Текст книги "Пуговичная война. Когда мне было двенадцать"
Автор книги: Луи Перго
Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
IV. Первые невзгоды
Они загнали меня как зверя и думают, что взяли меня за бока. А я хочу улизнуть от них, или уж лучше смерть кверху брюхом.
Последовавшие за этой памятной победой дни выдались спокойными. Уверенные в успехе Большой Лебрак и его войско упрочили превосходство. Имея в своем арсенале ореховые копья, заостренные ножиками и отполированные стеклышками, и деревянные сабли с гардами из железной проволоки, обвитой тесемкой от сахарной головы, они испускали грозные крики, которые заставляли вельранцев дрожать, и под градом камней оттесняли испуганного врага к его опушке.
Из осторожности Миг-Луна держался в последнем ряду; пленных не взяли, раненых не было.
Так могло продолжаться еще долго, но, к несчастью для Лонжеверна, в субботу поутру во время уроков случилась катастрофа. Большой Лебрак, который всё-таки вбил себе в башку кратные числа и единицы деления метра и доверился словам отца Симона, сказавшего, что если знать единицу измерения, то можно узнать и все целое, и слышать не хотел, что килолитров и мириалитров не существует.
Он с такой легкостью смешал гектолитр, буасо[15]15
Буасо́ – старинная мера сыпучих тел, равная 12,5 л.
[Закрыть] и полпинты, книжные знания и свой личный опыт, что незамедлительно и без надежды на избавление был приговорен к отсидке после уроков: сначала с четырех до пяти, а потом и дольше, если понадобится, если он не выучит наизусть всего, что потребует учитель.
«Каким же старым подлюгой может быть этот отец Симон, если постарается!»
Судьбе было угодно, чтобы та же участь постигла Тентена, а также Гранжибюса и Було. Оставались только Курносый, которому удалось избежать беды, и Крикун, который всегда все знал, – немного, чтобы возглавить лонжевернское войско, и так уже уменьшившееся из-за отсутствия Гамбетта (он в тот день не пришел, потому что повел их козу к козлу) и нескольких других, вынужденных вернуться домой, чтобы подготовить одежду на завтра.
– Может, сегодня лучше не ходить? – задумчиво предложил Лебрак.
Курносый подскочил:
– Не ходить? Кого ты лечишь, генерал?! За кого ты принимаешь меня, Курносого? Или пусть нас считают трепачами?!
Лебрак согласился с его доводами, и они договорились, что, как только его с Тентеном, Було и Гранжибюсом отпустят (а в атаке должны принять участие все), они вместе устремятся на свои боевые позиции.
Однако ему было тревожно. Как же так: он, вожак, не будет руководить операцией в такой ответственный день?
Курносый успокоил его и, коротко распростившись, в четыре часа отбыл со своими бойцами на поле боя.
Правда, эта неожиданная ответственность сделала его задумчивым и занятым своими мыслями, а сердце его, возможно, сжималось от смутных предчувствий. Так что он совершенно не подумал о том, чтобы приказать своим тайком пробираться к их укреплению у Большого Кустарника.
Вельранцы же прибыли заранее. Удивившись, что никого не видать, они поручили Тугелю-Горлопану влезть на дерево и оценить ситуацию.
Взобравшись на вяз, Тугель увидел неосмотрительно продвигавшийся в открытую прямо по дороге небольшой отряд лонжевернцев, и с трудом сдерживаемая молчаливая радость, захлестнувшая все его существо, заставила его извиваться, как пескарь на удочке.
Он незамедлительно сообщил товарищам о численном меньшинстве неприятеля и отсутствии Большого Лебрака.
Ацтек-с-Брода, жаждавший лишь одного – отомстить за Мига-Луну, мгновенно придумал план нападения и изложил его бойцам.
Сначала они сделают вид, будто ничего не произошло, станут воевать как обычно, наступать, потом отступать, потом снова наступать до полдороги. А потом, после мнимого отступления, снова выступят и атакуют все вместе, вихрем ворвутся в неприятельский лагерь, поколотят тех, кто окажет сопротивление, возьмут в плен всех, кого поймают, и приведут их на опушку, где их постигнет участь побежденных.
Задача была понята так, что, когда он бросит свой воинственный клич «Сухотка вас возьми!», все с дубинами в руках помчатся вслед за ним на врага.
Тугель-Горлопан едва успел слезть со своего вяза, как пронзительный голос Курносого из дебрей Большого Кустарника прокричал обычный боевой клич лонжевернцев: «В задницу вельранцев!», и сражение приняло привычные формы.
В качестве военачальника Курносый должен был остаться на земле и руководить войсками. Но привычка, чертова привычка лазать по деревьям заставила умолкнуть все его сомнения как главнокомандующего, и он вскарабкался на дуб, чтобы сверху метать свои снаряды в неприятельские ряды.
Удобно устроившись в тщательно выбранной и приспособленной развилке, он стал прицеливаться, натягивать резинку так, чтобы кожаная вставка оказывалась ровно посередине разветвления, а куски резины были равной длины, и выпускал свой снаряд, со свистом летевший в сторону вельранцев, кромсая листву и со стуком ударяясь о стволы деревьев.
Курносый думал, что и в этот день все будет как в предшествующие. Он уже видел разгром или отступление врага. И даже подозревать не мог, что неприятель с самого начала военных действий пойдет в наступление и почти при каждой стычке будет осыпать лонжевернцев градом камней.
Первые полчаса все шло хорошо, поэтому чувство выполненного долга и забота о разумном расходовании камней успокоили его. Но тут раздался воинственный клич Ацтека, и Курносый увидел орду вельранцев. Они с такой скоростью, с таким пылом, с такой безудержностью и уверенностью в победе управлялись со своим оружием, что, ошеломленный, он замер среди ветвей, не в силах вымолвить ни звука.
При столь устрашающем натиске его перепуганные, деморализованные и слишком малочисленные бойцы, увидев угрожающие рогатины и дубины, немедленно отступили и во всю прыть, так, что пятки засверкали, бросились наутек по направлению к карьеру Лагю, боясь даже оглянуться и полагая, что вся вражеская армия вот-вот их догонит.
Несмотря на свое численное преимущество, армия вельранцев, достигнув Большого Кустарника, немного замедлила стремительное продвижение, опасаясь какого-нибудь случайного снаряда; однако, поскольку ничего не случилось, отважно ринулась в заросли и принялась рыскать в кустах.
Увы! Они ничего не увидели, никого не нашли, и Ацтек уже разворчался, когда вдруг обнаружил Курносого, съежившегося на своем дереве, как испуганная белка.
Когда Ацтек заметил недруга, у него вырвалось торжествующее «ага!», и, в душе поздравляя себя с тем, что штурм оказался небесполезным, он немедленно вынудил своего пленника спуститься.
Курносый догадывался, какая участь ему уготована, когда он покинет свое убежище, а в кармане у него еще имелось несколько камней. Так что на подобное оскорбление он ответил словами Камбро́нна[16]16
Камбро́нн Пьер Жак Этьен – французский генерал, которому приписываются слова «Гвардия умирает, но не сдается!».
[Закрыть]{18}18
…ответил словами Камбронна… – Пьер-Жак-Этьен Камбронн (1770–1842) – французский генерал. Ему приписываются сказанные после битвы при Ватерлоо слова: «Гвардия умирает, но не сдается!»
[Закрыть] и уже полез в карман за снарядами, когда Ацтек, не повторяя своего бесцеремонного приглашения, приказал своим «спугнуть эту пташку» камнями.
Прежде чем Курносый успел натянуть рогатку, на него обрушился жестокий град камней. Он скрестил руки на лице, прикрыв ладонями глаза, чтобы защитить их.
К счастью, многие вельранцы не попадали в цель, торопясь выпустить свои снаряды, но некоторые били очень даже точно. Бабах в спину! Бабах в шею! Бабах по граблям! Бабах по заду! Бабах по ходулям! А вот получи еще, парень!
– Ты у меня будешь знать, голубчик! – приговаривал Ацтек.
И правда, у бедняги Курносого не хватало рук, чтобы защищаться и потирать ушибленные места; в конце концов он собрался уже отдаться на волю врага, когда боевой клич и угрожающий вопль его командира, ведущего войска на битву, словно по волшебству избавили его от этого унизительного шага.
Он медленно отнял руки от лица: сначала одну, потом вторую. Ощупал себя, осмотрел и увидел…
Ужас! Трижды ужас! Запыхавшаяся армия лонжевернцев с воплями подходила к Большому Кустарнику с Тентеном и Гранжибюсом во главе, а в это время на опушке стадо вельранцев уводило, уволакивало плененного Лебрака.
– Лебрак! Лебрак! Черт побери, Лебрак! – завизжал Курносый. – Как это могло случиться? Ах, черт, черт, черт, черт, черт! Сто раз черт!
Отчаянные проклятья Курносого отозвались в рядах пришедших на помощь лонжевернцев.
– Лебрак! – эхом откликнулся Тентен. – Он что, не здесь?
И пояснил:
– Мы подходили к низовьям Соты, когда увидели, как наши драпают, точно зайцы; тогда он бросился вперед и крикнул им: «Стоять!.. Вы куда? А Курносый?» – «Курносый, – сказал кто-то, – сидит на своем дубе!» – «А Крикун?» – «Крикун? Почем мне знать?» – «И вы вот так запросто бросили их, черт вас возьми, отдали в плен вельранцам? Значит, вы ничего не сделали? Вперед! Живо! Вперед!» И он бросился вперед, а мы, завопив, кинулись за ним. Но он опередил нас, наверное, прыжков на двадцать, а они-то уж все вместе, конечно, его сцапали.
– Ну да, они утащили его! Вот черт! – пропыхтел Курносый, слезая со своего дуба.
– Нечего разнюниваться, его надо отбить!
– Их в два раза больше, чем нас, – заметил один из паникеров, ставший очень осмотрительным. – Они захватят еще наших, это наверняка. Вот и все, чего мы добьемся. Нас так мало, что мы можем только ждать. И вообще, не сожрут же они его живьем.
– Нет, – вмешался Курносый, – но его пуговицы! Подумать только, это потому, что он хотел освободить меня! Ну, беда! А ведь он был прав, когда говорил, чтобы мы сегодня сюда не ходили. Всегда надо слушаться своего полководца!
– А где всё-таки Крикун? Никто не видел Крикуна? Не знаешь, может, его тоже захватили в плен?
– Нет, – продолжал Курносый, – не думаю. Я не видел, чтобы они его уводили. Наверное, он удрал поверху…
Пока лонжевернцы горевали, Курносый в катастрофическом смятении признавал достоинства и необходимость строгой дисциплины. И тут раздалась позывка куропатки. Все вздрогнули.
– Это Крикун, – сказал Гранжибюс.
И точно, это был он. Во время атаки он, словно лиса, проскользнул среди кустарников и сбежал от вельранцев. Он пришел сверху, с общинной дороги, и, похоже, что-то видел, поскольку сказал:
– Черт, друзья, что они делают с Лебраком! Я плохо разглядел, но бьют сильно! – И он реквизировал у отряда веревку и булавки, чтобы подобрать одежки военачальника, поскольку отделаться легко ему точно не удастся.
На опушке и правда разворачивалась жуткая сцена.
Поначалу переставший понимать хоть что-нибудь, окруженный, скрученный, унесенный вихрем противников, Большой Лебрак в конце концов очухался и пришел в себя. Так что, когда с ним захотели обращаться как с побежденным и подступить к нему с ножом в руке, он показал им, этим придуркам, что значит быть лонжевернцем!
Головой, ногами, руками, локтями, коленями, бедрами, зубами, толкая, бросаясь, прыгая, хлеща, шлепая, боксируя, кусаясь, он неистово отбивался, опрокидывая одних, царапая других, он бил одного в глаз, другого по щеке, сминал третьего, и бабах туда, и шлеп сюда, и бум тому, да так, что, лишившись всего лишь куска рукава своей куртки, в конце концов добился того, что свора отпустила его, и он уже бросился было в сторону Лонжеверна, когда предательская подножка Мига-Луны свалила его носом, с открытым ртом и руками вперед, прямо в кротовую нору.
Лебрак даже охнуть не успел; и, прежде чем только подумал о том, чтобы встать хотя бы на колени, дюжина мальчишек снова набросилась на него – и бум! и хлоп! и бабах! Его схватили за руки и за ноги, а еще один обыскал его, забрал у него ножик и заткнул ему рот кляпом, скрученным из его собственного носового платка.
Ацтек, руководивший операцией, вручил спасшему положение Мигу-Луне ореховый прут и посоветовал ему, что было бесполезной предосторожностью, бить шесть раз при первой попытке поверженного противника хотя бы шелохнуться.
Но Лебрак-то был не из пугливых, так что очень скоро его ягодицы посинели от ударов, и ему пришлось вести себя тихо.
– Получай, свинья! – приговаривал Миг-Луна. – Значит, ты хотел отрезать мне пипиську и яйца. А что, если теперь мы тебе их отрежем?!
Они их ему, конечно, не отрезали, но ни одна пуговица, ни одна петля, ни одна пряжка, ни одна тесемка не ускользнули от их мстительного внимания. И Лебрак, побежденный, ободранный и выпоротый, был отпущен на свободу в том же плачевном состоянии, в каком пять дней назад находился Миг-Луна.
Но лонжевернец не хныкал, как вельранец; у него была душа полководца, и в ней кипел гнев; физической боли он, казалось, вовсе не ощущает. И, как только изо рта у него вынули кляп, он без колебаний в язвительных выражениях выплеснул на своих палачей неукротимое презрение и жгучую ненависть к ним.
Правда, несколько преждевременно: торжествующая орда, уверенная, что он в ее власти, наглядно доказала ему это, снова поколотив пленника палками и – а ты как думал? – надавав ему пинков под зад.
Теперь Лебрак, побежденный, с изможденным лицом, распираемый злобой и отчаянием, опьяненный ненавистью и жаждой мщения, наконец смог уйти. Он сделал несколько шагов и рухнул за небольшим кустарником – то ли для того чтобы поплакать в свое удовольствие, то ли поискать каких-нибудь колючек, которыми можно было бы подцепить штаны, чтобы они не сваливались с бедер.
Его обуревала безумная ярость: он колотил ногами, сжимал кулаки, скрипел зубами, грыз землю. Потом, будто этот горький поцелуй неожиданно вдохновил его, резко успокоился.
Медные отблески заката тонули в полуобнаженных ветвях деревьев, расширяя горизонт, подчеркивая линии, облагораживая пейзаж, оживляемый мощным дыханием ветра. Вдали лаяли сидящие на цепи сторожевые псы; ворон сзывал своих собратьев на ночлег, вельранцы затихли, ни звука не доносилось от лонжевернцев.
Спрятавшись за своим кустом, Лебрак разулся (это было несложно), сложил свои разодранные в клочья чулки в лишенные шнурков башмаки, стащил с себя подштанники и брюки и обмотал ими ботинки. Затем положил сверток в куртку, из которой соорудил небольшой узел, связанный в четырех углах, и оставил на себе только короткую рубаху с развевающимися на ветру полами.
Подхватив свои пожитки одной рукой, он двумя пальцами другой подобрал полы рубашки и неожиданно предстал прямо перед всей неприятельской армией. Обзывая своих обидчиков коровами, свиньями, сволочами и трусами, он показал им зад, энергично ткнув в него пальцем, после чего в наступающей темноте, под градом камней, жужжащих у него над головой, бросился бежать со всех ног, преследуемый издевательским гоготом вельранцев.
V. Последствия катастрофы
Правы те, кто говорит, что беда никогда не приходит одна. Позже этот афоризм сформулирует Крикун, хотя он и не является его автором.
Когда чертыхающийся и громко проклинающий этих вельранских придурков Лебрак с развевающимися на ветру волосами, рубахой и обрывками всего остального появился на излучине дороги Соты, он обнаружил там не встречающих его соратников, а папашу Зефирена, старого солдата по прозвищу Бедуин, когда-то воевавшего в Африке. В общине он исполнял скромные обязанности сельского сторожа. Впрочем, это было видно по его до блеска надраенной желтой бляхе, посверкивающей в складках всегда аккуратной синей куртки.
К счастью для Большого Лебрака, Бедуин, представитель общественности Лонжеверна, был глуховат и не очень хорошо видел.
Возвращаясь после своего ежедневного (или почти ежедневного) обхода, он был остановлен воплями и воинственными криками Лебрака, бьющегося в руках вельранцев. Поскольку совершенно случайно он уже бывал жертвой розыгрышей и шуток со стороны некоторых деревенских шалопаев, то ни на секунду не усомнился в том, что злобные выкрики бегущего, можно сказать, нагишом Лебрака адресованы ему. Понемногу он утратил свою уверенность, потому что среди прочих различил слова вроде «свинья» и «мерзавец», каковые в его прямом и логическом сознании никак не увязывались с «законником» (он почитал себя представителем закона). Решив – долг прежде всего – покарать наглеца, оскорбляющего одновременно порядочные нравы и достоинство государственного служащего, он бросился вдогонку, чтобы схватить его или хотя бы узнать, кто это. А при удачном раскладе еще и отшлепать «по праву», чего тот, по его мнению, заслуживал.
Но и Лебрак тоже заметил Бедуина. В криках «безобразник» ему почудились враждебные нотки, и он живенько свернул влево, вверх по общинной дороге, и исчез среди кустов. А сторож, потрясая своей палкой, по-прежнему орал во всё горло:
– Маленький негодник! Погоди, вот я тебя поймаю!
Лонжевернцы, спрятавшиеся в Большом Кустарнике и застигнутые врасплох этим внезапным появлением, следили округлившимися, как у совы, глазами за погоней Бедуина.
– Это он! Это точно он! – воскликнул Крикун, имея в виду своего генерала.
– Он сыграл с ними еще какую-то штуку! – заметил Тентен. – Молодчага! – В его голосе прозвучало восхищение их полководцем.
– Долго еще этот старый пень будет нас доставать? – подхватил Курносый, потирая сухими и затверделыми ладонями свои болезненные синяки.
Он уже задумался о том, не послать ли Тентена или Крикуна, чтобы те, выкрикивая в адрес сторожа какие-нибудь сочные и крепкие эпитеты («старый дурак», «растлитель», «греховодник», «африканский сифилитик» и другие, из тех, что они подслушали в разговорах деревенских стариков), отвлекли Бедуина подальше от мест, где мог схорониться Лебрак.
Ему не пришлось прибегнуть к этому крайнему средству: старый вояка вскоре освободил путь, кляня пострелов, которым он как-нибудь надерет уши и на пару часиков упечет в общинную кутузку, чтобы они составили компанию проживающим на сыроварне крысам.
Курносый тут же прокричал, подражая квохтанью серой куропатки. Это был сигнал сбора лонжевернцев. Получив ответ, он тремя новыми последовательными позывками сигнализировал своему затаившемуся воинству, что опасность временно миновала.
Вскоре из-за кустов показался приближающийся, поначалу неясный и белесый силуэт Лебрака с узелком в руке, затем проявились черты его искаженного злобой лица.
– Ну, старик, ну, дружище! – вот и все, что смог произнести Курносый, с полными слез глазами и стиснутыми зубами грозя кулаком в сторону вельранцев.
И Лебрака окружили.
Все тесемки и шнурки отряда были реквизированы, чтобы сделать его одежду более приличной для возвращения в деревню. Один башмак зашнуровали бечевкой от кнута, другой – веревочкой от сахарной головы, снятой с сабельной гарды; чулки вместо подвязок стянули обрывками тесьмы; нашли прищепку, чтобы соединить и поддержать разодранные надвое штаны. Курносый, опьяненный сознанием жертвы, готов был даже распатронить свою рогатку с резинкой, чтобы соорудить из нее ремень для командира, но тот благородно отказался. Какими-то шипами скрепили самые большие дыры. Ну да, конечно, куртка слегка сползала назад; ворот рубахи непоправимо зиял, а разорванный рукав, в котором не хватало куска, неопровержимо свидетельствовал о жестокой битве, выдержанной воякой.
После того как его худо-бедно «причепурили», Лебрак, окинув свое одеяние меланхолическим взглядом и внутренне оценив количество пинков под зад, которых ему стоил этот наряд, резюмировал свои ощущения в лапидарной фразе, заставившей затрепетать все душевные струны его солдат:
– Черт побери, ну и выдерут же меня дома!
Его предвидение было встречено гробовым молчанием. Отряд, очевидно не зная, чем возразить, под покровом наступающей темноты в скорбной тишине тронулся к деревне.
Как же это шествие отличалось от победоносного возвращения в прошлый понедельник! Хмурая давящая темнота усугубляла их печаль; среди внезапно покрывших небо облаков не зажглась ни одна звезда; тянущиеся вдоль дороги серые стены, казалось, конвоировали разгромленный отряд; ветви кустарников свисали, подобно плакучим ивам. А они шли, волоча ноги, словно на их подошвы давили беды всего человечества и вся осенняя меланхолия.
Никто не заговаривал, чтобы не обострять горестного беспокойства поверженного полководца. Как будто для того, чтобы еще усилить их скорбь, ветер доносил с юго-запада ликующее пение возвращающихся по домам торжествующих вельранцев:
В Вельране жили святоши, а в Лонжеверне – революционеры.
Как обычно, около Большой Липы все остановились, и Лебрак прервал молчание:
– Встречаемся завтра утром возле бани со вторым ударом колокола, зовущего к мессе, – произнес он, постаравшись придать своему голосу твердости. И все же в нем слышалась некоторая дрожь и боязнь ближайшего будущего – тревожного и очень сомнительного, вернее, несомненного.
Солдаты попросту ответили:
– Да!
Побитый камнями Курносый молча принялся пожимать всем руки, и небольшой отряд по тропкам и дорожкам торопливо стал разбредаться по домам.
Когда Лебрак подошел к отчему дому, находящемуся возле верхнего источника, он увидел, что в комнате с очагом горит керосиновая лампа, и сквозь щель в занавесях разглядел родителей, уже сидящих за ужином.
Его бросило в дрожь. Подобная ситуация сводила на нет последние шансы проскользнуть незамеченным в том разоренном виде, в который его повергла безжалостная судьба.
Но, поразмыслив, он понял, что, раньше или позже, через все это предстоит пройти, и решил стоически претерпеть все. Поэтому он отодвинул щеколду, прошел кухню и толкнул дверь в комнату.
* * *
Отец Лебрака очень уважал образованность, поскольку сам был начисто ее лишен. Посему с началом каждого учебного года он требовал от своего отпрыска усердного прилежания, каковое, по правде говоря, никак не соответствовало интеллектуальным способностям учащегося Лебрака. Время от времени отец наведывался к отцу Симону, чтобы переговорить с ним, и настоятельно советовал учителю глаз не спускать с его пострела и поколачивать его всякий раз, как он того заслужит. И, разумеется, он был не из тех родителей-пентюхов, которые «не умеют позаботиться о благе своих деток», и, если его парня наказывали в школе, он, отец, дома завсегда выдавал добавку к этой полученной порции.
Как мы видим, папаша Лебрак имел вполне сложившиеся представления о педагогике и следовал в ней четким принципам, применяя их пусть безуспешно, зато убедительно.
Как раз в тот вечер, напоив скотину, он, дабы справиться о поведении сына, навестил школьного учителя, который покуривал трубку под сводами общинного дома, возле центрального фонтана.
И, натурально, узнал, что Лебрак-младший был оставлен после занятий до половины пятого, когда без запинки ответил урок, которого утром не знал, что, несомненно, доказывало, что он прекрасно может, если захочет… верно ведь?
– Вот бездельник! – воскликнул папаша. – Знаете, он ни разу не открыл дома ни одной книжки! Так что завалите его заданиями, строчками, глаголами, всем чем угодно! И можете не беспокоиться, нынче вечером я ему всыплю!
Именно в этом состоянии духа он пребывал, когда его сын переступил порог комнаты.
Семья сидела за столом. Суп был съеден. Когда скрипнула дверь и появился сын, отец, в кепке, с ножом в руке, собирался раскладывать на капусту куски копченого сала, нарезанные согласно росту едока и размеру его желудка, более или менее тонкими ломтями.
– А, вот и ты наконец! – с холодной иронией, не сулившей ничего хорошего, бросил он.
Лебрак рассудил, что лучше промолчать, и уселся на свое место в конце стола, совершенно, впрочем, не подозревая об отцовских намерениях.
– Ешь суп, – проворчала мать, – он уж заледенел, небось.
– И застегни наконец свою куртку, – буркнул отец, – а то ты напоминаешь мне торговца козами.
Лебрак торопливым, хотя и бесполезным движением подтянул спадающую у него с плеч куртку, но не застегнул ее, мы-то знаем почему.
– Я говорю, застегни куртку, – повторил отец. – Кстати, откуда это ты явился в такой час? Ведь не из школы же?
– У меня крючок оторвался, – пробормотал Лебрак, уходя от прямого ответа.
– Как мне это надоело! Боже милосердный! – воскликнула мать. – Ну что за свиньи эти гадкие дети! Все-то они ломают, все рвут, все портят! Что с ними будет!
– И рукава? – снова вмешался отец. – И пуговицы ты тоже потерял?
– Да! – подтвердил Лебрак.
Это новое открытие, вкупе с поздним возвращением, свидетельствовало о том, что возникла особая и, судя по всему, ненормальная ситуация, которая требовала более детального рассмотрения.
Лебрак почувствовал, что покраснел до корней волос.
Вот черт, плохо дело!
– Ну-ка, выйди в середку, дай на тебя посмотреть!
Отец приподнял абажур лампы, и Лебрак, во всем ужасе своего краха, еще усугубленного поспешными починками услужливых и благожелательных, но не слишком ловких рук, которые не сгладили, а лишь подчеркнули его падение, предстал перед семьей, вперившейся в него четырьмя парами суровых, испытующих глаз.
– Боже мой! Ах ты, негодяй, ах, свинья! Что же ты за паршивец такой! Вот ведь поганец! – сквозь зубы рычал Лебрак-отец после каждого нового открытия. – Ни одной пуговицы ни на штанах, ни на рубахе, шипы, чтобы застегнуть ширинку, брюки держатся на прищепке, башмаки – на тесемках! Да откуда же ты такой взялся, мерзавец ты этакий? – продолжал отец, поражаясь, как он, обычный гражданин, мог породить подобного выродка. А мать причитала, что от этого шалопая, этого чертова негодника и поросенка ей каждый день одни только хлопоты.
– Ты что, думаешь, так может продолжаться вечно? – продолжал отец. – Что я буду тратить денежки, чтобы растить и кормить такого неслуха, который ни черта не делает ни дома, ни в школе, вообще нигде?.. Я же только сегодня говорил с твоим учителем…
– !..
– Вот я тебе задам, бандит! Ты у меня узнаешь, что исправительные дома существуют не для собак! Ах ты, стервец!
– !..
– Во-первых, обойдешься без ужина! Да будешь ты отвечать, где это ты так оборвался?
– !..
– Ах, так, значит, ты не желаешь разговаривать, малыш, вот оно что! Ну, погоди же ты, я заставлю тебя говорить!
И, выхватив из сложенной возле очага кучи хвороста ореховую ветку, гибкую и крепкую, сорвав с отпрыска рубаху и штаны, папаша Лебрак задал своему сыну, катающемуся, извивающемуся, исходящему пеной, завывающему и вопящему так, что стекла дрожали, такую взбучку, какие редко перепадают на долю подростка.
Свершив правосудие, он добавил холодным, не терпящим возражений тоном:
– А теперь быстро спать, да поскорей! И не дай тебе Бог даже шелохнуться…
Лебрак растянулся на матрасе из овсяной мякины, брошенном поверх тюфяка из кукурузных стеблей. Он сильно устал, руки и ноги ныли, задница была в кровоточащих рубцах от побоев, в голове гудело. Он долго ворочался, долго-долго размышлял о произошедшей катастрофе и наконец уснул.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
