Текст книги "Освенцим: Нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса»"

Несмотря на такой уровень информированности о происходящем среди немецкого населения, очень мало кто протестовал против депортации немецких евреев. И уж точно не было никаких протестов против того, что происходило в Гамбурге в октябре 1941 года, когда весь этот процесс только начинался. Итак, три женщины из семьи Айхенгрин, пройдя пешком по улицам Гамбурга, добрались до вокзала и сели на поезд третьего класса с деревянными сиденьями. Только когда поезд тронулся, Люсиль осознала, «что поезд не имеет конечной станции назначения. Это была поездка в никуда, и мы не имели абсолютно никакого представления о том, что нас ждет».

В конце концов, они попали в Освенцим, где в тот момент нацистское руководство претворяло в жизнь план масштабного расширения всего лагерного комплекса. В трех километрах от уже существующего лагеря, на клочке болотистой земли, который поляки называли Бжезинка, а немцы Биркенау, нацисты намеревались построить новый лагерь. Хотя, в конечном счете, именно Освенцим-Биркенау станет местом массового убийства евреев, тогда он строился для других целей. Биркенау строили не для евреев, а для военнопленных.

Самая распространенная версия того, как происходило строительство Биркенау, принятая в современной истории, выглядит следующим образом: когда в марте 1941 году Гиммлер прибыл в лагерь с инспекцией, он приказал Хессу построить новый гигантский концентрационный лагерь для военнопленных, который смог бы вместить 100 тысяч человек. Эта версия базируется исключительно на показаниях Хесса, которые, как уже указывалось, иногда могли быть ненадежными. Если приказ о строительстве лагеря для военнопленных действительно поступил от Гиммлера в марте 1941 года, то остается загадкой: почему же строительство началось только в октябре того года? В результате недавних исследований в русских архивах, появились новые данные, которые помогают раскрыть эту тайну. Документ из строительного управления Освенцима, датированный 12 сентября 1941 года и озаглавленный «Пояснительный записка о предварительном плане строительства и расширения концентрационного лагеря Освенцим»⁶ содержит детальное описание текущего положения дел и будущего расширения Освенцима I, главного лагеря, до размера, позволяющего вместить 30 тысяч заключенных. Но ни в этом документе, ни в каких-либо приложениях к нему нет ни единого слов а о планах по строительству нового лагеря для военнопленных в Биркенау. Поэтому логично предположить, что по состоянию на 12 сентября еще не существовало никаких конкретных планов относительно строительства Биркенау.

Еще один недавно появившийся источник архивных документов указывает на то, что еще в середине сентября решение о строительстве нового лагеря не было принято. В 90-х годах⁷ в российских архивах нашли недостающие части настольного дневника-календаря Гиммлера, что сильно облегчило детальное изучение всех его передвижений и телефонных разговоров в этот решающий период. В дневнике указано, что 15 сентября Гиммлер обсуждал проблему военнопленных с Рейнхардом Гейдрихом и Освальдом Полем, начальником Главного административно-хозяйственного управления СС. На следующий день состоялась телефонная беседа с Полем, которая, как говорит запись в дневнике Гиммлера, касалась «100 тысяч русских», которых «должна была принять» система концентрационных лагерей. 25 сентября Управление по делам военнопленных Верховного командования вермахта отдало приказ: «передать 100 000 военнопленных рейхсфюреру СС». 26 сентября Ганс Каммлер, начальник Главного строительного управления СС, отдал приказ приступить к строительству нового лагеря для военнопленных в Освенциме.

Все эти новые свидетельства, таким образом, указывают на то, что окончательное решение о начале строительства Биркенау было принято в сентябре 1941 года, а не в марте. Конечно, существует вероятность того, что Гиммлер вначале увидел и осознал возможности площадки, впоследствии использованной для строительства Биркенау, во время своего посещения Освенцима весной того года. Возможно, он даже упомянул в беседе с Хессом тот факт, что в один прекрасный день эта площадка может оказаться подходящей для расширения лагеря. В июле 1941 года эсэсовцы очистили дома в маленькой деревне Биркенау, а жителей куда-то перевезли. Это говорило о том, что руководство Освенцима оценило потенциал места (хотя очищали и другие прилегающие территории для создания «зоны интересов Освенцима»). Но с появлением новых сведений можно смело утверждать, что вплоть до сентября никаких конкретных решений относительно Биркенау принято не было.

Задача проектирования и строительства нового лагеря досталась гауптштурмфюреру (капитану) СС Карлу Бишофу, недавно назначенному начальником строительства Освенцима, и архитектору, роттенфюреру (капралу) СС Фрицу Эртлу. При изучении их проектов обнаруживается, что жилые помещения изначально проектировались слишком тесными, чтобы там можно было поддерживать человеческие условия.

Первоначально планировалось, что в одном барачном блоке будет жить 550 заключенных: это означало, что на одного узника полагалась только треть площади, положенной на заключенного в концентрационных лагерях Старого Рейха, например, в Дахау. Но по проектам видно, что даже такой уровень плотности показался проектировщикам недостаточно высоким: в рукописных изменениях число 550 было вычеркнуто, его исправили на 744. Теперь, учитывая эту поправку, предполагалось, что заключенный в Биркенау будет занимать четверть общей площади, положенной узнику немецкого концлагеря. Такая бессердечность для СС была нормой: они знали, что это будет военный лагерь для специальных узников – не для британских или французских военнопленных, а для врагов, которых они полноценными людьми не считали: захваченных в плен советских солдат.

За первые семь месяцев войны с Советским Союзом немцы взяли в плен 3 миллиона солдат Красной Армии. Всего в ходе войны они захватили 5,7 миллионов, из них около 3,3 миллионов погибли в плену. После войны предпринимались попытки объяснить такие ужасные потери тем, что немцы не планировали взять в плен такое количество солдат за такое короткое время, поэтому и не создали соответствующих планов по их содержанию. Но на самом деле все совсем не так. Как следует из протоколов совещаний по экономическому планированию, изученных нами в первой главе, в Советском Союзе предполагался массовый голод как следствие того, что немецкая армия во время войны будет кормиться «за счет» советского населения. И планы по расширению лагеря Освенцим-Биркенау укладываются в схему: советских военнопленных нужно поместить в такую среду, где большинство из них неминуемо умрет.

По примеру Освенцима 1, узники своими силами должны были строить Биркенау. Для этого осенью 1941 года в Освенцим были отправлены 10 тысяч советских военнопленных. Польский заключенный Казимеж Смолень⁸ был свидетелем их прибытия. «Уже шел снег, что для октября редкость; их (советских военнопленных) выгрузили из вагонов в трех километрах от лагеря. Им приказали снять одежду и окунуться в чаны с дезинфицирующим раствором, и в Освенцим (в главный лагерь) они шли уже голыми. Они были совершенно истощены. Советские заключенные стали первыми в главном лагере, кому вытатуировали на теле лагерные номера. Это было еще одно «усовершенствование», придуманное в Освенциме – единственном лагере в нацистском государстве, где идентифицировали узников таким образом. Очевидно, это вводилось из-за высокой смертности среди заключенных: немцам легче было различать трупы по татуировкам, чем по жетонам, повязанным на шеи – ведь веревки могли развязаться. Первоначально татуировки наносили не на руки, а выкалывали на груди длинными иглами, затем в рану заливали чернила. По свидетельству Казимежа Смоленя, многие советские заключенные просто не могли выдержать такую жестокую процедуру: «Они еле ходили, и, когда им выбивали клеймо, падали. Только опираясь на стены, они кое-как держались на ногах».

Из 10 тысяч советских заключенных, которые начинали строительство Биркенау той осенью, только несколько сотен дожили до следующей весны. Одним из выживших несмотря ни на что был солдат Красной Армии Павел Стенькин⁹. Он попал в плен к немцам менее чем через два часа после начала войны 22 июня 1941 года. Сначала он был помещен в огромный военный лагерь за линией немецкого фронта, где его и других советских военнопленных держали в загоне как скот, и кормили только жидкой баландой. Его товарищи начали умирать от голода, но он, по его словам, выжил потому, что привык к недоеданию: он был «голодным с детства», так как рос в советском колхозе в 30-е годы. Стенькин прибыл в Освенцим одним из первых эшелонов в октябре 1941 года, и его сразу послали на строительство бараков на новом участке. «Средняя продолжительность жизни советских военнопленных в Биркенау составляла две недели, – рассказывал он. – Если находилось что-то съедобное, нужно было срочно это проглотить. Сырая это картошка или нет – не имело значения. Грязная, не грязная – то же самое, мыть ее было негде. Когда утром наступало время подъема, те, кто был жив, вставали, а рядом лежали два-три трупа. Вечером идешь спать, ты жив, а утром ты уже мертв. Смерть, смерть, одна смерть. Смерть ночью, смерть утром, смерть в обед. Смерть все время».

Так как советские военнопленные в лагере регистрировались, и у них были номера, руководство Освенцима столкнулось с проблемой – какими причинами объяснять в Totenbuch («Книге смерти») тысячи и тысячи смертей. Решение нашлось: стали придумывать разные болезни, от которых могли умереть советские военнопленные; например, 600 человек записали умершими от «сердечных приступов»¹⁰. (Эту проблему им предстоит решить позже, когда начнут прибывать евреи, с помощью простой уловки – просто не регистрировать большинство тех, кого отбирали для немедленной смерти.)

«Их считали людьми низшего сорта, – говорит Казимеж Смолень, который работал вместе с советскими заключенными в Биркенау. – Их больше били эсэсовцы, ставили на более тяжелую работу. Их просто истребляли. Они умирали как мухи». Условия содержания советских военнопленных были настолько ужасны, что среди них случались случаи каннибализма, свидетелем которых был Рудольф Хесс: «Я сам наткнулся на русского, лежавшего между грудами кирпича, из его разодранного тела была вынута печень. Они могли убить друг друга за еду»¹¹. Хесс приводит много документальных примеров подобных кошмаров в своих мемуарах, но нигде не указывает причину, по которой советские военнопленные были доведены до такого состояния. Тот факт, что по его собственной вине и вине его коллег по СС всего за полгода умерло чуть больше 9 тысяч из 10 тысяч советских военнопленных, кажется, ускользнуло от его внимания. И понятно, почему Хесс не чувствует своей вины: по его логике, советские военнопленные вели себя именно так, как и предсказывала нацистская пропаганда: «как животные». В очередной раз нацисты воплотили в жизнь ими же созданное пророчество.

Надрываясь в Биркенау, больной и голодный, видя, как умирают его товарищи, Павел Стенькин мечтал об одном. Он знал, что его ожидает смерть, но «умереть свободным – вот что было моей мечтой; пусть меня застрелят, но как свободного человека». Поэтому он и горстка его товарищей планировали совершить побег, полностью осознавая, что их шансы на успех невелики. Вряд ли можно было придумать более простой план. Однажды весной 1942 года их послали собрать трупы других военнопленных, которые просто валялись за периметром лагеря. Только выйдя за ворота лагеря, с криком «Ура-а-а!» они рассыпались в разные стороны. На мгновение часовые на сторожевых вышках пришли в замешательство, поэтому и не открыли огонь по русским, пока те не скрылись в ближайшем лесу. С невероятным трудом спустя несколько месяцев Павел Стенькин добрался, наконец, до своих… Но, как вы увидите в 6 главе, его мучения на этом не закончились.

В октябре 1941 года, в дополнение к проекту нового лагеря для военнопленных в Биркенау (Бжезинка), архитекторы Освенцима разработали также новый крематорий, чтобы заменить тот, что уже имелся в главном лагере. Недавнее исследование¹² показывает, что дополнения в схемах вентиляционной системы, которая выводила отработанный воздух и нагнетала свежий, а также углубление вентиляционных каналов означали: новый крематорий спроектирован так, чтобы при необходимости он мог стать и газовой камерой. Другие специалисты оспаривают это мнение, подчеркивая, что в схемах не показана возможность доставлять газ «Циклон Б» в здание. Но даже если проектировщики СС думали, что новый крематорий будет выполнять те же функции, что и старый, в котором несколько недель назад проводилась небольшая серия экспериментов с газом «Циклон Б», похожих на те, что проводились в блоке 11, это все же не означает, что уже тогда в Освенциме готовились к новым массовым уничтожениям.

В октябре, когда эсэсовские архитекторы работали над своими проектами, а советские заключенные начали строительство Биркенау, Люсиль Айхенгрин и другие гамбургские евреи прибыли в центральную Польшу, в Лодзь – первую остановку на своем долгом пути в Освенцим. То, что они увидели в первый же день в гетто, потрясло их. «Мы увидели сточные воды, текущие по канавам, – говорит Люсиль. – Старые, полуразрушенные дома, район, похожий на трущобы – хотя никто из нас прежде не видел трущоб, но наверняка они выглядели именно так. Люди в гетто выглядели изможденными, еле живыми. Они не обращали на нас никакого внимания. Мы не знали, что это было за место. Да и какой смысл был в том, чтобы это узнать?»

К тому времени, когда Люсиль прибыла в Лодзь, гетто было отрезано от внешнего мира уже 18 месяцев. Болезни и голод уничтожали население. За время существования гетто за его забором умерли более 20 процентов его обитателей. Условия были невыносимыми. 164 тысячи евреев согнали на территорию в 1,5 квадратных мили¹³.

Сначала нацисты заключили лодзинских евреев в гетто, никак не давая им заработать на еду. Артур Грейзер, имперский наместник Позена, хотел, чтобы под угрозой голодной смерти евреи были вынуждены отдавать все свои ценные вещи. Чтобы выжить в таких обстоятельствах, требовалась изобретательность. Якоб Зильберштейн¹⁴, один из первых лодзинских евреев, заключенных в гетто, торговал с поляками, жившими сразу за проволочным ограждением гетто. Он заключил сделку с человеком, который согласился перебрасывать ему котомку с хлебом через проволоку. Якоб съедал половину хлеба, продавал остальное, и отдавал заработанные деньги через ограждение обратно поляку, который, таким образом, получил порядочную прибыль: «Он помогал нам два месяца… И за это был пойман и поплатился жизнью. Но два месяца уже немалый срок». Другие евреи меняли на еду бриллиантовые кольца и другие украшения. В результате поляки и этнические немцы по другую сторону проволоки неплохо разбогатели. «Если тебе за 100 марок достается что-то, что стоит 5000 марок, глупо этим не воспользоваться, – говорит Эгон Зейлке¹⁵, этнический немец из Лодзи, признавшийся, что получил огромную прибыль от сделок с узниками гетто. – Они [евреи] не могли съесть кольцо, но могли получить за него кусок хлеба и прожить еще день или два. Необязательно быть дельцом – такова жизнь».

К августу 1940 года нацистам стало ясно, что у евреев, попавших в ловушку гетто, больше не осталось «запасов», и они начали умирать. Типично нацистское мышление недальновидно: местное немецкое руководство не было готово к такому неизбежному кризису. И вот настало время принимать решение. Позволить евреям умереть или разрешить им работать? Немецкий глава администрации гетто Ганс Бибов был склонен дать евреям работу, а его заместитель Александр Пальфингер считал – вопреки очевидным фактам, – что у евреев все еще могут быть припрятаны деньги, поэтому их нужно продолжать морить голодом. Если же у них больше нет возможности платить за пищу, тогда, резюмировал он, «быстрое вымирание евреев не волнует нас, чтобы не сказать – желательно нам»¹⁶.

Аргументы Бибова оказались убедительнее, и в гетто открыли около сотни мастерских, большинство из которых производило текстиль. У кого появилась работа, тому доставалось больше еды, чем тем, кому ее не дали: обычная для нацистских администраторов практика деления на тех, кого немцы считают «полезными», и тех, кого можно считать «бесполезными едоками». Нацисты предоставили Еврейскому совету Лодзинского гетто (орган получил название Ältestenrat – Совет старейшин) под председательством Мордехая Хаима Румковского некоторую свободу действий на местах. Ältestenrat организовал предприятия, раздачу еды, полицию гетто и множество других служб. Со временем Совет старейшин утратил популярность среди населения гетто. «Они получали особый паек, – говорит Якоб Зильберштейн. – У них были специальные магазины, где им доставалась очень неплохая еда. Достаточно, чтобы жить комфортно. Я был очень зол, что избранных снабжают [подобным образом], а других просто игнорируют».

Таким было место, куда Люсиль Айхенгрин, ее сестра и мать прибыли в октябре 1941 года – теснота, болезни. Большинство его обитателей страдали от голода, а небольшая горстка жила гораздо лучше остальных. Вновь прибывающим немецким евреям места уже не было, и они были вынуждены селиться там, где придется. «Нам приходилось спать прямо на полу в каком-то классе, – рассказывает Люсиль. – Ни коек, ни соломы, ничего. Раз в день нам давали похлебку и маленький кусочек хлеба». Яков Зильберштейн вспоминает прибытие немецких евреев: «Они были страшно подавлены. Думаю, потому что обычно они [немецкие евреи] смотрели на польских евреев свысока: мы были людьми «более низкого сорта», чем они. И вдруг они с ужасом осознали, что оказались на том же уровне, что и мы, а может, и ниже, ведь они не могли жить в тех условиях, в которых жили мы».

Немецкие евреи начали продавать свои вещи польским, чтобы приобрести еду или более сносные условия проживания. Люсиль Айхенгрин повезло: ее семья была польского происхождения – им было легче заниматься меновой торговлей. «Моя мама обменяла шелковую блузку на хлеб и масло. Торговля пошла у нее хорошо, потому что она знала язык. Несколькими неделями позже я выменяла у какой-то молодой женщины хлеб на кожаный кошелек. Жалко было смотреть и на продавцов, и на покупателей. Покупатели были одеты в лохмотья.

Мы по сравнению с ними выглядели даже зажиточно: одеты в западную одежду и не настолько изголодавшиеся, как местные обитатели. Например, местные могли зайти в помещение школы и предложить: “У меня есть свободная комната, если хотите спать ночью в кровати, дайте кусочек хлеба или немного немецких денег, и вы уйдете из школы на ночь”. Предлагались любые виды сделок».

Немецкие евреи быстро поняли: чтобы получить шанс выжить, нужно найти работу в гетто. Но это было трудно, и не только из-за трений между немецкими и польскими евреями. «Самые первые прибывшие (немецкие евреи) очень критично высказывались о происходящем в гетто, – рассказывает Люсиль. – Они постоянно твердили: “Это не официально… это неправильно… мы научим их”. Но нельзя же прийти в чужой дом и наводить там свой порядок». Однако самой большой проблемой немецких евреев было отсутствие «связей» внутри гетто. «По существу там была коррупционная система, – говорит Люсиль. – Ты помогаешь мне, я помогаю тебе. Посторонние не могли попасть в нее. Когда я впервые попыталась устроить свою сестру на фабрику, это оказалось практически невозможно, потому что директор фабрики спросил: “А что я буду иметь взамен?” В гетто за все надо было платить тем или иным способом. И плата была высока. Но людей такими сделала жизнь в гетто. Я очень сомневаюсь, что они были такими же и до войны. Мне было всего семнадцать. И я была просто потрясена».

Прибытие немецких евреев вызвало недовольство среди местного населения гетто, но и нацистское руководство Вартегау их присутствие тоже раздражало. Протесты начались, как только Гиммлер предложил депортировать 60 тысяч евреев из «Старого Рейха» в Лодзь. В результате число депортированных сократили до 20 тысяч евреев и 5 тысяч цыган. Но и с таким количеством людей гауляйтеру Артуру Грейзеру справиться было трудно. Вместе с Вильгельмом Коппе, начальником полиции и СС округа, он нашел решение проблемы перенаселенности в гетто. Учитывая то, что с лета 1941 года на востоке типичным ответом на такие кризисы стал геноцид, неудивительно, что вопрос касался только выбора методов уничтожения людей. Они обратились в службы гауптштурмфюрера СС (капитана) Герберта Ланге, который командовал отрядом особого предназначения, причастным к уничтожению инвалидов в Восточной Пруссии и прилегающих территориях. В некоторых случаях для убийства он и его команда использовали газваген[6]6
  Г а з в а г е н (нем. Gaswagen), газовый автомобиль, «душегубка» – термин, используемый после окончания Второй мировой войны в научной и популярной литературе для обозначения мобильных газовых камер, применявшихся нацистской Германией в период Второй мировой войны для массового уничтожения людей путем отравления угарным или выхлопным газом


[Закрыть] или «душегубку» – герметично закрытый фургон, куда закачивался угарный газ. Такие мобильные газовые камеры рассматривались местными нацистами как наиболее подходящий ответ на неожиданное перенаселение Лодзинского гетто.

По словам водителя Ланге Вальтера Бурмайстера, в самом конце осени Ланге нашел подходящее место для своих газвагенов на территории Вартегау. «Первым делом, – говорил Ланге своему водителю, – главное тут – совершенная секретность. У меня есть приказ сформировать в Хелмно специальную команду. Другие сотрудники из Позена и из полиции Лицманштадта (так немцы называли Лодзь) к нам присоединятся. Нам предстоит трудная, но важная работа»¹⁷. В маленькой деревне Хелмно (немецкое название Кульмхоф), в 70-ти километрах на северо-запад от Лодзи, Ланге и его команда подготовили замок (Schloss) – для «трудной, но важной работы» – массовых убийств. Не Освенцим, а Хелмно станет первым нацистским лагерем смерти, где будут убивать евреев, отобранных в Лодзинском гетто.

Но в конце 1941 года Хелмно был не единственным строящимся лагерем смерти. 1 ноября начались работы по созданию лагеря смерти в рабочем концентрационном лагере Белжец в Люблинском воеводстве на востоке Польши. Большая часть персонала, включая первого коменданта лагеря гауптштурмфюрера СС (капитана) Кристиана Вирта, была набрана из участников программы эвтаназии взрослых. Находящийся в центральной части Генерал-губернаторства Белжец, так же как и Хелмно, был, по всей видимости, создан, как место для убийств «бесполезных» евреев из прилегающих территорий. Но, в отличие от Хелмно, это был первый лагерь, в котором с самого начала планировалось держать стационарные газовые камеры, подсоединенные к машинам, вырабатывающим угарный газ. По существу, это было логическое завершение экспериментов по массовому умерщвлению людей угарным газом, проводимых Видманом на востоке в сентябре 1941 года.

Тем временем депортация евреев из «Старого Рейха» продолжалась. В период с октября 1941 года по февраль 1942 года 58 тысяч евреев были высланы на восток в разные места, включая и Лодзинское гетто. Везде, куда их отправляли, местным нацистским властям приходилось импровизировать в поисках решения, что с ними делать, иногда действуя по указкам из Берлина, иногда – по собственной инициативе. Около семи тысяч евреев из Гамбурга были отправлены в Минск, где они нашли приют в той части гетто, которая недавно была очищена для них путем расстрела живших там ранее двенадцати тысяч советских евреев. Евреев из Мюнхена, Берлина, Франкфурта и других немецких городов отправили в Литву, в Каунас, где пять тысяч из них были расстреляны Айнзатц-группой 3. Они были первыми немецкими евреями, убитыми сразу же после перемещения на восток. Другой эшелон из Берлина прибыл в Латвию, в Ригу, 30 ноября, и всех, находившихся в нем, убили сразу по прибытии. Но эта акция была проведена против желания Гиммлера. Он предварительно позвонил Гейдриху с сообщением: «Еврейский транспорт из Берлина. Никакой ликвидации». Фридрих Еккельн, обергруппенфюрер СС и генерал полиции, отдавший приказ о казни, получил впоследствии выговор от Гиммлера.

Как показывают эти события, в течение осени 1941 года в политике, касающейся судьбы евреев рейха, не было последовательности: Гиммлер был против расстрелов в Риге, но не возражал против них в Каунасе. Тем не менее, несмотря на эту путаницу, существует множество доказательств того, что решение отправлять евреев из рейха на восток стало неким «водоразделом». В октябре в одной послеобеденной беседе Гитлер заметил: «Пусть только скажут, что мы не можем топить их [евреев] в болотах! А о наших людях кто-нибудь думает? Хорошо, если страх, что мы истребляем евреев, побежит впереди нас»¹⁸. Естественно, осенью среди нацистского руководства шли споры о том, отправлять ли всех евреев, проживавших на контролируемой Германией территории, на восток. Рейнхард Гейдрих оправдывал поджог парижской синагоги, говоря, что одобряет эту акцию «только в том смысле, что евреи в ответе за то, что в Европе разразилась Первая мировая – и теперь они, наконец, должны исчезнуть из Европы»¹⁹. Тогда же, в ноябре 1941 года, Гитлер в дискуссиях с Главным муфтием Иерусалима, который бежал в Берлин, говорил, что хотел бы, чтобы все евреи, даже те, кто не проживал на оккупированной Германией территории, «были уничтожены»²⁰.

Приняв решение депортировать евреев рейха, Гитлер запустил цепь событий, которые, в конце концов, привели их к уничтожению. На территории Советского Союза немецкие команды смерти уже расстреливали еврейских мужчин, женщин и детей. И высылая евреев рейха именно туда, мог ли Гитлер думать, что им уготована иная участь? Граница между убийством местных евреев для того, чтобы предоставить место для прибывающих евреев из рейха, и убийством прибывших была с самого начала очень условной – как продемонстрировали акции Еккельна в Риге. Эти отличия стали еще более расплывчатыми для нацистского руководства Генерал-губернаторства, когда в ходе войны немцами была оккупирована Галиция и в августе 1941 включена в его состав. Айнзатцгруппы несколько недель расстреливали галицийских евреев, и местному руководству было сложно придерживаться позиции, что евреев в одной части Генерал-губернаторства можно убивать, а в другой нельзя.

И все же это еще не означало, что Гитлер и другие нацистские лидеры осенью 1941 года приняли твердое решение уничтожить всех евреев, находившихся на немецкой территории. Во-первых, у них просто еще не было возможностей совершить такое масштабное преступление. В ноябре 1941 года единственными орудиями массовых убийств были газвагены в Хелмно в стадии дооборудования и строящаяся небольшая стационарная газовая камера в Белжеце. Примерно в это же время одной немецкой фирме дали заказ на строительство в Белоруссии, в Могилеве, большого крематория на 32 печи. Некоторые рассматривают его как доказательство намерения построить другой центр для массового уничтожения людей далеко на востоке, которое так никогда и не осуществилось. Но все эти инициативы можно объяснить желанием местных властей иметь возможность либо убивать местных евреев, чтобы освободить место для прибывающих из рейха евреев, либо уничтожать всех находящихся на их территории евреев, неспособных к работе – тех, кого они считали «бесполезными». Следует отметить, что осенью 1941 года в Освенциме не разрабатывались планы по увеличению масштаба убийств в лагере. Конечно, новый крематорий был спроектирован, но только для того, чтобы заменить старый крематорий в основном лагере.

Событие, которому суждено было изменить это положение дел и которое фатально повлияло на судьбу еврейского народа, произошло в другом полушарии. 7 декабря 1941 года японцы совершили нападение на Перл-Харбор. 11 декабря Германия, как союзница Японии, объявила Соединенным Штатам войну. Для Гитлера эти события стали «подтверждением» того, что международное еврейство спровоцировало мировой конфликт, и сразу после объявления войны он обратился к немецкому народу по радио и недвусмысленно заявил, что «евреи» манипулируют президентом Рузвельтом, так же, как и другим его смертельным врагом, Иосифом Сталиным.

На следующий день в своей речи перед нацистскими руководителями, гауляйтерами[7]7
  Г а у л я й т е р (нем. Gauleiter) – высший партийный функционер национал-социалистической немецкой рабочей партии, возглавлявший областную организацию НСДАП. В условиях сращивания партийного и государственного аппарата большинство гауляйтеров были назначены одновременно имперскими наместниками земель.


[Закрыть]и рейхляйтерами[8]8
  Р е й х с л я й т е р (нем. Reichsleiter; Имперский руководитель) – высший партийный функционер, руководивший одной из главных сфер деятельности НСДАП.


[Закрыть], Гитлер зашел еще дальше. На этот раз он связал начало «мировой войны» со своим пророчеством, озвученным в рейхстаге 30 января 1939 года. Тогда он грозил, что «если евреи ввергнут мир в войну», то результатом этой войны будет «истребление евреев в Европе». 13 декабря министр пропаганды Йозеф Геббельс написал в своем дневнике: «Что касается евреев, фюрер решил от них избавиться. Он предрек евреям, что если они еще раз спровоцируют мировую войну, то будут просто уничтожены. Это не было пустой фразой. Мировая война началась, и истребление евреев должно стать необходимым следствием. На этот вопрос нужно смотреть без сентиментальности».

На той же неделе очень многие говорили об «истреблении», еще одно тому подтверждение – речь Ганса Франка, главы Генерал-губернаторства, перед высшими нацистскими руководителями в Кракове 16 декабря: «Как старый национал-социалист, я должен заявить, что если еврейский клан переживет войну в Европе, в то время как мы проливаем кровь наших лучших людей, защищая Европу, то в таком случае эта война будет иметь только частичный успех. Поэтому в отношении евреев я буду действовать так, чтобы они исчезли… Мы должны уничтожать евреев везде, где обнаружим их»²¹. Франк, один из тех, кто присутствовал на совещании у Гитлера 12 декабря, также добавил, что «в Берлине» ему сказали: такие люди, как он, должны «ликвидировать евреев… своими руками».

В 1990-е годы был найден настольный календарь Гиммлера. В нем тоже есть ссылки на решение Гитлера в этот наиболее решающий период. 18 декабря, после свидания с Гитлером один на один, Гиммлер записал: «Еврейский вопрос – уничтожать (auszurotten), как партизан»²². Ссылка на «партизан» – это иносказание, которое позволяло выдавать убийства евреев как «необходимые действия по обеспечению безопасности на востоке».

Хотя никаких документов, непосредственно связывавших Гитлера с приказом продолжать выполнение программы «Окончательное решение», найдено так и не было, все эти свидетельства, несомненно, доказывают, что он одобрял и санкционировал ужесточение анти-еврейских акций в декабре 1941 года. Похоже, даже без такого катализатора, как вступление Соединенных Штатов в войну, депортация евреев из рейха на восток по прямому приказу Гитлера, в конечном счете, все равно привела бы к их смерти. Гнев и разочарование, которые обуревали Гитлера, когда 5 декабря Красная Армия начала контрнаступление под Москвой, подтолкнули его к тому, чтобы обрушить свою злобу на евреев. Но то, что случилось в Перл-Харбор, внесло в мысли Гитлера окончательную убийственную ясность. Все отговорки нацистского руководства, что евреев просто депортируют и будут содержать в лагерях на востоке, были отброшены. Так или иначе, но теперь их необходимо полностью «уничтожить».