрическую силу, измерив ее для двух зарядов, величины которых известны заранее. Сила эта пропорциональна произведению зарядов. Обозначим коэффициент пропорциональности буквой A.

Аналогично мы можем количественно определить магнитную силу между двумя электромагнитами, в каждом из которых протекает ток известной величины. Эта сила пропорциональна произведению токов. Обозначим коэффициент пропорциональности в этом случае буквой B.

Максвелл показал, что скорость электромагнитного возмущения, исходящего от колеблющегося заряда, можно точно выразить через измеренные величины электрической и магнитной сил, которые определяются измеряемыми в лаборатории значениями постоянных A и B. Воспользовавшись уже имеющимися данными количественных измерений силы электрического и магнитного взаимодействий, он получил:

Скорость электромагнитной волны ≈ 311 000 000 метров в секунду

Знаменитая легенда утверждает, что, когда Альберт Эйнштейн завершил работу над общей теорией относительности и сравнил ее предсказания для орбиты Меркурия с измеренными значениями, он ощутил сильное сердцебиение. Можно только представить себе, какое волнение, должно быть, испытал Максвелл, завершив свои вычисления. Ведь это число, которое могло оказаться каким угодно, было ему хорошо известно как скорость света. В 1849 г. французский физик Физо определил скорость света, проведя необычайно сложные по тем временам измерения, и получил:

Скорость света ≈ 313 000 000 метров в секунду

Эти два числа совпадают в пределах доступной в те времена точности. (Сегодня мы знаем это число с гораздо большей точностью – 299 792 458 метров в секунду, и это значение является ключевым для современного определения метра.)

В характерном для него сдержанном (может быть, даже излишне сдержанном) тоне Максвелл заметил в 1862 г., когда впервые произвел этот расчет: «Мы едва ли можем избежать вывода о том, что свет состоит из поперечных колебаний той же среды, которая является источником электрических и магнитных явлений».

Иными словами, свет – это и есть электромагнитная волна.

Двумя годами позже, написав наконец классическую работу по электромагнетизму, Максвелл добавил несколько более уверенно: «Свет есть электромагнитное возмущение, передаваемое посредством поля в соответствии с законами электромагнетизма».

Казалось, этими словами Максвелл разрешил двухтысячелетнюю загадку природы и происхождения света. Его открытие явилось, как это часто случается с великими озарениями, непредвиденным побочным результатом других фундаментальных исследований. В данном случае это был побочный продукт одного из важнейших теоретических достижений в истории – объединения электричества и магнетизма в единой стройной математической теории.

* * *

До Максвелла главным источником мудрости была вера в Божественное, открываемое через Книгу Бытия. Даже Ньютон полагался на этот источник, когда пытался разобраться с происхождением света. Однако после 1862 г. все изменилось.

Джеймс Кларк Максвелл был глубоко религиозным человеком; иногда вера приводила его, как до того Ньютона, к странным утверждениям о природе. Тем не менее подобно мифическому герою Прометею, который похитил у богов огонь и подарил его людям, чтобы они могли с его помощью навсегда изменить свою цивилизацию, Максвелл похитил огонь из первых слов иудеохристианского Бога и навсегда изменил их смысл. Начиная с 1873 г. многие поколения студентов-физиков с гордостью заявляют:

«Максвелл записал свои четыре уравнения и объявил: “Да будет свет!”»

Глава 4
Туда и обратно

Ты поставил землю на твердых основах: не поколеблется она во веки и веки.

Псалтырь 103:5

Когда Галилео Галилея в 1633 г. судили по обвинению в ереси, упрекая его словами: «Считаешь за истину и распространяешь в народе лжеучение, по которому Солнце находится в центре мира»[5]5
  Цит. по: Григулевич И. Р. Инквизиция. – Москва: Политиздат, 1976. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], он будто бы пробормотал вполголоса в присутствии церковников-инквизиторов: «И все-таки она вертится!» В этих словах вновь проявила себя его бунтарская натура, хотя публично ему пришлось поклясться в приверженности архаичной теории о том, что Земля неподвижна и находится в центре мира.

Если Ватикан со временем капитулировал и признал движение Земли, то бедолага Бог, тот, что фигурирует в Псалтыри, об этом так и не узнал. Это несколько сбивает с толку, поскольку Галилей еще за год до суда показал, что состояние абсолютного покоя невозможно обнаружить экспериментально. Любой эксперимент, который вы проводите в покое, к примеру подкидываете в воздух мяч и вновь его ловите, даст точно такой же результат, если вы проведете его в движении с постоянной скоростью: так может случиться, если вы летите в самолете при отсутствии турбулентности. Ни один эксперимент, проводимый в самолете, если окна в салоне будут закрыты, не подскажет вам, движется самолет или стоит неподвижно.

Хотя Галилей еще в 1632 г. начал запускать пробные шары – и буквально, и метафорически, – потребовалось еще 273 года, чтобы разобраться в этом вопросе и оставить его в покое (вопросы, в отличие от предметов, можно оставлять в покое). И сделать это сумел только Альберт Эйнштейн.

Эйнштейн не был революционером в том смысле, в каком им был Галилей, – если понимать под этим термином человека, который рушит диктат авторитетов, живших до него, как Галилей рушил авторитет Аристотеля. Эйнштейн делал нечто противоположное. Он понимал, что законы, установленные экспериментально, нельзя просто так отбросить, и его гениальность как раз в том, что он не стал этого делать.

Это так важно, что я хочу все повторить и тем самым помочь людям, которые пишут мне почти каждую неделю, чтобы рассказать о новой открытой ими теории, наглядно демонстрирующей, будто все, что мы сегодня, как нам кажется, знаем о Вселенной, неверно, – и используют при этом Эйнштейна как иллюстрацию такой возможности. Мало того что ваша теория ошибочна, так вы еще и оказываете Эйнштейну медвежью услугу: правила, установленные на основе эксперимента, невозможно так легко отбросить.

* * *

Альберт Эйнштейн родился в 1879 г., и в том же году умер Джеймс Кларк Максвелл. Так и тянет сказать, что совместное сияние этих двух гениев было бы слишком ярким для одной небольшой планеты. Но, конечно же, это было просто совпадение, хотя и удачное. Если бы не предшествующая деятельность Максвелла, Эйнштейн не смог бы стать Эйнштейном. Он вышел из первого поколения молодых физиков, выросших на новых знаниях о свете и электромагнетизме – знаниях, добытых Фарадеем и Максвеллом. В конце XIX века это был подлинный передний край физики для радикальных реформаторов вроде Эйнштейна. Свет был у всех на уме.

Еще в подростковом возрасте Эйнштейн сумел понять, что блестящие выводы Максвелла относительно существования электромагнитных волн представляют собой фундаментальную проблему: они противоречат не менее красивым и давно общепризнанным результатам Галилея относительно основных свойств движения, полученным тремя столетиями ранее.

Еще до эпической битвы с католической церковью по поводу движения Земли Галилей утверждал, что не существует эксперимента, который можно было бы провести, чтобы отличить состояние покоя от равномерного движения. Вплоть до Галилея состояние абсолютного покоя считалось особым. Аристотель считал, что все объекты стремятся к состоянию покоя, а Церковь признавала покой настолько особым состоянием, что именно в нем должен находиться центр Вселенной, то есть та планета, на которую Бог поместил нас.

Как и многие другие утверждения Аристотеля (хотя, конечно, далеко не все), представление о том, что состояние покоя – особое, основывалось исключительно на интуиции. (Тем, кто любит цитировать Аристотеля, упоминая о «перводвигателе» в качестве аргумента в пользу существования Бога, хочу напомнить, что Аристотель утверждал также, что у женщин и у мужчин разное количество зубов; вероятно, он не потрудился проверить этот факт.)

В повседневной жизни все предметы стремятся к покою. Точнее, все, кроме Луны и планет; вероятно, это одна из причин, по которой эти тела в древности считались особыми, находящимися под управлением ангелов или богов.

Однако любое наше ощущение покоя иллюзорно. В приводившемся примере с подбрасыванием мячика в летящем самолете вы в конце концов сможете почувствовать, что ваш самолет движется, когда попадете в зону турбулентности. Но даже когда самолет стоит на поле аэродрома, он не находится в покое. Аэропорт вместе с Землей движется со скоростью около 30 км/с вокруг Солнца, а Солнце, в свою очередь, движется со скоростью около 200 км/с вокруг центра Галактики, и т. д.

Галилей закрепил это в своем знаменитом утверждении, что законы физики одинаковы для всех наблюдателей, находящихся в состоянии равномерного движения, то есть движущихся по прямой с постоянной скоростью. (Покоящиеся наблюдатели просто особый случай, когда скорость равна нулю.) Утверждая это, он имел в виду, что не существует эксперимента, который можно было бы провести над таким объектом, чтобы определить, что он не покоится. Когда вы поднимаете глаза к небу и видите там летящий самолет, несложно понять, что он движется относительно вас. Но не существует эксперимента, который можно было бы провести на земной поверхности или на самолете, чтобы с его помощью понять: земля, на которой вы стоите, движется относительно самолета или наоборот.

Хотя кажется странным, что для понимания этого фундаментального факта о нашем мире потребовалось так много времени, следует признать, что он противоречит большей части нашего опыта. Большей части, но не всему опыту целиком. На примере шаров, скатывающихся по наклонной плоскости, Галилей наглядно продемонстрировал, что сдерживающая сила трения, заставляющая все предметы в конце концов приходить в состояние покоя, которую философы прошлого считали фундаментальной для нашего мира, на самом деле вовсе не фундаментальна, а лишь маскирует собой подлинную реальность. Галилей заметил, что когда шар скатывается по одной поверхности, а затем поднимается по другой вверх, то он в конце достигает той же высоты, с которой начинал движение. Рассмотрев шары, закатывающиеся вверх по плоскостям разного наклона, он показал, что чем меньше наклон, тем дальше приходится катиться шару, чтобы достичь первоначальной высоты. Отсюда он заключил, что, если наклон уменьшить до нуля, шары будут вечно катиться с постоянной скоростью.

Осознание этого факта имело огромное значение; оно принципиально изменило многое в наших представлениях о мире. Нередко его называют просто законом инерции, на нем основан закон движения Ньютона, который связывает наблюдаемое ускорение объекта с величиной внешней силы. После того как Галилей понял, что для поддержания движения тела с постоянной скоростью не требуется никакой силы, Ньютон смог сделать естественный следующий шаг и сказать, что для изменения скорости тела необходима сила.

После этого между небесами и Землей не стало принципиальных различий. Скрытая реальность, лежащая в основе движения привычных повседневных предметов, сделала очевидным, что в нескончаемом движении астрономических объектов нет ничего сверхъестественного, и подготовила сцену для Ньютонова закона всемирного тяготения, еще более снизив роль в космосе ангелов или других сущностей.

Таким образом, открытие Галилея сыграло принципиальную роль в становлении физики, в превращении ее в ту науку, которую мы знаем сегодня. Но не менее принципиальным было и блестящее объединение Максвеллом электрической и магнитной сил, создавшее математическую базу, на которой строится вся современная теоретическая физика.

* * *

Альберт Эйнштейн, начиная свой научный путь в этой богатой интеллектуальной обстановке, быстро распознал в окружающем ландшафте глубокую непроходимую пропасть: Галилей и Максвелл никак не могли быть правы одновременно.

Двадцать с лишним лет назад, когда моя дочка была совсем маленькой, я впервые задумался над разрешением парадокса, с которым пытался справиться молодой Эйнштейн, и хороший пример буквально свалился мне на голову, когда я вез малышку в машине.

Галилей показал, что, пока я веду машину безопасно и с постоянной скоростью, не допуская резких ускорений, законы физики в нашей машине должны быть неотличимы от тех же законов физики, измеренных в лабораториях физического института, куда я ехал на работу. Скажем, если у дочки на заднем сиденье была игрушка, то она могла подбросить ее в воздух и поймать без всяких неожиданностей. Интуитивные навыки, наработанные ее телом в играх дома, ничуть не хуже служили ей и в машине.

Однако поездка в машине не усыпляла девочку, как это происходит со многими маленькими детьми, а, напротив, возбуждала и тревожила ее. Во время той поездки ее затошнило и в конце концов вырвало, причем рвотные массы полетели по траектории, прекрасно описанной Ньютоном, с начальной скоростью, скажем, в пятнадцать миль в час; эта чудесная параболическая траектория закономерно завершилась на моем затылке.

Представим, что моя машина в тот момент подъезжала к светофору с относительно небольшой скоростью, скажем, в десять миль в час. Тогда наблюдатель на тротуаре, видевший все это, заметил, что рвотные массы ребенка летят со скоростью 25 миль в час: скорость машины относительно наблюдателя (10 миль в час) плюс скорость масс (15 миль в час), а их траектория при движении к моему (на этот раз движущемуся) затылку опять же хорошо описывалась бы Ньютоном уже при этой более высокой (25 миль в час) начальной скорости.

Пока все в порядке. Однако здесь есть проблема. Теперь, когда моя дочь стала старше, она обожает водить машину. Представим себе, что она едет следом за машиной приятеля, одновременно разговаривая с ним по сотовому телефону (при помощи гарнитуры, для безопасности), и хочет сказать ему, что нужно повернуть направо, чтобы попасть туда, куда они вместе едут. Она говорит по телефону, и электроны в нем скачут туда-сюда, порождая электромагнитную волну (в микроволновом радиодиапазоне). Волна проходит до сотового телефона ее приятеля со скоростью света (на самом деле она, быть может, успевает подняться до спутника, а затем ее излучают оттуда вниз, но забудем пока про эти сложности), и тот, вовремя получив информацию, успевает сделать нужный поворот.

Итак, что в этой ситуации измерит стоящий у дороги наблюдатель? Здравый смысл подсказывает, что радиосигнал должен двигаться от машины моей дочери до машины ее приятеля со скоростью света, которую можно было бы измерить прибором в машине моей дочери (обозначим эту скорость c), плюс скорость машины.

Но здравый смысл обманчив именно потому, что основывается на повседневном опыте. В обычной жизни мы не измеряем время, за которое свет, или микроволновое излучение, перемещается из одного угла комнаты в другой или из одного телефона в другой неподалеку. Если бы здравый смысл был здесь применим, то наблюдатель на обочине измерил бы (при помощи сложного оборудования), как прыгают туда-сюда электроны в телефоне моей дочери, и увидел бы, как излучается микроволновый сигнал; этот сигнал двигался бы со скоростью c плюс, скажем, 10 миль в час.