Текст книги "Круглый дом"

– И про головку тоже помалкивай!

– И не говори «виинаг»[12]12
  Половой член (на языке оджибве).


[Закрыть] и никаких слов, которые рифмуются со «звездой» или с «теннисом».

– Еще запрещаются слова «промежность», «палка», «трахнуть» – ну, типа «трахнуть по башке». Она это воспримет не так, уж поверьте мне.

– И нельзя говорить «встал» и «отвердел»

– А еще «горячая», «буфера» и «девственная».

– Мне надо слезть с велика, – объявил Энгус.

Мы остановились и положили велосипеды на землю. Стараясь не глядеть друг на друга, все пробормотали что-то вроде «надо отлить», разбрелись по сторонам, а минуты через три, освободившись от бремени этих возбудительных слов, вернулись, оседлали велосипеды и продолжили свой путь по проселку мимо католической миссии. Добравшись до города, мы поехали прямехонько к дому престарелых. Я чувствовал себя виноватым из-за того, что написал в записке отцу лишь одно слово «Озеро». И из вестибюля позвонил домой. Отец снял трубку после первого звонка, и когда я сообщил ему, что приехал навестить бабушку Тандер, он даже обрадовался и сказал, что дядя Эдвард показывает ему последнюю научную статью моего кузена Джозефа и они доедают приготовленный им вчера ужин. Я спросил – хотя и так знал, – где мама.

– Наверху.

– Она спит?

– Да.

– Пап, я тебя люблю!

Но он уже дал отбой. И мои слова «я тебя люблю!» эхом отозвались в онемевшей трубке. И почему я это ляпнул и почему именно тогда, когда слышал, что он кладет трубку на рычаг? Меня разозлило, что я с запозданием произнес эти слова, а обида, что отец никак на них не отреагировал, обожгла мне сердце. Красное облачко ярости застило мне глаза. И еще у меня слегка кружилась голова от голода.

– Ну, ты скоро? – рявкнул Каппи, подойдя сзади, и его неожиданное появление так меня испугало, что мои глаза снова наполнились слезами. Это было уж слишком!

– Да пошел ты в жопу! – выдохнул я.

Он поднял обе руки вверх и отошел. Я поплелся за ним по коридору. Мы уже почти дошли до бабушкиной палаты, когда я выдавил из себя:

– Каппи, я просто…

Он обернулся. Я сунул руки в карманы и зашаркал подошвами по полу. Отец наотрез отказался покупать мне баскетбольные кроссовки, которые я присмотрел в Фарго. Он счел, что я могу обойтись без новой обуви – и был, конечно, прав. Но у Каппи были кроссовки моей мечты. Он тоже сунул руки в карманы и глядел в пол, мотая головой взад-вперед. Странное дело, он повторил вслух мои мысли, хотя и соврал.

– У тебя кроссовки, о которых я мечтаю.

– Нет, – возразил я, – это у тебя кроссовки, о которых я мечтаю.

– Ладно, давай меняться!

И мы обменялись кроссовками. Обувшись, я понял, что его нога на размер больше моей. А он пошел прочь, неуклюже вышагивая в тесных кроссовках. Он просто слышал, что я сказал отцу по телефону.

Мы зашли к бабушке, и, само собой, мясо в луковой подливке уже скворчало на плите. Бабушка хлопотала у плиты. Аромат был такой мощный, что у меня живот свело. Я мечтал хоть что-нибудь запихнуть в рот, приглушить голод. На столе стояла тарелка с горкой сэндвичей из белого хлеба с джемом – чтобы мы могли заморить червячка. Я тут же слопал один и перевел взгляд на миску с сушеными сладкими яблочками. За домом престарелых росла яблоня, и бабушка всегда снимала с нее плоды. Она разрезала каждое сорванное яблочко на дольки и, высушив в духовке, посыпала сахарным песком и корицей. Я съел еще один сэндвич с джемом. Она уже расставила тарелки и рядом с каждой положила по бумажному полотенцу, чтобы мы клали на них сочащиеся маслом жареные лепешки.

– Виисиниг[13]13
  Ешьте! (на языке оджибве).


[Закрыть], – проговорила бабушка, не оборачиваясь.

Я взял несколько ломтиков сушеных яблочек и положил себе на язык. Потом поглядел на Каппи. Мы съели еще по сэндвичу и смотрели на бабушку, словно одурманенные чувством голода, пока она не начала вынимать жареные лепешки. Тогда мы встали к ней в очередь со своими тарелками наготове. Она доставала щипцами одну лепешку за другой из кипящего лярда и раскладывала пухлые золотистые круги по нашим тарелкам. Мы ее чинно благодарили. Бабушка тем временем посолила и поперчила томящееся в горшке мясо, потом вывалила туда банку томатов и банку фасоли.

Наконец она щедро бухнула на лепешки несколько ложек жаркого. На столе еще красовалась здоровенная головка сыра. Она достала сырную голову из морозилки, поэтому сыр было легко натирать на терке над дымящимся мясом. Мы с Каппи были так голодны, что набросились на еду, едва сев за стол. Зак и Энгус ждали своей очереди на дворе, куда они вышли через сдвижную дверь. Когда бабушка приготовила для них индейские тако и позвала к столу, они сели на диван и принялись есть.

Долгое время все молчали. Мы безостановочно ели. Бабушка что-то напевала себе под нос, суетясь у плиты. Она была невысокая, худощавая и всегда носила одно и то же светлое платье в цветочек, телесного цвета чулки, скатанные вниз до лодыжек, словно это была такая особенная мода, и самолично сшитые из оленьей кожи мокасины. Обе тетушки Каппи обрабатывали оленьи шкуры во дворе за домом. И у обеих на дворе всегда стоял стойкий запах сыромятной кожи, но зато кожи они выделывали на славу. И каждое лето они дарили бабушке мягкую оленью шкуру. Ее мокасины были украшены бисерной вышивкой в виде розовых цветочков. Она собрала свои длинные седые пряди в пучок и надела серьги из белых раковин. Ее морщинистое лицо имело лукавое выражение, а пронзительные глаза напоминали черные бусины. Ее взгляд никогда не излучал нежность или любовь, а напротив, был холодный и настороженный. Что странно для старенькой женщины, которая так любила кормить нас, мальчишек. Но с другой стороны, она повидала на своем веку так много смертей и прочих потерь, что в ее душе просто не осталось места для сантиментов.

Утолив голод, мы ели уже не так жадно. Нам хотелось покончить с едой одновременно – поесть и убежать. Но бабушка дала нам добавки, и мы начали есть по новой, теперь уж совсем медленно, и по-прежнему все молчали. Умяв свою порцию, я поблагодарил бабушку и понес тарелку к раковине. Я уж собрался сказать ей, что мне пора домой, как в дверь без стука вошла миссис Биджиу. Ее я на дух не переносил. Она была громадная, ходила вперевалку и обладала громоподобным голосом. Она сразу плюхнулась на мой стул и выдохнула:

– Ууфф!

– Да, они поели на славу! – сообщила бабушка.

– Все высший класс! – изрек Энгус.

– Нам надо бежать, кукум![14]14
  Бабушка (Зд. и ниже – на языке оджибве).


[Закрыть] – сообщил Зак.

– Апиджиго миигве, – учтиво произнес Каппи. – Минопогозиваг ингив заасакок ваанаг[15]15
  Большое спасибо. Все было очень вкусно. Эти жареные лепешки.


[Закрыть].

Хитрюга знал, как доставить старушкам удовольствие: надо произнести пару слов по-индейски, пускай даже не все он выговаривал правильно.

– Да вы только послушайте этого анишинаабе![16]16
  Индеец.


[Закрыть]

Им и впрямь было приятно.

– Ну, идите! – Бабушка Тандер махнула рукой в сторону двери, довольная, что мы ее навестили.

– А этот-то, вот этот! – произнесла миссис Биджиу, свирепо вытянув в мою стороны губы. – Какой-то он худой, одни кости!

У меня сердце ушло в пятки: сейчас начнется!

– Кости! – рявкнула бабушка, подскочив на стуле. – Я тебе скажу, у кого сейчас одна во-от такая кость в штанах!

– Господи Иисусе! – воскликнула миссис Биджиу. – Я знаю, о ком ты! Наполеон. Этот акивензи[17]17
  Старик.


[Закрыть] скребется во все двери каждую ночь, но не я его впускаю к себе в дом! Он, правда, в добром здравии, не пьет и никогда не пил. Всю жизнь вкалывал. А теперь каждую ночь спит с новой женщиной!

– Вы, мальчики, слушайте, да на ус мотайте! – наставительно заметила бабушка Игнасия. – Хотите чему полезному научиться? Хотите знать, как заставить своих дятлов всю жизнь сохранять крепкий клюв? Чтобы долбил и долбил без устали? Живите правильно, как старый Наполеон. От алкоголя вы будете поспешать да быстро заканчивать, а это нехорошо! Хлеб и лярд – вот что вас укрепит! Ему восемьдесят семь, а у него не только легко взбрыкивается, так еще может пять часов без остановки скакать.

Мы уже хотели юркнуть за дверь, но последняя порция информации заставила нас притормозить. Наверное, тут каждый из нас вспомнил о своих трех минутах уединения в лесу.

– Пять часов? – переспросил Энгус.

– Да! Потому что он никогда не кобелировал и не растрачивал свой сок почем зря! – завопила миссис Биджиу. – И он был верен своей жене!

– Это она так считала, – возразила бабушка Игнасия, доставая из рукава платочек.

Обе старушки пустились хохотать, да так заливисто, что чуть не задохнулись, и мы, воспользовавшись моментом, бросились к двери.

– Кроме того, у него есть секретное снадобье!

Мы как по команде обернулись.

– Да вы только поглядите – у них головы на шарнирах! – засмеялись обе старушки. – Может, рассказать им о секретном снадобье Наполеона?

– Если хлеб с лярдом не помогает, он берет жгучий красный перец и втирает его себе в… Ну, сюда вот, – и миссис Биджиу взмахнула рукой над своими коленями – так энергично, что мы пулей вылетели за дверь. Раскатистый хохот двух старушек летел за нами следом по всему коридору. А я вспомнил, как красный жгучий перец подействовал на Рэндалла и его друзей в парильне. Что-то я не заметил никакого эффекта, на который намекала миссис Биджиу, когда они голые бегали по траве.

– Я бы сначала посоветовался с врачом, прежде чем применять снадобье Наполеона, – пробормотал я себе под нос. Мои слова услышал Энгус. С тех самых пор меня стали дразнить этой псевдомудростью: «сначала надо посоветоваться с врачом». «Джо хочет сначала посоветоваться с врачом». «Джо, а ты уже посоветовался с врачом, тебе стоит это попробовать?» И когда мы бежали тогда по коридору, я понял, что теперь эта присказка прилипнет ко мне намертво – как прозвище Упс. Перед тем как выйти на улицу из дома престарелых, я попросил всех подождать. Я снял кроссовки Каппи и отдал ему.

– Спасибо!

Мы снова обменялись обувью. Но я не сомневаюсь: если бы Каппи решил, что мне так будет лучше, он бы шагал в моих тесных стареньких кроссовках до самого дома.

Над садами вдоль дороги застыло светлое июньское небо и вечернее безмолвие. В этот час, когда я вел велик по грунтовой дороге, все наши соседи уже лежали по кроватям или сидели по кухням. Перл встретила меня, едва я завернул за угол нашего дома. Она выжидательно стояла, глядя на меня, ни разу не залаяв.

– Ты знала, что это я, – похвалил я ее. – Молодец!

Собака подошла ближе и несколько раз вильнула хвостом. У нее был кремовый мохнатый хвост, похожий на роскошный плюмаж, который совершенно не соответствовал ее короткошерстному туловищу – хотя и гармонировал с длинными и мохнатыми волчьими ушами. Она понюхала мою ладонь. Я стал чесать ей за ушами, пока она не смахнула мою руку. Перл была голодна. Выходя от бабушки, я прихватил один сэндвич с джемом и теперь отдал ей. Из дома доносились голоса. Я поставил велик и скользнул внутрь.

Дядя Эдвард все еще был у нас, в кабинете с отцом. На кухне царил беспорядок. Наверное, они приготовили себе что-то перекусить. Я прошел дальше и остановился перед дверью в кабинет. Они разговаривали довольно громко, так что я слышал каждое слово. Я мог бы лежать тут же на кушетке и подслушивать. А если бы они вышли, притворился бы спящим. Судя по перестуку кубиков льда и звяканью стаканов, они выпивали. Скорее всего, виски «Сигрэм» – бутылка стояла на самой верхней полке кухонного шкафа, позади тарелок. Я вытянул шею и прислушался.

– За все годы нашего брака мы впервые спим порознь, – говорил отец.

Его слова, ясное дело, смутили и взбудоражили меня. Я затаил дыхание.

– Она даже от Джо отдалилась. Ни с кем с работы не общается. Не хочет никого видеть, даже старую подругу детства Лароуз.

– Клеменс говорит, что она и ее сторонится.

– Джеральдин, ох, Джеральдин. То она уронила кастрюлю с запеканкой, то теперь это. Понимаю: я сам виноват. Я ее испугал, напомнил об ужасе того происшествия.

– Ты называешь это происшествием, Бэзил?

– Знаю-знаю. Но я не могу даже произнести это слово.

Наступило молчание. Наконец отец проговорил:

– Нападение, изнасилование. Наверное, я тоже схожу с ума, Эдвард. И Джо отдаляется от меня.

– С ним все будет нормально. Да и она выйдет из этого состояния, – сказал Эдвард.

– Ну, не знаю. Она стала просто невменяемой.

– А что церковь? – спросил Эдвард. – Если Клеменс будет брать ее с собой в церковь, может быть, это поможет? Ты, конечно, знаешь, как я ко всему этому отношусь, но Клеменс говорит, у них там появился новый священник, и он ей вроде нравится.

– Не думаю, что Джеральдин найдет утешение в церкви после стольких лет.

Мы все знали, что мама перестала ходить в церковь, вернувшись из пансиона. Она так и не объяснила, почему. Но и Клеменс, насколько мне было известно, никогда не пыталась силком тащить ее в церковь.

– А что за новый священник? – спросил отец.

– Интересный. Можно сказать, симпатичный мужчина. Если тебе нравится такой типаж. На голливудских кастингах таких сразу берут на главную роль.

– Какого рода?

– Фильмы про войну. Вестерны. Секретный агент на опасном задании. Кроме того, он служил в морской пехоте.

– Бог ты мой! Профессиональный убийца ударился в католичество.

Повисла тяжелая тишина, и она тянулась так долго, что стала невыносимой.

Отец встал. Раздались его шаги. Потом плеск виски. Журчание.

– Эдвард, и что известно об этом священнике?

– Немного.

– Подумай…

– Налей-ка и мне. Он из Техаса. Из Далласа. Католический мученик в наших краях. Даллас. Он оттуда родом.

– Я не знаю никого в Далласе.

– Точнее сказать, он из маленького городишки под Далласом. У него есть ружье, и я видел, как он стреляет сусликов.

– Что? Это очень странно для бенедиктинца. Мне они всегда казались наиболее добропорядочными и разумными из всех.

– Верно, в целом, так. Но он из новообращенных, недавно был возведен в сан. Он совсем не такой, как… хотя кто сейчас помнит отца Дамьена? Да, и он в поисках. Выступает с довольно-таки смелыми проповедями. Бэзил, я даже иногда задумываюсь, все ли у него в порядке с головой, а может, он просто… слишком умный?

– Надеюсь, он не такой, как тот, кто был до него, который написал в газету гневное письмо о пагубных чарах женщин-метисок. Ты помнишь, как мы над ним хохотали? Боже…

– Да уж, если бы тут дело было только в Боге. Иногда, когда я хожу к причастию вместе с Клеменс, я вижу двойника, сам не знаю, почему.

– И кого же ты видишь?

– Я вижу двух священников: один с серебряной кропильницей, из которой он освящает прихожан святой водой, а другой – с винтовкой.

– Но ведь с духовушкой!

– Да, с духовушкой. Но он очень ловко из нее палит, прицельно и наповал.

– И сколько сусликов на его счету?

– Дюжина или около того. Трупики выложены на детской площадке.

Оба помолчали, задумавшись над сказанным, потом Эдвард продолжил:

– Но это же не делает его…

– Знаю. Но круглый дом! Символ старинных языческих верований. Женщины-метиски. А что, если все это предать огню – и все сжечь дотла, и искушение, и преступление – все погибнет в пламени, как при огненном жертвоприношении… О боже…

Отец осекся.

– Прекрати, Бэзил, прекрати! – сказал Эдвард. – Мы же просто беседуем!

Павшее на священника подозрение в нападении на маму мне показалось правдоподобным. В тот вечер, когда я лежал на кушетке и подслушивал беседу взрослых, а они ни о чем не догадывались, я подумал, что, наверное, услышал верную версию. Но теперь надо было найти доказательства.

Я, должно быть, уснул и проспал добрый час. Дядя Эдвард и отец разбудили меня, когда переместились из кабинета в кухню, по пути звеня стаканами и то включая, то гася свет. Я услышал, как отец открыл входную дверь и распрощался с дядей Эдвардом. Потом с улицы в дом вошла Перл. Отец о чем-то с ней поговорил, как будто успокаивал. Судя по голосу, он совсем не был пьян. Он навалил еды в собачью плошку, и тут же раздалось деловитое чавканье. Потом вроде составил пару тарелок в раковину, завершил на этом приборку и выключил свет. Когда отец проходил мимо меня на кушетке, я вдавил голову в подушки, но он меня вроде бы и не заметил.

Отец внимательно посмотрел на верхнюю ступеньку лестницы, прежде чем стал осторожно подниматься, а я встал и крадучись обошел вокруг кушетки: мне захотелось выяснить, на что он так пристально глядел – наверное, на полоску света под дверью спальни. Поднявшись, он постоял перед темным прямоугольником, проступавшим из мрака, и прошел мимо. Должно быть, в ванную, подумал я. Но нет. Отец ткнул дверцу в крошечный и вечно холодный чулан, где мама обычно шила. В чулане рядом со швейной машинкой стояла узкая тахта, но никто из нас на ней не спал, она предназначалась только для оставшихся на ночь гостей. Даже если кто-то из родителей подхватывал простуду или грипп, они продолжали спать вместе. Они никогда не пытались уберечься от болезней друг друга.

Дверь в чулан затворилась. Я услышал, как отец шуршит в чулане, и понадеялся, что он все-таки оттуда выйдет. Понадеялся, что он просто там что-то ищет. Но потом скрипнула тахта, и воцарилась тишина. Отец лежал в чулане рядом со швейной машинкой и коробками с аккуратно сложенными отрезами ткани, под панелью с маленькими ячейками, которую он привинтил к стене и где мама хранила штук сто катушек разноцветных шелковых ниток, десяток ножниц разного размера, несколько мерных рулеток и подушечку для иголок в форме сердечка.

Меня клонило в сон. Я поднялся к себе и разделся, но как только мое ухо коснулось подушки, меня осенило: а ведь отец даже не знает, что я вернулся домой. Он напрочь забыл про меня! Обиженный, я лежал в кровати без сна, снова и снова проигрывая в голове события того дня. Это был день малоприятных находок и выводов. Сначала я перебирал их в памяти. Потом мысленно вернулся еще дальше – к тому вечеру, когда мама уронила кастрюльку с запеканкой. Я вспомнил, с каким обреченным, скорбным видом мама поднималась по ступенькам в спальню, как отец тщетно силился унять тревогу, когда мы с ним при свете настольной лампы читали судебные дела. Я страстно мечтал очутиться в нашем доме до всех этих ужасных событий – до того момента, как мама ударила меня локтем в лицо, и до того момента, как отец забыл о моем существовании. Мне хотелось снова попасть в нашу кухню, где витали аппетитные ароматы, присесть рядом с мамой и опять услышать, как она безудержно, с прихрюкиванием, хохочет. Мне хотелось отмотать время назад и не дать маме вернуться в офис за папкой с документами в то воскресенье. И еще я не переставал думать о том, что в тот день мог бы поехать вместе с ней. Или вызваться сгонять на велике за этой папкой. Я увяз в колее раскаяния и угрызений совести, усыпанной семенами раздражения, что вообще свойственно подростковой душе.

И в таком состоянии меня раздражало буквально все, о чем я начинал думать, – даже та папка, за которой вернулась тогда мама. Папка. Она не давала мне покоя. Эта чертова папка. Никто о ней ни слова не сказал. Но зачем мама вернулась за ней? Что же в ней было? Меня вновь охватило бессильное раздражение. Но я у нее обязательно спрошу. Я должен узнать поподробнее, что заставило ее в воскресенье вернуться на работу. Я вспомнил, что ей позвонили. Я вспомнил, как прозвонил телефон и какой у нее был голос, когда она ответила. И как она взволнованно заходила по кухне, начала торопливо вытирать посуду, греметь тарелками, хотя я в тот момент никак не связал ее волнение с тем телефонным звонком.

А потом, упомянув про папку, она уехала.

Тут мой мозг заработал медленнее, начав превращать мысли в образы. Я уже впал в полудрему, когда Перл подошла к окну моей спальни. Ее когти цокали по голым половицам. Я повернулся к окну и открыл глаза. Перл неподвижно стояла, подняв уши, устремив взгляд во мрак двора. Она явно что-то учуяла снаружи. Я подумал, что это опоссум или скунс. Но терпеливое спокойствие, с которым она беззвучно вглядывалась в ночную тьму, слово узнав там кого-то, окончательно стряхнуло с меня сон. Я вылез из-под одеяла и приблизился к высокому окну, чей подоконник находился всего в футе от пола. Луна освещала границы предметов, едва заметно проступавших из теней. О том, что там, можно было только догадываться. Опустившись на колени рядом с Перл, я с трудом разглядел человеческую фигуру.

Человек стоял на краю двора, скрываясь в гуще ветвей. Мы наблюдали, как он раздвинул руками ветви и взглянул прямо на мое окно. Теперь я его четко рассмотрел: морщинистое, какое-то угрюмое лицо, глубоко запавшие глаза под плоским лбом, густые седые волосы. Но я не мог понять, кто это – мужчина или женщина и, если уж на то пошло, живое это существо или мертвец, или и то, и другое. Хотя я и не слишком испугался, у меня было четкое понимание, что моему взору предстало нечто нереальное. Существо это не было ни вполне человеческим, ни вполне нечеловеческим. Оно заметило меня – и у меня сердце подпрыгнуло в груди. Призрачное лицо теперь оказалось совсем близко. Над его головой виднелось сияние. Его губы шевелились, но я не мог разобрать слов, вот только мне почудилось, что существо повторяет одни и те же слова. Потом существо опустило руки, ветви сомкнулись над ним, и оно исчезло. Перл сделала три круга по комнате и улеглась на коврике. Стоило мне положить голову на подушку, как я тут же уснул, возможно, переутомленный тягостными мыслями, которыми сопровождалось появление странного гостя.

Отец купил нам новые часы-уродцы, которые теперь снова громко тикали, нарушая тишину на кухне. Я встал раньше него, поджарил себе два тоста и съел их, стоя у плиты. Потом сделал еще два и положил на тарелку. Мои кулинарные навыки тогда еще не включали умение делать яичницу и замешивать тесто для блинчиков. Этому я научился чуть позже, когда свыкся с тем фактом, что я начал жить отдельно от родителей. Когда стал работать на заправке у дяди Уайти.

Отец вошел, когда я жевал тост. Он что-то пробурчал и даже не заметил, что я ничего не ответил. Он еще не сварил себе кофе, которое по утрам возвращало его к жизни. Он заваривал по старинке, насыпая молотый кофе в походный эмалированный кофейник черного цвета в крапинку и вбивая в него сырое яйцо. После такой утренней трапезы он окончательно пробуждался. Отец положил ладонь мне на плечо. Я передернул плечами, смахнув его руку. На нем был шерстяной синий халат со смешным позолоченным гербом на груди. Он сел за стол, дожидаясь, когда закипит кофе, и спросил, как я спал.

– Где? – спросил я. – Как ты думаешь, где я спал сегодня ночью?

– На кушетке, – ответил он удивленно. – Ты храпел на весь дом! Я накрыл тебя одеялом.

– А… – ухмыльнулся я.

Кофейник зашипел. Отец поднялся, выключил конфорку и налил кофе в кружку.

– Кажется, я ночью видел призрака, – сообщил я отцу.

Он сел за стол напротив меня и заглянул мне прямо в глаза. Я был уверен, что он сейчас разъяснит вчерашний инцидент и скажет, почему и в чем именно я ошибаюсь. Я был уверен, что он скажет, как оно и полагается взрослым людям, что никаких призраков не существует. Но он только смотрел на меня, и я заметил у него под глазами темные круги, похожие на морщины, которые теперь не проходили. И понял, что он спал плохо, если вообще сомкнул глаза.

– Призрак стоял на краю двора, – продолжал я, – и выглядел как реальный человек.

– Да, призраки любят бродить по ночам, – кивнул отец.

Он встал и налил кофе в другую кружку, чтобы отнести маме наверх. Когда он двинулся к двери, меня охватила тревога, быстро переросшая в ярость. Я метнул свирепый взгляд на его спину. Либо он намеренно не желал развеять мой страх, согласившись со мной, либо он пропустил мой рассказ мимо ушей. И разве он накрыл меня одеялом? Что-то я не заметил никакого одеяла. Когда он вернулся, я заговорил с ним нарочито раздраженно:

– Призрак! Я же сказал: призрак! Что значит «они любят бродить»?

Он подлил себе кофе. Сел напротив. Как всегда, сделал вид, что его совершенно не трогает мой гнев.

– Джо, – спокойно произнес он. – Я же работал на кладбище.

– И что?

– Там иногда появлялись призраки – вот что. Там были призраки. Иногда они ходили по кладбищу и выглядели как самые обычные люди. Я как-то узнал в одном призраке человека, которого сам незадолго до того хоронил, но в целом они мало напоминают живых людей, в чьей телесной оболочке они обитали. Мой тогдашний босс научил меня их распознавать. Призраки по сравнению с живыми людьми выглядят выцветшими и вялыми, но при этом они очень раздражительные. Они обычно бродили по кладбищу, кивали могилам, таращились на деревья и надгробия, пока не находили свою могилу. Они останавливались около нее как будто в недоумении. Я к ним никогда не подходил.

– А откуда ты знал, что они призраки?

– Да как-то само собой. Разве тебе ночью не было ясно, что ты увидел призрака?

– Было, – сказал я, все еще злясь на него. – Ну, прекрасно! Теперь у нас еще и призраки появились.

Отец, всегда такой рациональный – настолько, что он сначала скептически отозвался о святом причастии, а потом и вовсе отказался ходить на мессу, – так вот он, оказывается, верил в призраков. На самом деле он обладал некоей информацией о призраках, но об этом никогда со мной не говорил. Вот если бы дядя Уайти начал рассказывать про призраков, которые ходят по кладбищам и с виду похожи на самых обычных людей, я бы сразу понял, что он валяет дурака. Но у моего отца шуточки были совсем другого свойства, и сейчас я точно знал, что он не шутит. И раз он так серьезно отнесся к моему рассказу о призраке, я задал ему вопрос о том, что меня сильно волновало.

– Ладно. Но почему он именно сейчас объявился?

Отец задумался.

– Возможно, из-за мамы. Призраков привлекают всякие невзгоды. Да, и еще вот что. Иногда призрак – это некто из твоей будущей жизни. Некто, кто провалился в прошлое, скажем, по ошибке. Мне про такое рассказывала моя мать.

Его мать, моя бабушка, росла в семье шамана. Она говорила много такого, что поначалу казалось странным, но потом это происходило в реальной жизни.

– Она бы посоветовала тебе следить за этим призраком. Может быть, он хочет сообщить тебе что-то очень важное.

Отец поставил кружку на стол, и я вспомнил, как прошлой ночью он спал в комнатушке со швейной машинкой, а не рядом с мамой, и что они с дядей Эдвардом пришли к выводу, что священник, возможно, и есть подозреваемый. Может быть, они пришли и еще к каким-то выводам, чего я уже не слышал, потому что уснул.

Священник, и канистра, и куча вонючего тряпья, и папки с судебными делами – все спуталось в клубок. У меня пересохло в горле, так что я не мог сглотнуть. Так мы и сидели молча друг напротив друга. Значит, призрак пришел за мамой. Или с каким-то посланием для меня.

– Не хотелось бы мне узнать то, что хочет сообщить призрак, – произнес я.

Тут мне пришло в голову, что ведь и Рэндалл тоже видел что-то очень похожее, и эта мысль меня успокоила. Если этот призрак, или что там, искал Рэндалла, тот сумел избавиться от него с помощью шаманского снадобья. Рэндалл защитился с помощью табака. И я защищусь с помощью табака. И призрак сбежит, а может, это поможет и маме. Кто знает? Она лежала в кровати не вставая. А рядом на тумбочке остывал кофе в кружке. Я знал, что она не притронется к горячему кофе, и кружка будет там стоять до вечера. На холодной противной жидкости образуется маслянистая корочка, а от нее на кружке останется черный ободок. Все, что мы приносили маме, возвращалось нетронутым, с ободком по краю кружки, или с засохшей корочкой, или совершенно остывшим, или свернувшимся, или затвердевшим. Я уже устал относить на кухню ее нетронутую еду.

Отец свесил голову и, подперев лоб кулаком, закрыл глаза. В кухне, залитой солнечным светом, громко тикали часы. На циферблате часов было изображено солнце в виде диска в обрамлении лучей. Лучи смахивали на золотых червяков, отчего часы были похожи на позолоченного осьминога. Но я уткнулся взглядом в эти дурацкие часы, потому что если бы я опустил глаза, то увидел бы отцовское темя: коричневую яйцевидную лысину с полумесяцем редеющих седых волос. Этого зрелища я не мог вынести. Если бы я взглянул на его голову, я мог бы разреветься.

И я проговорил:

– Перестань, пап, это же просто призрак! Мы от него избавимся.

Отец выпрямился и вытер лицо обеими ладонями.

– Знаю. Никакого сообщения у него нет. И пришел он не за ней. Она поправится. Она преодолеет все это. На следующей неделе она начнет снова ходить на работу. Она уже сама об этом говорит. Она уже читает книги. Ну, то есть журнал. Клеменс принесла ей какое-то легкое чтиво. Старые номера «Ридерс дайджест». Это же хорошо? Да? Призрак… И как мы, по-твоему, от него избавимся?

– Отец Трэвис, – заметил я, – может освятить наш двор или что-то еще сделать.

Отец поднес к губам кофе и стал пить, поглядывая на меня поверх кружки. Я буквально видел, как к нему возвращается энергия. Теперь он снова стал прежним. Он прекрасно знал, когда я порол чушь.

– Значит, ты не спал, – сказал он. – И все слышал.

– Да. И я знаю еще кое-что. Я ходил к круглому дому.