Текст книги "Секрет Жермены"

ГЛАВА 25

А в кабачке Лишамора развертывалась другая драма.

Андреа, не ожидавшая, что Бобино встанет на защиту девочек, и, видя, что завязывается поножовщина, старалась заставить своего ухажера, красавчика Альфреда, не подчиниться команде Бамбоша. Она крикнула, подбежав к группе, где стояли Бобино, Моген и девочки:

– Альфред, не вмешивайся не в свое дело! Выпусти девочек! Слышишь, что я говорю!

Брадесанду заколебался, но взбешенный Бамбош злобно потрясал оружием и кричал:

– Шеф скрутит тебя в веревочку… слушайся… черт тебя подери! А с тобой, Рыжая, будут другие счеты… отойди, а то я тебя пырну!

Моген был безоружен, Бобино подал ему пистолет князя, сказав:

– Стреляйте, только если положение станет безнадежным. Тут шесть зарядов, они могут нас спасти.

Бобино – с черкесским кинжалом у пояса – держался спокойно, как будто ему предстояла забавная игра. Он сказал Андреа:

– Вам угрожают, мадам, идите сюда, к нам.

– Мадам, пожалуйста, наши друзья вас защитят, ведь правда, Жан? – звала и Берта.

Вне себя от злости Андреа кричала:

– Благодарю вас, мои милые, но я не боюсь этой падали! У вас оружие… Ударьте по ним смело! Я тоже буду действовать!

Она схватила бутылку и бросила в лицо Бамбоша. Тот увернулся, посудина разбилась о стену. Полетели вторая, третья литровки; одна ударила Бамбошу в руку, выбив нож. Бобино, великодушный до наивности, видя противника беспомощным, спрятал свой кинжал в ножны и сказал:

– Знаешь, парень, не дури, пропусти нас, и чтобы без подвоха, а то я тебя сломаю как спичку! А вы, папаша Моген, глядите в оба и первому, кто полезет к нам, размозжите башку.

Брадесанду, увидав у рыбака револьвер, пробормотал:

– Ножичек – куда ни шло, но пистолетик – это похуже…

– Смелей, Брадесанду!.. Смелей, Лишамор, и ты, мамаша Башю… действуйте!.. – подзадоривал Бамбош.

Он, уверенный в своей силе, ловкости и умении драться, приготовился к страшному бою ногами. Наклониться, чтобы поднять нож, он боялся, зная, что может получить башмаком в морду.

Подготовка к схватке завершалась. Лишамор вооружился вилами, Башю – резаком, Андреа – опять бутылкой. Парни явно собирались обойтись без ножей.

Бобино – среднего роста, худощавый, с тонкими чертами лица и маленькими усиками, выглядел восемнадцатилетним юнцом. Но руки и ноги его казались стальными, плечи были широки, бедра узки. Необычайно подвижный и горячий он был одновременно и очень сильным – мог свободно нести груз в пятьсот фунтов.

Бамбош, более коренастый, казался крепче его, был очень уверен в своей мощи и ловкости; он отличался жестокостью, для него убить человека было все равно, что раздавить жука.

Драка между такими противниками обещала стать беспощадной.

Начал ее Бобино, зная, что первый удар всегда сильно действует на противника, дает ему почувствовать, с кем имеет дело.

Крепким точным движением он саданул Бамбоша ногой в бок. Тот взвыл, но тотчас оправился и весомо ответил; Бобино парировал.

Удар следовал за ударом. Бамбош норовил использовать какой-нибудь предательский воровской прием, такой, что сразу калечит противника или убивает его.

Но Бобино в это утро был ловок как бес, упреждал все хитрости и сам жестоко разил противника, чьи силы начали истощаться. Стало казаться, что обыкновенный парижский парень вот-вот измотает врага вконец и, возможно, добьет.

Видя, что скоро его одолеют, Бамбош отскочил и крикнул глазевшим из-за столиков пьяницам:

– Сто франков каждому, кто поможет мне хотя бы вышвырнуть вон этих типов.

– Как, заплатишь, Лишамор?

– Да заплачу… Надо их выкинуть… Бамбош прав.

Пятеро пропойц переглянулись между собой, договорились и встали на подмогу.

Андреа попробовала оттащить Брадесанду в сторону, но тот заорал:

– Катись ты к… Не мешай… Я не хочу, чтобы шеф меня изничтожил, я за Бамбоша, и смерть чужакам!

– Подлецы! Трусы! Семеро против двоих! – кричала в негодовании Андреа. – Хоть я только женщина, но сделаю что смогу!

Она бросилась к Лишамору, выхватила у него вилы и держаком так хватила старика, что тот упал, заливаясь кровью.

Затем вернулась к красавчику Альфреду и, направив вилы ему в лицо, сказала:

– Дрянь, паршивец, я с тобой спала, а ты на моих друзей прешь, да еще с ножом!.. Вот я сейчас причешу твою морду!

Брадесанду, боясь, что она сейчас и впрямь выколет ему глаза, поскорее отступил. Вдогонку Андреа саданула бывшего любовника вилами в зад. Потрясая своим оружием, она кричала:

– Еще один выбыл… Кто следующий?!

Но дверь все еще оставалась недоступной для Бобино и девушек.

Бамбош сплотил возле выхода нанятых пьяниц и сам, подняв наконец свой нож, встал у порога, измученный и обозленный, с твердым намерением покончить дело.

Наемники его, за неимением ножей, хватали бутылки и швыряли в Могена и Бобино.

Могену угодило в голову, он пошатнулся и чуть не упал. В ответ он пальнул из пистолета, но, не умея толком пользоваться им, слишком резко спустил курок, отчего ствол вскинуло кверху и пуля лишь разбила стекло скверно намалеванной картины на стене. Однако выстрел с дымом и огненной вспышкой испугал пьяниц, они попятились. Такие типы охотно хватаются за ножи, но боятся огнестрельного оружия.

Бобино воспользовался их замешательством и, выхватив из ножен кинжал, подскочил к двери. Один из пропойц подставил ему предательскую подножку. Но типограф не растерялся, упав на одно колено, он оперся о землю рукой, развернулся и наотмашь полоснул негодяя кинжалом. Тот рухнул с распоротым брюхом. Кишки вывалились.

Берта и Мария закричали при виде такого ужасного зрелища.

– Браво, малыш! Здорово вдарил… Ты настоящий мужчина! – крикнула Андреа.

Рыбак снова выстрелил, случилась осечка, и он в досаде заворчал:

– Черт побери! Точно меня околдовали.

Бобино едва успел подсказать:

– Стреляй понизу… по коленкам! – как к ним обоим с поднятым ножом и с табуреткой вместо щита подскочил Бамбош. Его поддерживали четверо наемников, и храбрецы чуть было не оказались подавленными численным превосходством противника.

Берта, видя, что друзья в опасности, забыла о страхе и принялась кидать во врагов осколки бутылок, не думая о том, что может порезать себе руки. Она крикнула сестре:

– Делай как я, а то мы пропали!

И Мария повиновалась.

В кабаке творилось нечто неописуемое: раненный вилами в зад Альфред орал громче всех, пьяница с распоротым животом хрипел, старуха Башю клохтала над Лишамором, стараясь привести его в чувство, летели бутылочные осколки, грохотали опрокидываемые столы. Рассвирепевшая Андреа, восхищенная и растроганная храбростью девушек, кричала им:

– Браво! Мои миленькие, вы прямо душки!..

Моген снова выстрелил два раза подряд и произвел великий грохот. Совет Бобино оказался правильным. Пуля попала в одного из пьяниц, и он взвыл, тряся окровавленной рукой.

Осколком бутылки Бамбоша ударило в глаз, он выронил табуретку, Бобино подхватил ее и со всей силы треснул противника – тот повалился.

Вот тогда Андреа, воспользовавшись замешательством врагов, подбежала к двери, открыла настежь и крикнула девочкам, Бобино и Могену:

– Бегите скорее!

К радости своей, они увидели, что на улице уже совсем светло.

– Ты права, дочь моя, – сказал рыбак. – Скорее к лодке!

– А как же вы, мадам? – спросил Бобино у Андреа.

– Обо мне не беспокойтесь! Со мной здесь не сладят. Торопитесь!

Переговариваясь, Бобино, Моген, Берта, Мария и Андреа выбежали на дорогу, а затем, перейдя через нее, – и к берегу, где покачивалась привязанная лодка.

Побежденный Бамбош в бешенстве утирал кровь, лившуюся по лицу, ругался последними словами и, сжимая кулаки, грозил:

– Мы еще встретимся! Я тогда по кускам сорву все мясо с костей этого гада! А с проклятыми девчонками сделаю еще похуже! Клянусь! Слово Бамбоша!

Пока Моген отвязывал лодку, Бобино уговаривал Андреа ехать с ними.

– Спасибо, месье, но, уверяю вас, они ничего не могут мне сделать.

– Скажите, по крайней мере, где мы сможем с вами встретиться. Подобная услуга достойна бесконечной благодарности, и мы всегда будем чувствовать себя в долгу перед вами, мадам.

– Спасибо! Понимаю, вы из тех, кто не забывает добро. Если хотите сделать мне приятное, так пусть девочки меня поцелуют. И я буду вознаграждена даже больше, чем следует.

– О мадам! – И девушки бросились обнимать и целовать грешницу. Она заключила их в объятия, и лицо ее просияло. Женщина прошептала:

– Все-таки хорошо, когда делаешь что-то порядочное.

Прощаясь с обоими мужчинами, Андреа сказала: А живу я на улице Курсель… Если понадобится, смело приходите. Я пользуюсь некоторым влиянием, и, если вам будут досаждать, я помогу… С Богом…

Рыжая смотрела, как поплыла по тихой реке лодка, и видела, как улыбались друг другу Берта и Бобино, держась за руки, и была счастлива их счастьем. Она думала: «Сегодня же вечером уеду в Париж, вернусь к обычной жизни, – увы! – единственно возможной для меня. Я не могу делать ничего другого… И у меня, наверное, не хватит мужества захотеть научиться… Ах!.. Если бы кто-нибудь меня любил!»

Два часа спустя Бобино, Берта и Мария сели в поезд, сдав в багаж дорогой велосипед.

В Париже они наняли извозчика и поехали в дом князя Березова. Они приблизились к воротам, когда лошади тихим шагом ввозили во двор ландо.

Хотя Бобино ничего не знал о дуэли князя с бароном де Мальтаверном, его охватило предчувствие несчастья.

Как только Вандоль сказал: «Начинайте, господа», противники сделали выпад.

Мишель Березов произвел его очень элегантно, в классическом стиле, не горячась, но уверенно, и опытный сторож подумал: «Молодой человек знает приемы, а огромный рост дает ему определенное преимущество».

Старый дуэлист, искушенный в хитростях боя, Ги де Мальтаверн начал, отступив и вытянув вперед руку, и бывший инструктор фехтования удивился: «Черт возьми! Какой странный маневр».

Князь увидел, что барон поставил себя вне досягаемости, и, еще не горячась, стал атаковать противника.

Ги, тоже совершенно спокойно, словно они тренировались в спортивном зале, отразил атаку прямым ударом.

Мишель направил шпагу прямо в лицо противнику, тот отклонился всем корпусом.

«Странная у барона метода», – подумал сторож.

Как человек предусмотрительный, Мальтаверн почти никогда не фехтовал со знакомыми, чтобы не открывать своих секретов, поэтому они оставались никому не известными. Но он был истинным фанатиком и ежедневно занимался дома со старым армейским инструктором, а после уроков упражнялся один в разных хитрых приемах подобно тому, как скрипач-виртуоз ежедневно играет упражнения на скрипке. Ги стал настоящим виртуозом боя холодным оружием.

Князь Березов, годами гораздо моложе Мальтаверна, разумеется, не мог иметь его опыта. Он фехтовал хорошо только потому, что, как все люди его общества, занимался разными видами спорта.

С первого взгляда можно было бы подумать, что сошлись бойцы равной силы, какое-то время и секунданты и доктор так и полагали.

Ги скрывал свою игру, действуя как бы очень просто, для того чтобы в решительный момент нанести смертельный удар. Надо сказать, что он был необычайно вынослив и двигался с большой скоростью и легкостью благодаря своей худобе и натренированности.

А очень высокий, атлетически сложенный, с мощной мускулатурой князь утомлялся быстрее, чем его противник, у которого каждая мышца была как пучок скрипичных струн.

Сначала Мишелю не приходило в голову, что с ним ведут хитрую игру, стараются ослабить его внимание, чтобы уловить удобный момент для последнего удара. Березов обманывался хитрыми маневрами барона и раз за разом, безрезультатно нанося мощные удары, разгорячался, несмотря на свежесть воздуха, и лоб его покрылся крупными каплями пота.

По условиям дуэли непрерывный бой продолжался не более пяти минут. В конце этого срока Морис объявил остановку, подняв палку. Бойцы опустили шпаги в ожидании команды о возобновлении борьбы. Через две минуты Вандоль скомандовал:

– Продолжайте, господа!

Видя неуязвимость барона, Мишель стал действовать осмотрительнее, тем более что чувствовал, как начал всерьез утомляться.

Пять минут – в общем, небольшой срок, но он долог, если в течение всего этого отрезка времени человек непрерывно с силой атакует; особенно если действовать приходится в городской обуви и на площадке, покрытой песком, а не на дощатом полу.

За двухминутный перерыв Мишель почти не отдохнул, а Ги начал лишь чуть-чуть быстрее дышать. Но оба оставались пока без единой царапины.

Барон начал атаковать, но очень осторожно, все время обманывая противника и секундантов как бы нечаянными промахами.

Только старый солдат, наблюдая за боем, замечал неладное и думал: «Странно, этот атакует как ученик, а отражает удары на уровне самого опытного фехтовальщика, а другой теряет силы в атаках и не замечает, что все его удары немедленно парируются. Честное слово, надо быть очень искусным бойцом, чтобы действовать по видимости неумело, а на самом деле так опасно. Но чего он добивается? Похоже, что хочет вконец измотать противника, чтобы потом убить».

Князь все больше выдыхался, его атаки замедлились и движения стали тяжелее. Может быть, он уже понимал, что барон ведет с ним хитрую игру.

Морис Вандоль и Серж Роксиков нервничали. Первый был хорошим фехтовальщиком; не понимая всех хитростей барона, он чувствовал неладное и очень волновался за друга.

Вскоре взгляд барона стал пристальным и неподвижным, он сжал брови, стиснул зубы, и на лице мелькала иногда нехорошая улыбка.

Кончалась четвертая минута боя. Вандоль смотрел на часы, и сердце его сжималось от страха за друга, но до перерыва оставалось еще шестьдесят секунд.

Мишель думал. «Этот человек спровоцировал меня на дуэль, хотя формально виноват, конечно, я. Да, но люди нашего круга не ведут себя столь бесцеремонно, он ведь буквально вломился ко мне в дом… А фехтует бесподобно… Он сейчас играет со мной… с намерением убить. Но кому он служит этим? Мондье… Это рука графа Мондье, а этот лишь шпага… Жермена!.. Возлюбленная моя!..»

Мысли, которые здесь так пространно изложены, проносились с невероятной быстротою и с необычайной ясностью.

Князь вспомнил монахиню, отравленную вместо него, вспомнил выстрел в окно, когда был в комнате Жермены, и сейчас видел перед собой Ги де Мальтаверна, человека бесчестного, способного на любую подлость. Видел его сатанинскую улыбку за гардой[53]53
  Гарда – металлическая пластинка или дужка на рукоятке холодного оружия для защиты руки держащего от ранения при фехтовании или в бою.


[Закрыть] его шпаги.

Чувство усталости охватывало князя сильнее по мере того, как правда яснее вставала перед его мысленным взором.

Душа Мишеля как бы раздвоилась. Ему представилось, что он около своей возлюбленной, она смотрит ясными глазами и говорит мелодичным голосом, звук коего приятнее самой сладостной музыки. И в то же время русский видел перед собой лицо великосветского убийцы, намеренного покончить с ним по всем правилам дуэльного кодекса.

Вдруг Березов ощутил сильный холод в груди около сердца, заметил Мальтаверна совсем близко, увидел взъерошенные усики обозленного кота, руку, сжимающую эфес, в нескольких сантиметрах от его собственной груди, почувствовал, как острие шпаги входит в легкое, минуя ребра, и касается сердца.

Морис Вандоль, Роксиков и доктор Перрье бросились к Мишелю и поддержали его, а сторож ворчал втихомолку:

– Вот вам чисто обделанное убийство! Будь я на месте этого бандита, я ранил хотя бы в плечо, в руку…

Мишель не падал, но чувствовал, как постепенно, потихоньку все в нем замирает; он думал, что это конец, и он больше не увидит Жермену. Горячая сладковатая жидкость наполнила ему рот, и он сплюнул кровью. У него еще хватило силы взять за руки Мориса и Сержа и сказать:

– Завещание!.. Жермена!.. Прощай!..

Затем он побледнел, вздрогнул и замер в неподвижности.

Тогда Ги, который хладнокровно, с дьявольской хитростью подготовил убийство и нанес смертельный удар обессилевшему сопернику, зная, что действует наверняка, подошел к доктору Перрье. Разбойник изобразил на лице огорчение. Он пробормотал тихо, как будто впал в большое горе:

– Господа… Ведь все произошло в установленных правилах…

– Да, месье, – сказал с горьким чувством Морис.

Ги продолжал:

– Я страшно огорчен… Прямо в отчаянии… Бедный Мишель… Друг… Никогда не можешь быть хозяином своей шпаги… Доктор, я надеюсь, он выздоровеет?..

Никому не пришло в голову, что под видом сочувствия и сожаления по поводу нечаянного удара скрывается злобное торжество наемного убийцы.

– Я еще не знаю, месье, но надеюсь и, во всяком случае, сделаю все, что будет в моих возможностях, – сказал врач.

Ги поклонился, его секунданты тоже раскланялись, и они направились к экипажу.

Граф Франкорвиль и маркиз Бежен торжествовали. Едва сели в ландо и лошади побежали, оба кинулись поздравлять барона. Как все светские люди, охочие до скандала, они предвкушали, что за шум поднимется в газетах и создастся лично для них реклама по поводу сенсационной дуэли.

А там, на поле боя, два врача старались помочь раненому, состояние его казалось безнадежным. Князь был без сознания и бел как мрамор.

Мишеля тихонько положили на землю навзничь, и доктор Перрье осторожно извлек из раны шпагу, она пронзила грудь насквозь и вышла сзади на десять сантиметров. Спереди виднелось отверстие размером раза в два больше укуса пиявки, оттуда вытекло немного розоватых капель. Такая рана гораздо опаснее страшных на вид широких кровавых полос от сабельных ударов. В таком случае, как у Березова, могло произойти мгновенное смертельное внутреннее кровоизлияние.

Перрье пощупал пульс, нахмурился и сказал коллеге:

– Надо немедленно сделать подкожное впрыскивание эфира.

Он достал из походной аптечки шприц и пузырек с притертой пробкой, наполнил цилиндр эфиром и, быстро воткнув иглу в верхнюю часть бедра, сделал впрыскивание.

Почти сразу князь приоткрыл глаза, и в них промелькнул проблеск сознания. Он хотел что-то сказать, но кровь потекла изо рта.

Вандолю, совершенно подавленному и не менее бледному, чем его друг, показалось, что Мишель произнес имя Жермены и одновременно из последних сил пожал руку Мориса, как бы напоминая, чтобы он не оставил девушку.

– Не говорите! Не напрягайтесь! – решительно приказал доктор. – Сейчас отвезем вас домой…

– Дайте мне силы, чтобы увидеть ее, – прошептал раненый доктору Перрье.

– Не только чтобы увидать, но чтобы жить с нею долгие годы, – сказал доктор, показывая жестом, чтобы князь молчал.

Мишель грустно улыбнулся, будто хотел сказать, что не верит надежде доктора. Он думал: «Через пять минут я умру».

Оба секунданта предположили то же самое, и привратник сада в подобном не сомневался. Ему было жаль красивого молодого человека, но он считал, что такая смерть для мужчины прекрасна.

Предотвратив с помощью инъекции мгновенную смерть, часто наступающую после такой травмы, доктор приступил к перевязке.

Сделав два тампона из ваты, пропитанной раствором карболки, доктор приложил их к входному и выходному отверстиям раны, сверху сделал компрессы и закрепил все бинтом. Потом Мишеля одели и осторожно положили на сиденье в ландо. Доктора сели на противоположную скамейку, а секунданты поехали на упряжке врача, и оба экипажа тихонько двинулись к дому князя Березова.

По дороге медик все время держал руку на пульсе Мишеля и, почувствовав его ослабление, сделал вторую инъекцию, заменив эфир кофеином, сказав:

– Если опять случится обморок, придется снова ввести эфир. Исключительно крепкий организм больного позволяет применять большие дозы.

Мишель снова как бы ожил, порозовел, глаза заблестели, и он даже захотел сесть, но доктор решительно удержал его и сказал строго:

– Хотите умереть, тогда делайте то, что я запрещаю.

– Вы даете мне жизнь, – еле слышно прошептал князь и прибавил умоляюще: – Перрье… Друг мой… Еще раз… Укол…

– Нет, князь, мой дорогой большой ребенок, погодите! – строго сказал врач.

– Обещаете вы… довезти меня… еще живого…

– Клянусь в этом! – сказал доктор, очень взволнованный, несмотря на видимое спокойствие.

– Спасибо!.. Увидеть ее в последний раз… и умереть…

– Как можно позже!.. А теперь молчите! Иначе я ни за что не отвечаю.

Впрыскивание кофеина сразу после инъекции эфира возымело гораздо более сильное и длительное действие. Во время переезда пульс оставался хорошим и, несмотря на большую слабость, больной дышал свободнее. Жизнь висела на ниточке, но все-таки он жил.

Ландо, ехавшее теперь по приказанию доктора быстро, снова замедлило ход и свернуло в ворота дома Березова именно в ту минуту, когда к ним подъехал экипаж, где сидели Бобино и сестры Жермены. Их извозчик остановился одновременно с ландо и с экипажем секундантов Мишеля.

Бобино быстро соскочил наземь и, подойдя к ландо, увидел князя, совершенно бледного, неподвижно лежащего на сиденье, и напротив него двух незнакомых ему людей.

Подавив невольный крик ужаса, юноша обратился к старшему из спутников, на чьей груди он увидел ленточку ордена Почетного легиона, сказав:

– Месье, князь удостоил меня своей дружбой… Я везу ему приятное известие… Я так спешил…

– Мой друг, – сказал Перрье, – если известие хорошее, так сообщите его князю. Он ранен, и приятная новость поможет ему лучше всяких лекарств.

Тогда Бобино сказал:

– Князь, месье Мишель, вы узнаете меня?

При звуке этого голоса, такого молодого, звонкого, с чисто парижской интонацией, Березов слабо улыбнулся и прошептал:

– Бобино!.. А девочки… Где они?..

– Спасены… Свободны… Я их привез… Они здесь, в экипаже…

Огромная радость осветила лицо русского, и, несмотря на запрет доктора, он сказал:

– Спасибо, друг! Жермена будет счастлива, и я смогу умереть спокойно.

– Умереть!.. Это мы еще посмотрим!.. Мы вас выходим… Правду я говорю? – обратился Бобино к доктору, предлагая помощь, чтобы перенести раненого в дом.

Увидав Берту и Марию, таких миленьких, таких испуганных и смущенных, князь снова улыбнулся.

Девушки, видя столь красивого, доброго и как будто умирающего человека, совершенно онемели и готовы были расплакаться.

Прибежали слуги, людей собралось более чем достаточно, чтобы доставить князя в его покои.

С присущим ему тактом Бобино понял, что надо пойти вперед и повести девушек поскорее к Жермене, чтобы смягчить неожиданным счастливым свиданием предстоящий тотчас тяжелый удар.

Бобино в двух словах объяснил это князю, и тот счастливо улыбнулся, несмотря на то, что ему казалось, будто он умирает, и в знак согласия кивнул.

Ведя за собой девушек, Бобино поднялся в первый этаж и направился через анфиладу прямо к спальне Жермены. Тихонько приоткрыв дверь, он увидел больную сидящей на постели и сказал:

– Жермена! Приготовьтесь к большой радости и одновременно к трудному известию! Берта!.. Мария… обнимите вашу сестру!