Текст книги "Гвианские робинзоны"

Для еще большей безопасности кассики всегда устраивают гнезда на деревьях, где живут гвианские осы, известные как кинжальные мухи. Этих перепончатокрылых также называют бумажными осами из-за вещества, похожего на картон, из которого они строят свои гнезда, получая его из растительных волокон, скрепленных особым выделяемым ими клейким секретом. Гнездо диаметром зачастую более сорока сантиметров снабжено единственным входом, через который может пролезть только одна муха. Удивительное дело, но кинжальные мухи и кассики живут в полном согласии, никогда не нападают друг на друга, а напротив, объединяются против взаимных врагов.

Под кроной мавриции на плантации «Доброй Матушки», где жили кассики, было и гнездо кинжальных мух. Однажды утром одна симпатичная макака, большая охотница до мух, решила устроить на них набег. Это произошло еще до восхода солнца, насекомые пока спали, но вот-вот должны были проснуться. Не обращая внимания на оглушительные крики кассиков, обезьяна удобно устроилась рядом с мушиным гнездом, посадив на плечи своего малыша, и принялась ждать. Ничего не происходило, поэтому нетерпеливая гурманка несколько раз ударила левой лапой по гулкой поверхности гнезда, одновременно заткнув выходное отверстие указательным пальцем правой лапы.

Легкое жужжание известило ее о том, что колония насекомых пробуждается. Обезьяна убрала палец, и в отверстии показалась головка первой мухи… Крак! Два черных тонких пальца ловко ухватили насекомое, раздавили его брюшко, показалось совершенно бесполезное жало, и обжора проглотила муху с выражением крайнего удовлетворения. Следующее насекомое постигла та же участь, затем еще одно и так далее до бесконечности. Поскольку мухи явно стремились вылетать быстрее, чем четвероногое успевало их поглощать, макака регулировала этот процесс, затыкая отверстие пальцем левой лапы, в то время как правая безостановочно осуществляла транспортировку добычи от гнезда ко рту. Это полуавтоматическое движение происходило с механической четкостью около получаса и без единой задержки. Страстная лакомка не думала прекращать, увлеченно хрустела насекомыми и явно была готова продолжать заниматься этим делом вечно, к огромной зависти одной из своих соплеменниц, которая бесшумно подкралась к ней и с вожделением наблюдала за недоступным для нее пиром.

Первая обезьяна явно не собиралась покидать свое место, а прогнать ее силой было бы затруднительно. Если бы палец-затычка промедлил хотя бы на долю секунды, обе обезьяны немедленно ощутили бы на своей шкуре страшно болезненные укусы разъяренных ос, которые часто бывают смертельными для небольших животных.

Наскучив ожиданием, вторая обезьяна как будто решила отказаться от своих намерений. Она бесшумно забралась на вершину мавриции, уцепилась за нее хвостом и в течение нескольких минут изо всех сил раскачивалась вниз головой. Хотя это положение никоим образом не способствовало размышлению, оно все же зародило в обезьяньем мозгу новую мысль. Невезучая лакомка заметила большую гроздь зрелых плодов весом не менее двадцати фунтов, висевшую в двух метрах над головой поедательницы кинжальных мух. Прикинув расстояние до земли, хитрая обезьяна ухмыльнулась, почесалась, а затем без промедления принялась грызть всеми своими зубами черенок грозди, готовый и без того рухнуть под тяжестью плодов. Через мгновение гроздь с шумом полетела вниз, снеся по пути половину осиного гнезда и маленькую эгоистку, которая распласталась на земле со сломанным позвоночником.

Циничная шутница была чрезвычайно довольна своей выходкой и рассчитывала за несколько секунд убраться подальше от жал разъяренных насекомых. И у нее бы получилось, если бы не кассики. При виде нового нападения на своих летучих союзниц, птицы раскричались еще громче и окружили агрессора плотной стайкой. Напрасно обезьяна прыгала с ветки на ветку, пытаясь сбежать. Мухи, ведомые птицами, бросились на нее, жаля наперебой, пока злосчастное животное не раздулось, как бурдюк, и не рухнуло на корни дерева, разбившись насмерть.

Робинзоны с живейшим интересом наблюдали за этой драмой. Казимир молча, стараясь не делать резких движений, чтобы не привлечь обозленных ос, которые, впрочем, были заняты починкой своего жилища, приблизился к мертвым обезьянам. Он приподнял тело первой, в которое мертвой хваткой вцепился ее детеныш, и торжественно принес его в хижину.

Теперь Шарлю не в чем было завидовать своим братьям, его желание было исполнено с лихвой: он стал владельцем обезьяны.

Как мы уже говорили, прошел год с тех пор, как мужественная семья изгнанника смогла воссоединиться со своим главой. Только что начался сезон дождей. Благодаря своей бурной деятельности гвианские робинзоны могли не бояться голода и противостоять непогоде. Общая хижина находилась в отличном состоянии. Разнообразная провизия была надежно укрыта и тщательно проветривалась. Над одним из углов птичьего двора устроили навес. Гокко прекрасно выросли. К ним присоединились пенелопы марай (penelope leucolophos), гвианские куропатки (tetrao montanus), такие же крупные, как индюшки, токро (tetrao guyanensis), парракуа, цесарки, которые мирно жили бок о бок.

Изрядное количество сухопутных черепах, которых Казимир называл «тоти-ла-те», будущая основа для вкуснейших похлебок, обосновалось неподалеку от птичьего двора в компании юных свиней-пекари, все еще сосавших молоко своей матери. Материальная жизнь была полностью налажена.

Во время довольно тягостного сезона дождей у колонистов было в избытке разного рода развлечений. Гардероб нуждался в обновлении. И тут пригодился большой запас хлопка, собранного в нужное время. Робен и Николя изготовили ткацкий станок, очень простой, примитивный, но вполне отвечающий их требованиям. Он неплохо работал и выдавал вполне сносную ткань. Каждый, кроме Казимира, который ходил босиком, получил легкую, мягкую и очень удобную обувь наподобие мокасин североамериканских индейцев. Плетеные панамы с некоторыми модификациями оставались главным головным убором, благо у робинзонов не было недостатка в волокнах арумы.

И наконец, все они могли записывать все самое важное на сухой и гладкой бумаге мао, запасенной в достаточных количествах. Долгие дождливые дни не проходили бесцельно. Дети учились и развивались самым чудесным образом. Нет, маленькие гвианские робинзоны не будут белыми дикарями. Они станут гордостью всех французов экватора!

Часть вторая
Тайна золота

Памяти Ж.-Б. Лабурдетта

Досточтимому Ж.-Б. Казальсу

Помните ли, мой дорогой Казальс, ту исполненную волнения минуту, когда, покидая прииск «Эрмина», я говорил, прощаясь тогда и с Лабурдеттом, «до свидания!»?

Вы открыли мне полную опасностей и приключений жизнь золотодобытчика, и я дал себе клятву засвидетельствовать свою глубочайшую признательность, посвятив вам обоим этот труд, немыслимый без полученных от вас технических знаний.

Лабурдетта, увы, нет более с нами. Пусть же моя книга станет памятью об этом неутомимом труженике.

Что касается вас, дорогой друг, чья помощь была поистине неоценима, соблаговолите принять сей скромный дар как знак моего живейшего расположения.

Луи Буссенар

Глава I

«Поджигатели» и индейский пленник. – Перекличка птиц. – Тукан и оноре. – Это был сигнал? – Обрушение стены леса. – Лагерь на перекате. – «Патава». – Бегство. – Таинственные враги. – Золотая стрела! – Легенда об Эльдорадо. – Сокровище сыновей Солнца. – Авантюристы в стране золота. – Губернатор и краснокожий. – Мануэль Висенте и Паолине. – Тайна золота. – Первая крупинка золота, найденная французом 12 апреля 1856 года. – Смертоносный секрет. – Похищение. – Сообщники.

– Давай сюда краснокожего.

– Погоди… Одну минуту.

– Ты крепко его связал?

– Боюсь, что даже слишком. Он не шевелится.

– Но он же не помер?

– Хм…

– Без глупостей. Он наш капитал. Богатство для всех нас, целое состояние… Миллионы.

– И что, ослабить веревки?

– Чего доброго, еще сбежит.

– Но… что, если он задохнется?

– Ты прав. Грех убивать курицу, несущую золотые яйца. Ослабь-ка немного узлы, – произнес первый из собеседников, явно знакомый не только с литературными оборотами, но и с морской терминологией. – Да поскорее.

Индейца приподняли, он казался совершенно безразличным к происходящему.

– Готово.

– И что?

– И ухом не повел.

– Черт подери!.. Хороши же мы будем, если он задохся.

– Дьявол…

– Теперь ты дьявола вспомнил? Я велел тебе следить за ним. Ты за него отвечаешь. Ты же знаешь, сколько он стоит, так? Ты должен был не сводить с него глаз, не дать ему сбежать и…

– И лучший способ для этого – связать его, что я и сделал, да еще первоклассной веревкой, саженей пятнадцать ушло, не меньше.

– Но это не причина его убивать.

– Говори что хочешь. Мы тащим его с собой уже неделю, и, если бы я не позаботился о нем, его бы давно и след простыл.

– Ладно, посмотрим… Раз… два… Так он подох или нет?

– Если подох, он теперь бесполезней собаки, а мы… нам конец!

– И тайне золота тоже… Ну что же, друг мой, уверяю тебя, что ты поплатишься вместо него. Я буду резать тебя на кусочки до самых костей, я тебя…

– Не пори чушь. Краснокожие так легко не подыхают. У этих скотов душа черт знает где спрятана. Дай мне секунду, сейчас увидишь.

Второй собеседник вытащил из кармана штанов из грубой ткани небольшое огниво и длинный желтый трут, какой в ходу у курильщиков. Двумя сухими ударами он высек из кремня сноп искр, трут воспламенился. Индеец по-прежнему не подавал признаков жизни. Мужчина освободил его запястья, на которых были видны глубокие синеватые следы от просмоленной веревки. Поместив между больших пальцев пленника тлеющий трут, он крепко сжал их.

Плоть задымилась. В воздухе тошнотворно запахло паленым. Грудь краснокожего слегка вздымалась, из его горла вырвался вздох боли. Казалось, он медленно приходит в себя после того, как огонь прожег его кожу.

– Жив, чертяка, – грубо засмеялся палач, явно довольный только что совершенной низостью.

– Ну и отлично, а теперь обвяжи его под мышками, да покрепче.

– Вот, готово. Главное – не уронить его в воду. А вы там чего пялитесь, следите за веслами.

– Так, поднимай…

Кожа несчастного индейца еще дымилась. Мужчина атлетического телосложения поднял его, как сверток белья, и положил рядом с собой на голый камень.

– Теперь ваша очередь. Давайте по одному.

Четверо мужчин готовились перебраться через гряду скал, которые так часто пересекают гвианские реки и известны здесь как водопады. Высота преграды составляла около четырех метров. Один из путников, тот, кто держал другой конец веревки, на которой подняли индейца, взобрался наверх, на гранитный островок диаметром в три метра. По обе стороны от него пенистыми каскадами обрушивались воды реки.

Пирогу, пришвартованную у подножия скалы, нещадно болтало в стремнине. Припасы проследовали тем же путем, что и пленник. Бочки с куаком, ящики с сухарями, бочонки с солониной и соленой треской – добра здесь с избытком, включая оружие, боеприпасы и инструменты.

Потом поднялись люди, предварительно снабдив пирогу вторым швартовом. Объединив усилия, четверо гребцов вручную втащили лодку на скалу, медленно, как на талях, и вот она уже легла килем на небольшой уступ, заваленный ружьями, кирками, мотыгами, топорами и тюками разных форм и размеров.

Индеец, вытянувшийся на скале на самом солнцепеке, оставался недвижим. Можно было бы подумать, что он без сознания, если бы не едва вздымающаяся грудь и не исполненный яростной ненависти взгляд его чуть раскосых черных глаз, которым он награждал своих мучителей, стоит лишь им повернуться спиной. Это совсем молодой человек, от силы двадцати двух лет от роду, среднего роста, но хорошо сложенный. На нем была обычная набедренная повязка и никаких узоров из сока генипы, коими его соплеменники обычно расписывают тела и лица. Его кожа, даже не выкрашенная соком плодов руку, цвета кофе с молоком, была едва ли темнее, чем у тех, кто держал его в плену.

Его мучители – европейцы. Трое были одеты в рубахи с засученными до локтей рукавами и штаны, подвернутые до колен и открывавшие взору сухие ноги, исполосованные шрамами разной степени давности. Их бледные худые лица с печатью суровости и жестокости скрывались в тени широкополых шляп, сплетенных из грубой соломы. Особенно жесткое выражение им придавали бороды, которым было не более двух месяцев. Возраст мужчин определить было довольно трудно, впрочем все выглядели явно моложе тридцати.

Четвертый, тот, что производил впечатление главаря, обладал непомерно широкими плечами. Его мощный торс на кривых ногах был покрыт огромными мускулами, походка была вразвалочку, как у медведя. Он был обут в башмаки на шнуровке, едва прикрывающие щиколотку, такие в армии называют поршнями. Он носил рубашку из красной шерстяной ткани, а на голове – белое кепи с матерчатым назатыльником. Огромная черная борода с проседью закрывала нижнюю часть лица. На вид ему было около сорока пяти лет.

Впрочем, хотя он и раздавал команды, а остальные беспрекословно им повиновались, вся компания явно сосуществовала на принципах полного равноправия, и это равенство базировалось на общих потребностях и общей надежде. Кроме того, не было решительно никакой необходимости быть свидетелем гнусного обращения с юным индейцем, чтобы понять, что их спаянность никак не связана с выполнением какого-либо долга, но продиктована самыми низменными аппетитами, удовлетворить которые можно лишь преступлением.

Короче, сторонний беспристрастный наблюдатель при взгляде на эту компанию выразил бы свое мнение о ней буквально в трех словах: «Шайка отборных мерзавцев!»

Все они выглядели между тем совершенно естественно и чувствовали себя весьма непринужденно под палящими лучами солнца, почти смертельными для всякого непривычного к ним европейца. Легкость, с которой они справились с маневрированием лодки, свидетельствовала о многолетней привычке, приобретенной, очевидно, на принудительных работах.

– Скажи-ка, шеф, – бесцеремонно воскликнул один из мужчин, – не пора ли нам забросить что-нибудь в кишки?

– Сначала загрузим лодку.

Увидев на лицах оголодавших спутников выражение недовольства, «шеф» грубовато и не без издевки продолжил:

– Давайте, птенчики, загрузим провиант и прочее барахло. Сами знаете, что я голоден не меньше вашего и меня не надо упрашивать насчет пожрать. Ладно, я, как всегда, буду первым, покажу вам, как надо!

И, подкрепив слова делом, он схватил бочонок с куаком весом примерно в пятьдесят килограммов и без видимых усилий перенес его в пирогу, вяло болтающуюся на воде по другую сторону гряды. Погрузка заняла всего полчаса.

Четверо мужчин наконец смогли приступить к скудному ужину. Несколько горстей куака, разболтанного в небольшом количестве воды, да кусок солонины, поджаренной накануне, вот и все меню. Молодой краснокожий понемногу пришел в себя, вернее, он больше не делал вид, что лишился чувств, опасаясь, как бы кто из белых вновь не прибегнул к жестокой забаве. Он медленно пережевывал брошенные ему жалкие крохи и, казалось, ничего не видел и не слышал.

Вдруг из зарослей листвы неподалеку от водопада раздался странный пронзительный крик, похожий на звук плохо смазанного шкива или, точнее, на скрип тележного колеса на деревянной оси. Никто не обратил на него внимания, кроме индейца, чуткое ухо которого умело различать самые незначительные модуляции в громком жизнерадостном крике, принадлежащем тукану, или большеклюву, как его называют гвианские креолы.

На мгновение в его лице мелькнуло выражение любопытства, возможно, даже надежды, тут же сменившееся прежней маской мрачной бесстрастности. Тут раздался другой голос, громкий, звучный и мощный, издавший четыре долгие ноты – до, ми, соль, до – с такой невероятной точностью, словно они исходили из горла оперного баритона.

Краснокожий сделал резкое движение, которое едва его не выдало.

– Эй, что там с тобой, калинья? – грубо рявкнул длиннобородый мужчина, которого остальные называли шефом. – Птичья музыка действует тебе на нервы? Это же просто тукан забавляется, а оноре[16]16
  Оноре – местное название одного из видов южноамериканской выпи (botaurus pinnatus pinnatus). – Примеч. автора.


[Закрыть] ему отвечает. Что тут скажешь, любопытная птаха с этими ее четырьмя нотами, если бы не знал, кто это голосит, мог бы поспорить, что человек.

Снова раздался скрипучий голос тукана. Оноре тут же ответил своими до-ми-соль-до. И непроходимая чаща вновь погрузилась в молчание.

– Странно, что они вдруг распелись в самый полдень. Никогда такого не видел.

– Как думаешь, шеф, а вдруг это сигнал, – сказал один из гребцов.

– Чей сигнал, болван? И для кого?

– Откуда же мне знать? Только мы-то с дружками не раз переговаривались подобным образом! А олухи вроде тебя никогда ни о чем не подозревали!

Двое других гребцов, до этого момента помалкивавших, разразились громким одобрительным смехом.

– Кто тебе сказал, что там, в траве, под листвой, за деревьями не прячется несколько пар глаз, которые следят за нами вовсю? Ты уверен, что крик тукана, которому ответил оноре, – это не сигнал, которого мы не понимаем? Это тем более странно, что сейчас полдень, как ты верно подметил. Ни одна птица, кроме пересмешника, не станет петь в это время суток. Я понапрасну таращил глаза, здесь нет никаких туканов. А ведь он кричал прямо рядом с нами.

Вдруг снова раздались те же звуки, но в обратном порядке, и странный феномен из незначительного инцидента принял масштабы происшествия. Теперь начал оноре, а тукан ему тотчас же ответил.

Четверо мужчин уставились на индейца, по-прежнему молчаливого и бесстрастного.

– Если бы я знал, что этот сигнал для него, – буркнул главарь, – я бы отвесил ему пару ласковых…

– Ну да, и что с того? Это не лучший способ, чтобы заставить его говорить. Эти дикари упрямее ослов. Если что-то втемяшится им в голову, черта с два ты оттуда это выбьешь.

– Не бери в голову, это моя забота. Скоро мы доберемся до нашей цели, точнее, до того места, откуда не сможем идти самостоятельно, вслепую. Он один знает дорогу, и если он не захочет говорить… Когда я поджарю ему ноги до брюха, а руки до плеч, он нас проведет.

– В добрый час. Лучше и не скажешь. Ты все слышал, калинья.

Индеец не удостоил его даже взглядом.

– Пора в путь, – сказал главарь своим грубым голосом.

Все четверо расселись по местам в пироге, столь же туго связанного индейца поместили в центре и принялись яростно грести.

Ручей, узкий в районе скалистой гряды, понемногу расширялся по мере продвижения вперед.

– Будем держаться левого берега, – распорядился главарь. – Что это там за темное пятнышко, гора или просто облако?

– Это гора.

– Отлично, плывем в ту сторону. Думаю, мы близко.

Тут снова раздался крик тукана, уже в четвертый раз, причем так громко, что вся четверка одновременно вскинула головы вверх, будто бы птица находилась в нескольких метрах над ними.

Главарь выругался, схватил ружье и быстро зарядил его. Пирога шла впритирку к берегу. В зарослях послышался шелест потревоженных веток, за которым немедленно последовал выстрел. Капитан лодки пальнул наугад в гущу листвы на уровне человеческого роста. Полетели срезанные свинцом листья, но за громом выстрела не последовал испуганный крик тукана, что обычно свойственно для него в момент опасности.

– Ты был прав. Это сигнал. Как говорится, за одного битого двух небитых дают, а значит, мы вчетвером стоим восьмерых. Сдается мне, что нам предстоит драка. Плывем вплотную к берегу и высадимся, как только найдем подходящее место.

Но этот план, с виду очень простой, оказался невыполнимым. Не успел стрелок положить в лодку еще дымящееся ружье и поднять весло, как гигантское дерево, совершенно сухое и явно мертвое довольно давно, поддерживаемое со всех сторон лишь лианами, сильно зашаталось, а затем с чудовищным грохотом рухнуло в воду, брызнувшую во все стороны струями всех цветов радуги.

К счастью для авантюристов, падение произошло в ста метрах впереди лодки. Случись оно на пять минут позже, посудину разнесло бы в щепки. Гребцам пришлось выйти на середину ручья, чтобы, держась другого берега, обогнуть неожиданное препятствие, так некстати преградившее им дорогу.

– Черт подери! Мы чуть не влипли… Если бы это вакапу было на пару метров выше, не знаю, как бы мы выкрутились. Ладно, теперь вот что. Продолжаем плыть и постараемся найти подходящее место для привала. Главное – глядите в оба, по берегам ручья полно таких же мертвых деревьев, не ровен час еще какое-нибудь грохнется.

– Ты же не думаешь, что это снова случится? Один раз ладно, всякое бывает, но они же не караулят тут, чтобы свалиться прямо на нас.

– Разрази меня гром! – заорал главарь во всю глотку.

Одновременно раздались три других ругательства; исторгшие их гребцы в ужасе застыли при виде совершенно невероятного зрелища.

– Спокойствие, или нам конец. Гребите как следует, но не спешите. К берегу. И не спускайте глаз с индейца.

Но крики проклятий и распоряжения главаря утонули в невообразимом грохоте. Казалось, внезапно рухнула целая стена леса. Пять или шесть гигантских деревьев, отстоявших друг от друга на двадцать или двадцать пять метров, совершенно сухие, как то, что упало первым, зашатались точно так же, как и оно. Их словно подрубила чья-то невидимая рука. Раздался оглушительный треск, великаны сначала накренились в сторону ручья, все еще удерживаемые невообразимым переплетением лиан, соединяющих их с соседними деревьями. Эти путы, натянутые до предела, какое-то время держались. Но затем еще живые деревья, увлеченные мертвыми, вырванные из земли с корнями, сдались и тоже рухнули с грохотом неимоверной силы. И вся эта гора зелени оказалась в ручье, воды которого превратились в неописуемую мешанину веток, листвы и цветов.

Бледные, отупевшие от ужаса, четверо мужчин молчали, едва не лишившись рассудка от этого необъяснимого и пугающего происшествия. Им едва удавалось держать в равновесии пирогу, которая бешено плясала на волнах, поднятых внезапным падением целой рощи.

Что это было? Случайный катаклизм, в котором они едва не погибли? Или бессознательный протест этой таинственной земли с еще не исследованными просторами, недовольной тем, что какие-то мелкие людишки посмели сорвать с нее девственные покровы? Что за титаны смогли пошатнуть многовековые деревья и разломать их в щепки, как корабельные мачты во время урагана?

Русло ручья было перегорожено бесповоротно. Четверо искателей приключений не могли ни двигаться вперед, ни пристать к берегу там, где прежде намеревались. Они тщетно попытались добраться до другого берега. Там до горизонта раскинулась затопленная саванна, бездонное убежище гигантских змей и электрических угрей. Единственным осуществимым планом представлялось проложить дорогу сквозь сломанные ветки и поверженные стволы. Придется воспользоваться топором, пилой и мачете, чтобы прорубить себе путь; адски тяжелый труд, который отнимет по меньшей мере три или даже четыре дня.

Не стоит и говорить о том, что они вовсе не помышляли об отступлении. Эти негодяи обладали упорством честных людей. Провизии им должно было хватить на несколько месяцев, так что они не собирались останавливаться при первой же неудаче. Поверхность ручья еще не успела успокоиться, а решение уже было принято и план составлен.

– Итак, шеф, что ты об этом скажешь?

– Я скажу… что ничегошеньки не понимаю!

– Ты все еще думаешь, что птичьи крики ничего не значили?

– Вполне возможно, что нет. Сам подумай, если бы в лесу была шайка краснокожих, стали бы они валять дурака, срубая деревья, и перегораживать ручей? Они бы просто насадили всех нас на свои двухметровые стрелы. Тем более что мы были так близко от берега, а они никогда не промазывают. Так что тут ничего не понятно, особенно если задуматься о том, что эти сухие деревья были срублены под корень давным-давно.

– А может, это первая линия обороны Страны Золота?

– Мы пройдем через нее, как и через все прочие, – уверенно заявил главарь. – А теперь – за работу.

– Послушай, шеф, есть мысль. Мы, конечно, не можем ночевать в пироге. С другой стороны, наши гамаки не получится подвесить на деревьях на краю саванны. Мы могли бы выгрузить провизию на скалу у переката и устроить там патаву.

– Отлично придумано, сынок, так и сделаем. Краснокожего удобно устроим в гамаке, только сначала свяжем покрепче, чтобы у него и в мыслях не было сбежать. А потом мы прорубимся сквозь эту свалку и, привет, двинемся дальше.

Пирога вернулась к скалам, двое гребцов сошли на берег, быстро срубили там три дерева толщиной с ногу и очистили их от веток, пока их товарищи спешно разгружали пирогу.

Оба дела завершились одновременно. Деревья втащили на скалу, крепко связали вместе их макушки, а затем трое мужчин схватили каждый свой ствол и подняли их, одновременно быстрым движением разведя в разные стороны у основания. Получилась равнобедренная пирамида со сторонами примерно в три с половиной метра.

Конструкция самым естественным образом вышла вполне устойчивой, и вскоре по всем трем сторонам пирамиды повисло по гамаку. Это простое и удобное сооружение очень распространено у лесных негров и индейцев экваториальных областей и известно здесь как «патава». Оно служит прекрасной опорой для подвесных постелей во влажных и лишенных деревьев местах. Ибо в Гвиане решительно невозможно спать на земле, где вас непременно посетят неприятные, а то и опасные лесные гости: скорпионы, многоножки, пауки-крабы, муравьи и так далее.

Главарь, внимательно осмотрев узлы, которыми связали пленного индейца, положил его в гамак, как ребенка. Поскольку в этом месте, на скалах, солнце жарило так, что ничто бы перед ним не устояло, бандит срезал несколько широких листьев барлуру, соединил их вместе, получив нечто вроде экрана, который он пристроил над головой юноши. Теперь бедняге можно было не опасаться солнечного удара.

– Вот тебе и зонтик… Зонтик для нашего мальчугана, – ухмыльнулся негодяй. – А я теперь, выходит, твой папаша, как думаешь, похож? Но не думай, что я скачу вокруг тебя ради твоих прекрасных глаз, золотой ты мой. Если бы ты не был для нас так дорог, в прямом смысле, ты бы у меня давно уже встретился с твоим Гаду[17]17
  Гаду, или чаще Масса Гаду, «Месье бог» – так гвианские дикари называют свое божество. Их религиозные верования ограничиваются, впрочем, чем-то вроде грубого манихейства, которое они приспосабливают к своим нуждам с самой широкой непринужденностью. В целом они довольно безразличны в религиозном смысле и больше боятся дьявола, нежели почитают бога. – Примеч. автора.


[Закрыть], вы же так зовете своего боженьку, вы да черные. Ладно, пока, веди себя прилично. А я пойду поработаю топором. И помни, что я слежу за тобой.

Четверо негодяев немедленно вернулись к зеленой баррикаде и набросились на нее с исступленной энергией, яростно орудуя мачете и топорами. Работа была тяжелой и продвигалась медленно, но все же их усилия не прошли даром. Они даже решили, что через двое суток трудов смогут выбраться из тупика. Поэтому, когда солнце начало садиться, они вернулись к патаве, весело распевая песни, как честные работяги, довольные своим трудовым днем.

Но последняя нота разудалого припева стала воплем ярости, который вырвался из четырех глоток при виде пустого гамака. Индеец, так надежно связанный главарем, сумел освободиться от пут и исчез.

Между тем в этом исчезновении не было ровным счетом ничего загадочного, хотя на первый взгляд оно могло показаться невероятным фокусом. Молодой индеец, увидев, что его палачи всецело заняты расчисткой пути через завал, решил воспользоваться первым же моментом, когда за ним никто не следил. Он сразу принялся грызть веревки, сжимавшие его запястья. Белые зубы, острые, как у грызуна паки, работали столь усердно, что после часа сверхчеловеческих усилий ему удалось перегрызть прочно сплетенную бечевку.

Первая часть дела была сделана. Но, к сожалению, наименее трудная. Теперь ему предстояло избавиться от пут, которые стянули не только его лодыжки, но и колени. Индеец был так же изобретателен, как и смел, и в высшей степени владел искусством бесконечного терпения, которое у его соплеменников слишком часто переходит в апатию.

Он носил на шее ожерелье из зубов патиры, очень острых, с режущим краем, которыми эти животные роют весьма глубокие ямы и перегрызают огромные корни. Он разорвал шнурок ожерелья, сплетенный из волокон алоэ, снял с него один из зубов и принялся пилить веревку, или, скорее, перетирать ее нить за нитью.

Время от времени он незаметно сквозь просветы в гамаке поглядывал на своих тюремщиков, поглощенных нелегкой задачей. Те, в свою очередь, старались не выпускать его из виду, но индеец знал, как выглядеть неподвижным, ни на секунду не прерывая работу, так что они ничего не заметили. И вот наконец наступил момент истины. Его ноги тоже обрели свободу. Он с наслаждением вытянулся в гамаке, отдохнул с четверть часа и растер затекшие конечности, чтобы вернуть им подвижность. Затем, улучив мгновение, когда все четверо повернулись к нему спиной, он сел на край гамака, спрыгнул на скалу и бросился вниз головой с каменной гряды в самую середину бурного потока.

Ни разу не показавшись на поверхности, он проплыл под водой все двадцать пять метров, отделявших его от берега, выбрался на сушу посреди зарослей пурпурных цветов геликонии и скрылся в густом лесу.

Ярость шайки авантюристов не знала границ. И хотя преследование было безумной и бесполезной затеей, они все же попытались. Справа и слева от ручья раскинулись затопленные саванны. Твердая суша, ведущая к лесу, представляла собой полосу земли шириной в сто пятьдесят метров, словно шоссе между двумя болотами. Именно здесь, на участке, примыкающем к реке, и рухнули деревья, словно поверженные неведомой силой.

Главарь и двое других ринулись к полузатопленным стволам, пытаясь взобраться на них, чтобы добраться до берега, а четвертый остался охранять припасы. Они уже почти ступили на землю, как внезапно раздался резкий свист, и тотчас же тот из них, кто шел впереди, огласил округу криком страха и боли.

Вылетевшая из чащи длинная стрела с древком из тростника, оперенная черным, только что пробила его бедро насквозь. Невзирая на адскую боль, раненый попытался вытащить ее, но безуспешно.

– Оставь это, – сказал главарь. – Она прошла навылет, и я сейчас сломаю ее с другой стороны.

Завершив операцию, бандит с любопытством разглядывал наконечник стрелы длиной не менее пяти сантиметров, зазубренный с одного края. Несмотря на окрасившую его кровь, он отливал чем-то желтоватым. Авантюрист машинально вытер его о рукав…

– Да это золото! – изумленно воскликнул он.

После открытия Нового Света и рассказов первых мореплавателей о тамошних чудесах всю Европу охватила жгучая лихорадка. Вслед за прославленным Колумбом (1492) и его отважными последователями Джоном и Себастьяном Каботами (1497–1498), Америго Веспуччи (1499) и Висенте Пинсоном (1500), которые по крайней мере были мирными покорителями новых земель, в эти сказочные края, как стервятники на добычу, устремились своры искателей приключений всех мастей.