Текст книги "Пуговичная война. Когда мне было двенадцать"
Автор книги: Луи Перго
Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
II. Дипломатическая напряженность
Послы двух держав обменялись мнениями по поводу событий в Марокко.
Когда через полчаса после последнего удара колокола, зовущего к воскресной мессе, на деревенской колокольне прозвонили второй раз, появился Большой Лебрак в черной драповой куртке, перешитой из старого английского пальто его деда, в новых шерстяных штанах, в тяжелых башмаках, потускневших от толстого слоя сала, и в суконном картузе. Так вот, я говорю, Большой Лебрак прислонился спиной к стене общественной бани и стал поджидать свои войска, чтобы ввести их в курс дела и сообщить о полном успехе проведенной операции.
К дверям трактирщика Фрико́ подошли несколько мужчин с короткими трубочками-носогрейками в зубах, желающие промочить горло перед заходом в церковь.
Вскоре появился Курносый в заношенных штанах до колена и с красным, как грудка снегиря, галстуком. Они обменялись улыбками. Потом явились братья Жибюсы, им не терпелось узнать новости; за ними – Гамбетт, который еще был не в курсе; потом – Гиньяр, Було, Крикун, Страхоглазый, Бомбе́, Тета-Головастик и весь отряд лонжевернских бойцов в полном составе. Всего около сорока человек.
Каждому из пятерых вчерашних героев пришлось раз по десять повторять рассказ о вылазке. Товарищи, раскрыв рты, с горящими глазами жадно впитывали их слова, повторяли их жесты и всякий раз бурно аплодировали.
После чего Лебрак обрисовал ситуацию в таких выражениях:
– Вот теперь-то они увидят, что у нас есть яйца! И теперь, верняк, они вечером придут «потренироваться» в кустах над Сотой, возьми их чесотка, а мы там как раз все окажемся, чтобы их «принять». Все должны взять пращи и рогатки. Дубины не тащите – ближнего боя не будет. Воскресную одежду надо беречь, так что не очень-то пачкайтесь, а то дома всем влетит. Просто скажем им пару ласковых.
Раздавшийся со всей силой последний, третий удар колокола заставил мальчишек сорваться с места и привел их одного за другим на привычные места на скамеечках часовни Святого Иосифа, расположенной симметрично часовне Девы Марии, где рассаживались девочки.
– Вот черт! – воскликнул Курносый, оказавшись у двери. – Я-то щас должен прислуживать на мессе. Все, пошел получать взбучку от священника!
И, не теряя времени даже на то, чтобы опустить руку в каменную кропильницу, в которой, проходя мимо, на мгновение устраивали бурю его товарищи, во весь дух пронесся через неф, чтобы успеть надеть стихарь кадилоносца или прислужника.
Проходя между скамьями во время молитвы на окропление с чашей святой воды, куда кюре обмакивал свое кропило, он не мог не бросить беглого взгляда на своих братьев по оружию.
И увидел, что Лебрак показывает Було картинку, которую ему дала сестра Тентена: под цветком, то ли тюльпаном, то ли геранью, если только это не анютины глазки, было написано всего два слова: «На память». Курносый подмигнул с донжуанским видом.
Тут он и сам вспомнил о своей подружке Тави́[12]12
Октавия (примеч. авт.).
[Закрыть], которой недавно подарил пряник – за два су, между прочим. Он купил его на ярмарке в Верселе, такой хорошенький пряник в форме сердечка, обсыпанный красными, синими и желтыми сахаринками, да еще и с поэтической надписью, показавшейся ему определенно прекрасной:
Нет моего сердечка в мире краше –
Владейте им, оно отныне ваше!
Он поискал глазами Тави среди девочек и увидел, что она на него смотрит. Серьезность его обязанностей не позволяла ему улыбнуться, но он ощутил, как забилось его сердце, и, слегка покраснев, распрямился, держа в негнущихся руках сосуд со святой водой.
Его движение не укрылось от Крикуна. Он прошептал Тентену:
– Только взгляни, как наш Курносый выгнулся! По всему видать, эта Тави в него втюрилась.
А Курносый тем временем размышлял: «Теперь, раз снова начались уроки, мы будем видеться чаще!»
Да… Но ведь объявлена война!
По окончании вечерни Большой Лебрак собрал своих солдат и властно приказал:
– Переоденьтесь в куртки попроще, прихватите ломоть хлеба и мчитесь к карьеру Пепьо в низовьях Соты.
Они разлетелись, точно стая воробышков, а уже через пять минут бегом, один за другим, с куском хлеба в зубах, снова встретились в назначенном их генералом месте.
– За поворот не заходить, – посоветовал Лебрак, осознающий свою роль и ответственность за войско.
– Так ты что, думаешь, они придут?
– Если только они не трусы.
И добавил, чтобы пояснить свой приказ:
– Тут среди нас есть не особо проворные, с тяжелыми задницами, слышь, ты, Було! Мы здесь не для того, чтобы нас отметелили. Напихайте камней в карманы: будете давать их тем, у кого есть рогатки; да смотрите, не теряйте их. Пойдем вверх до Большого Кустарника.
Общинные земли Соты, простирающиеся от Терейского леса на северо-востоке до Вельранского леса на юго-западе, представляют собой большой насыпной прямоугольник, длиной около ста пятидесяти и шириной в восемьсот метров. Опушки обоих лесов – это две меньшие стороны прямоугольника; каменная стена с идущей вдоль нее изгородью, в свою очередь, защищенной плотным заслоном из кустарников, внизу граничит с бескрайними полями. Вверху столь же неопределенная граница отмечена заброшенными карьерами, затерянными среди безымянной лесополосы с рощами орешника и лещины, образующими густые чащи, которые никогда не прореживают. Впрочем, все общинные земли покрыты кустарником, рощами, зарослями, деревьями, стоящими поодиночке или группами, что превращает это пространство в идеальное поле боя.
Идущая из деревни Лонжеверн щебенчатая дорога медленно, почти по диагонали карабкается к верхней части прямоугольника, а потом, метрах в пятидесяти от опушки Вельранского леса, делает резкий поворот, чтобы тяжело груженные повозки могли без особого труда достичь «перевала».
Густые заросли дубов, терновника, сливовых деревьев, орешника и лещины окружают этот поворот. Они и называются Большим Кустарником.
Карьеры под открытым небом (их разрабатывали Пепьо́ Хромой и Логю́ с Мельницы, после выпивки величающие себя «предпринимателями», а иногда еще к ним присосеживался Альбе́р Крыса) тянутся вниз вдоль дороги.
Вот на этом-то роковом пространстве, на равном расстоянии от обеих деревень, из года в год, из поколения в поколение прилежно сражались лонжевернцы и вельранцы, молотили друг друга палками и забрасывали камнями. Каждую осень и каждую зиму всё начиналось сначала.
Обычно лонжевернцы доходили до поворота, оставляя под наблюдением изгиб дороги, хотя ее другая сторона еще принадлежала их общине, так же как и Вельранский лес. Но, поскольку этот лес располагался в непосредственной близости от деревни неприятеля, он служил ему укрепленным лагерем, полем для отступления и надежным укрытием в случае преследования, что всегда вызывало негодование Лебрака:
– Черт, это выглядит так, будто мы всегда у них в плену!..
Так вот, не прошло и пяти минут, как они прибыли на место, а верхолаз Курносый, караулящий в ветвях большого дуба, уже доложил о подозрительном движении на вражеской опушке.
– А я что говорил? – обрадовался Лебрак. – Прячьтесь, пусть они подумают, что я совсем один. Пойду приманю их: «Ату… ату… ну-ка, ловите!» А когда они бросятся за мной, вы – хлоп! И здесь!
И Лебрак вылез из своего тернового укрытия.
Дальше дипломатический разговор велся в привычных выражениях. Пусть в этом месте читатель или читательница позволят мне позанудствовать и дать совет. Забота об исторической правде требует от меня использовать речевые обороты, не принятые ни при дворе, ни в салонах. Воспроизводя их, я не испытываю ни малейшей неловкости или сомнения. Это дозволено мне примером Рабле, моего учителя. Впрочем, хотя гг. Фальера или Беранже нельзя сравнить с Франциском I, а меня – с моим великим наставником{10}10
…хотя гг. Фальера или Беранже нельзя сравнить с Франциском I… – Речь идет о французских политических деятелях, широко известных в конце XIX – начале XX века: Армане Фалье́ре (1841–1931), президенте Франции в 1906–1913 годах, и сенаторе-левоцентристе Рене́ Беранже́ (1830–1915). Франциск I (1494–1547) – король Франции с 1 января 1515 года.
[Закрыть], да и времена изменились, я рекомендую обладателям нежных ушей и чувствительных душ перескочить через пять-шесть страниц. А я возвращаюсь к Лебраку.
– Эй, ты, большая дырка, придурок, дармоед, тухляк, покажись! Если ты не трус, давай, выстави свою мерзкую рожу, деревенщина! Давай!
– Ты, жирный подонок, подойди-ка поближе, дай тобой полюбоваться! – отвечал неприятель.
– Это Ацте́к-с-Брода, – прошептал Курносый. – Еще вижу Туге́ля-Горлопана, и Хромого, и Татти́, и Мига-Луну: их там целая свора.
Выслушав это краткое донесение, Большой Лебрак продолжал:
– А, так это ты, сукин сын, обозвал лонжевернцев парнями без яиц? Вот я тебе покажу, какие мы парни без яиц! Небось, все ваши сраные рубахи ушли на то, чтобы стереть, что я написал на двери вашей церкви! Таким трусам, как вы, нипочем не сделать такое.
– Так подойди поближе, говенный ты хитрюга, толстомордый обжора, у тебя ничего и нет, кроме морды… и ходуль, чтобы драпать!
– Проползи сюда хоть два шага, эй ты, крыса помойная! Уж не от того ли ты разбогател, что твой папаша на ярмарках щупал коровьи яйца?
– А сам-то! Ваша-то нора вся заложена-перезаложена!
– Сам ты перезаложен, голодранец! Когда же ты возьмешься за фанерное ружьишко своего дедули? Только молиться тебе и осталось!
– У нас не то, что у вас в Лонжеверне, где куры даже во время жатвы дохнут от голода.
– Зато в вашем Вельране у вас в башках вши дохнут, да не от голода, а от отравы!
Вельряки
Тухляки.
Драная глотка,
Возьми вас сухотка!
– Эй вы там!.. Эй! Эй! – раздался за спиной вожака хор голосов лонжевернских бойцов, которые уже истомились скрываться и сдерживать свое воодушевление и раздражение.
Ацтек-с-Брода парировал:
– Лонжевернцы
Дерьмовернцы,
Тронь дерьмо –
Придет само!
Отправляйтесь сами
В омут за чертями!
И хор вельранцев, в свою очередь, неистово приветствовал своего главнокомандующего протяжными и благозвучными выкриками «Эгей! Эгей!».
Пулеметные очереди и оружейные залпы брани прозвучали с той и другой стороны; потом оба в равной степени перевозбужденных полководца перебросились классическими и современными оскорблениями, восходящими к античным формам:
– Ломящиеся в открытую дверь!
– Вешатели кошек за хвост![13]13
В мое время еще не употребляли такие слова, как «солдатская подстилка» или «жертва аборта». Прогресс пришел позже (примеч. авт.).
[Закрыть]
После этого генералы с привычным коварством обменялись взаимными самыми фантасмагорическими и нелепыми обвинениями из своего репертуара:
– Эй, забыл что ли, как твоя мать мочилась в твою жратву, чтобы сделать подливку!
– А твоя выпрашивала у скопильщика быков мешки, чтобы ты их жрал вперемешку с дерьмом!
– А ну-ка, вспомни тот день, когда твой папаша сказал, что лучше бы он растил телка, чем такого мерзкого урода, как ты!
– А сам-то? Забыл, что ли, как твоя мать говорила, что лучше бы она кормила сиськой корову, а не твою сестрицу. Тогда, по крайней мере, одной потаскухой было бы меньше!
– Моя сестрица, – возражал другой, у которого сестры вовсе не было, – сбивает масло, а вот когда она начнет сбивать дерьмо, тебе придется облизывать мешалку; да и попробуй, жабеныш, до нее допрыгнуть!
– Осторожно, – предупредил Курносый, – Туге́ль-Горлопан уже стреляет камнями из рогатки.
И точно, в воздухе над головами просвистел камень. В ответ раздались насмешки, и вскоре град снарядов с обеих сторон избороздил небо, а пенящаяся и постоянно нарастающая волна грязных ругательств, обильный и изысканный запас которых у враждующих имелся в избытке, то набегала от Большого Кустарника к опушке, то отступала от опушки к Большому Кустарнику.
Однако дело было в воскресенье: бойцы обеих армий принарядились, и никто, ни главнокомандующие, ни тем более солдаты, даже не думал схватиться врукопашную и нарушить целостность своих костюмов.
Так что в тот день сражение свелось к обмену мнениями, если можно так сказать, и к этой артиллерийской дуэли, в результате которой ни одна сторона не понесла серьезных потерь.
Когда на Вельранской церкви раздался первый удар колокола, призывающего к молитве, Ацтек-с-Брода дал своему войску сигнал к отступлению, не позабыв, однако, вместе с последним оскорблением и последним камнем бросить неприятелю последний вызов:
– Завтра встретимся, лонжевернские парни без яиц!
– Ты, трус, вали отсюда! – с издевкой выкрикнул Лебрак. – Ты у меня дождешься! Завтра посмотрим, чья возьмет, куча дерьма!
И град камней посыпался вслед отступавшим в срединный окоп вельранцам.
Лонжевернцы, чьи общественные башенные часы, наверное, отставали, а может, служба у них начиналась позже, воспользовались исчезновением неприятеля и стали разрабатывать план завтрашнего боя.
Тентену пришла в голову гениальная идея.
– Надо, чтобы до их появления в этих кустах спрятались человек пять-шесть, – предложил он, – и чтобы сидели не шелохнувшись. Потом наброситься на первого, кто приблизится, заграбастать его и по-быстрому сделать ноги.
Командир мгновенно согласился возглавить засаду и выбрал пятерых бойцов из числа самых ловких. Остальным предстояло вести лобовую атаку.
В деревню они воротились, исполненные боевого пыла и жаждущие мщения.
III. Великий день
Vae victis![14]14
Горе побежденным! (лат.)
[Закрыть]Старый галльский военачальник – римлянам{11}11
Старый галльский военачальник – римлянам. – По преданию, рассказанному римским историком Титом Ливием, один из галльских вождей, Бренн, в 388 году до н. э. наложил на побежденный Рим контрибуцию в тысячу фунтов золота. Римляне, согласившиеся на уплату контрибуции, отказались взвешивать золото слишком тяжелыми гирями врага. Тогда Бренн, издеваясь, положил на весы еще свой меч и воскликнул: Vae victis! – «Горе побежденным!». Это крылатое выражение означает, что условия всегда диктуют победители, а побежденные должны быть готовы к любому трагическому повороту событий.
[Закрыть]
В понедельник утром в школе всё пошло наперекосяк, еще хуже, чем в субботу.
Отец Симон вызвал Курносого, чтобы тот на уроке по обязанностям гражданина повторил то, что ему вдалбливали накануне по поводу этого самого гражданина. В результате Курносый стал мишенью самых нелестных высказываний учителя.
Он ничего не мог из себя выдавить; его лицо выражало чудовищно мучительные интеллектуальные потуги, но мозги его словно кто-то накрепко заколотил.
«Гражданин… Гражданин… – размышляли остальные, не столь одуревшие. – Что же это может быть за хрень такая?»
– Можно мне, мсье? – Крикун изо всех сил старался привлечь внимание учителя, щелкая указательным, средним и большим пальцами.
– Нет, нельзя!
И учитель вновь обращается к Курносому. Тот с полными ужаса глазами только мотает головой:
– Ну, так что же, вы не знаете, что есть гражданин?
– !..
– Все на час остаются в классе после уроков!
По спинам заговорщиков пробегает холодная дрожь.
– А сами-то вы? Вы гражданин? – вопрошает педагог, которому непременно хочется добиться хоть какого-нибудь ответа.
– Да, мсье! – подтверждает Курносый, вспомнив, как они с отцом ходили на предвыборное собрание, на котором господин маркиз, депутат, собирался угостить своих избирателей стаканчиком вина и каждому пожать руку. И как он сказал отцу Курносого: «Этот гражданин – ваш сын? У него умный вид!»
– Так значит, вы гражданин! – взъярился багровый от гнева отец Симон. – Ничего не скажешь, хорош гражданин! Ну и дела!
– Нет, мсье! – снова раскрыл рот Курносый, который, по правде говоря, не слишком дорожил этим званием.
– И почему же вы не гражданин?
– !..
– Да скажи, наконец, – раздраженно прошипел сквозь зубы Крикун, – что потому что у тебя еще яйца не оперились!
– Что вы говорите, Ла Крик?
– Я… я говорю… я говорю, что…
– Что «что»?
– Что это потому, что он еще слишком молод!
– Ах, вот как? Значит, теперь вы поняли?
Все поняли. Ответ Крикуна, подобно живительной росе, благотворно пролился на иссохшее поле их памяти. Обрывки фраз, осколки качеств, обломки гражданина понемногу соединились, сложились в нечто целое, и даже Курносый, уже не такой обалдевший, всем своим видом выражая благодарность спасителю Крикуну, принял участие в восстановлении в правах гражданина!
Словом, теперь это было в прошлом.
Но когда дело дошло до работы над ошибками в задании по метрической системе, стало совсем не смешно. На прошлом уроке они так были заняты своими мыслями, что, списывая, совершенно забыли хоть немного заменить слова и сделать количество ошибок, соответствующее познаниям каждого из них в данном предмете; познаниям, о которых до тонкостей свидетельствовали проводимые каждые две недели контрольные. Зато они пропускали слова, писали с заглавных букв те, которым полагалось быть написанными с маленьких, и расставляли знаки препинания вопреки всякому смыслу. Особенно скверно выглядела работа Лебрака, на которой сказались его заботы полководца.
Так что именно его вызвал к доске побагровевший от гнева отец Симон, чьи глаза за стеклами очков горели, точно кошачьи зрачки в темноте.
Лебрак, как, впрочем, и все его товарищи, был уличен в том, что списал: разумеется, это ни у кого не вызывало сомнения, нечего и возражать. Но учителю хотелось хотя бы узнать, удалось ли ему хоть что-нибудь почерпнуть из этого в принципе проклятого всеми современными педагогическими методиками упражнения.
– Лебрак, что такое метр?
– !..
– Что такое метрическая система?
– !..
– Как получили длину метра?
– Гм…
Изо всех сил наморщив лоб, Лебрак, находящийся слишком далеко от Крикуна, старательно прислушивался, буквально истекал потом и кровью, пытаясь припомнить хоть какое-нибудь смутное определение, имеющее отношение к теме. В конце концов на память ему пришли два туманных, очень туманных имени собственных: Деламбр и Ла Кондамин{12}12
Ла Кондамин Шарль-Мари де (1701–1774) – французский астроном, геодезист и путешественник.
[Закрыть]. К несчастью, в его мозгу Деламбр ассоциировался с янтарными трубками{13}13
…Деламбр ассоциировался с янтарными трубками… – франц. ambre означает «янтарь».
[Закрыть], дымящими в витрине табачной лавки Леона. Так что он наобум брякнул со всем подобающим столь серьезной ситуации сомнением:
– Это самое… это Лекон… и Кондом!
– А?! Кто?! Это еще что?! – в приступе ярости прохрипел отец Симон. – Так вот как вы теперь вздумали оскорблять великих ученых! Какая неслыханная наглость, я вам скажу, и хорошенькая подборочка, право слово! Поздравляю, друг мой!
И, чтобы прикончить горемыку, добавил:
– А известно ли вам, что ваш отец посоветовал мне хорошенечко вас отделать? Создается впечатление, что дома вы палец о палец не ударяете, вечно прибегаете к разным уловкам, бездельничаете, вместо того чтобы задуматься о том, как промыть себе мозги, лодырь вы этакий, повеса! Ну что же, мой друг! Если в одиннадцать часов вы не ответите мне всё, что мы сейчас повторим для вас и ваших товарищей, которые стоят не больше вашего, предупреждаю: для начала я каждый день буду оставлять вас после уроков с четырех до шести, пока дело не пойдет на лад! Так-то!
Если бы на присутствующих обрушил свой гнев Зевс-громовержец, то и он бы не произвел на них более глубокого впечатления. Все были подавлены чудовищной угрозой отца Симона.
Поэтому Лебрак и все остальные, от мала до велика, в тот день сосредоточенно внимали учителю, раздраженно излагающему недостатки старых систем мер и весов и приводящему доказательства необходимости введения единой системы{14}14
…необходимости введения единой системы. – Единая система мер и весов стала вводиться во Франции с конца XVIII века и была объявлена обязательной в 1837 году.
[Закрыть]. И, хотя в глубине души они нисколько не одобряли измерение участка меридиана от Дюнкерка до Барселоны{15}15
…измерение участка меридиана от Дюнкерка до Барселоны… – В 1792–1797 годах по решению революционного Конвента французские ученые Деламбр и Мешен измерили дугу Парижского меридиана от Дюнкерка до Барселоны (см. также выше примечание к Мешен).
[Закрыть], хотя и радовались неприятностям Деламбра и просче… то есть обсчетам Мешена, они старательно запомнили для собственного сведения и безотлагательного спасения все эпизоды и обстоятельства этой истории. Курносый и Лебрак, Тентен, сам сторонник «прогресса» Крикун, да и все остальные поклялись именем Господа, что в память о том невыносимом ужасе, который им довелось испытать, они лучше будут всегда все измерять в футах и дюймах, как это делали их отцы и деды и, кстати, от этого чувствовали себя ничуть не ниже ростом – неплохая шутка! Все лучше, чем использовать эту чертову систему старого козла, из-за которой они чуть было не прослыли действительно парнями без яиц в глазах своих неприятелей.
Вторая половина дня выдалась поспокойнее. Они ознакомились с историей галлов и сильно полюбили этих вояк. Так что ни Лебрак, ни Курносый, никто другой не был оставлен после четырех часов, потому что все, и в частности вожак, приложили заметные усилия, чтобы угодить этому старому лопуху отцу Симону.
На этот раз пронесло.
Предусмотрительно позаботившиеся о том, чтобы засунуть в карман свой полдник, Тентен с пятью бойцами выдвинулись вперед, пока остальные отправились по домам, чтобы прихватить по куску хлеба. И, когда при виде вражеского войска раздался боевой клич лонжевернцев «В задницу вельранцев!», они уже ловко и удобно попрятались, готовые ко всем превратностям рукопашного боя.
Карманы у всех были набиты камнями; некоторые напихали их даже в кепки и носовые платки. Рогаточники и пращники внимательно проверяли узлы своего оружия; большинство старших были вооружены терновыми палками с колючками или обожженными сучковатыми ореховыми копьями с затверделыми остриями. Кое-кто, содрав с палок кору, украсил себя примитивными украшениями: зеленые и белые кольца чередовались, напоминая пестроту зебры или негритянские татуировки. «Надежно и красиво», – говорил Було, вкус которого был, возможно, не столь тонок, как острие его копья.
Стоило авангарду обеих армий вступить в бой при помощи града взаимных оскорблений и приличной перестрелки камнями, главные силы не заставили себя ждать.
На расстоянии едва ли пятидесяти метров, рассыпавшись цепью, иногда прячась в кустах, прыгая то влево, то вправо, чтобы уберечься от снарядов, противники вели себя недоверчиво, осыпали друг друга взаимными оскорблениями, подзуживали подойти поближе, обзывали друг друга презренными трусами, потом перебрасывались камнями, и все начиналось сызнова.
Однако системы не было: то верх одерживали вельранцы, а то вдруг лонжевернцы, размахивая своими дубинами, в порыве отваги оказывались в преимуществе; но вскоре их пыл охлаждал град камней.
Все же один вельранец получил камнем по лодыжке и поковылял к лесу. У лонжевернцев с ловкостью обезьяны взобравшийся на дуб Курносый проворно управлялся со своей рогаткой, но не сумел избежать выстрела вельранца – ему показалось, это был Тугель-Горлопан. Камень угодил верхолазу по кумполу, и его залило кровью.
Ему даже пришлось слезть и попросить носовой платок, чтобы перевязать рану. Однако ничего определенного не вырисовывалось. Впрочем, Гранжибюс обязательно хотел воспользоваться засадой Тентена и стибрить, как он говорил, хоть одного противника. Вот почему, поделившись своим замыслом с Лебраком, он сделал вид, будто в одиночку направляется к кусту, занятому Тентеном, чтобы с фланга напасть на неприятеля. Однако он изо всех сил постарался, чтобы несколько вельранских бойцов обратили на него внимание. А сам прикинулся, будто не замечает их маневров. Итак, он продвигался в сторону куста то ползком, то на карачках и тайком ухмылялся, когда вдруг увидел Мига-Луну и еще двоих вельранцев, готовящихся наброситься на него и уверенных в общем превосходстве своих сил против одного неприятеля.
Он, словно совершая оплошность, двинулся вперед, и трое врагов стали поджимать его с боков.
В это самое время Лебрак бросился в мощную атаку, чтобы отвлечь основные силы неприятельского войска, а Тентен, которому из куста все было видно, готовил своих к боевым действиям:
– Атас, старики! Сейчас начнется!
Гранжибюс был уже в шести шагах от их укрытия со стороны вельранцев, когда трое вражеских бойцов, внезапно выскочив из-за кустов, стремглав бросились за ним.
Как будто не ожидая этого нападения, лонжевернец резко развернулся и кинулся наутек, но достаточно медленно, чтобы дать преследователям возможность догнать его и заставить их поверить, что они вот-вот его сцапают.
Вскоре он добежал до куста Тентена с буквально висящими у него на хвосте Мигом-Луной и двумя его приспешниками.
Тут Тентен, дав сигнал атаковать, с устрашающими криками тоже выскочил со своими пятью бойцами, отрезав вельранцам путь к отступлению.
– Все на Мига-Луну! – приказал он.
Не так-то это оказалось просто… Трое противников, парализованные от страха при виде этой неожиданной сцены, встали как вкопанные, а потом быстренько ломанулись к своим, и двое, как и предполагал Тентен, действительно сбежали. Но Миг-Луна, как дурак, был схвачен шестью парами острых когтей и поднят, унесен в лагерь лонжевернцев под одобрительные возгласы и воинственные выкрики победителей.
Армия вельранцев в смятении отступила к лесу, зато окружившие пленника лонжевернцы во все горло воспевали свою победу. Подавленный случившимся Миг-Луна, окруженный вставшими возле него стеной четырьмя стражниками, почти не пытался сопротивляться.
– Эй, дружок, вот ты и попался, – ужасающим голосом произнес Большой Лебрак, – вот погоди, мы с тобой разберемся!
– Ай, ай, ай! Только не делайте мне больно! – залепетал Миг-Луна.
– Ну да, малыш, чтобы ты и дальше обзывал нас вонючками и парнями без яиц!
– Это не я! Ой, боженька! Что вы собираетесь со мной сделать?
– Несите нож! – скомандовал Лебрак.
– Ой, мамочки мои! Что вы хотите мне отрезать?
– Уши! – проорал Тентен.
– И нос, – добавил Курносый.
– И пипиську, – продолжил Крикун.
– Не говоря уж о яйцах, – завершил перечисление Лебрак. – Кстати, посмотрим, есть ли они у тебя!
– Прежде чем резать, надо бы ему мешок привязать, как бычкам, – заметил Гамбетт, которому, похоже, случалось присутствовать при подобных операциях.
– Конечно! Как висельнику?
– Точно! – подтвердил Тижибюс.
– Только не делайте мне больно, а то я маме скажу! – причитал пленный.
– Плевать я хотел на твою маму, как и на папу римского, – цинично возразил Лебрак.
– И господину кюре скажу! – добавил испуганный Миг-Луна.
– Говорю же тебе, плевать я хотел!
– И учителю, – бедняга замигал пуще прежнего.
– Чихал я на него! Ты еще в придачу и угрожаешь нам! Этого еще не хватало! Ну, ты дождешься, голубчик!
И, обращаясь к своим товарищам, прибавил:
– Подайте-ка мне отрезалку!
Вооружившись ножом с деревянной ручкой, Лебрак подступил к своей жертве.
Сначала он просто провел тупой стороной лезвия по ушам Мига-Луны. Ощутив холодок металла, тот решил, что ему и впрямь отрезают уши, и принялся рыдать и вопить. Удовлетворенный произведенным эффектом, Лебрак переключился на «отделку», по его собственному выражению, одежды несчастного.
Начал он с куртки: оторвал металлические пряжки с воротника, срезал пуговицы с рукавов и передней полы, потом раскроил петли, после чего Курносый отбросил в сторону эту бесполезную вещь. Та же участь постигла брючные пуговицы и петли. Не избежали своей судьбы и помочи: брюки тоже слетели прочь. Затем пришел черед рубахи; ни на груди, ни на рукавах, ни на воротнике не осталось ни одной пуговицы или целой петли; потом были полностью уничтожены клапаны и пряжки; поддерживающие чулки резиновые подвязки были конфискованы, а шнурки разрезаны на тридцать шесть частей.
– Подштанников, что ли, нет? – поинтересовался Лебрак, заглядывая в брюки с обвисшими помочами. – Ладно, а теперь вали отсюда!
Сказав это, он, точно честный заседатель, который при республиканском режиме, без ненависти и страха, подчиняется лишь велениям своей совести, напоследок ссудил ему лишь мощный и крепкий удар ногой в то место, где спина теряет свое благородное название.
Ничто больше не поддерживало одежду Мига-Луны, а он плакал, маленький и жалкий, стоя среди насмехающихся и улюлюкающих врагов.
– Ну-ка, давай, давай, арестуй меня, – ехидно предложил Гранжибюс, пока бедолага, прикрыв свою больше не застегивающуюся исподнюю рубаху курткой, висящей, как у торговца козами, тщетно пытался засунуть в штаны полы своей растерзанной сорочки.
– А теперь пойди, послушай, что скажет тебе твоя мамочка, – Курносый подсыпал соли на раны несчастного.
И в наступающей темноте, медленно волоча ноги, на которых едва держались башмаки, плачущий, постанывающий и всхлипывающий Миг-Луна присоединился к ожидающим его в лесу товарищам, которые окружили его и оказали ему всю помощь и поддержку, на какую только были способны.
А там, на востоке, слышались победные крики и издевательские оскорбления еле различимой в сумерках армии торжествующих лонжевернцев.
В завершение Лебрак подвел итог:
– Каково мы им врезали? Будет этим фрицам урок!
Потом, поскольку ничего нового на опушке не происходило и этот день окончательно принадлежал им, они по общинной дороге вдоль Соты спустились к карьеру Пепьо.
А уж оттуда, по шестеро в ряд, взявшись под руки, они, стуча каблуками и отбивая шаг, под командованием своего полководца двинулись к Лонжеверну. Лебрак шел отдельно, размахивая дубиной, а Курносый впереди с привязанным к острию его боевой палки красным от крови носовым платком вместо знамени. Бойцы распевали во все горло:
Мы Побе-еду вос-поем
И путь ее бессме-енный,
Теперь Свобода на-ас всех ведет,
И с се-евера на юг призыв трубы вое-енной
Врагу поко-оя не дае-е-ет!{16}16
…Врагу покоя не дает! – Начало знаменитой «Походной песни», написанной в 1794 году композитором Этьеном-Николя Меюлем на слова драматурга Жозефа Шенье. Во времена Первой империи (1804–1814) применялась в качестве гимна Франции, сменив «Марсельезу», которая только после Июльской революции снова стала гимном страны.
[Закрыть]
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
