Текст книги "Сестра"

Глава 3
Прошлое

Мало-помалу мир перестал кружиться, и я осознала, что теплые и крепкие дедушкины руки растирают мне спину маленькими круговыми движениями.

– Дыши медленно, Грейс, – посоветовал он, потому что я пыхтела, как паровоз. Я резко вдохнула и закашлялась от ледяного ветра. Слезы струились по замерзшим щекам, пока я вдыхала и выдыхала на счет пять, как меня учили, пока не почувствовала себя достаточно спокойной, чтобы выпрямиться и расслабить руки, вцепившиеся в железные перила. Я держалась за них так крепко, что чешуйки темно-зеленой краски пристали к перчаткам. Я похлопала в ладоши, отряхивая чешуйки краски на тротуар, одновременно обозревая чудовищную конструкцию передо мной.

– Не заставляй меня туда входить.

– Знаю, переезд дался тебе нелегко.

Это было слабо сказано. Дело было не только в людях, которых я оставила, в моей желтой спальне или в школе, по которой я скучала. Ощущение дома создавалось звуками. Звуком разбивающихся волн, под который я просыпалась каждое утро; скрипом третьей ступеньки всякий раз, как кто-то на нее ступал; хриплыми криками чаек, когда я шла в школу; хрустом прибрежной гальки, по которой я бежала домой, наполняя легкие соленым воздухом.

Я всегда любила навещать дедушку и бабушку во время школьных каникул. Наблюдать, как причудливая оксфордширская деревня разрастается год от года по мере того, как на ее окраинах прибавляются дома из красного кирпича. Построены второй паб, кофейня, кооперативный дом. «Все удобства современные», – говорила бабушка, но все равно это не ощущалось как дом. Звучало по-другому. Никогда больше не свернусь я калачиком под одеялом, слушая, как ветер и дождь объявляют войну утесам, и глядя, как мигающий свет маяка сочится сквозь шторы.

– Ты скоро заведешь себе друзей, – сказал дедушка, неисправимый оптимист.

– Не заведу, если они узнают, что я сделала.

– Перестань себя винить. Никто ничего не узнает, если ты им не расскажешь. – Дедушка поправил на мне шляпку. – Тебе надо ходить в школу, Грейс. – Он улыбнулся, но в отличие от обычной его улыбки вокруг глаз не образовались морщинки, и я кивнула, чувствуя вину за то, что так разволновалась на ровном месте. Мне исполнилось девять, я должна вести себя в соответствии с возрастом. Будь тут бабушка, она бы провела меня прямо в здание.

– Пошли. – Он протянул мне морщинистую руку, испещренную возрастными пятнами. – Войдем внутрь.

Я обхватила его пальцы, и мы не спеша прошли через пустынную игровую площадку. Я только что закончила читать «Путешествия Гулливера», и когда остановилась у подножия бетонной лестницы и уставилась на громадное красное здание, то почувствовала себя лилипуткой. Здание казалось в миллион раз больше, чем моя старая начальная школа.

У дедушки был такой вид, как будто он собирался что-то сказать, но вместо этого покачал головой и мягко потянул меня за руку, пока я нехотя не последовала за ним в тропическое тепло моей новой школы.

Внутри за конторкой сидела неулыбчивая секретарша. Над ней на стене было написано желтой краской: «УЧЕБНОЕ СООБЩЕСТВО „ГРИНФИЛДС“ ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС!»

– Грейс Мэтьюз. – Дедушка похлопал меня по плечу. – Это ее первый день.

Секретарша жестом указала нам на оранжево-розовые кресла, которые когда-то могли быть красными, и я с благодарностью уселась на мягкие сиденья. Ноги не доставали до пола. Я с глухим стуком поставила новую пластмассовую коробку для завтрака на деревянный стол, на котором было вырезано: «Мисс Маркхем в хорошей форме».

– Наверное, мисс Маркхем учительница физкультуры, – задумчиво проговорил дедушка.

Теребя рукой распушившиеся кончики ниток на обтрепанном сиденье, я огляделась. Никакие рисунки или поделки не украшали обшарпанные стены. В углу стояла заброшенная рождественская елка с почти голыми ветвями, лишь посередине ее опоясывала слишком короткая и безвкусная световая гирлянда. Мне совсем не хотелось снова праздновать Рождество. Несколько недель назад я бы чувствовала себя так же, как любой другой девятилетний ребенок, а теперь у меня был собственный психотерапевт по имени Пола. Я ненавидела ежедневные сеансы психотерапии, разговоры о моих чувствах – как будто они могли что-то изменить. Сейчас же я пожалела, что не нахожусь в кабинете у Полы, насыщенно-голубые стены которого вызывали у меня ощущение, будто я тону. Мне хотелось быть где угодно, только не здесь.

Цитрусовый запах моющих средств раздражал, от него сводило желудок, меня охватила страстная тоска по старой школе: запаху кед и плакатной краски, старым друзьям, играм в классики и салочки. Я откинула голову на спинку и закрыла глаза. Было пугающе тихо. Нам велели подождать, пока меня не оформят, чтобы снизить психологическую нагрузку, но, на мой взгляд, так было даже хуже. Мне предстояло войти в класс уже после начала урока. Я стала глубоко дышать – так, как учила меня Пола, и постаралась перенестись в какое-то приятное место. Я вообразила себя в спальне, моей настоящей спальне, той, которую я, вероятно, уже никогда не увижу. Постепенно кулаки разжались, и, должно быть, я задремала, потому что меня пробудило цоканье высоких каблуков. На какую-то секунду я всерьез поверила, что все как обычно. Я дома, и мама готовит ужин для папы.

– Это миссис Битон, – сказал дедушка. – Я был у нее, когда тебя записывал.

– Здравствуй, Грейс, как приятно с тобой познакомиться. – Директриса стояла передо мной с сострадательной улыбкой. В последнее время я таких улыбок перевидала множество.

Я молча смотрела на нее, вытянув губы в прямую линию.

– Не угодно ли пройти со мной, мистер Робертс? Нужно заполнить кое-какие бумаги. Грейс, мы ненадолго.

Они склонились над конторкой секретарши, почти соприкасаясь головами, и тихо о чем-то заговорили, время от времени бросая в мою сторону обеспокоенные взгляды.

– Увидимся позже, детка. – Когда некоторое время спустя дедушка помахал мне на прощание, голос его был слишком громким, а улыбка – слишком широкой. Я проводила его взглядом до двери. Его шаги отдавались громким эхом, стуча в унисон с моим сердцем.

Я засеменила за миссис Битон через лабиринт одинаковых коридоров, замедляя шаг всякий раз, как мы проходили мимо окна, стремясь мельком увидеть дедушку. Он шел, склонив голову под ветром, сунув руки в карманы вельветовых брюк. Мои нарядные новые туфли скрипели по линолеуму, и я уже чувствовала, как на пятках образуются волдыри.

– Вот мы и пришли. – Миссис Битон толкнула дверь класса. Все лица обратились к нам, и я никогда не ощущала себя такой маленькой, как в тот момент.

– Грейс, это мисс Стайлз.

Мисс Стайлз поправила очки. На ней были брюки, и она была моложе моей предыдущей учительницы, которая всегда носила платье. Я молила о том, чтобы она не попросила меня представиться.

– Сзади есть свободное место, Грейс.

Опьяневшая от облегчения, я бросилась к пустому стулу быстрее, чем следовало бы в моих еще не разношенных туфлях. Почувствовав, что поскользнулась, я выставила вперед руки, чтобы смягчить падение. Коробка для завтрака загремела по полу, а я растянулась рядом с ней, готовая провалиться сквозь землю.

Ни на кого не глядя, я одернула юбку, чтобы сохранить остатки достоинства, и кое-как собрала с пола свой завтрак. Ложка для йогурта пропала, но меня это не заботило. Крышка новой коробки для завтрака перекосилась, потому что одна петля сломалась, но я затолкала все обратно и прижала коробку к груди. Мне было больно стоять, болела лодыжка, и я сдерживала жгучие слезы.

– Кажется, это твое?

Какой-то мальчишка, наклонив свой стул, протягивал мне клочок бумаги.

Я покачала головой и, прихрамывая, побрела вперед.

– Не забывай, как сильно мы тебя любим, Грейси.

Я застыла – слова, которые могли быть любовно написаны не кем иным, как дедушкой, с издевкой зачитывались вслух.

Я выхватила у него бумажку, а класс захихикал.

Мальчишка ткнул в мою сторону пальцем:

– Смотрите, лицо у рыжей такое же красное, как ее волосы!

– Довольно, Дэниел Гибсон. – Благодарная мисс Стайлз за вмешательство, я захромала к своему месту, уставившись в пол, как будто он мог превратиться в дорогу, вымощенную желтым кирпичом, и привести меня к Волшебнику. Нет места лучше дома.

Парты были на двоих. Я не испытала признательности к своей соседке по парте, когда она подвинула учебник на середину, чтобы я могла им воспользоваться. С враждебностью я могла справиться, доброта же вызывала у меня слезы. В последнее время я достаточно наплакалась.

Я попыталась успокоиться, представив, что я на пляже, но это вызвало мысли о доме, и мне захотелось положить лоб на парту и завыть от несправедливости всего происходящего. Казалось, прошли часы, прежде чем зазвонил звонок на ланч.

Ученики, толпясь, заспешили к двери, и мисс Стайлз протолкнулась к задней части класса.

– Шарлотта, – обратилась она к сидевшей рядом со мной девочке, которая засовывала вещи в розовый рюкзак. – Не могла бы ты показать Грейс, где мы едим?

– Хорошо, – сказала Шарлотта. – Откуда ты? – спросила она, пока мы кружили по лабиринту коридоров. Она была высокой. Мне приходилось почти бежать, чтобы поспевать за ней. В лодыжке пульсировала боль, но я не жаловалась, благодарная за то, что не одна. – Почему ты так поздно приступила к занятиям?

Я ожидала этого вопроса, но ложь, которую я отрабатывала перед зеркалом своей спальни, похоже, застряла у меня в горле. Шарлотта остановилась, и я проглотила комок в горле, думая, что она ждет моего ответа, но потом сообразила, что мы уже находимся в столовой. Помещение вызывало в памяти клип о тюрьме, который я однажды видела по телевизору: ряды пластиковых серых столов и оранжевых стульев. Ланч только начался, но на паркетном полу уже валялись чипсы и корки. Меня уколола острая тоска по старой школе, где мы ели ланч в нашей классной комнате, обмениваясь печеньем и меняя йогурты на кексы.

– Ну вот, это столовая. «Не „Ритц“», как сказала бы моя мама, но сама понимаешь…

Я кивнула, хотя понятия не имела, что она имеет в виду.

Шарлотта помахала двум девочкам, сидевшим на корточках в углу.

– Это Эсме и Шиван, я тебя потом познакомлю. Обычно я сижу с ними, но не сегодня. Пошли.

Я суетливо заспешила за Шарлоттой, стараясь не упустить то, что она говорит.

– Если хочешь, можем пойти ко мне домой после уроков, ага? Я могу сделать тебе прическу и навести макияж. Моя мама певица, и у нее уйма крутых штучек. Она редко бывает дома, так что ничего не узнает.

Я не могла. За мной должен был прийти дедушка, к тому же бабушку хватит удар, если я заявлюсь с макияжем.

– Может быть, – ответила я, не желая вести себя, как маленькая.

– Давай сядем здесь. – Шарлотта с грохотом опустила свои вещи рядом с мальчишкой, который унижал меня на уроке. Я помедлила в нерешительности, потом сказала себе, что это лучше, чем сидеть одной, но все равно почувствовала, что щеки разгораются.

– Садись. – Шарлотта внимательно смотрела на меня. Ее блестящие зеленые глаза напоминали мне нашу старую кошку Бесси, и что-то подсказывало, что ей можно доверять.

Горло у меня словно перекрывалось всякий раз, когда я волновалась, но я все равно села и распаковала свой ланч. Если бы у меня ложка не потерялась, я могла бы проглотить немного йогурта. К тому же это был абрикосовый йогурт, мой любимый. Я бросила сердитый взгляд на Дэниела, затем проткнула соломинкой упаковку яблочного сока и стала пить маленькими глотками. Шарлотта встряхнула бутылку бананового молока.

– Не мог бы ты принести мне соломинку? – Она одарила Дэниела ослепительной улыбкой.

– Угу. – Он покраснел, со скрипом отодвинул свой стул и двинулся через зал с важным видом, говорящим: «Я слишком крут для школы».

– Постой на стреме. – Шарлотта схватила недоеденный сандвич Дэниела и сняла с него верхний кусок хлеба. Потом выхватила из подставки с приправами бутылку кетчупа, брызнула им на клубничный джем и снова закрыла его куском хлеба.

Дэниел вернулся, взял свой бутерброд и откусил большой кусок. Я замерла. Он начал жевать, а потом выплюнул все и стал тереть рот рукавом.

– О, посмотрите! – указала на него Шарлотта. – У него лицо такое же красное, как и его сандвич.

– Кто это сделал? – Дэниел вскочил и стоял, сжимая кулаки.

– Я. Будешь знать, как издеваться над Грейс в ее первый день.

– Ты чертова стерва, Шарлотта Фишер. – Дэниел смахнул свой ланч в рюкзак, сверкая на меня глазами, и я вздрогнула. – Я до тебя доберусь. – И он ринулся к выходу.

– Скатертью дорожка! – крикнула Шарлотта.

– Не могу поверить, Шарлотта, что ты это сделала, – сказала я.

– Зови меня Чарли, а не Шарлотта, если мы будем с тобой тусоваться. Хочешь?

Рот у меня слишком пересох, чтобы есть, но я взяла кусок сыра и ломтик луковых чипсов и положила на язык.

– Так почему ты сюда переехала, Грейс?

И ломтик чипсов стал тяжелым и жестким у меня во рту. Я попыталась его проглотить, но горло замкнулось.

Глава 4
Настоящее

Прошлой ночью мне потребовалась целая вечность, чтобы заснуть. Фотоальбом пробудил так много воспоминаний, что меня замутило от тоски, а ум отказывался успокоиться. Снотворные таблетки действуют на меня не так эффективно, как когда-то. Я решаю пойти в понедельник к врачу, притвориться, что потеряла последний рецепт. Таким образом я смогу получить еще некоторое количество и удвоить дозу.

Когда я в прошлый раз проверяла время – обезумевшая от беспокойства о том, что Дэна до сих пор нет дома, – было два часа ночи, и я думала, что ни за что не усну, но сейчас, когда смотрю на часы, на них седьмой час, так что, очевидно, я заснула. Я так быстро вскакиваю с кровати, что кружится голова. Сую ноги в тапочки и сдергиваю халат с крючка на двери. Есть шанс, говорю я себе, что Дэн прокрался и свалился на диване, чтобы меня не будить, но, когда я вбегаю в гостиную и щелкаю выключателем, там только Миттенс, моргающая от внезапно включившегося света.

Я отдергиваю занавески. В висках стучит, пока я бог знает в какой раз набираю номер Дэна, и в мозгу проносятся ужасные картины: Дэн в дорожной канаве, машина перевернута, колеса все еще вращаются; Дэн ограблен и оставлен умирать в темном переулке; Дэн с переломанными костями истекает кровью на обочине.

В окно почти ничего не видно, кроме садика перед домом. По-прежнему по-зимнему темно, и в воздухе висит густой туман, он словно тянет ко мне свои пальцы, оставляя переулок невидимым. Только когда мы переехали сюда, я оценила, каким могуществом обладает погода: то ты ее видишь, то нет. Я дрожу, хотя мне не холодно, и плотнее запахиваю халат. В кармане у меня пачка мятных пастилок, и я отправляю одну в рот. Лекарство, на котором я сижу, оставляет во рту неприятный привкус, и он, похоже, держится весь день, сколько бы раз я ни чистила зубы и сколько бы мятных пастилок ни съедала.

Я снова проверяю часы, как будто могу каким-то образом заставить время двигаться быстрее. Еще нет семи, слишком рано для настоящей паники, но все равно это не мешает мне думать о худшем – так уж я устроена. Пола говорила, что это проистекает от страха потери, Дэн говорит, что это проистекает от моей тревожности. Я, как тигр в клетке, хожу взад-вперед перед окном гостиной, приминая тапочками ворсистый ковер, сжавшись от напряжения, точно пружина.

Когда у нас с Дэном все начало рушиться? Моя жизнь будто расколота на две части: до смерти Чарли и после. Мне кажется, что до этого мы были счастливы, но трудно как следует припомнить. Иногда у меня возникает ощущение, что я слишком далеко его оттолкнула и будет невозможно притянуть обратно. Я панически боюсь его потерять, но в то же время не могу подавить дикое раздражение, которое он вызывает. Я говорю себе: неважно, что он везде мусорит, что не выполняет обещаний, – почти подначиваю, почти хочу, чтобы он иногда давал мне отпор.

Ветер завывает, ударяет в калитку, и я вздрагиваю. Щеколда не выдерживает, и калитка распахивается настежь, а потом опять с грохотом захлопывается. Я столько раз просила Дэна починить задвижку. Я слышу шум машины и напрягаю зрение, чтобы ее разглядеть. Свет фар, словно кошачьи глаза, пронзает туман в конце переулка, и я жду, пока машина по-настоящему проявится. Вероятно, это Дэн. Наш переулок ведет только к полям. Когда мы покупали коттедж, я представляла себе пасущихся овец и лошадей, заглядывающих к нам через калитку с пятью перекладинами, но земля в поле пахотная. Здесь выращивают пшеницу, и всякий раз, когда ем хлебцы «Витабикс», я испытываю странную гордость, будто сама вырастила это зерно.

Из тумана появляется машина. Она слишком маленькая, чтобы быть машиной Дэна, и едва движется. Уж не заблудился ли водитель? Здесь, в переулке, только два коттеджа: наш и миссис Джонс. У нее нет машины, и гости приезжают к ней только на Рождество и в день рождения; к тому же кто станет наносить визиты в столь ранний час? Сейчас еще даже толком не рассвело.

Машина подползает ближе и ближе, пока не останавливается у самого коттеджа, но из-за тумана невозможно разглядеть, что делается внутри. Мотор тарахтит, и фары освещают нашу яблоню, но из машины никто не выходит. Секунды бегут, и мне интересно, что делает водитель. За кем он наблюдает? Эти слова вызывают озноб. Уже не первый раз у меня такое чувство, что за мной следят, и я говорю себе, что это нелепо. Кто станет за мной следить? Но, несмотря на это, не могу оторвать взгляд от машины. В последний раз, когда я попросила повторить рецепт, врач спросил, не вызывает ли снотворное каких-нибудь побочных эффектов. Я сказала нет, но чувство беспокойства закралось в меня; вот и сейчас по коже бегают мурашки, мысли путаются, и мне трудно сосредоточиться. Мне действительно следует перестать его принимать. Я стала нервной и подозрительной и едва себя узнаю.

Это всего лишь машина.

Показывается вторая пара огней, и в поле зрения с пыхтением появляется древний «Лендровер» Дэна. Я стремглав бегу к дивану, небрежно раскидываюсь на нем и все еще дрожащей рукой подхватываю книгу. Буду спокойна. Дэн шаркающей походкой входит в комнату, швыряет куртку на диван рядом с моими ногами и бросает на меня взгляд налитых кровью глаз. Выглядит он ужасно. Во мне борются ярость и радость: ярость побеждает.

– Где ты был, черт возьми? Кто с тобой?

– Со мной? – Дэн смотрит на меня через плечо.

– Другая машина.

– Другая машина?

– Так и будешь за мной повторять? Почему ты не позвонил?

– Я потерял телефон.

– Где?

– Если бы я знал, он бы не был потерян, – огрызается он.

– Не смей…

Он выставляет вперед руки с растопыренными пальцами.

– Извини, мне следовало позвонить тебе с телефона Гарри, но я уснул у него на диване.

Меня словно пронзает кинжалом, когда я представляю себе Дэна, Гарри и Хлою, девушку Гарри, свернувшимися клубочком перед дровяным камином с ящиком «Будвайзера» и мисками кукурузных чипсов и сальсы. Пока не умерла Чарли, мы все вместе так расслаблялись субботним вечером.

– Я беспокоилась.

– Ты всегда беспокоишься. Я собираюсь привести себя в порядок и отрубиться на пару часов.

Избегая моего взгляда, Дэн широким шагом выходит из комнаты и топает вверх по лестнице. Через секунду я слышу скрип двери ванной и бульканье в трубах – это он включает воду.

Я спрашиваю себя, спустится ли он ко мне после душа. Может, предложит посидеть, ласково прижавшись друг к другу. Я спрашиваю себя, почему сама не решаюсь это предложить. Вскоре открывается и закрывается дверь спальни. Скрипят пружины кровати.

В ванной вздымается и висит пар, а меня окутывает облако неуверенности. Я открываю маленькое окошко и подбираю с пола полотенце Дэна. Шагнув в стеклянный кубик душевой кабины, включаю душ и дрожу в ожидании, пока вода нагреется. Закрыв глаза, вспоминаю, как раньше мы оба сюда втискивались. Мои ладони вжимались в мокрые плитки. Его руки лежали у меня на бедрах. Потом он намыливал шампунем мои волосы, а я прижималась спиной к его телу. Действительно ли он всю ночь провел у Гарри? Я моюсь лавандовым гелем для душа: знакомый аромат, утешение из детства, рассеивает страхи, пока я, один за другим, не смываю их в сливное отверстие. У меня нет причин считать, что Дэн мне солгал. Горе исказило мою рассудительность. Я не способна объективно оценивать реальность. Пола всегда поощряла меня рассуждать рационально, а не поддаваться страху. «Ум способен создавать многочисленные возможные сценарии от одной мысли, и большая их часть будет ложной», – говорила она. Я слишком устала, чтобы как следует над этим подумать.

Выхожу из-под душа, подальше от своих мыслей, и снова натягиваю пижаму. Оставлю Дэна наверстывать то, что он недоспал. Я боюсь того, что могла бы сказать, если останусь, боюсь того, что могла бы услышать, и лишь когда спускаюсь на первый этаж, мне приходит в голову поинтересоваться, по-прежнему ли та машина стоит за калиткой. Но ее там нет.

В сарае очень холодно, мое дыхание образует облачка. Я включаю обогреватель и натягиваю серые перчатки без пальцев. Телефонный столик, который я отшлифовала песком, покоится на листах газеты, готовый к покраске. Он предназначен ко дню рождения миссис Джонс. Она всегда восхищается моим столиком. Я погружаю кисть в фисташковую краску и провожу по неотделанной древесине полосу. Дэн не может понять моей увлеченности старой мебелью, но я обожаю находить старой вещи новое применение, мне приятно сохранить маленький кусочек истории. Я всегда задаюсь вопросами о прежних владельцах: какова была их жизнь, были ли они счастливы? Движение кисти успокаивает меня, и к тому времени, как я заканчиваю, напряжение ослабляет хватку на моих плечах, а мои страхи надежно засунуты туда, где их не видно. Мой телефон пищит, и я провожу пальцем по экрану. Это дедушка подтверждает, что ланч будет в час. Не то чтобы я могла забыть, – мы почти всегда ходим к ним обедать по воскресеньям, но с тех пор, как бабушка в прошлом году купила ему мобильный телефон на семидесятый день рождения, дед постоянно шлет мне эсэмэски. Я отбиваю ответ, гораздо более оптимистичный, чем мое настроение, и сую телефон в карман. Пожалуй, мне лучше разбудить Дэна.

Подливка густая и однородная. Я наливаю ее в белый фарфоровый соусник, вытираю пальцем капли, струйками стекающие по бокам. Дедушка нарезает ростбиф, а бабушка тем временем накладывает красочные, дымящиеся овощи в сервировочные миски. Мой рот наполняется слюной от запаха йоркширских пудингов. Я проголодалась. Я пропустила завтрак, беспокойство притупило чувство голода. «НЕ ПИТЬ АЛКОГОЛЬ» написано на моем пузырьке со снотворными таблетками, но ведь это просто шаблонное предостережение, не так ли? А такие предостережения мы все игнорируем. Я подцепляю мясо на вилку, отправляю в рот, и от соуса из хрена начинает хлюпать нос. Бабушка протягивает мне бумажный носовой платок и продолжает рассказывать нам о «милом молодом человеке», который пришел наладить их новый компьютер, и о том, как она каждый день сидит в «Гугле».

Мои плечи трясутся от подавленного смеха, и я пытаюсь поймать взгляд Дэна. Склонившись над столом, он ковыряется в тарелке и не поднимает головы, когда я начинаю убирать со стола. Я отношу грязные тарелки в кухню и ставлю стопку посуды возле мойки. Я часто пыталась убедить бабушку и дедушку купить посудомоечную машину. Они могут себе это позволить и имеют для этого достаточно пространства. Они всегда говорят, что обдумают этот вопрос, но я считаю, им нравится процесс мытья посуды вручную: они стоят бок о бок, бабушка моет, дедушка вытирает. Глядя в окно над мойкой, они обсуждают, какие крупные выросли кабачки, распознают птиц в кормушке.

Дедушкин голос доносится из-за стены, низкий и сиплый. Если не знать, можно подумать, что он курит. Дэн смеется, и мне требуется целая секунда, чтобы идентифицировать этот звук, я так давно его не слышала. Мы выросли вместе, и порой я спрашиваю себя, естественно ли это, что мы отдалились друг от друга, случилось ли бы это в любом случае и, может, обстоятельства не виноваты.

Бабушка помешивает домашний заварной крем для яблочного пирога, который подогревается в духовке. Я встаю на цыпочки и снимаю с буфета розовый кувшин с изображением пасущихся коров. Споласкиваю его водой под краном.

– Грейси, я на днях получила электронное письмо от моей подруги Джоан. Оно ждет тебя на холодильнике.

– Ты его распечатала?

– Да. Она прислала рецепт, который я хотела перенаправить тебе.

Я открываю рот, чтобы объяснить, что на самом деле означает «перенаправить», и снова его закрываю. На данный момент довольно, что она справляется с задачей составления электронного послания, пусть даже пишет каждый раз в строке темы «ЭТО ОТ БАБУШКИ», а затем звонит мне, чтобы удостовериться, что я его получила.

Это рецепт ризотто с мускатной тыквой, звучит вкусно. Испробую его к чаю на следующей неделе, хотя мне придется приготовить бифштекс для Дэна, а не то он станет приподнимать вилкой овощи и спрашивать, где прячется мясо.

– И еще я видела Лекси.

Я застываю при упоминании матери Чарли.

– Опять пьяная, еле стояла на ногах.

Лекси всегда любила выпить, еще когда Чарли была жива, но окончательно съехала с катушек с тех пор, как ее дочь умерла. Бабушка выключает газовую конфорку и поворачивается ко мне лицом.

– Не знаю, стоит ли тебе говорить, Грейс. Меньше всего мне бы хотелось, чтобы ты расстраивалась из-за этой женщины. – Бабушка никогда не была особенно высокого мнения о Лекси.

– Расскажи, в чем дело.

– Она хочет тебя видеть.

Пульс резко подскакивает при мысли о том, чтобы увидеться с матерью моей лучшей подруги. Я не видела ее с момента похорон Чарли. Похорон, которые мне пришлось покинуть после того, как Лекси сказала, что никогда не простит мне смерти своей дочери.

То, что случилось перед смертью Чарли, не было моей виной. Как и виной Чарли. Как это могло быть нашей виной? «Тогда почему Чарли сбежала?» – шепчет голос у меня в голове. Я его игнорирую, но он не желает смолкать.

Бабушка перекладывает крем в кувшин и вручает его мне, чтобы я отнесла в столовую. Он плещется на ходу, горячая жидкость попадает мне на руку, но я едва замечаю. Бабушка идет за мной следом с яблочным пирогом, о котором я теперь не могу думать. Сижу за столом, зажав в руке ложку. Жужжание окружающих меня голосов становится все более и более отдаленным, пока голоса не делаются совсем неразборчивыми. Я улыбаюсь и киваю в подходящие, по моему мнению, моменты, а тем временем в мозгу крутится и крутится одна и та же мысль: чего от меня хочет Лекси?