Текст книги "В трущобах Индии"

Сердар поспешно вырвался из его объятий, говоря:

– Восстановите поскорее все снасти «Дианы», ветер крепнет, надо этим пользоваться, чтобы наверстать потерянное время.

И он поспешил в каюту, чтобы успокоить Эдуарда и Мари, которые сидели, прижавшись друг к другу, и чуть не умирали от страха.

Две тысячи человек погибло во время этого ужасного приключения. Американский инженер был таким, образом, первым изобретателем торпеды, которая тридцать лет спустя произвела переворот в морском искусстве всего мира.

Дней через пять «Диана» прибыла в Гоа, и отряд авантюристов (к которым присоединились теперь Эдуард и Мари), сидевших по распоряжению Сердара в хаудах на спине Ауджали, двинулся форсированным шагом по направлению к Гоурдвар-Сикри.

IX

Осада Гоурдвар-Сикри. – Окруженные со всех сторон. – Майор Кемпуэлл. – Все средства истощены. – Надо сдаваться. – Похищение майора. – На рейде Бомбея. – Отъезд парохода. – Фредерик де Монморен. – Брат Дианы.

Вот уже пять месяцев, как крепость Гоурдвар, защищаемая полковником Лайонелом Кемпуэллом, который командовал батальоном в пятьсот шотландцев, выдерживала осаду двадцати тысяч сипаев, снаряженных полной амуницией и осадными пушками.

Управляемые старыми артиллеристами англо-индусской армии, пушки в течение шестидесяти дней пробивали бреши в укреплениях, покрывая всю крепость бомбами и ядрами. Осаждающие сделали восемнадцать атак, которые были все отражены и не дали никаких результатов, за исключением гибели нескольких тысяч людей.

Днем осажденные рыли казематы и рвы для собственной защиты, а ночью исправляли бреши, пробитые пушками в укреплениях. Майор находился постоянно во главе работающих, ободряя их своим примером и поддерживая их мужество уверениями, что скоро к ним на помощь прибудет армия.

Майор знал, что помощь не придет или если и придет, то лишь когда от крепости не останется и камня на камне и ни одного из ее защитников; надо было раньше всего снять осаду с Шиншары, Лукнова, взять обратно Дели. Только после окончательного почти подавления можно было добраться до Гоурдвара, крайнего поста Англии на границах Бутана и верхних долин Гималаев, принадлежащих султану Куавера, который был на стороне восстания. Он знал также, что разные стратегические соображения и небольшое количество войск, находившихся в распоряжении Англии, не позволяли ей послать специальный для этого отряд, который неминуемо потерял бы тысячи человек во время перехода. Майор не мог быть уверен при этом, что ему удастся спасти эти пятьсот человек: он был твердо убежден в том, что гарнизон Гоурдвара заранее уже принесен в жертву и предоставлен, так сказать, своей несчастной судьбе.

Какую же силу нужно было ему иметь, чтобы держаться в течение пяти месяцев, имея при этом абсолютное убеждение в том, что все труды и старания его бесполезны! Можно с уверенностью сказать, что, открой он всю истину своим людям, эти грубые люди поступили бы совсем иначе. Они с первых же дней осады потребовали бы от него, чтобы он сдался на капитуляцию с условием оставить всех в живых; капитуляцию эту начальники туземцев подписали бы обеими руками, а затем, обезоружив весь гарнизон, предоставили бы своим солдатам изливать на нем все бешенство.

Без героического молчания майора все защитники Гоурдвара уже не существовали бы. Двадцать раз уже собирался этот воин-герой сделать отчаянную вылазку и искать смерти в битве, вместо того чтобы ждать целые месяцы с душевной тревогой неизбежного конца и самых ужасных пыток, которым индусы не замедлили бы подвергнуть пленников; избиения, опозорившие гарнизон и предпринятые по распоряжению капитана Максуэлла, не позволяли надеяться ни на малейшее смягчение ожидающей их судьбы.

Майор Кемпуэлл, как вы уже, вероятно, поняли, не принимал никакого участия в этом гнусном и бесполезном деле. Он находился в Дели в то самое время, когда город этот был взят бунтовщиками, и только благодаря быстроте и силе своей лошади удалось ему бежать и добраться до Гоурдвара. Когда он прибыл туда вечером, весь покрытый пылью и еле держась в седле, – он сделал пятьдесят миль в восемнадцать часов – бесстыдная бойня, исполненная по распоряжению капитана Максуэлла, была уже окончена утром того же дня, а так как он немедленно, вследствие старшинства, принял командование крепостью, то на него взвалили ответственность за эту дикую расправу не только во всей Индии, но и среди цивилизованных народов, которые с единодушным отвращением и негодованием отнеслись к этому преступлению.

Силу свою бороться до конца майор черпал в том именно, что лишило бы всякого мужества его солдат. Считая себя обреченным на смерть, он хотел жить по возможности дольше, чтобы мысленно представлять себе образ своей жены и детей, которых он никогда больше не надеялся видеть. Человек великой души и выдающихся способностей, он все свободное время, когда не бывал на траншеях, писал историю своей жизни в Гоурдваре, излагал свои мысли, свои заботы изо дня в день, из часа в час, говоря себе, что позже, когда все забывающее время набросит свой покров тишины на горе, причиненное его смертью, жена его и дети, которых он любил больше самого себя, с нежным волнением прочтут все его самые сокровенные мысли, видя на каждой странице, в каждой строчке, как он любил их. Воспоминание о нем вместо того, чтобы слабеть, будет, напротив, все больше и больше крепнуть; пройдет много времени со дня его смерти, а милая Диана его и дети все еще будут разговаривать с ним, читая его рукопись и руководствуясь его мыслями и советами.

И затем, сопротивляясь с таким упорством, он все же, хотя и не сомневался в этом, хранил в душе своей смутную надежду, которая не покидает человека даже при самых отчаянных обстоятельствах, даже у подножия эшафота; а между тем им приходилось сдаваться или умирать в битве, несмотря на самопожертвование, с которым все делили между собой съестные припасы. Осада длилась уже пять месяцев, все припасы истощились; риса оставалось на один только раз, да притом и количество его, которое приходилось на долю каждого человека, могло утолить голод лишь на несколько минут: еще двадцать четыре часа – и все будет кончено. Благодаря перебежчикам-индусам, бывшим слугам офицеров и бежавшим один за другим из крепости, осаждающие все это знали прекрасно; вот почему они с некоторого времени, чтобы ускорить сдачу Гоурдвара, не давали покоя ни днем, ни ночью несчастным шотландцам, которые превратились в настоящие скелеты и еле волочили ноги, отправляясь к укреплениям, чтобы отразить нападение осаждающих.

Стоило только показаться коменданту, как отовсюду неслись крики:

– Надо вступить в переговоры!

Да, вступить в переговоры! Капитулировать! Других средств не оставалось больше. И несчастный майор, сидя в своем кабинете, подперев голову руками, думал о той ужасной участи, которая скоро ждет его, когда к нему явился капитан Максуэлл и доложил ему о том, что их съестных припасов осталось всего только несколько мешков риса, по одной горсти на каждого человека.

– На этот раз все кончено, комендант, – сказал капитан, – мы вынуждены сдаться на капитуляцию.

– Сдаться на капитуляцию! Я только эти слова и слышу кругом, но никто не говорит о вылазке и о том, чтобы с честью погибнуть в бою.

– Хотите вести трупы на врага, комендант? Люди не в силах больше держать оружие в руках, и, вздумай более отважный враг серьезно атаковать крепость вместо того, чтобы забавляться ложными атаками, ему некого было бы арестовать.

– Это было бы лучше того, что нас ждет, потому что под возбуждением битвы индусы не оставили бы своих жертв живыми и каждый мог бы умереть на своем посту… смертью солдата, сударь! В противном же случае вы знаете, что нас ждет?.. Медленная, постыдная смерть среди пыток, ужаса которых представить себе нельзя.

Капитан молчал, и майор продолжал с горечью:

– Мы могли бы еще рассчитывать на дарование жизни нашим солдатам и нам, сударь, не будь того неслыханного зверства с вашей стороны, которое делает несбыточной всякую надежду на более почетный компромисс…

– Но, комендант…

– Довольно, сударь, я знаю, что вы мне ответите; в ваших людей стреляли в деревне, некоторые из них пали смертельно раненные, а военные законы допускают в таких случаях всякие репрессии. Вы повторяли мне это раз двадцать, и я раз двадцать не уставал говорить вам, что если мы извиняем солдат, напавших на деревню, где они гибнут жертвою измены, то ничто не может извинить их начальника, который забирает всех жителей, без разбора пола и возраста, и на другой день приказывает артиллерийской батарее расстрелять их картечью… Вы опозорили ваш мундир, сударь, вы опозорили Англию.

– Сударь!

– Вы здесь на службе, сударь, не забывайте этого; вы должны звать меня комендантом и воздавать мне должное уважение; я имею еще достаточно силы и власти, чтобы напомнить вам об этом… Да, сударь, я хотел сказать вам перед смертью: если весь гарнизон Гоурдвара будет уничтожен завтра, будучи предварительно подвергнут самым утонченным пыткам, какие только может придумать человек, этим он будет обязан вам, одному вам… Я не удерживаю вас более…

– Офицеры, мои товарищи, поручили мне узнать ваши намерения; они не отвечают больше за своих людей, которые настоятельно требуют, чтобы прекратили их страдания.

– Передайте им, что я хочу пригласить их на совещание, пусть все соберутся через час.

– Должен предупредить вас, что проклятый француз, который наделал нам столько зла…

– Сердар?

– Он самый… находится в лагере индусов с сегодняшнего утра; как ни велика его ненависть ко всему, что носит английское имя, он все же человек нашей расы, европеец, и, быть может, возможно будет при его посредничестве добиться помилования для всего гарнизона.

– Если верны слухи о той жестокости, которую ему приписывают, то нам нечего рассчитывать на его поддержку… Опыт научил меня не доверять легендам, а потому я затрудняюсь определить, чему верить в сказках об этом авантюристе… Хорошо, сударь, я подумаю о ваших словах… через час… здесь… с вашими товарищами.

Результатом совещания было решение сдаться во что бы то ни стало на капитуляцию, стараясь добиться более или менее почетных условии. Никто не говорил о вылазке ввиду того, что физическое состояние людей не давало им возможности взяться за оружие.

– Итак, – сказал майор, – жребий брошен, мы должны приготовиться умереть.

Решено было, что те из офицеров, которые желают написать свою последнюю волю или письмо к родным, займутся этим ночью, так как на рассвете следующего утра уже будет поднят парламентерский флаг.

Улицы маленькой крепости представляли душераздирающее зрелище: несчастные солдаты лежали на верандах своих жилищ, умирая от голода и жажды, и с нетерпением ждали наступления ночи, прохлада которой хоть сколько-нибудь облегчит их страдания… Некоторые из них, потеряв окончательно силы, лизали сухим языком плиты той части улиц, которая не была раскалена солнцем; другие, растянувшись во всю длину на укреплениях, жадными глазами пожирали воды Ганга, которые текли только всего в нескольких метрах от них.

Офицеры отдали приказание не стрелять в индусов, чтобы не раздражать их. Последние, видя бездействие пушек и ружей, становились до того смелыми, что ели и пили у самых укреплений, наслаждаясь страданиями несчастных.

Безнаказанность сделала их дерзкими, и сипаи забавлялись тем, что навешивали на концы палок, сделанных нарочно короткими, бананы, арбузы, лимоны, кокосовые орехи, делая вид, что всеми силами стараются поднять их на укрепления, а несчастные осажденные в это время с мольбой протягивали к ним руки.

Один из них так сильно перегнулся, что не мог удержаться и, соскользнув, упал у подошвы крепостных стен. Сипаи подбежали к нему и подняли его. Он не убился, и они со всеми признаками самого искреннего сочувствия свели его осторожно по откосу и принесли ему есть. Бедняга с жадностью пожирал все, что ему давали, пока не стал задыхаться.

– Он хочет пить! Он хочет пить! – крикнули некоторые из присутствующих; его тотчас же схватили и бросили в воды Ганга, особенно быстрые в этом месте, приговаривая в то же время: «Пей! Пей! Да оставь и другим!».

Толпа солдат, видя, как хорошо угощали их товарища, готовилась в свою очередь соскользнуть с укрепления, рискуя даже убиться при этом.

Эти факты и еще множество других, которыми ознаменовалась осада Гоурдвар-Сикри, представляют неоспоримую истину. В течение этого долгого дня страданий сипаи жестоко играли с несчастными осажденными; но вы найдете извинение этим бесчеловечным фактам, если вспомните, что три тысячи шестьсот (официальная цифра) стариков, женщин и детей, расстрелянных по приказанию Максуэлла, были родителями, женами, сыновьями большинства сипаев, которые участвовали в осаде и просили Сагиба отомстить за них.

Рама-Модели и его брат не принимали участия в этих жестоких забавах, но они пустили на площадь крепости стрелу, запачканную кровью, с следующей надписью:

«Майору Кемпуэллу и капитану Максуэллу, Рама-Модели и Сина-Тамби-Модели, сыновья Нараяны-Модели, убитого палачами Гоурдвара».

Вечером индусы иллюминовали свой лагерь и провели всю ночь в пиршестве; решение, принятое совещанием, проникло к ним, и все они, узнав, что капитуляция назначена на завтра утром, готовились к мести. Только Нариндра и Сами, сидевшие вместе с Рамой и его братом, не присоединились к этим диким выражениям злобы, но, чтобы товарищи не обвинили их в слабости, они под предлогом усталости легли спать рядом с двумя махратскими солдатами, которые оставались перед этим в подземельях Эллора. Сердар не счел нужным брать с собой весь отряд, который остался охранять Эдуарда и Мари; он не взял с собой последних, считая неосторожным брать их в лагерь индусов, где достаточно было малейшей оплошности, чтобы их узнали, тогда он даже с опасностью собственной своей жизни не мог бы спасти их от ярости сипаев. Что мог бы отвечать он индусам, если бы они сказали ему:

– Более пятисот детей было убито на груди их матерей. Отдай же нам сына и дочь палача, который запятнал себя этими преступлениями.

Спасение майора само по себе уже представляло слишком затруднительное дело, чтобы осложнять его еще другими затруднениями; прощаясь с молодыми людьми, которых он оставил на расстоянии двух недель пути от Гоурдвара, он поклялся им, что привезет их отца здоровым и невредимым. Нариндра, который играл самую важную роль в этом похищении, просил Сердара дать ему на помощь двух махратов, его родственников, которые вернулись тогда с караваном.

Сердар употребил целый месяц на путешествие из Гоа в Гоурдвар-Сикри. Вы поймете, что он не особенно приятно провел время в дороге, когда узнаете, что расстояние между двумя городами составляет восемьсот миль и что все оно покрыто обширными лесами и бесконечными джунглями. Во время этого продолжительного путешествия к нему постепенно доходили весьма серьезные известия, которые подтвердились по прибытии его в лагерь. Молниеносный поход Гавелока через Бенгалию, снятие осады Шиншары д'Айрака, Бенареса, Ауда и всех промежуточных постов; победа над армией Наны во всех стычках с нею, неизбежное снятие осады Лукнова – все это окончательно разбило его иллюзии и нанесло сильный удар его сердцу. Сомневаться нечего больше: восстание было подавлено, это было вопросом времени, и надо было ожидать, что и Дели сдастся через два месяца. С этим городом падал последний оплот независимости индусов, и английский леопард снова сжимал своими хищными когтями землю лотоса.

Итак, напрасны были десять лет неимоверных усилий, тяжелых и полных приключений и переходов, заговоров, борьбы и сражений, чтобы водрузить знамя Франции в этой чудной стране, где оно когда-то развевалось с таким почетом! И все это по вине Нана-Сагиба и его генералов, которые вместо того, чтобы на другой же день восстания идти на Калькутту, где одного присутствия их достаточно было, чтобы отнять у англичан последнее, державшееся еще за ними место, тратили напрасно время в празднествах и разных манифестациях при дворе в Дели.

Разочарованный всеми неудачами, не надеясь больше ни на что, Сердар спешил спасти майора, чтобы затем вернуться вместе с преданными ему людьми и Ауджали в непроходимые леса Малабарского берега и вести там свободную и независимую жизнь, которую он так любил.

В лагере его встретили со всем подобающим его заслугам уважением, но он испугался, увидя возбуждение, в котором находились все индусы. Вместо того чтобы чувствовать себя угнетенными и быть по возможности осторожнее ввиду известий, которые они получили относительно похода Гавелока и его успехов, сипаи еще больше жаждали мести. Мысль о том, что Англия потопит все восстание в крови и заставит их дорого заплатить за жестокое обращение, которое они собирались устроить своим пленниками, не останавливала ни на одну минуту их проектов мести. Напрасно Сердар, не смея все-таки быть откровенным, пытался внушить им, что для них несравненно полезнее пощадить осажденных, что это спасет головы вождей восстания, когда последнее будет подавлено. Ему на это ответили, что души жертв носятся каждую ночь с жалобными криками над разрушенной деревней и что только кровь одна может успокоить их.

Прислушиваясь ко всем этим ответам. Сердар впервые понял, что все силы его и преданность делу пали на сухую истощенную почву и что народ этот, который он надеялся пробудить к жизни словами «отечество и свобода», погрязал в бездне невежества и суеверия и не по плечу ему было бороться с расой англосаксонцев. Он понял смелость Гавелока, который бросался очертя голову с шестью тысячами человек на эту человеческую гниль, годную только на то, чтобы служить удобрением для более молодой и сильной расы.

Мечтавший в течение стольких лет о восстановлении Индии с помощью Франции, которая, что бы там ни говорили, всегда была носительницей идей прогресса и свободы, он вдруг понял, что здесь окончательно и на многие столетия восторжествует открытая эксплуатация коренных жителей жестокими англосаксонцами… И, как Ахилл, он удалился в свою палатку и поклялся отказаться от бесполезной борьбы.

На рассвете следующего дня на укреплениях Гоурдвара поднялся парламентерский флаг. Индусские вожди подошли к крепости и выразили желание, чтобы к ним в лагерь прислали для переговоров о сдаче английского офицера, но так как последние соглашались идти только в том случае, если вместо них будет послан заложник-индус, то Сердар вызвался сам пойти в крепость, чтобы узнать условия англичан и передать им условия осаждающих. Посредничество его было принято, и Сердар один, без всякого оружия, прошел в крепость, где его тотчас же провели к коменданту, с которым он просил разрешения говорить без свидетелей.

Сильное волнение овладело им, когда он входил в кабинет полковника:

– Муж Дианы, – прошептал он про себя и несколько минут смотрел на него.

– Очень благодарен вам, что вы согласились взять на себя такое тяжелое поручение, но, мне кажется, нам легче было бы сговориться, если бы они прислали мне одного из туземных вождей.

– Увы, майор! – отвечал Сердар. – Я не могу и не желаю убаюкивать вас надеждами; немного погодя я сообщу личные побуждения, заставившие меня принять на себя это поручение. В настоящее же время, чтобы скорее покончить с этим делом, я в кратких словах передам вам условия туземных вождей. Весь гарнизон, со всем оружием и имуществом, должен сдаться на волю осажденных.

– Согласиться на это мы не можем, если жизнь наша не будет гарантирована.

– Вы слишком хорошо знакомы с индусами и знаете, что они всегда готовы согласиться на всевозможные условия, а затем не исполнять их. На этот раз они даже обманывать вас не желают, они прямо отказываются гарантировать жизнь кого б то ни было из вас.

– В таком случае мы будем защищаться до самой смерти.

– Вас даже атаковать не будут, и дня через три вы умрете от голода.

– Лучше это, чем смерть среди мучений, как это видно по предлагаемым условиям.

– Вам не избежать пыток, сипаи возьмут крепость, когда ни один человек не в состоянии будет держать оружия.

– И вы, цивилизованный человек, европеец, вы согласились передать нам эти предложения?

– Я сделал все возможное, чтобы смягчить их, но страшное избиение в Гоурдваре, когда погибли тысячи женщин и детей, сделало бесполезным все мои старания.

– Увы! Никто больше моего не оплакивает этого варварского распоряжения, и, командуй я в то время Гоурдваром, я не допустил бы совершиться такому гнусному злодеянию.

– А! – воскликнул с радостью Сердар. – Я знал, что вы не способны на такой низкий поступок.

– На каком же основании вы могли подозревать меня и на каком оправдывать? Вы ведь не знаете меня.

– Это моя тайна, но я был уверен, что вы честный и благородный человек, а потому я с величайшей радостью говорю вам: майор Кемпуэлл, Сердар потому лишь согласился взять на себя это поручение, чтобы иметь возможность сказать вам, что он явился в лагерь с целью спасти вас.

– Что вы говорите! Как! Благодаря вам жизнь наша будет спасена… Верьте моей признательности…

– К сожалению, я должен рассеять ваше заблуждение… Вы меня не поняли; я пришел спасти только вас и никого больше спасти не могу.

– В таком случае мне остается ответить вам только одно, и вы, конечно, не удивитесь этому после того, как сказали сами, что я честный и благородный человек. Я отказываюсь от спасения, предлагаемого вами: или спасение, или смерть, но вместе со всеми.

– Но ведь невозможно то, что вы говорите.

– Это мое последнее слово.

– И, однако, – продолжал Сердар нерешительно, – у вас должны быть жена, дети…

– Ах, не говорите мне о них, не лишайте меня мужества… Имею ли право я сохранить им мужа… отца обесчещенного!

«Ах! – подумал Сердар. – Какого мужа избрала себе моя Диана!.. Но я спасу его против воли…»

И он продолжал громко:

– Утро вечера мудренее, майор, завтра…

– Завтра, как и сегодня, вы не получите другого ответа от меня.

– Я не то хотел сказать.

– Объясните тогда, я не понимаю вас.

– Я так тронут величием вашей души, что хочу употребить весь этот день и затем ночь на то, чтобы отговорить индусских вождей от принятого ими решения.

– О, если вы это сделаете…

– Постарайтесь только, чтобы ваши люди, несмотря на свои страдания, не сделали какой-нибудь неосторожности и терпеливо ждали до утра.

– За это я отвечаю вам.

– До завтра, в таком случае… я буду у вас в этот же самый час.

– Дай Бог вам успеха!

– Я надеюсь на успех сегодня ночью.

Сердар поспешно вышел из Гоурдвара. Отказ майора вынуждал его изменить все сделанные им приготовления. Передав индусским вождям ответ майора, несколько измененный им: «Гарнизон просит разрешения подумать до завтра!» – он поспешил в свою палатку, где заперся с Нариндрой, Сами и двумя махратами. Совещание между ними длилось долго. Они говорили на теллингском наречии, которое на Декане было понятно одним только бенгальским сипаям, а потому были уверены, что ни одно нескромное ухо не поймет ни одного слова из их разговора.

День прошел, как и накануне, в похвальбах со стороны индусов и в сдержанных жалобах со стороны англичан. Обильный дождь, падавший в течение нескольких часов, наполнил настолько цистерны, что люди в крепости могли удовлетворить жажду и с этой минуты с большим мужеством переносили свои страдания.

Наступила ночь, последняя для гарнизона Гоурдвар-Сикри. Густые черные тучи, собравшиеся сначала на горизонте, покрыли теперь весь небесный свод: на нем не видно было ни единой звездочки, точно ночь эта была нарочно создана для предсмертного бдения. Лагерь индусов, которым надоело играть и забавляться, был погружен в темноту; стаи шакалов бродили взад и вперед перед укреплениями города, как бы предчувствуя обилие мяса, и зловещее тявканье их смешивалось порою с жалобными воплями умирающих от голода.

Один в своем кабинете, майор приводил все дела в порядок и запечатывал конверты с духовным завещанием и семейными бумагами. Затем он снял с шеи медальон, в котором находилось изображение прелестного личика, и, покрывая его поцелуями, говорил:

– Ты, конечно, одобришь мой поступок, милая и благородная женщина. Не краснела бы ты разве за меня, узнав, что я был способен покинуть своих солдат ради спасения собственной жизни? Я завещаю своим детям неизгладимое воспоминание о том, что я поступил честно.

Не успел он закрыть медальон, как послышался легкий шум. Он обернулся и, несмотря на все свое хладнокровие, не мог удержаться от крика: четыре совершенно голых индуса вошли в комнату и с быстротою молнии набросились на него. В одну минуту они повалили его на пол, заткнули рот и обмотали веревками, чтобы он не мог ни кричать, ни выбиваться из рук, затем двое из них взвалили его себе на плечи и бегом вынесли вон.

Глаза в него не были завязаны, и он мог, несмотря на темноту, видеть, что его пронесли через городок, а затем через укрепления. Скоро они очутились на равнине; четыре индуса скользили, как тени мимо индусского лагеря. На расстоянии мили оттуда он увидел какую-то движущуюся черную массу и затем услышал голос, заставивший его вздрогнуть. Это был голос Сердара, который говорил носильщикам:

– Положите его осторожно на дно хаудаха Ауджали.

– Сделано, господин, – ответили носильщики.

– Хорошо! В путь к Эллору! Живей!

И говоривший сел в хаудах, где был майор, который понял по движению, что они едут на спине слона.

Месяц спустя майор вместе со своими детьми находился на пакетботе, который из Бомбея направлялся в Европу, а рядом с ним стоял Сердар; он пришел проститься с ними и был очень растроган.

Раздался звук колокола, приглашавший посторонних удалиться в свои лодки.

– В последний раз прошу вас, мой спаситель, – сказал майор, – ваше имя в знак воспоминания! Что скажу я своей милой жене, когда она спросит, кого ей благословлять за то, что детям ее сохранили отца, а ей – мужа?

Сердар, переходивший уже за борт, обернулся и со взором, в который он, казалось, вложил все воспоминания и всю душу свою, сказал:

– Вы скажете моей милой Диане, что вас спас Фредерик де Монмор де Монморен.

– Праведное Небо! Ее брат! – воскликнул майор.

И он хотел броситься за ним… но пароход закачался на волнах, и лодка Сердара очутилась в двадцати метрах от него.