Текст книги "Золотой корсар"

Глава VIII. Мертвый город

Прошел месяц.

Паоло и Людовик выехали в Лагуат заранее, с попутным караваном, и прибыли в город за пять дней до назначенного срока.

Лагуатцы были наслышаны о Корсаре с золотыми волосами, о подвигах которого им часто рассказывали мозабиты, кочевой народ Сахары. Репутация юноши опережала его до самого сердца великой пустыни.

Войдя в ксар[25]25
  Укрепленное селение (араб.).


[Закрыть] Лагаут, чудесный город, затерявшийся под пальмами посреди песков, авангард каравана объявил о скором прибытии знаменитого семнадцатилетнего капитана, совершившего столько доблестных поступков, так что в Лагаут Паоло и Людовик вступили с великой помпой, в сопровождении жителей соседнего Тагаи, устроивших бурную овацию.

В течение нескольких дней все важные персоны ксара оспаривали между собой юношей, которые были ошеломлены беспрерывной чередой торжественных приемов, вереницей пиршеств, танцев и народных гуляний, но в один из вечеров, когда они уже начали забывать о цели своего приезда, к Паоло подошел незнакомый мозабит и вручил запечатанный пакет.

В содержавшейся в конверте записке говорилось следующее:

«Встречаемся через час у крепостных стен. Приезжайте на махари.

Иаков».

Махари – скаковой верблюд, способный преодолевать до десяти льё в час; самое необычное верховое животное, какое только можно увидеть; за несколько дней оно покрывает огромные расстояния.

Молодые люди тотчас же покинули гостеприимных хозяев и направились на встречу со старым евреем – Паоло с доверием, Людовик с сомнениями, но оба – с любопытством.

– Будь готов к тому, мой друг, что тебе доведется увидеть необычные вещи, – сказал Паоло спутнику. – Ты с недоверием воспринимал все то, о чем я рассказывал; но когда увидишь это собственными глазами, будешь в восторге. Меня ждет любовное свидание с шестидесятилетней старухой, которая прекрасна как день.

Людовик расхохотался.

– Наверное, ее нарочно хранили в соли, чтобы не покрылась плесенью! – воскликнул он.

– Не знаю. Но после того, что я видел, это бы меня не удивило. Правда, что Иакову понадобилось от тебя, я не знаю – мне он ничего не говорил.

– Там будет видно. Но я берусь распутать всю эту интригу и показать тебе ее подноготную. Пока я рядом, старому шутнику больше не удастся тебя провести.

Паоло покачал головой; уж он-то знал, что их ждет.

– Если бы еврей говорил со мной о магии, колдовстве, сверхъестественном, – сказал он, – я первым бы над ним посмеялся. Но всего того необычного, что я видел, он добился благодаря глубоким познаниям и величайшему уму. И его притворная старость, и приключение с сокровищем, и Ноэми, и его поиски вечной жизни, и золотое кольцо черной гадюки – во всем этом нет ничего такого, что бы не было доступно человеческому сознанию. У змеи была своя нора в комнате с сокровищем; проползая через украшения, гадюка нанизала на себя кольцо, и то затерялось в складках ее тела. Иаков обнаружил рептилию неподалеку от форта, где было спрятано разыскиваемое им сокровище; увидев кольцо, он понял, как оно оказалось на теле змеи. Еврей решил, что если отнесет змею поближе к форту и свистнет, чтобы она уползла, гадюка вернется в свою нору и укажет ему дорогу к тайнику. Так он и сделал. В здравомыслии ему не откажешь. Я беседовал с одним французским врачом, который состоит на службе у дея Хуссейна, и рассказал о теориях Иакова, так знаешь, что он мне ответил? «Я не возьму на себя смелость утверждать, что он не находится на верном пути к открытию, которое сможет регенерировать мир».

У крепостной стены Паоло заметил неподвижный силуэт человека, сидящего верхом на махари.

– Это, должно быть, Иаков! – сказал он.

Человек, в свою очередь, тоже увидел юношей и, пришпорив животное, остановил верблюда уже в нескольких шагах от них.

– Меня послал хозяин, – сказал он. – Иаков ждет вас; следуйте за мной.

Посланник направил верблюда на юг; пустив своих махари галопом, юноши двинулись следом.

Им было известно, что на протяжении ста льё в этом направлении, вдали от всех торных дорог, не встречается ни деревьев, ни источников, ни населенных пунктов – ничего. Заметили они и то, что их провожатый не позаботился о том, чтобы прикрепить к седлу сумку с провизией. Куда они ехали?

Прошел час.

Ничего.

Два часа.

Снова ничего.

Перед ними простиралась огромная Сахара, с ее ужасами, тишиной, опасностями.

С момента отъезда проводник не произнес ни слова.

Наконец терпение Людовика лопнуло.

– Эй, человек! – воскликнул он.

Провожатый обернулся.

– Чего ты хочешь? – спросил он.

– Знать, куда мы направляемся.

Проводник остановился.

Взяв махари Людовика под уздцы, он развернул животное в направлении Лагуата и, показав на одну из звезд, сухо промолвил:

– Если боишься, проваливай. Ксар там.

Людовик, который и так пребывал не в самом добром расположении духа, хотел что-то возразить грубияну, но тот лишил его такой возможности:

– Довольно слов! Я больше ничего не скажу. Проваливай или следуй за мной.

Пробурчав что-то себе под нос, Людовик вновь развернул верблюда и галопом пустил его вперед.

Паоло улыбнулся: впервые он видел, чтобы друг, обычно крайне веселый и насмешливый, пребывал в таком замешательстве.

Скачка их длилась пять часов, за которые махари, проделав сорок льё, совершенно выбились из сил.

Наконец провожатый остановил своего верблюда.

– Приехали, – только и сказал он.

– Куда? – мрачно спросил Людовик. – Приезжают куда-нибудь, а здесь кругом – одна пустыня. У этого места даже нет имени, да и местом-то его не назовешь!

– Все вы, французы, болтуны! – просто сказал проводник. – Храбрые, но слишком уж беспокойные.

– Эй, человек! – вскричал Людовик. – Оставь свои малоприятные рассуждения при себе!

– С какой еще стати! – вспыхнул провожатый.

Людовик был рад выплеснуть свое плохое настроение на не понравившегося ему с первого взгляда араба.

– Ну все, это уж наглость! – воскликнул он и хотел было преподать заносчивому собеседнику урок, но тут раздался грозный оклик Паоло:

– Довольно!

– Но…

– Довольно, я сказал!

Людовик никогда не спорил с другом; умолкнув, он довольствовался тем, что сверлил проводника гневным взглядом, который, впрочем, не произвел на того никакого впечатления.

– Здесь я должен завязать вам глаза, – сказал он. – Надеюсь, возражений не будет?

– Ну что за фарс! – прошептал Людовик. – Повязки на глаза!..

– Да можешь ты помолчать или нет! – гаркнул на него Паоло.

Он наклонил голову, и араб натянул на нее капюшон бурнуса и для надежности перевязал его тесьмой, в результате чего юноша напрочь лишился возможности что-либо видеть. Подобные же меры безопасности были предприняты и в отношении присмиревшего Людовика.

Спешиваться друзьям не пришлось.

– Обнимите верблюдов за шею, – приказал проводник, – и слегка их пришпорьте. Я поведу их за собой.

– Да мы ж так и свалиться можем! – жалобно заметил Людовик. – Что за баран придумал нас ослепить!

Тем не менее он подчинился.

Животные двинулись вперед рысью.

По прошествии четверти часа араб скомандовал вторую остановку и посоветовал:

– А теперь – не шевелитесь!

Внезапно Людовик воскликнул:

– Ну вот! Так я и думал: здесь люк; чем-то напоминает поворотные круги в театре.

И действительно, животные и всадники вдруг начали уходить под землю.

Погружение длилось не более минуты.

– Можете снять капюшоны, – приказал гид.

Людовик прошептал:

– Сейчас увидим декорации.

Развязав тесьму, он откинул назад капюшон и открыл глаза – и ничего не увидел.

Их окружала кромешная тьма.

Внезапно все вокруг осветилось огнем; вспыхнули тридцать факелов, которые держали в руках негры.

При свете этих факелов молодым людям показалось, что они очутились в подземном городе, судя по архитектуре домов, очень древнем.

Паоло, коему доводилось видеть Помпеи, обнаружил некоторое сходство между улицей, на которой находился теперь, и той, по которой входил когда-то в античный город, раскопанный из-под пепла, что пролил на него Везувий.

По широкой улице, на которой они оказались, кортеж шел более четверти часа.

Одни монументы сменялись другими – величественные, прекрасные, грандиозные, внушающие невольное восхищение, будоражащие разум, сверкающие позолотой, мрамором, мозаиками, в которых отражалось пламя факелов.

Ни малейшего следа разрушения.

Все гладкое, блестящее, лощеное, словно город этот и не был построен пятнадцать или шестнадцать веков назад.

Особенно поразило друзей то, что, устремив взоры вверх, они не увидели никакого свода; если таковой здесь и имелся, то был поднят на высоту, недоступную человеческому глазу.

Наконец кортеж остановился перед одним из самых роскошных строений чудесной улицы.

На ступенях портика, с факелами в руках, застыли в немом ожидании десятки невольников-негров, мужчин и женщин; на пороге, в пурпурной мантии, стоял Иаков, которого спокойно можно было принять за какого-нибудь римского патриарха или пожилого консула великого города.

– Добро пожаловать, – промолвил он с улыбкой, – и спасибо за то, что приехали.

И, проводив гостей в атриум, он передал их в руки слуг.

Те были рады угодить.

Одни помогли путникам избавиться от одежды; другие отнесли их в купальню.

Их обмыли на римский манер, им сделали массаж; затем они приняли холодный душ и побывали в парильне.

С удивительной быстротой и невероятной сноровкой их причесали, намазали благовониями, надушили, и они вновь почувствовали себя бодрыми и свежими.

Купальня была сложена из гранита.

В обтянутой шелком туалетной комнате, на пушистом ковре, под звуки нежной и бесконечно приятной музыки прекрасные мулатки привели в порядок их тело, ногти и волосы.

Изящные, тонкой работы статуэтки привлекли их взгляды, давая отдых уму и пробуждая сладострастные ощущения; ни Паоло, ни Людовик даже в мечтах никогда не представляли себя посреди подобной роскоши; увиденное в десятки раз превосходило их ожидания.

Тысячи вопросов – неразрешимых, будоражащих воображение – задавали себе юноши.

Происходящее казалось чудесным сном; здравый смысл не позволял признать невозможное, в которое они окунулись.

Рассудок восставал против волшебной действительности, которая сжимала их со всех сторон, настолько все здесь было реальным.

Реальными были тонкие и легкие материи, тканые незаметными нитями, газы развевающиеся и полупрозрачные.

Реальными были и фрески, рядом с которыми самые прекрасные шедевры Ренессанса утратили бы свой блеск.

Погрузившись в состояние невиданного блаженства, всеми своими порами они впитывали восхитительные мелодии бардов, упивались наслаждением, вдыхая его полной грудью.

В опытных и умелых руках рабынь они словно рождались заново; древние обычаи и открытия опережали будущее, объединялись для того, чтобы регенерировать тело и придать ему необычайные крепость, гибкость и силу.

И такими были услады этой трансформации, что дремлющий разум слабел, слова не шли уже на уста, и ни один, ни другой из друзей не желал выходить из этого умственного оцепенения, столь резко контрастирующего с могуществом материальных ощущений.

Наконец долгие процедуры закончились, и рабыни перенесли путников в изысканно изящную, со всеми удобствами спальню, уложили на мягкие подвесные кровати и, томно пританцовывая, удалились, оставив их в полумраке.

В курильницах дымился ладан; воздух был пропитан благоухающими ароматами.

Наступила дремота, приятная и расслабляющая; не обменявшись ни единым словом, они уснули.

Наутро, пробудившись, они обнаружили рядом с собой прелестную девчушку лет двенадцати, которая ждала их пробуждения; она позвонила в колокольчик.

Где-то вдали раздались фанфары и, медленно приблизившись, разразились, просветляя рассудок, звонкими звуками.

Занавеси приоткрылись; занималась заря.

Постепенно солнце поднималось все выше, освещая окна, разбрасывая повсюду красноватые лучи, наполняя дворец шумом и радостью.

Более яркого света ни Паоло, ни Людовику не доводилось видеть даже в полуденную жару посреди пустыни.

Рабыни помогли им выбраться из гамаков и снять хаики и провели их в тенистый дворик, где тысячи птиц щебетали в рощицах незнакомых деревьев, среди благоухающих цветов и фруктов.

Чистый ручеек журчал под бархатистым газоном, теряясь в порфирном водоеме; то был бассейн.

Молодые люди долго в нем купались, ныряя и резвясь, болтая и смеясь.

В воздухе стояла приятная прохлада.

Сколь усыпляющий эффект произвели процедуры вчерашние, столь же стимулирующим оказалось купание сегодняшнее; такими бодрыми, какими выбрались из бассейна, друзьям еще никогда не доводилось себя чувствовать.

– Знаешь, все, что здесь с нами происходит, – сказал Людовик, – просто поразительно. И я не собираюсь больше искать этому объяснение; я готов запросто довериться чародею Иакову и упиваться этой усладой, не забивая голову лишними мыслями.

– Все эти дома очень похожи на те, что строили в древнем Риме, – заметил Паоло и дотронулся до одной из стен. – Они не из крашеного картона, а из камня; похоже, друг мой, здесь все настоящее.

Путешественники прогуливались по городу на махари, в окружении негров, освещавших им дорогу, и отблески факелов распространялись на десятки метров вокруг.

Улица, по которой они ехали, сделала крутой поворот и вывела к огромному, обсаженному деревьями проспекту, по обеим сторонам которого стояли величественные дворцы; казалось, ему не было конца.

Людовик оторопел.

– Сдается мне, мы попали в сказку, – сказал он. – Ох, дружище Паоло, как же я был неправ, когда смеялся над тобой!

То тут, то там на мраморных ступенях портиков, кто в римских одеждах, кто в нумидийских бурнусах, стояли мужчины и женщины – неподвижные, напряженные.

В одном из окон Людовик заметил прелестную девушку, судорожно вцепившуюся руками в прутья железной решетки.

Она находилась на высоте его седла, и, проезжая мимо, он коснулся ее руки – та была ледяной.

Все эти люди, сидевшие или стоявшие вдоль дороги, были мертвецами, сохраненными в нетленном виде посредством некоего необычного процесса бальзамирования.

Юноши поняли, что они находятся посреди города, захваченного врасплох какой-то катастрофой, и Людовик, который был немало наслышан про Геркуланум и читал описания итальянских городов, засыпанных пеплом при извержении Везувия, отказался от мысли о том, что Иаков приготовил некую неожиданную развязку, желая поразить воображение гостей.

– Начало неплохое, – прошептал он на ухо Паоло. – Я уже не жалею о том, что приехал сюда.

– Подожди немного, и ты еще не такое увидишь.

Рабыни провели их в будуар и помогли переодеться.

– Ты заметил, сколь восхитительны эти девушки? – прошептал Людовик. – У них есть только один недостаток – они немые.

И он попытался поцеловать одну из мулаток.

– Тебе следует пренебречь нами, господин, – сказала та. – Тебя ждет еще большее счастье; ты предназначен для другой любви!

– Гляди-ка, они говорят! – воскликнул Людовик. – Расскажи, красавица, какие такие феи нас ожидают, опиши их, прошу тебя.

– Не нужно! – произнес чей-то голос. – Лучше я их вам покажу.

То был Иаков.

– Хорошо выспались? – спросил он.

– Великолепно, – сказал Людовик. – И, скажу честно, господин: Мерлин вам и в подметки не годится; мы здесь менее суток, но уже устали восторгаться.

Паоло хранил молчание.

– Все еще дуешься на меня, малыш? – спросил у него Иаков с доброжелательным простодушием. – Похоже, ты затаил на меня злобу за то, что я разрушил твое счастье.

– Что бы ни случилось, господин, – промолвил Паоло, – Ноэми я не забуду.

Отвечая на мысли, которые он прочел в сердце юноши, еврей сказал:

– Я тебя когда-нибудь обманывал?

– Нет, – проговорил Корсар.

– Я всегда держал данное тебе слово?

– Да.

– Что ж, боюсь, о Ноэми ты вскоре больше и не вспомнишь; ты будешь охвачен такой страстью, что все другие женщины перестанут для тебя существовать. А насчет моей внучки не волнуйся; вскоре былая красота к ней вернется. Просто, чтобы отвадить тебя от нее, я наслал на нее одно кожное заболевание, быстро проходящее и не представляющее угрозы для ее здоровья. По возвращении я ее исцелю. Я хотел, чтобы ты начал испытывать отвращение к этому дитя, и, по-моему, преуспел в этом.

– Я все еще люблю ее.

– Ты любишь воспоминание о ее красоте, и подавлять в тебе этот мимолетный идеал я не желаю.

Решив положить конец столь неприятной перебранке, Людовик прервал их беседу целым потоком вопросов.

– Господин, – сказал он, – я должен выразить тебе свою благодарность. Ты приобщил меня к приключениям, предназначавшимся для моего друга; мне хотелось бы знать, чему я обязан и этой честью, и этим счастьем!

– Моему желанию заполучить сына от тебя, который будет верным спутником сыну Паоло. Они станут друг другу теми, кем являетесь вы друг для друга, – братьями. И так как двое людей, которые без труда находят общий язык, становятся втрое сильнее, я подумал о том, чтобы увековечить вас в ваших детях. Паоло, вероятно, говорил тебе, чего я жду от него в будущем?

– Да, господин.

– Так вот, после долгих размышлений я решил продлить и твою жизнь тоже. И если ты умрешь насильственной смертью, у меня будет кем заменить тебя.

– Наши дети будут любить друг друга так же, как мы?

– Даже сильнее. Вы еще не достигли того совершенства, в каком я нуждаюсь; ваши матери оставляли желать лучшего. Но я дам вам в жены женщин, идеальных во всех отношениях; одна из них блондинка, другая – брюнетка.

– Это для того, чтобы наши отпрыски были лучше, чем мы сами? – насмешливо, сам того не желая, спросил Людовик.

– Да, – отвечал еврей, которого остроты провансальца, похоже, ничуть не задевали.

– Пусть так, господин, но к чему такая спешка; разве все это не может подождать – ведь мы и сами еще во многом дети?

– Боюсь, что нет. У меня есть все основания полагать, что, возможно, в самом ближайшем будущем мне придется искать вам замену. Я буду ставить перед вами такие задачи, с какими, вполне вероятно, вы можете и не справиться. Вот ты ухмыляешься сейчас, Людовик, пустая твоя французская голова; но настанет день, когда мысль о смерти от ядра или пули заставит тебя вздрогнуть.

– Гм! Возможно! – беззаботно проговорил Людовик. – Но меня смешит роль, которую мне предстоит сыграть, – производителя героя для чародея Иакова, будущего властелина мира, живущего вечно, будущего бога.

– Тут ты прав. Ты лишь орудие в моих руках, и ты нужен мне лишь для удачного скрещивания рас, мой мальчик. Я даже подумываю (так как от ваших сыновей я хочу иметь дочерей) о том, чтобы позволить вашей крови смешаться с моей; одну из ваших внучек я намерен взять себе в жены.

Людовик отпрянул.

Паоло нахмурил брови.

– Да не волнуйтесь вы так: я буду молод, красив, обаятелен.

Людовик рассмеялся.

– Ты только не сердись на меня, господин, – сказал он, – но, вопреки моей воле, меня все еще гложут сомнения. Конечно, я видел здесь массу чудес, конечно, я нахожусь в сказке и вроде бы должен верить в реальность происходящего, но все мы, французы, скептики по натуре и оспариваем даже очевидное, а потому от имени всей моей нации я ответственно заявляю: чудес не бывает.

– На это я тебе, неверующему материалисту, скажу следующее: здесь нет ничего от фантасмагории, причудливых видений или бредовых фантазий – здесь все реально, здесь все есть результат очень простых процессов, открытий и методов.

– И ты готов их все объяснить?

– Конечно. Спроси у своего друга, называл ли я когда-либо себя колдуном или, скажем, заклинателем гномов, и ты услышишь, что он ответит.

Паоло, мрачный как туча, отрицательно покачал головой.

– Опять эта грусть; опять эта злоба, – с досадой сказал еврей, глядя на Корсара. – К чему сомнения? Я тебя люблю и буду страдать, когда ты умрешь, если ты, конечно, умрешь; я сделаю все, чтобы предотвратить твою смерть. За преданность твою я отплачу тебе сторицей, не пожалею ничего, но ты должен начать доверять мне! Я верну тебе твою Ноэми, но повторяю: ты найдешь в ней лишь слабое утешение.

Паоло хотел что-то возразить, но еврей остановил его:

– Пойдем, мой мальчик, я кое-что покажу тебе. Я хочу, чтобы морщины на твоем лбу разгладились и лицо вновь засияло улыбкой. Я уже не раз доказывал тебе свою прозорливость и не предсказывал ничего такого, что бы не сбылось. Я клянусь тебе, ты сейчас же забудешь свою вчерашнюю любовь, клянусь, слышишь?

Убедить Паоло было не так-то и просто, но Иаков не сдавался.

По-отечески обняв юношу за плечи, он сказал:

– Пойдемте, вы оба! Я покажу вам ваших невест.

И по гигантской галерее он повел молодых людей в противоположное крыло дворца.

– Моему другу, господин, – промолвил на ходу Людовик, – ты обещал шестидесятилетнюю женщину. Мне что, тоже достанется какая-нибудь старушенция?

– Нет! – сказал Иаков.

– Рад это слышать.

– Просто я поздновато принял решение насчет тебя, – сказал старик, – но мне почти тут же удалось найти то, что я искал, мой прекрасный брюнет. Я приказал выкрасть дочь одного из каидов долины Ангаде, самую красивую блондинку, которая рождалась когда-либо под палящим восточным солнцем. К несчастью, ей тогда было всего тринадцать. Я говорю «к несчастью», так как я не успел подготовить ее к праздникам любви так, как ту, которую я выбрал для Паоло.

– Ну и ладно, печалиться не буду, – промолвил Людовик.

Галерея закончилась.

Открыв дверь, Иаков вошел в своего рода прихожую и поднял жалюзи, за которыми в просторном зале спали две женщины.

– Смотрите, – сказал он.

Людовик покраснел и издал радостный вопль.

Паоло пошатнулся, и лицо его стало мертвенно-бледным.

Иаков улыбнулся.