Текст книги "Лароуз"

Вместо классов – два домика, напоминающие трейлеры, только вдвое шире. Принадлежащее Бюро по делам индейцев[100]100
  Бюро по делам индейцев – агентство правительства США внутри Департамента внутренних дел, основанное в 1824 г. и ответственное за территорию индейских племен и аборигенов Аляски. В дополнение к своим основным функциям Бюро занимается образованием индейцев.


[Закрыть] отремонтированное общежитие с воспитателями, учителями и помощниками учителей, которые считались дипломированными специалистами по детской психологии или работали по учительским лицензиям[101]101
  Учительская лицензия – сертификат, гарантирующий, что преподаватель отвечает определенным стандартам в своей предметной области, для возрастной группы, в которой он преподает, и в понимании того, как эффективно преподавать.


[Закрыть]. Сначала она была заместителем директора. В ее обязанности входили помощь в сборе различных сведений, составление заказов на расходные материалы, организация заседаний, ведение финансовой отчетности, написание бесконечных рапортичек и планов плюс выполнение множества других функций, не отраженных в ее должностной инструкции. А еще ей приходилось иметь дело с разбитыми сердцами. Этого в инструкции точно не было. С собственным разбитым сердцем, с разбитыми сердцами воспитанников, их родителей. Также приходилось вытирать рвоту, заменять бумажные полотенца, запирать и отпирать двери, унимать обиженных маленьких мальчиков, пока их ярость не проходила, играть в «сумасшедшие восьмерки» с маленькими девочками, пока те рассказывали ей, как мама ударила ножом папу или наоборот, печь маффины с мамами, вставшими на путь исправления, и ругаться на чем свет стоит с теми, кто не хотел этого делать. С папами она не общалась. Оставляла это директору. Потом сама стала директором.

Эммалайн старалась не приносить домой свои рабочие проблемы, но у нее это не получалось. Эти проблемы проявлялись в ее стремлении к стабильности и спокойствию. В желании иметь надежную семью. В часто проявлявшейся неспособности держать удар, в эпизодической аккуратности и рецидивах неряшливости, в бесконечных попытках обрести равновесие. В потребности уединяться, когда она нагревала парильню для себя одной и просто сидела внутри, изгоняя паром печали. В ее способах преодоления невзгод – она отгоняла их, зажигая шалфей, окружая кровать перьями орла, в одиночестве выпивая один раз в неделю два бокала лучшего вина, какое могла себе позволить. В ее попытках отстоять то, что она так тщательно созидала раньше, – молву, что Айроны крепкая семья и хорошие люди. Она понимала, Лароуз служит единственным способом преодолеть злые слухи, но эта мысль казалась ей невыносимой.

Теперь, зная, что она увидит сына, что место матери для нее снова освободилось, она скользила по жизни, спокойная, как никогда. Ее нелепые, угловатые движения уступили место грациозности. Она пробегала глазами бумаги, с которыми работала, безмятежно и не вдаваясь глубоко в их смысл. Даже распущенные волосы, не собранные в хвостик или в пучок, украшенный бисером, казались ленивыми и расслабленными.

Эммалайн вышла из своего офиса и неторопливо поехала домой. Она не забрала у Нолы Лароуза, потому что Питер попросил Ландро не посылать ее за сыном и не приезжать самому. Он знал, что Ноле будет тяжело видеть его родителей. У Питера начинало щемить сердце, когда он вспоминал, как Лароуз подбежал к матери в продуктовом магазине, возбудившись при виде ее, бросив все дела, чтобы сломя голову понестись к ней галопом. Вот почему за ним отправляли сестер или братьев. Тем временем Джозетт и Сноу успели привести Лароуза домой. Они заперлись в своей комнате и проверяли друг дружку на наличие клещей. Сноу постоянно хныкала, а иногда взвизгивала и начинала скакать по комнате. На полу в гостиной Лароуз боролся с Холлисом. Он положил его на лопатки и держал кулак под носом у Холлиса, требуя, чтобы тот сдался.

Холлис застучал рукой по полу.

– Он взял тебя за яйца, – сказал Кучи, сидя на диване и жуя холодную лепешку.

– Только не говори ему об этом! – отозвался Холлис.

– Хочешь попробовать справиться со мной? – хвастливо спросил Лароуз.

Холлис рассмеялся.

– Он задал мне жару.

– Только не говори ему об этом, – сказала Джозетт, выходя из спальни.

– И сколько их у нее?

– Около двадцати, – ответила Джозетт, а потом добавила, дурачась: – Ой, теперь Сноу будет до утра мыться под душем!

Подъехала Эммалайн, и Лароуз первый услышал шум автомобиля. Он выскочил из дома и побежал к нему через двор. Она вышла из машины как раз вовремя, чтобы успеть поймать запрыгнувшего на нее сына. Тот был еще достаточно мал, чтобы повиснуть на ней, обняв ногами за бедра, в расчете на то, что она подхватит его за талию. Он прильнул к матери, а потом откинулся и рассказал про секретный форт в кусте сирени, про нового игрушечного персонажа любимого фильма и про церковную школу для дошколят, куда его водила Нола. Но не про Мэгги. О Мэгги он промолчал. Лароуз смутно чувствовал, что ему не следовало говорить о банши. В связи с Мэгги всегда возникало ощущение чего-то неладного. Но иногда он не знал, в чем дело, пока не начинал рассказывать, как, например, в случае с этим костлявым существом с длинными зубами, которое заходится плачем, когда кто-то должен умереть. О других вещах, о которых Мэгги поведала ему в тайном убежище, устроенном в сиреневом кусте, он не рассказал бы ни за что, потому что она не велела этого делать. Так, однажды она заявила: «Никому не говори, что я тебе открыла эту тайну. Твой отец на самом деле целился в моего младшего брата, твой отец – убийца, твой отец прикончил его, я покажу тебе место, где это случилось, там кровь Дасти впиталась в землю, туда приползли червяки и прилетели грифы, ты можешь сойти с ума, если придешь туда, и ночью его дух будет тебя душить. Там нет даже травы, и она не вырастет ни сейчас, ни в будущем». Но сегодня, к своему облегчению, Лароуз увидел, что трава там прекрасно зеленеет.

– Бииндигег![102]102
  Входите! (оджибве).


[Закрыть]

– А вот и мой мальчик!

Квартиру заполнили друзья миссис Пис, которые все до единого были рады видеть Лароуза. Он был всеобщим любимцем.

– Вот мальчик, который нас уважает, – сказал Сэм Иглбой. – Мальчик, который хочет слушать истории. Ты вырастила хорошего сына, Эммалайн.

Сэм был худ, и красивые морщины расходились вокруг его глаз и рта, из-за чего казалось, будто он всегда улыбается. Единственным его недостатком была глубокая старость. На нем были аккуратно заправленная коричневая клетчатая рубашка, галстук-боло[103]103
  Галстук-боло – кожаный шнурок, который скрепляется на шее подвижной брошью, выполненной из металла, камня или дорогого дерева. Носят с «ковбойскими» клетчатыми рубашками и джинсами. Считается, что необычный вид галстука проистекает от традиционной индейской одежды.


[Закрыть] с агатовой брошью, джинсы с ремнем из потрескавшейся янтарной кожи и кроссовки. Каждый день Сэм проходил по несколько миль по коридорам Дома старейшин и окрестным полям. Малверн Санграйт, невзрачная маленькая женщина, сердито посмотрела на него косыми глазами, подозрительно фыркнула и наклонилась вперед на своем ходунке. Глаза у нее были подведены, губы накрашены красной помадой.

– Так значит, вы получили вашего мальчика обратно, – сказала она Эммалайн. Ее волосы были зачесаны на одну сторону и скреплены фиолетовой пластиковой заколкой. – Он такой худой. Они его плохо кормили.

– Просто он растет, – ответила Эммалайн и улыбнулась.

Она теперь улыбалась все время.

Миссис Пис раздала бумажные тарелки и салфетки, а затем поджаренный хлеб[104]104
  Жареный хлеб – еда индейцев. Является для них важным символом и подается в особых случаях. Изготавливается из пшеничной и/или кукурузной муки, закваски, дрожжей и яиц, а затем жарится на сале, жире или растительном масле.


[Закрыть] и черемуховое желе. Был и кофе. Для маленького гостя развели порошковый апельсиновый напиток. Все приступили к еде – кроме Сэма Иглбоя, который не признавал пищи белых. Правда, он пил кофе.

– Еда бледнолицых тебе бы не помешала, – заметила Малверн. – Посмотри на себя, одни кости.

– Зато там, где надо, у него все в порядке, – вставила Игнатия Сандер, невозмутимо катившая за собой кислородный баллон, и засмеялась так сильно, что ей пришлось заново регулировать подачу кислорода.

– Это слухи, – заявила Малверн. – Лично я ничего не видела.

На ее лице появилось лукавое выражение.

– А ты оставляй включенным ночник, – посоветовала Игнатия. – Вдруг понадобится.

– Эй, – произнесла Эммалайн и кивнула в сторону Лароуза.

Малверн коснулась своей заколки, скривила пухлые красные губы, покосилась на Игнатию и подняла соломенно-серые брови, которые совсем не сочетались с ее иссиня-черными волосами. Потом она съела несколько крошечных кусочков хлеба и сделала несколько глотков кофе. Сэм заговорил с Лароузом на оджибве. Он объяснил, как называются тарелки и лежащая на них еда. Потом рассказал, как готовить еду для духов и как духи ценят, когда о них помнят. Затем он поведал, что духи пребывают во всех вещах и беседуют с людьми оджибве. Что духи являются во снах, а могут наведаться и в обычный мир, и Лароузу нужно всегда рассказывать маме, когда он с ними встретится. Наконец он замолчал и посмотрел в сторону Эммалайн.

Малверн выставила вперед нижнюю губу и уставилась на Сэма, а затем покачала головой и, выпучив глаза, взглянула на Игнатию.

– О да, болтать он умеет, – сказала она, – это точно. А сам ночью рыскает здесь и там. Стучится к женщинам в двери.

– Да и пускай, – рассмеялась Игнатия. – Под нашим присмотром он не причинит никому вреда. Пусть поговорит с этим мальчуганом. Его должен кто-то учить. Малыш и сам хочет узнавать новое. Ему нужны разные истории. А кроме того, мы знаем, что Сэм положил на тебя глаз.

– Вздор! – воскликнула Малверн. – С чего ты взяла?

* * *

Отец Трэвис никак не мог себя загнать, хотя с неутомимой страстью изнурял тело, продвигаясь вперед по оздоровительной тропе. Силовая станция[105]105
  Силовая станция – универсальная конструкция, позволяющая выполнять набор физических упражнений, направленных на развитие мышц.


[Закрыть] из жердей, привинченных к коротким бревнам, его не удовлетворила. Он не отшлифовал жерди, потому что шероховатая кора облегчала захват. Но что-то было не так. Что-то его раздражало. То ли площадка была неровной, то ли брусья были разного размера, хотя он их тщательно измерял. Все это мешало правильно выполнять силовые упражнения. В конце концов он пришел к компромиссу и стал менять положение тела так, чтобы обе руки получали одинаковую нагрузку. Правда, инструкции, которые он аккуратно написал на доске, не давали ни малейшего намека на это решение.

Он пробежал трусцой небольшое расстояние до следующей станции и успел сделать двести упражнений на подъем туловища из положения лежа на толстом резиновом коврике, прежде чем заметил, что его окружают использованные презервативы. Они болтались среди листьев, или лежали, поникнув, на сорняках, или валялись, разодранные в клочья. Ох, молодежь. Они же испортят газонокосилку! Горя возмущением, он сделал еще сотню упражнений, а когда успокоился, ему стало смешно. Нет, презервативы испортить газонокосилку не могли. Он перешел к турнику. За турником последовали ступеньки, на которые он взбегал до тех пор, пока в ногах не появилась дрожь. Но он не позволил себе покачнуться, а принялся выполнять упражнения на дыхание, с упорством маньяка прыгая через принесенную с собой скакалку. Он кружился на месте, скрещивал руки, прыгал назад, вперед, нагружая себя, пока не почувствовал, что легкие горят. Тогда он еще поддал жару. Вот было бы хорошо, если бы он мог вырыть здесь колодец со старомодным насосом! С сернистой водой резервации, содержащей все мыслимые соли и железо, необходимые организму. Эта вода будет холодной и сладкой.

Ему здесь нравилось. Он любил свой народ. Они ведь были его народом, не так ли? Они сводили его с ума, но их радушие вдохновляло. И они так смеялись. Он прежде не видел таких веселых людей. Так или иначе, с Божьей волей или без нее, он хотел остаться. И здравомыслие было здесь ни при чем. Он перешел к еще одной станции для подъема из положения лежа, тоже с крошащимся резиновым ковриком, но на сей раз не увидел ни одного презерватива. Что ж, коврик находился в кустах и чересчур далеко. После фильмов ужасов, которые теперь смотрела молодежь, неудивительно, что все боятся леса. Индейцы… Индейцы второго тысячелетия. Боксерская груша, роль которой выполнял тяжелый мешок, тоже оказалась недоступной вандалам – она висела слишком далеко в лесу. Он принялся выбивать из нее клещей при помощи коварных боковых ударов ногами. В свое время ему пришлось вытерпеть море боли, чтобы растянуть образовавшуюся в паху рубцовую ткань. Зато теперь он мог поднять ногу до головы. «Ха-ха, Господи, – говаривал он, беседуя с Богом, – Ты спас меня не просто так, а для того, чтобы я мог развить удар, достойный танцовщицы из мюзикла».

Иногда он даже не чувствовал, как проваливается в прошлое. Он просто снова вылезал из спального мешка, а затем его подбрасывало вверх. Часовые, охранявшие бывшее офисное здание, где теперь находилась казарма морпехов, ожидали автоцистерну с водой. Вместо нее мимо пронесся желтый грузовик с открытым кузовом, и бомба, заложенная в нем, взорвалась в вестибюле. Здание, расколовшись на куски, взлетело на воздух, а затем его обломки вместе с находившимися среди них солдатами рухнули на землю. Отец Трэвис ощущал, что парит, как во сне, а потом со стуком врезается в землю, но того, как ломается и рвется его тело, он не чувствовал. Вихри черной энергии сменились черной сокрушительной тишиной. Затем ее прорезали крики. Лишь попытавшись добраться до других, он понял, что не может двигаться. Тогда и он начал кричать, но не умоляя о помощи, а требуя: «Убирайтесь от меня прочь», потому что понимал – стал мясом в сэндвиче из бетона и стали, и чувствовал, как шевелятся зажавшие его обломки. Вдох пыли. Выдох пыли. Крик, выталкивающий пыль. Еще один вдох пыли. Снова крик. Затем голоса: «Мы одного нашли. Нужно поднять эту плиту. Он под ней. Нам понадобится кран».

Одетый в рубашку без рукавов тощий татуированный морпех проскользнул рядом с Трэвисом, как-то приподнял балку, отодвинул плиту и передал его на руки другим спасателям. Отец Трэвис точно знал, кто этот человек. Он говорил с ним по телефону. Этот худой парень проявил огромную силу, спасая товарищей, как бывает с матерями, спасающими своих детей. Он и морпех говорили об этом. Они поддерживали связь, но общаться с другими выжившими солдатами и семьями погибших ему не хотелось. Он не ездил ни в Кэмп-Леджен[106]106
  База морской пехоты «Кэмп-Леджен» – военно-учебный центр в Джэксонвилле, штат Северная Каролина.


[Закрыть], ни на встречи тех, кого коснулась эта трагедия. Он боялся черной энергии и того, что не мог контролировать дыхание, когда проваливался в прошлое.

Отец Трэвис опустил скакалку, а затем снова начал ее крутить. Он жил по третьему закону Ньютона – действию всегда есть равное и противоположное противодействие. Время было переменной величиной. Взрыв занимает один миг, восстановление – всю оставшуюся жизнь. Или наоборот? Он вспомнил об Эммалайн.

* * *

Зеленый стул стоял в сарае вот уже два месяца, и никто не заметил, как он исчез с кухни. Если бы Питер о нем спросил, Нола была готова ответить, что собирается его отреставрировать. Но кому он был интересен, простой зеленый деревянный стул? Тем не менее этот окрашенный стул имел для нее особое значение. Ему предстояло стать последним твердым предметом, которого коснутся ее ноги. Она оттолкнется и ударом в спинку опрокинет стул. Впрочем, та часть плана, где предстояло удушить себя веревкой, ее не слишком устраивала. Она не была готова и испугалась, когда сжала руками шею. Новое ощущение заставило Нолу поперхнуться, руки и ноги стали холодными и деревянными. Потом в голову пришла мысль, что ей, возможно, станет легче, если она убьет не себя, а Ландро. Конечно, за это можно попасть в тюрьму. Даже надолго. Она признает себя виновной, но кто ее не поймет? Даже Мэгги бы поняла, а вероятно, одобрила. Питер бы понял – отчасти даже позавидовал бы. Только Лароуз бы не понял. Он оказался бы проигравшим. Перед ней встало его лицо, опустошенное и унылое, словно наклеенное поверх лица Дасти – опустошенного и унылого.

Куда ни кинь, везде клин, подумалось ей.

Потом у нее появилась другая мысль: их традиции живы. Эффектный поступок. Как она или Питер могли причинить вред отцу отданного им мальчика? Нола закрыла глаза и почувствовала теплую тяжесть Лароуза на своих руках, когда она укачивала его перед сном. Ножки малыша, свисая, касались ее бедер, а его дыхание проникало в самые потаенные глубины сердца.

* * *

Ромео помнил и чтил свою первую любовь, но женщин как таковых не терпел, особенно когда те старели и превращались в мерзких стервятниц. Если бы их замечания могли ранить, как удары клюва, они разрывали бы человека на куски. Он всегда старался их умиротворить. Всегда приносил им подарки. На работе Ромео часто доставалась добыча, остающаяся после племенных конференций, – лишние футболки, коврики для мыши, тренажеры для кисти руки из вспененного пластика, мини-фонарики, ручки и карандаши, бутылки с водой, даже нераспечатанные флисовые покрывала, украшенные различными акронимами[107]107
  Акроним – слово, составленное из начальных элементов словосочетания.


[Закрыть] и символами. Специальная заначка хранилась в его гигантской ванной комнате, рассчитанной на инвалида в коляске.

Он был погружен в страшную депрессию с самого «супервторника»[108]108
  «Супервторник» – на политическом жаргоне США вторник в начале февраля или марта в год президентских выборов, когда в большинстве штатов проходят предварительные выборы. На этих выборах избираются делегаты-выборщики от штатов на съезды по выбору кандидатов в президенты от всех партий.


[Закрыть]. Джордж Буш выбил почву из-под ног его фаворита. Маккейн потерпел неудачу. У Ромео появились дурные предчувствия по поводу президентской гонки. На последнем собрании анонимных алкоголиков он признался группе, что Буш напоминает ему обо всем, что он так ненавидит в себе: о пронырливых глазах, о жадности и фальшивом мачизме. В этой стране людей, ненавидящих самих себя, Буш мог победить. Все тупо глядели прямо перед собой, и только отец Трэвис после речи Ромео на секунду по-братски положил руки ему на плечи. Тот был тронут. Священник не часто кого-либо обнимал. Тем не менее, выйдя на улицу, Ромео решил привести в действие план, касавшийся охоты на пропадающие впустую вещи, пока выборы не закончились.

В тот же день Ромео почерпнул несколько идей относительно возможных подарков, порывшись в большом черном мешке для мусора, который он должен был выбросить после конференции в колледже племени. Там были ручные тренажеры в форме черепашек – он их отверг, решив, что когти его дам и так достаточно сильны. Забраковал он также несколько закладок, бейсбольных кепок и дешевых сумок, расползавшихся по швам. Оставшиеся футболки всегда были маленькими, а ему предстояло ублажать дам размера XL. Исключение составляла его дорогая старая миссис Пис. Она была лучше других, крошечная, не такая злая. Он отложил для нее одну желтую маленькую футболку с надписью «Пешком от диабета». Покопавшись еще, он нашел пару флисовых покрывал. Потом повертел в руках, но отверг подвески на язычок молнии в виде лягушек. Они никому не понадобились – явно потому, что выглядели как настоящие. Он скатал флисовое покрывало и решил, что возьмет в Дом старейшин его.

Не то чтобы он легко попадал в комнаты его обитателей. Не каждый из них пускал Ромео на порог. Некоторые относились к нему подозрительно, как, например, миссис Пис. Она даже повесила цепочку на дверь после того, как однажды он повел себя глупо и принялся настаивать, чтобы она его впустила, когда ей этого не хотелось.

Ромео подъехал к Дому старейшин. Войдя в главный коридор, он увидел миссис Пис. Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, быстро развернулась, шаркая тапочками, прошмыгнула к своей квартире и по-мышиному юркнула в нее. Красноречивый щелчок замка свидетельствовал, что дверь заперта.

И она была моей любимой учительницей, с грустью подумал Ромео. Ее любили все ученики. Она приглашала меня домой. Кормила тем, что у нее было.

Как много воды утекло. К тому же она редко принимала подарки. Но оставалась его тетя… или мать… верней, приемная мать, Стар. Он принес ей подарок – флисовое фиолетовое покрывало, в одном из углов которого было написано: «Пау-вау[109]109
  Пау-вау – собрание североамериканских индейцев.


[Закрыть] за трезвость 1999». Хорошие покрывала оставили на раздаче из-за рецидива алкоголизма участников. Ромео постучал в дверь Стар, памятуя о рецептах, которые выписывались ей при тяжелом артрите. Она открыла дверь, и на ее губах появилась слабая улыбка.

– Незваный гость! – крикнула она другим своим посетителям.

– Ох, снова он, – обратилась Малверн Санграйт к миссис Вебид. – Давайте-ка на него посмотрим. Тощий, но как знать…

– Это мне? – Стар потрогала фиолетовый флис. – Очень приятный на ощупь.

Женщины сидели за кухонным столом, с жадностью глядя на Ромео. Их горящие взгляды, пробежав по его фигуре, так выразительно остановились на определенной ее части, что он, повинуясь рефлексу, опустил глаза. Ну вот, так и есть.

– Сейчас выскочит петушок, – взвизгнула миссис Вебид.

Ромео дернул за бегунок молнии, но тот застрял.

Старые леди стали считать вслух. Они дошли до тридцати, прежде чем он сумел справиться с молнией и застегнуть ее.

– Осторожно! Не торопись!

– Не повреди малыша, – прокудахтала Малверн.

– Смотри не защеми головку! Ой-ой! Он пытается на нас посмотреть! – Женщины делали вид, что прикрывают глаза.

Раздался негромкий стук в дверь, и вошла его школьная учительница. Миссис Пис шаркающей походкой прошла к стоящему у стола свободному стулу и опустилась на него, присоединяясь к трем другим женщинам и Ромео. Кофейная чашка все еще стояла там, где она ее оставила.

– Почему вы не попросите Ромео присесть?

– Садись, садись!

– А отчего у тебя такой смущенный вид?

– У него мозги перетекли в задницу. Наверно, ему не хочется нарушать ход своих мыслей.

Стар налила ему чашку кофе и пододвинула банку, полную сахара.

– Вот, пожалуйста. Он сейчас сядет. Дело в том, что сперва ему пришлось завязать узлом свой член, – проговорила миссис Вебид. – Этот джентльмен пытался выйти наружу.

– Боже мой, – ахнула миссис Пис.

Она не поддержала их непристойную беседу, но ее глаза светились от удовольствия. Теперь дамы уставились на Ромео еще более пристально.

– Он был такой маленький мальчик, – сказала Стар, – и у него в штанишках был крохотный розовый писюн. Теперь у него там нечто совсем другое.

– Возможно, еще один маленький «подарок», который он прикарманил, – предположила Малверн. – Кто знает, вдруг это один из его бесплатных «Мэглайтов»[110]110
  «Мэглайт» – известный бренд ручных и карманных фонарей, производящихся американской компанией Mag Instrument.


[Закрыть] с севшими батарейками.

– Севшие батарейки! – Лицо миссис Вебид сморщилось, ее щеки чудовищно раздулись, но она не смогла сдержаться и захрипела от удовольствия.

– Не заряжал ли ты свои батарейки в последнее время?

– Может, помогли наркотики или выпивка?

Миссис Пис внезапно призвала всех к порядку, и Ромео попросился отлить.

– Не торопись, не торопись, – напутствовала его Малверн. – Хорошенько заряди свои батарейки!

Все зашлись смехом.

Ромео закрыл дверь, запер ее, включил воду в умывальнике, облегчился и смыл за собой. Под шум струи из крана он открыл аптечный шкафчик. Ничего особенно интересного. Он взял один флакон, хотя этикетка гласила: «Для ректального применения». Там же он нашел еще одно болеутоляющее средство, которое никак не раздавливалось и которое следовало глотать. Однако бутылочка двойного размера была полна. Такое не упускают. Он причесался мокрыми руками, завязал по новой свой тощий хвост, убедился, что молния на брюках застегнута, и вышел.

– Было так приятно увидеть тебя снова, мой мальчик, – сразу сказала Стар. – Хорошо, что ты навещаешь свою старую тетю. Пожалуйста, как следует закрой за собой дверь, ладно?

Он быстро вышел и тщательно закрыл дверь, что вызвало за его спиной взрыв веселья. Это должно было натолкнуть его на подозрения, но женщины вели так себя всегда.

В тот же вечер, придя домой, он решил продать ректальное средство из первого флакона и принять тройную дозу таблеток из второго. Тех самых, которые невозможно растолочь. Он запил их полным стаканом воды, как было рекомендовано, и стал ждать. Ничего не происходило, поэтому он принял еще одну таблетку. Прошло около получаса. Он посмотрел на дату на флаконе, затем решил приглядеться получше и поднес его к свету подслеповатой лампы. Одна этикетка была тщательно наклеена поверх другой. Он так и не смог соскрести вторую наклейку, хотя пытался сделать это и ногтем, и лезвием бритвы, а затем, когда у него скрутило кишки, понял, что содержимое флакона действует именно там, где, по мнению мерзких старушек, у него находятся мозги.

Боже! Боль была несусветная. Он схватился за живот и вприпрыжку побежал к туалету, рассчитанному на инвалидное кресло. Раздался оглушительный звук. Со смывом в унитазе до сих пор проблем не возникало, и в эту ночь он действовал почти не переставая. Судороги напоминали гвозди, которые вколачивали в низ живота. У этих дам, верно, камни вместо кишок, думал он. Как можно такое выдержать? Даже малая часть дозы могла бы проделать с ним этот трюк. Он не мог уснуть. Рассвет застал его бредящим, истощенным, обезвоженным, голодным, выпотрошенным, неспособным идти на работу. Но нет, это было еще не все. Проявились и другие симптомы. Кожа стала гореть и чесаться. Нос вырос огромным, и ступни казались бесконечно далекими. Во рту появился аномально отвратительный вкус, а потом пенис стал твердым, как камень, и не захотел опускаться, даже когда он стал думать о подвесках для молнии в виде лягушек.

Весь день, прибив гвоздями одеяла к окнам, Ромео лежал на куче спальных мешков, испытывая приступы тошноты, дезориентации и сексуального возбуждения одновременно с метеоризмом. Канал «Си-эн-эн» рябил и шел волнами. Энн Келлан[111]111
  Энн Келлан – ведущая телевизионных и радиопередач, специализирующаяся на медицине, науке и технике.


[Закрыть], одна из его любимых ведущих, рассказывала утешительную историю о языке слонов. «Когда вы слышите эти звуки, вы знаете, что происходит спаривание», – говорила Энн. Самцы слонов трубили. Их поединок был в полном разгаре. Из хоботов доносились зычные звуки. Пенис Ромео пульсировал им в ответ. Он выключил звук. Лежа в спальном мешке, он не осмеливался шевельнуться из-за страха нарушить шаткое равновесие, которое вдруг возникло ниже поясницы.

Возможно, старушки были правы, и его мозги находились у него в заднице, которую так основательно прочистило: теперь он почувствовал, что обрел способность мыслить с необычайной ясностью, причем в странном направлении. Ромео прикидывал, где он мог бы продать таблетки, которые заначил, и сколько сможет за них выручить, при этом ведя в голове все необходимые подсчеты и раздумывая, что станет делать с деньгами. Он вспомнил тетушку Стар, которая когда-то призрела сиротку и растила его в своем доме. Несмотря на ее злую проделку, он станет покупать ей продукты. Убираться в ее комнате, чтобы там не воняло. Ему в голову приходили обыкновенные и невероятные вещи. «Можно ли так жить?» – спрашивал он себя. Стоит ли ему и дальше оставаться жертвой когтей этих стервятниц из Дома старейшин? Как он может подняться со дна? Как ему завоевать уважение? Может, баллотироваться на какую-нибудь должность? Но на какую? Если бы он заседал в Совете племени, он бы немедленно заявил, что племенное право не позволяет хранить вызывающие эрекцию психотропные слабительные таблетки во флаконах для обезболивающих наркотиков. Большую часть времени он, однако, провел, сопоставляя то и это, подбирая слова, прикидывая возможности. Информация. Какие возможности могут ему принести определенные сведения? Ромео принялся рассматривать все аспекты того, какую власть может ему дать та или иная сплетня. Потом он решил копать глубже, получше исследовать этот вопрос, может быть, завести доску и записывать на ней улики, как это делал Ленни Бриско, его любимый герой из сериала «Закон и порядок». Тогда будет легче составить целостную картину.

* * *

Вольфред перебирал в уме варианты. Они могут убежать, но Маккиннон не только погонится за ними, но и заплатит Машкиигу, чтобы тот добрался до них первым. Они могли всегда держаться вместе, чтобы Вольфред получил возможность присматривать за ней, но это сделает его намерения очевидными, и тогда элемент неожиданности будет утрачен. Ксенофонт лежал ночью без сна и задавал себе вопрос: «Какого возраста нужно дождаться, чтобы стать самим собой?» «Моего», – ответил Вольфред. Потому что они, конечно, должны были убить Маккиннона. На самом деле такая мысль пришла в голову Вольфреда первой. Другого пути не было. Осваиваясь со своей идеей, он принялся рассматривать пути ее осуществления.

Как это сделать?

О том, чтобы застрелить Маккиннона, не могло быть и речи. За такое можно попасть под суд. Убить его топором, молотком, ножом или камнем, а потом связать и затолкнуть в прорубь, под лед, было рискованно по той же причине. Лежа в темноте и представляя себе каждый сценарий, он вспомнил, как ходил с девочкой по лесу. Она знала все, что там было съедобное. Скорее всего, знала она и то, чего там есть нельзя. Наверное, ей было известно о ядах. Оставшись на следующий день наедине с девочкой, он увидел, что она, использовав длинную жилу, успела зашить платье. Он указал на разрыв, потом в сторону Маккиннона и жестами изобразил, как торговец собирает что-то, готовит на огне, ест, хватается за живот и падает замертво. Его представление заставило ее рассмеяться, прикрыв рот рукой. Он убедил девочку, что это не шутка. Тогда она принялась мыть руки в воздухе и кусать губы, бросая во все стороны тревожные взгляды, как будто даже иглы на соснах знали, что они задумали. Потом девочка подала ему знак следовать за ней.

Она искала что-то в лесу, пока не нашла невзрачные стебли, на которых висели черные сморщенные ягоды. Она положила на ладонь тряпицу, собрала ягоды и завязала их в нее. Затем поискала в дубовой рощице, снова прикрыла руку тряпицей и погрузила ее в снег возле потрескавшегося пня, почти полностью сгнившего. Из-под снега девочка вытащила какие-то темно-серые пряди, которые, возможно, когда-то были грибами.

В тот вечер Вольфред взял грудки шести куропаток, нежные части трех кроликов, очистил сморщенную картофелину, добавил собранные в лесу ингредиенты и приготовил очень соленое и ароматное рагу. Потом откупорил бочонок высокоградусного спирта и убедился, что Маккиннон отведал его, прежде чем сесть за трапезу. Похоже, рагу на него не повлияло. Они пошли каждый в свой угол, и Маккиннон продолжал пить, как обычно, пока огонь в очаге не догорел. Посреди ночи они проснулись. Их разбудили его стоны и крики от боли. Вольфред засветил фонарь. Голова Маккиннона стала фиолетовой и распухла до невероятных размеров. Его глаза исчезли в раздувшейся плоти. Его язык, словно пестрая рыбина, вывалился из того, что, верно, было его ртом. Казалось, он пытается освободиться от своего тела. Он яростно бился о бревенчатые стены, об очаг, бросался на кучи мехов и одеял, с грохотом ронял ружья с деревянных крюков. Патроны, ленты и ястребиные бубенцы[112]112
  Бубенцы, прикрепленные к ногам ловчей птицы, помогают при розыске, если ловчая птица не вернулась назад, на руку охотника. Звон хороших бубенцов слышен за несколько сот метров. Эти бубенцы продавали за меха американским индейцам, которые стали украшать ими колыбели, одеяла, танцевальные палочки и другие традиционные принадлежности своего быта.


[Закрыть] градом сыпались с полок. Его живот выпирал из жилета, круглый и жесткий, как валун. Кисти и ступни походили на пузыри. Вольфред никогда не видел ничего настолько страшного, но сохранял достаточное присутствие духа, чтобы не ударить Маккиннона прикладом ружья или каким-то другим образом избавиться от его чудовищного соседства. Что же до девочки, то она казалась довольной его состоянием, хотя и не улыбалась.

Пытаясь пренебречь агонией Маккиннона, бьющегося то слева от него, то справа, то прямо у его ног, Вольфред готовился покинуть факторию. Плохо слушающимися руками он схватил снегоступы и два заплечных мешка, куда он положил свои книги, два огнива, патроны и пресную лепешку, которую испек заранее. Он сложил два одеяла, взял еще одно, чтобы разрезать его на гетры, и по четыре ножа для себя и для девочки. Еще он прихватил два ружья, материал для пыжей и большую наполненную доверху пороховницу. Потом добавил к ним соль, табак, драгоценный кофе Маккиннона и сушеное мясо. Он не стал брать слишком много монет, хотя знал, в каком выдолбленном бревне скрывался крохотный тайник торговца, где вместе с деньгами лежали золотые часы и обручальное кольцо, которое Маккиннон надевал очень редко.