Текст книги "Гвианские робинзоны"

Глава IX

Трудности акклиматизации. – Анемия. – Удары солнечные и… лунные. – Робинзоны платят дань Гвиане. – Гокко на птичьем дворе. – Свежее мясо на будущее. – Оклеветанный и оправданный гокко. – Сигареты для парижанина. – «Бумажное дерево». – Убийство матери семейства. – Перья и чернила. – Сероспинный трубач. – Почему агами можно также назвать птицей-собакой. – Первая запись курса естественной истории. – Экваториальный рай. – Малыш Шарль хочет обезьянку. – Кассик и кинжальная муха. – Проделки макаки.

Без предварительной акклиматизации житель умеренных широт не может благополучно существовать ни в вечной мерзлоте, ни под беспощадным солнцем тропиков. Рано или поздно человеческая природа, оказавшись в чуждых для нее условиях, берет свое, и в организме зачастую происходят опасные изменения, которые становятся весьма болезненным уроком. Если бы пришлось сравнивать способность адаптации европейского темперамента к экстремальной жаре или чрезмерному холоду, то победа, несомненно, оказалась бы на стороне последнего.

Нет необходимости доказывать, что европейцы куда легче переносят холод, чем жару. Мороз – не такой уж опасный враг. Правильное питание, теплая одежда, физическая активность и, наконец, огонь с легкостью его побеждают. Тут важно в первую очередь контролировать расход тепла и обеспечить постоянные запасы провизии. Эта двойная задача легко решаема, тем более что в холодных краях воздух, как правило, свеж и чист.

Жара же, напротив, страшный враг. В самом деле, как бороться с температурой, при которой днем и ночью корчатся, хрипят, задыхаются люди и животные? Как укрыться от лучей неумолимого светила, которые убивают столь же беспощадно, как когти хищника или зубы ядовитой рептилии?

Солнце для европейца – такой же опасный враг, как и голод. Если от нападения диких зверей можно уберечься, как и справиться с капризами погоды или приспособиться к жизни среди нездоровых испарений, то безнаказанно противостоять солнцу не получится. Тень, какой бы густой она ни казалась, не дает никакой прохлады. Под огромными деревьями вечно царит та же невыносимая тепличная духота без единого дуновения свежего ветерка. По ночам здесь едва ли прохладнее, чем днем, поскольку после захода солнца земля возвращает в атмосферу тепло, накопленное за день. Небо затянуто тучами? Жара становится еще более удушливой, а солнечное излучение, возможно, еще более опасным.

Со временем легкие, устав вдыхать этот горячий воздух, начинают работать вполсилы, словно против воли, подобно желудку, который принуждают постоянно поглощать горячую воду. К этому следует прибавить еще одну причину упадка сил – сильнейшее потоотделение, обильность которого невозможно преувеличить. Это непрерывный поток, стекающий от корней волос на макушке до самых пяток, погружающий все тело в подобие постоянной парилки. Одежда промокает насквозь, хоть постоянно выжимай ее, с рук и лица беспрерывно стекают крупные капли пота, которые ручьями катятся по коже и падают на землю.

В отличие от холодных стран, где человеку энергичному выжить гораздо легче, в тропиках такому организму приходится особенно худо, словно чем организм крепче, тем больше опасностей ему угрожает. На европейца, обладающего цветущим здоровьем, все болезни во главе с желтой лихорадкой обрушиваются в первую очередь. Не будем забывать о фурункулах и язвах, буквально покрывающих все тело, о лихорадках, вызывающих приливы крови и возникающих при малейшем переутомлении, о стойкой болезненной сыпи, что сопровождается невыносимым зудом и хорошо известна колонистам под названием «бурбуй».

Бурбуй покрывает все тело наподобие сыпи, характерной для кори или, если еще точнее, потницы. Эти мелкие рассеянные красные пузырьки возникают вследствие слишком высокой полноты крови, и только анемия или возвращение в Европу способны их устранить. Словом, акклиматизация для европейца наступает лишь после того, как у него больше не останется сил, его лицо станет анемично бледным, а мускулы, переполненные горячей кровью, потеряют изначальную силу.

Чтобы существовать на экваторе, необходимо привыкнуть к тому, чтобы жить и действовать вполсилы, и усвоить, как там говорят, «колониальный шаг».

Поэтому, когда человек из метрополии начинает жаловаться на свои несчастья, он всякий раз слышит от местных креолов или тех, кто живет здесь достаточно давно, чтобы суметь приспособиться к такому раздражающему существованию: «О, это все из-за вашего полнокровия! Подождите несколько месяцев: когда наступит анемия, все будет в порядке».

Стоит ли после этого удивляться слабой производительности труда в колониях, где каждый стремится как можно скорее обзавестись собственной анемией, чтобы потом бороться с ней огромными дозами тонизирующих напитков!

Еще несколько слов о воздействии солнца, чтобы завершить этот краткий, но далеко не полный очерк о трудностях акклиматизации. Солнечный удар, почти всегда смертельный в Индокитае, в Гвиане тоже чрезвычайно опасен. Он не так яростен, как в Сайгоне[13]13
  Солдатам в Индокитае предписано находиться в казармах с девяти часов утра до трех часов пополудни. Под страхом тюремного заключения им запрещается выходить во двор и даже выглядывать в окна, пусть и на секунду. Сигнал к отбою подается в девять часов вечера, а подъем происходит в три часа ночи. Эти предосторожности далеки от того, чтобы быть излишними, имеется слишком много свидетельств о несчастных, которые по неосторожности умерли на месте, забывшись на несколько секунд. – Примеч. автора.


[Закрыть], но урон, который он способен нанести, не менее ужасен. Здесь всегда следует помнить о том, что если окажешься с непокрытой головой на полуденном солнце даже на пятнадцать или двадцать секунд, это неизменно приведет к немедленному кровоизлиянию и часто – к смерти.

Соломенной или фетровой шляпы ни в коем случае не достаточно, особенно в первые месяцы жизни в этих краях. Необходим зонтик. Тщательно закрытое жилище тоже не всегда спасает. Если луч солнца, незаметно пробившийся через щелку размером с палец, падет на обнаженную голову, солнечный удар неизбежен и столь же опасен, как револьверный выстрел. Но и это не все. Не стоит думать, что легкое облачко, загородившее светило, сможет стать защитным экраном. Нет, оно лишь приглушит поток света, но тепловые лучи, проходя сквозь него, сохраняют свою неумолимую смертельную силу. Поэтому так важно любой ценой избегать контакта с солнцем с десяти часов утра до двух часов дня. Вот почему колониальные поселения в этот промежуток времени с их опустевшими улицами, закрытыми домами и надежно запертыми лавками похожи на настоящие кладбища.

И наконец, влияние луны здесь не менее губительно. Именно поэтому охотник, золотоискатель, земледелец, дровосек и моряк с одинаковым тщанием избегают горячих поцелуев дневного светила и бледной улыбки королевы ночи. Следствием пренебрежения становятся тяжелые глазные воспаления, а человек, заснувший при лунном свете, вполне может проснуться слепым. Кормилицы и матери семейств прекрасно осведомлены об этой опасности и после захода солнца согласятся выйти на улицу с ребенком лишь под защитой надежного большого зонтика.

Гвианские робинзоны, которым, к счастью, удалось избежать голода и обеспечить свое существование, заплатили каждый собственную дань климату, немилосердному к новоприбывшим. Мальчики адаптировались первыми, причем сравнительно легко. Детские страдания были гораздо легче, чем те, что выпали на долю матери. Бедная женщина довольно скоро потеряла аппетит. Элегантная парижская бледность сменилась болезненной серостью кожи, впрочем этого не удалось избежать еще ни одной европейке. Язвы, особенно мучительные для ее тела, оставили на память о себе множество бледных шрамов. Она поправилась лишь благодаря своей неукротимой энергии, неустанным заботам близких, неукоснительному соблюдению экваториального режима и креольским снадобьям. Теперь она могла справиться с любыми капризами погоды тропиков.

Бедный Николя претерпел поистине адские муки. Бравый парижанин, крепкий и здоровый, как и подобает сыну бургундца, оказался, вопреки собственному желанию, невосприимчив к какой бы то ни было акклиматизации. Его пожирал бурбуй, а поскольку он не мог сопротивляться невыносимому зуду во время приступов, то чесался с такой яростью, что подцепил опасную инфекцию, от которой долго лечился. В довершение всех бед в один прекрасный день он свалился с острым приступом болотной лихорадки и едва выкарабкался, пролежав неделю между жизнью и смертью.

Не стоит говорить, что Робен, давно привыкший к ужасному местному климату, прекрасно переносил свое новое положение. Моральное удовлетворение и физическое благополучие, казалось, омолодили его на десяток лет.

И он стал не единственным, кого коснулись перемены к лучшему. Робен как-то сказал старому доброму Казимиру, что в некоторых случаях даже застарелую проказу можно излечить переменой климата и образа жизни; его утверждение осуществилось самым наилучшим образом. Пребывание на плантации, расположенной на склоне холма, в очень здоровом и сухом месте, труд на свежем воздухе, а также обильное питье настойки сарсапарили полностью его вылечили. Его раны зарубцевались, оставив лишь несколько бледных шрамов там, где болезнь особенно свирепствовала. Его распухшие пальцы не обрели прежнюю гибкость, нога все еще была поражена слоновой болезнью, но в целом он не выглядел столь отталкивающе, как раньше, особенно в глазах тех, кто знал о его исключительно добром сердце.

Надо было видеть, как живо он вертелся на своей похожей на пьедестал ноге вокруг детей. Он их обожал, и они платили ему тем же. Старик посвящал мальчиков во все тонкости дикой жизни, учил их обращаться с инструментами, обрабатывать дерево, плести корзины из тростника и лиан, сучить хлопок и подражать голосам лесных животных.

Маленькие робинзоны оказались достойными своего учителя. И если познание ими материального мира продвигалось самым лучшим образом, то и духовное развитие ни в чем ему не уступало. Детям, правда, недоставало учебников, но перед ними была раскрыта огромная и великолепная книга самой природы, которую они неустанно перелистывали вместе с отцом. А уж его учености с лихвой хватало на то, чтобы стать самым лучшим учителем! Добавьте к этому чудесную помощь его жены, замечательной женщины, соединившей обширную эрудицию опытного педагога с бесконечной нежностью любящей матери!

Так что классу робинзонов было в чем позавидовать. Дисциплина поддерживалась неукоснительно, а успехи оказались удивительными. Языкам уделялось особое внимание. Дети бегло говорили по-английски и по-испански, не считая, естественно, французского, и, кроме того, изъяснялись на местном наречии куда лучше отца и матери, к полному восторгу Казимира.

Тетради для прописей… да-да, я не ошибся, именно «тетради для прописей», были несравненны. Но прежде чем продолжить рассказ о достижениях наших маленьких друзей, нужно объяснить, каким именно образом благодаря терпению, труду и изобретательности они смогли добиться столь выдающихся результатов менее чем за год. Это началось вскоре после появления детенышей ягуара и муравьеда. Кэт и Мишо быстро привязались к своим хозяевам, благополучно подрастали и вели себя весьма послушно.

Однажды Казимир вернулся из лесу в отличном расположении духа. На голове он нес огромных размеров корзину, похожую на клетки, что ставят в наших птичниках. В этой клетке жалобно пищал целый выводок пернатых птенцов, протестовавших на все лады против такого беззаконного заточения. Их было не меньше дюжины, каждый размером примерно с кулак взрослого мужчины. Их светлые перышки с черно-белыми полосами, еще твердые хохолки и клювы, чуть тронутые у основания желтым, выдавали в них птенцов гокко примерно месяца от роду.

Кроме того, старый негр держал в руке великолепную птицу со связанными ногами, величиной с индейку, с черно-белым оперением на спине, белыми пятнами на брюшке, красивым кудрявым султаном на голове и крепким коротким клювом, несколько загнутым, как у петуха, и словно окованным золотым кантом.

Появление доброго старика, отсутствовавшего более восьми часов, было, по обыкновению, встречено всеобщей сердечной радостью. Робен, вязавший петли для большого гамака, сплетенного его женой из хлопка, собранного на плантации, прервал свою работу и вышел к нему навстречу, весело сказав:

– Привет, друг, славно поохотился, я вижу! Кого же ты нам принес?

– Это детки гокко. И мама гокко.

– Да это же настоящее сокровище! Наш будущий птичник. Дичь, свежее мясо!

Дети и их мать немедленно выбежали из хижины и кинулись поздравлять Казимира, который так и надулся от гордости.

– Это выводок гокко, – сказал инженер восхищенной жене. – Вот и жильцы для нашего палисадника, который мы с таким трудом недавно закончили. Видно, не зря наш старый друг так нас с ним поторапливал.

– Оно так, – довольно ответил старик. – Моя найти гнездо, моя жди. Мама-гокко снести яйца, потом сидеть. Моя жди. Детки-гокко вырастай, моя бери и неси сюда.

– И все это время ты нас заставлял строить для них загон.

– Это называется купить веревку раньше телка, – поучительно произнес Николя. – К счастью, у пословицы в нашем случае не те последствия, какие бывают обычно.

– Полно, – сказала мадам Робен, – надо поскорее дать им относительную свободу, надеюсь, им будет хорошо с нами. Выпустим их из клетки и пустим в новое жилище!

– А ты не боишься, что их мама захочет убежать? – спросил Анри.

– Нет, я так не думаю, сынок. Видишь ли, гокко легко приручаются, если только их не держать в слишком тесном пространстве. Они быстро привязываются к человеку, ходят, куда им вздумается, как у себя дома, могут даже уйти далеко в лес, но всегда возвращаются к людям. Кроме того, бедная мать никогда не оставит птенцов.

– Превосходная птичка, – без конца повторял Николя. – В ней самое малое четыре кило. А как она на вкус?

– Ах вы, гурман! Бифштекс из гокко, возможно, самое вкусное блюдо в тропиках.

– Из нее можно приготовить бифштекс? Это же птица…

– Да, Николя, и превкусный. Грудка гокко такая мясистая, что из нее легко можно нарезать дюжину сочных бифштексов, с которыми не сравнится никакая говядина.

Малышей уже выпустили в загон, и они жадно спорили из-за нескольких зерен, брошенных им детьми, и, вытянув шеи, бегали за кусочками кассавы, которая особенно пришлась им по вкусу. Их мать, все еще испуганная, взмахивала крыльями и семенила по птичьему двору, издавая глухие утробные крики, похожие на голос чревовещателя.

Бедное создание, впрочем, даже не пыталось перелететь через изгородь. Понемногу она успокоилась, заметив, что птенцы выглядят беззаботно, и даже осмелилась клюнуть несколько зерен, держась на лапах еще нетвердо, с робостью, но без прежнего ужаса в глазах.

– Папа, похоже, она начинает привыкать, – сказал Эдмон. – Скоро нам будет можно к ней подойти?

– Через два-три дня она будет есть из твоих рук, мой мальчик. Эта прекрасная птица так покладиста, смирна и доверчива, что ее приручение происходит буквально на глазах. Подобные качества, столь редкие для совершенно дикого существа, которое можно встретить только в этих широтах, совершенно несправедливо считаются некоторыми авторами признаком глупости. Бюффон утверждает, что гокко лишены инстинкта самосохранения и едва способны позаботиться о себе. Будто бы они не замечают опасности или, по крайней мере, не делают ничего, чтобы ее избежать. Гокко совершенно безобидны, их смиренность или, скорее, безразличие таковы, что они не пытаются сбежать, даже когда их товарки падают, сраженные выстрелами охотников. Птицы просто перепархивают с ветки на ветку, как будто не отдают себе отчета в смертельной угрозе. Обле однажды подстрелил девять птиц из одной стаи из одного и того же ружья, просто перезаряжая его по мере надобности. Но если враг возвращается слишком часто, то характер птиц меняется, они становятся пугливыми, подозрительными и недоверчивыми.

– Иными словами, папа, люди просто оклеветали гокко, – заявил Анри, который всегда очень внимательно слушал наставления отца. – Если птица добрая, это не значит, что она глупая.

– Ты совершенно прав, мой дорогой сын. Впрочем, думаю, вы все заметили, что дикие животные и птицы, которые живут вокруг плантации, поняв, что мы не желаем им зла, перестают бояться и подходят к нам все ближе и ближе едва ли не с регулярными визитами. Взгляните на колонию кассиков всего в сотне метров от дома, их гнезда свисают, как длинные средневековые кошели, с ветвей мавриции; а эти агути, обычно такие пугливые, каждый день резвятся в посадках батата, маленькие нахалы; а болтуны-попугаи, громогласные ара, устраивают невыносимый гвалт на все лады чуть не на нашей крыше. Не говоря уже об обезьянах, того и гляди они начнут сновать среди нас без малейшей опаски. Так что мы воспитаем этих юных гокко, выкормим их, а когда они подрастут, то станут уходить куда им заблагорассудится, но не беспокойтесь: они будут верно возвращаться каждый вечер.

– Ко мне, Кэт! Ко мне! – неожиданно закричал Анри, увидев, что ягуар, уже подросший до размеров большой собаки, коварно крадется вдоль изгороди, к великому ужасу матери гокко.

– Вот еще одно подтверждение тому, что слухи о глупости гокко – это клевета. Бедная птица вовсе не игнорирует опасность, совсем наоборот.

И поскольку Кэт недостаточно резво повиновался приказу своего юного хозяина, да еще и начал пробовать ограду на прочность своими белыми клыками, мальчик ловко полоснул его тонким прутиком, и тот обратился в бегство.

Между тем Робен сумел наконец раздобыть весьма необходимый материал, который он уже было отчаялся когда-либо получить. Он использовал любую возможность учить детей и по мере их развития дополнять старые знания новыми, но его крайне огорчала невозможность научить младших детей читать и писать.

До того как они смогут принять активное участие в делах колонии, пройдет, безусловно, еще немало лет, но было важно не упустить время, ведь с возрастом все труднее приучиться к обращению с пером и упражнениям в чтении.

До определенного момента его попытки были тщетными. Как с сожалением заметил Николя, листы бумаги не растут на деревьях. Впрочем, как выяснилось, он в этом сильно ошибся. Но попытки получить бумагу были напрасными до тех пор, пока причуда молодого скептика не стала причиной чудесной находки.

Прежде Николя был страстным курильщиком. Но бедному парню пришлось отказаться от своей излюбленной привычки с того момента, когда он сошел с палубы «Тропической птицы». За пачку дешевого табака или дюжину сигар в один су он не раздумывая отдал бы любой из своих пальцев.

Казимир, всегда готовый угодить компе Николя, пообещал ему поискать табак. На вырубках негров и индейцев для этого растения всегда находился закуток, тем более что они любят подымить не меньше, чем европейцы. Можно было предположить, что и здесь найдется подобное местечко. И в один прекрасный день неустанные и терпеливые поиски доброго старика увенчались полным успехом. Как-то утром восхищенный Николя получил пачку тонких сигар длиной не менее тридцати сантиметров. Каждая из них была скручена из хорошо высушенного цельного табачного листа и на индейский манер завернута в нечто тонкое и прочное красивого коричного цвета.

После бесконечных выражений благодарности, глубину которой могут понять только курильщики, парижанин окружил себя облаком ароматного дыма. Робен взял одну из сигар и внимательно рассмотрел ее. Вид оболочки, заменившей бумагу, навел инженера на мысль о том, чтобы использовать ее совершенно в другом качестве.

– Что это такое? – спросил он у Казимира.

– Это кора мао, – ответил тот.

– А где ты ее нашел?

– Там. Близко от поле маниок.

– Идем, покажешь мне. Надо раздобыть ее побольше.

Через полчаса ходу мужчины оказались перед рощей красивых деревьев с огромными листьями, сверху зелеными, снизу бледными, покрытыми тонким рыжеватым пухом. Цветы были белыми и желтыми, а плоды представляли собой длинные коричневато-желтые рифленые коробочки с беловатыми семенами, окруженными таким же пушком, как и листья. На тонкой и гладкой коре, той же самой, что была использована для сигар Николя, не было ни единой неровности.

Инженер тут же узнал в нем родственное хлопчатнику дерево мао фран, которому в колониях находят самое разное применение. Его мягкая, белая и легкая древесина прекрасно расщепляется и превосходно подходит для добывания огня с помощью трения. Плавает оно не хуже пробки. Волокнистая, очень прочная кора, разрезанная на узкие полосы, годится для плетения прекрасных веревок, неподвластных гниению, а также для починки пирог. И наконец, некоторые прибрежные племена экваториальной зоны плетут из ее луба[14]14
  Луб – внутренняя, живая часть коры, очень тонкая. – Примеч. автора.


[Закрыть] гамаки и сети.

Изобретательский гений инженера придумал другое предназначение для этого коркового вещества. Не теряя ни минуты, он срезал несколько больших кусков коры и отделил от них полтора десятка тончайших пластин луба с такой же легкостью, как если бы ему пришлось разделять листы намокшей книги. Это было сделано очень быстро, причем ни одна пластина не порвалась.

– А вот и бумага! – радостно вскричал он. – Лишь бы она не слишком впитывала влагу, когда высохнет.

Казимир не понимал, что все это значит. Он понял лишь, что его другу нужны сухие пластины луба. Он показал ему несколько, которые прежде отложил сушиться на кусках коры. Совершенно высохнув в тени, они стали идеально ровными, без единой трещинки.

– Чернила получить легко. Немного мани, а еще лучше – сока генипы. Что касается перьев, я уверен, что гокко не будет возражать.

Они вернулись к хижине, и счастливый отец, не говоря никому ни слова о своем открытии, направился к изгороди, за которой уже неделю копошилась семейка гокко.

Ему едва удалось сдержать крик ярости и боли при виде испуганных птенцов, забившихся в угол, и растерзанной на куски матери, тело которой представляло теперь бесформенную массу еще трепещущей плоти и сломанных окровавленных перьев.

Услышав звук его шагов, ягуар с перепачканной кровью мордой удрал, поджав хвост, через широкую дыру, проделанную в изгороди, словно понимал, что совершил преступление.

Инженер не хотел огорчать детей рассказом о проделке их любимца, пообещав себе задать ему при случае подобающую трепку. День клонился к вечеру, и Робен, отложив печальную новость на завтра, подобрал несколько перьев несчастной покойной гокко, починил изгородь и вошел в хижину.

– Радуйтесь, мои дорогие, – сказал он, – вот бумага, перья и чернила. Сейчас мы их опробуем, и, смею надеяться, весьма успешно.

И он без промедления очинил одно из перьев маленьким маникюрным ножичком, случайно захваченным с собой его женой и хранимым ею как зеница ока. На дне глиняной чашки темнело несколько капель сока генипы, инженер обмакнул в них перо и твердым округлым почерком, каким обычно писали на старых пергаментах, в нескольких строках изложил описание дерева мао фран и рассказал о происхождении бумаги.

Не без душевного волнения он передал листок Анри, который прочитал написанные им строки не хуже, чем если бы они были напечатаны типографским способом, к огромной радости своих братьев и матери. Это открытие имело огромное значение для гвианских робинзонов. До сего дня изгнанник опасался, что его сыновья останутся неграмотными. Он часто с горечью думал о том, что они, возможно, станут лишь белыми дикарями и ничем больше. Сколь бы полезным ни было устное обучение, в юном возрасте ничто не способно заменить письменных уроков. Без них изучение арифметики, математики и даже географии не представлялось возможным.

Всем обитателям колонии, конечно же, захотелось немедленно написать несколько слов на этих красивых листках светло-рыжего цвета, так чудесно гармонировавшего с темно-коричневыми «чернилами» из генипы. Каждому срочно понадобилось собственное перо, чтобы иметь возможность черкать в свое удовольствие. Это всеобщее желание напомнило бывшему каторжнику о печальном конце несчастной матери гокко. Кэт не показывался, вероятно надеясь, что, если он проведет ночь под открытым небом, содеянное им зло будет забыто. Но жестокий гурман ошибался: Анри был так рассержен рассказом о его преступлении, что поклялся задать ему еще более жестокую трепку, чем та, что была обещана его отцом, такую, чтобы ягуар запомнил ее надолго.

Ненасытность дикой кошки стала причиной еще одной проблемы: как быть с птенцами, ведь они пока что не могли обходиться без матери. Мадам Робен особенно тревожилась по этому поводу, поскольку вот уже в течение нескольких дней над плантацией шли короткие сильные ливни, предвестники сезона дождей.

На следующее утро все встали с восходом солнца. Едва колонисты отворили дверь, как в нескольких шагах, со стороны птичника, раздался громкий зычный крик, похожий на звук охотничьего рога.

– Это еще что такое? – воскликнул Робен, схватившись за ружье, что он делал в самых редких случаях.

Казимир вперевалку вышел из хижины и вернулся, корчась от смеха.

– Не надо ружье, компе! Давай смотри детки-гокко. О мамочка!.. Как смешно! Моя шибко рад!

И в самом деле, когда они подошли к ограде птичьего двора, их глазам предстало поистине необыкновенное зрелище. Большая красивая птица, величиной с крупного петуха, но с более длинными ногами, важно прохаживалась среди птенцов гокко, бдительно наблюдая за ними и стараясь собрать их вокруг себя. Она скребла землю и рылась в траве, отыскивая для них семена и личинок. Даже их покойная мать не проявляла столько рвения и внимания. Время от времени птица вытягивалась во весь рост на своих длинных пальцах и испускала зычный крик. Она высоко держала красивую голову со смышлеными глазами и длинным, чуть загнутым клювом, увенчанную слегка кудрявым тонким пухом. Шея, крылья и брюшко птицы были покрыты черным оперением с радужными отливами. На этом черном фоне резко выделялась красно-рыжая полоса, охватывающая ее тело как пояс, проходя по спине, деля ее на две части и захватывая кроющие перья[15]15
  Перья, которые растут на внешней стороне крыла, называют кроющими. В зависимости от места расположения они могут быть большими, средними или просто кроющими. – Примеч. автора.


[Закрыть], которые сияли ослепительно ярко.

Птицу, кажется, ничуть не смутило появление людей, заинтересованно наблюдавших за ее поведением. Ей бросили горсть семян и куак, но вместо того, чтобы жадно наброситься на корм, она ласковым кудахтаньем, словно курица-наседка, подозвала птенцов.

– Это агами. Хороший птица. Стать друг для детки-гокко.

– О, я отлично с ней знаком. Я еще несколько дней назад заметил, что она крутится вокруг дома. Так и думал, что в один прекрасный день она подойдет познакомиться.

– Как хорошо! – воскликнул маленький Эжен, главный в семье любитель птиц. – А она останется с нами?

– Да, сынок. Агами не оставит сироток, она их уже усыновила и теперь окружит материнской заботой.

– Какая она красивая! – Мальчик был в полном восторге.

– Она не только красива, но и добра, в Гвиане нет птицы, способной на большую привязанность. Представьте себе, дорогие мои, что она не только узнаёт того, кто о ней заботится, и испытывает к нему весьма теплые чувства, но и повинуется его голосу, отвечает на ласку и просит еще, причем иногда довольно назойливо. Она радуется присутствию хозяина, грустит, когда он уходит, и встречает его прыжками и хлопаньем крыльев. При этом агами очень постоянна в своей привязанности, а если ее сердце свободно, то она подарит его тому, кто первый проявит к ней благосклонность.

– Папа, – перебил отца Эжен, – можно, она будет моей? Я очень полюблю ее, и она меня тоже. Она еще никого из нас не знает. Я бы хотел, чтобы она привязалась ко мне.

– Договорились, сынок. У твоего брата Анри есть ягуар, у Эдмона – муравьед, пусть у тебя будет агами. Ты не будешь обделен дружбой, скорее наоборот. Когда птенцы гокко вырастут и больше не будут нуждаться в ее заботе, она станет бегать за тобой повсюду, как собака.

– Но скажи мне, – спросила мадам Робен, – агами ведет себя так со всеми обитателями птичьего двора?

– Я бы сказал, что да. Считается, что они столь же умны, как пастушьи собаки. Они так же властвуют и присматривают за домашней птицей, как овчарки за стадом овец.

Агами время от времени испускала тот же крик, распространявшийся далеко окрест. Звук был довольно странный, к тому же птица, издавая его, даже не раскрывала клюв. Именно из-за этого звука креолы иногда называют агами птицей-трубачом. Агами в высшей степени благосклонно приняла желание Эжена подружиться, быстро осмелела и, к радости семейства, подошла к нему, чтобы взять из его рук кусочек кассавы.

– Ну вот и все, – сказала мать совершенно счастливому сыну, – теперь вы друзья на всю жизнь.

– Анри, ты все запомнил, что я рассказал про агами? – спросил Робен.

– Да, папа, отлично запомнил. И кажется, догадываюсь, что ты хочешь мне сказать.

– В таком случае говори, маленький всезнайка.

– Раз уж у нас теперь есть на чем и чем писать, ты хочешь, чтобы я записал рассказанный тобой урок.

– Да, чтобы потом ты провел урок об агами для братьев, – ответил счастливый Робен, обнимая сына.

Эпилогом этого приключения стала суровая трепка, заданная Кэту мощной рукой Робена прямо у изгороди. Ягуар, пристыженный, как лис, которого в нос клюнула курица, более не приближался к птичнику, где под присмотром агами росли молодые гокко, которые, повзрослев, и не думали покидать свое жилище.

Со временем и другие четвероногие и птицы, вдохновленные примером первопроходцев, приблизились к хижине и почти по-приятельски зажили рядом с робинзонами, которые казались настоящими повелителями земного рая. Как правило, лесные обитатели бегут от людей с их разрушительными наклонностями, но вырубка Робенов не только не опустела, но сделалась местом встречи, где как братья резвились самые разные существа. Урожаев плантации хватило бы на то, чтобы прокормить тридцать семей, поэтому она кормила и животных. Трудно себе представить что-то более трогательное и одновременно прекрасное, чем вид этой колонии и ее обитателей, заслуженно наслаждавшихся нелегко завоеванным счастьем.

Лишь одна тучка омрачала горизонт одного из них. Радость маленького Шарля была неполной. У каждого из его братьев был товарищ, в их полной и безраздельной собственности. Нет, Шарль не претендовал на ягуара, не просил муравьеда и не мечтал об агами. Он хотел обезьянку. Сапажу, макаки, тамарины, коаты и даже алуаты частенько подбегали прямо к дому, выделывая фантастические кульбиты, но никого не подпускали к себе, чем всерьез огорчали малыша.

В ста метрах от хижины возвышалась огромная мавриция, одна из тех великолепных пальм баш, на ветвях которых, как мы помним, устроил свои жилища целый клан кассиков. Эти птицы, величиной с обычную французскую иволгу и такие же желтые, но с черной головой и крыльями, обыкновенно селятся большой компанией. На одном и том же дереве они строят пятнадцать, двадцать, тридцать любопытных гнезд, похожих на длинные кошели с боковым входным отверстием, подвешенные за несколько тростинок к кончикам пальмовых листьев. С одной стороны, эти карманы длиной более метра и шириной около тридцати сантиметров в нижней части выглядят очень оригинально, а с другой – служат самым надежным убежищем для построивших их умных птиц. В самом деле, ни один древолаз, даже самый маленький, пальмовая крыса или сапажу не осмелится в поисках свежих яиц добраться до кончиков листьев, к которым еще более тонкими волокнами прикреплены эти воздушные жилища.