Текст книги "Ночной сторож"

Хук левой

Барнс ждал, когда Лесистая Гора войдет в ресторан отеля «Пауэрс» в центре Фарго. Угольно-черное стекло. Зеркала. Обильный завтрак. Высокомерная кельнерша с акцентом провинциалки, которая может и не проводить индейского боксера на его место. Он было забеспокоился, но Лесистая Гора сразу увидел пышную шевелюру Барнса, возвышающуюся над всеми посетителями, как большой стог сена, и пошел на нее. Кельнерша даже не последовала за ним. Барнс дважды перечитал все пункты меню. Он любил хорошо позавтракать. Лесистая Гора устроился напротив него в низкой нише.

– Давай возьмем стейк и яичницу, – предложил Барнс. – Плачу я.

Лесистая Гора был почти уверен, что Барнс угощает его роскошным завтраком, потому что бой не состоялся, и, конечно же, так оно и было. Он сжал пальцы в кулаки, скрывая разочарование.

– Зря только ехал.

– Ты сделал все, что мог. Ничего, я познакомлю тебя с ребятами. Теперь, по крайней мере, ты можешь поесть.

Лесистая Гора вылил половину сливок из стоящего на столе маленького кувшинчика в свой кофе. Он тренировался как дьявол, набрал идеальный вес, подстригся и уложил волосы, и никакого боя. Но зато по дороге в Фарго он сидел рядом с Пикси.

– Вы знаете эту девушку, Пикси?

Барнс насторожился:

– Что с ней?

– Сидел рядом с ней по пути сюда.

– Значит, она здесь, в Фарго?

Барнс попытался спросить небрежно, но Лесистую Гору не обманешь. Он не торопился с ответом.

– Просто проезжала через него. Она едет в Города, чтобы найти сестру, Веру. Ее муж сошел с рельсов. И от нее нет никаких вестей.

– У Пикси там есть где остановиться?

– Волноваться нечего. Она может сама о себе позаботиться.

Барнс критически оглядел своего боксера. Лесистая Гора финтил. Барнс полагал, для всех очевидно: он без ума от Пикси. Ну, а кто бы не был? Зачем притворяться?

– Ты уверен? Потому что там живет мой брат.

– О, я сомневаюсь, что она остановилась бы у вашего брата.

– Во всяком случае, у нее был бы кто-то, кому можно позвонить, если она попадет в беду.

– Поскольку бой не состоялся, я мог бы съездить туда и стать этим «кто-то».

Лесистая Гора очень хорошо понимал, что говорит, но ему было все равно. Ему уже надоело глядеть, как Барнс танцует вокруг Пикси Паранто. И он знал от Поки, что она тоже устала от этого. К тому же Барнс не смог устроить ему бой, и Лесистая Гора чувствовал себя обманутым. Да, можно было работать усерднее, но он никогда не отлынивал от хорошей драки, и, учитывая, что у него теперь оказалось немного свободного времени, а в кармане лежали деньги, вырученные за полевые работы, почему бы не прокатиться на поезде до Миннеаполиса? Почему бы ему не найти Пикси или, еще лучше, ее сестру и не стать героем, каким он явно не выглядел на ринге в бою против Джо Уоббла. Когда она смотрела на него.

– Да, я мог бы запросто сесть на поезд до Миннеаполиса, – произнес он, отрезая ножом кусок стейка. Потом обмакнул его в густой яичный желток, прожевал. Картофельные оладьи были хрустящими сверху, сочными снизу. Он смягчился. Барнс вкладывал в него всю душу, тренировал бесплатно. Что он делает? Барнс и так достаточно несчастен, сохнет по Пикси безо всякой надежды. Надо дать ему передохнуть.

– Или, возможно, поехать к ней стоит вам, – предложил Лесистая Гора. – У меня есть адреса, которые она собирается посетить. Они могли бы помочь вам ее разыскать.

– Я бы хотел поехать, – медленно произнес Барнс, не кривя душой. – Но у меня есть обязанности в школе.

– Школа… Но с ней можно и повременить, разве не так?

– Конечно, нет, – возразил Барнс, откладывая вилку. Он был суров, оскорблен. – Сейчас начало года. Мы повторяем материал и закладываем надлежащую основу для успешной учебы в течение всего года. Это очень важно. И кстати, ты уже подал заявление в колледж?

– Пока нет.

– Что? Бокс не настоящая работа, не работа на всю жизнь. Мы уже говорили об этом. Ты был моим лучшим учеником и мог бы стать учителем.

Лесистая Гора не хотел становиться учителем. Он не хотел поступать ни в Университет Северной Дакоты, ни в Мурхедский университет, ни даже в Государственный научный колледж в Уопетоне. Он хотел и дальше работать в поле, наращивать мышцы, продолжать заниматься боксом и выезживать лошадей для Луиса Пайпстоуна. Ему нравилось скакать на этих лошадях с Луисом, сопровождая их до Ассинибойя-Даунса[57]57
  Ассинибойя Даунс – канадский ипподром, расположенный в пригороде Виннипега Сент-Джеймс-Ассинибойя. Управляется жокей-клубом Манитобы и является местом проведения ежегодного дерби Манитобы.


[Закрыть] в Виннипеге. Грейс, дочь Луиса, их жокей, пока новичок. Лесистая Гора также хотел присматривать за матерью, хотя Джагги прекрасно справлялась и без него. Он мало говорил об этом, но именно ему приходилось наводить чистоту в ее доме, когда она уезжала в поселок, где работала поваром. А иногда он жил у Луиса. Лесистая Гора, боксер, сын Арчилла, внук человека, который бился бок о бок с Сидящим Быком, хотел остаться дома. Что, в конце концов, было то же самое, чего хотел Сидящий Бык.

– Ну ладно, – проговорил он. – Думаю, я мог бы поехать туда, в Города. Помочь ей оттуда выбраться. Хоть мне и не хочется этого делать.

– Ты сказал, она может сама о себе позаботиться. И у нее есть где остановиться.

– Она и вправду не из тех девушек, которые попадают в передряги, да?

– Да, – отозвался Барнс, – это так.

– Тогда, наверное, я не поеду в Миннеаполис, а вернусь домой.

Но когда Лесистая Гора пришел на станцию, намереваясь купить билет до Регби, он обнаружил, что его язык произносит совсем другие слова:

– Билет до Миннеаполиса.

– На какой поезд?

– Ближайший.

Луис Пайпстоун

Его отец привез хорошую лошадь из Ред-Лейк и объездил ее еще в тридцать восьмом. Эта лошадь умела бегать. Он заработал на ней немного денег, что послужило причиной появления пикапа «Шевроле» 1947 года, зеленого, как поросшие травою холмы, на котором Луис медленно и неторопливо ехал по главной дороге. Он мысленно представил карту резервации. Он начнет с наиболее отдаленных мест у западной границы, за которой проживало много членов племени. Их земля первоначально принадлежала племени – по договору, нарушенному всего через несколько лет после его заключения. Он мысленно представил себе Авана, Мувса Кэмпа, Гардипи и его друга Титуса Гиизиса. Прямо за границей резервации он припарковал пикап у входа в дом Жаанат, надеясь застать ее, ее мужа и дочь, всех сразу. Но старина Паранто был в очередном загуле, и Жаанат сказала ему, что Пикси отправилась в Города разыскивать сестру. Поки же был слишком мал, чтобы расписываться, но он прислушивался к тому, что говорил Луис на чиппева, и добавил имя своей матери жирным шрифтом, слегка коснувшись рукой его запястья.

– Мии’ив, – сказала Жаанат. – Хочешь перекусить?

– Это было бы неплохо, – ответил Луис.

Жаанат принесла лепешку, небольшую солонку, свежий жир от жареной утки и тарелку нарезанного мяса. На столе уже стояли миска сушеных ягод, холодная вареная репа, пеммикан и горячий чай.

– Старинная еда, – с удовольствием проговорил Луис.

– Я боюсь спать, – призналась Жаанат.

Луис помедлил, не зная, что сказать.

– Боюсь увидеть во сне своих дочерей.

– Я слышал, твой дядя видел Веру живой.

– С ребенком.

Луис кивнул, размышляя.

– Я не сторонник этой «передислокации». Мы потеряем нашу молодежь. Города затянут их.

– Я туда не поеду, – отозвался Поки.

Мать кивнула ему:

– Мой мальчик.

– Пикси может справиться с кем угодно, – добавил Луис, ерзая на стуле. – Никто не станет связываться с Пикси. Она маленькая, но сильная.

– Она рубит дрова, – сообщил Поки. – А потом складывает их в поленницу так, что получаются узоры.

– Если бы этот Барнс ее тренировал, она стала бы чемпионкой в «весе пера», – лукаво продолжил Луис.

– Она не имеет к нему никакого отношения, – возразил Поки.

Луис поднял брови, надул круглые щеки и подмигнул Жаанат.

– Я знаю, в нее влюблен кто-то еще, так что не стал бы сильно беспокоиться, – сказал он.

Луис получил еще семь подписей, а затем поехал по извилистой дорожке, ведущей к дому Томаса Важашка. Резкий ветер срывал желтые листья берез, стройными рядами стоящих на краю широкого луга. Томас ходил по нему, собирал семена ноготков и клал их в жестяную банку. Шарло собирала крошечные высохшие головки столистных розочек, семена которых были мелкими, как пыль. Дочь Томаса была подвижной девушкой с острым взглядом и взрывным характером. И она обожала свою мать.

– Ааниин, мистер Пайпстоун, – поздоровалась она. – Где Грейс?

– Где-нибудь на лошади.

– Ну как, люди подписывают? – спросил Томас.

Луис показал ему подписи на обороте петиции. Многие из них были аккуратными, выдававшими выпускников школы-интерната. Другие выглядели замысловатыми, их нацарапали члены племени, которые знали только написание собственных имен. Некоторые, подписанные родственниками, сопровождались, как в старые времена, слабым чернильным отпечатком большого пальца. Подписей было много, их число впечатлило их обоих. Томас порылся в картонном чемодане, служившем ему письменным столом, и нашел большую бежевую папку из плотной бумаги с подходящим к ней по размеру конвертом, который должен был защитить драгоценный документ. Томас указал на подпись Жаанат и спросил о Пикси.

– Она в городе, ищет Веру.

– Мы еще никогда не теряли кого-то из-за переезда туда, я имею в виду, в плохом смысле. Большинство возвращается уже через несколько месяцев.

– Там и сейчас живет кое-кто из наших.

– Да, предприимчивые деляги.

– Тебя никогда не беспокоило, – спросил Луис, – что мы теряем тех, кто готов добиваться успеха? Разве они не пригодились бы здесь, дома?

– Вот почему мы немало протрудились над тем, чтобы построить у нас подшипниковый завод.

– У нее хорошая работа. Пикси вернется.

– Она не бросит Жаанат. Они держатся только потому, что у нее такая хорошая работа.

– Может, мне следует дать Грейс добро на работу там.

– Она хочет этого?

– Нет, – засмеялся Луис. – Она хочет участвовать в скачках.

– Где сейчас лучшие лошади?

– Есть одно место к западу от Виннипега, лошадь по кличке Наличка.

– А какой теперь главный скакун у тебя?

– Раньше это был Гринго. Теперь у нас есть Пикассо и подающая надежды Любимица Учителя.

– Ты сможешь съездить в Фарго на информационную встречу?

– Конечно, – подтвердил Луис. – В мой автомобиль влезет человек восемь.

– О, это хорошая идея. Например, можно устроить большое шоу с вопящими индейцами, стоящими в кузове пикапа.

– У меня такое чувство, будто ребята из Бюро по делам индейцев, возможно, ожидают чего-то подобного.

– Мы можем взять и мою машину. Я могу втиснуть пятерых. Считая меня, – добавил Томас.

– Джагги тоже может поехать.

– Я слышал, у нее теперь хорошая машина.

– Бернадетт купила ей «ДеСото»[58]58
  «ДеСото» – марка автомобилей, разработанных Крайслер Корпорэйшн и выпускавшихся в США в период с 1928 по 1961 год. Эмблема была стилизована под изображение испанского конкистадора Эрнандо де Сото.


[Закрыть], – сообщил Луис.

– Как, четырехдверную?

– Разумеется. Четырехдверную. И двухтонную.

– Ее дочь, должно быть, преуспевает.

– Ты понимаешь, что я имею в виду, предприимчивая деляга.

– Джагги всегда была такой же. Никто не мог ее удержать, – заметил Томас.

– И Лесистая Гора. Он той же породы. Когда-нибудь он соберется с силами и победит Джо Уоббла.

– Я очень хочу дожить до этого дня, – признался Томас, после чего сделал паузу. – Знаешь, Луис, нам следует подумать о том, как собрать делегацию.

– Дела обстоят так плохо?

– Думаю, да.

– Вашингтон?

– Как в старые времена.

– Не могу понять этого до конца, – признался Луис, опуская взгляд. – Мой мальчик рисковал своей жизнью.

– Как Фалон, – отозвался Томас.

– И Фалон, – прошептал Луис.

– За законопроектом стоит сенатор Уоткинс.

– Мы должны понять, зачем ему это надо.

– Это как раз то, что я пытаюсь сделать. Говорят, он хочет научить нас стоять на собственных двух ногах.

Оба мужчины уставились на свои ботинки.

– Я насчитал как раз две, – сообщил Луис.

– Иногда я вот о чем думаю… – протянул Томас.

– О чем?

– Вдруг кто-нибудь из них когда-нибудь скажет: «Ну и дела, у этих чертовых индейцев, возможно, была одна-две идеи. Не следовало избавляться от них всех. Может, мы что-то упустили».

Луис расхохотался. Томас последовал его примеру. Они вместе смеялись над этой мыслью.

«Аякс»

Томас и Роуз лежали бок о бок в темноте ночи.

– Сегодня я выпил, – признался Томас.

Все сдерживаемые эмоции этого дня вспыхнули в сознании Роуз, вызвав покалывающее, обжигающее чувство.

– Не вздумай продолжить. Я тебя убью.

Он ничего не сказал, но лежал, зная, что она никогда его не ударит. Он тоже ни за что этого бы не сделал. Они были не такие.

Он повернулся к ней, чувствуя, что проваливается в сон. Это было намного хуже, чем кто-либо мог подумать.

То, что он выпил, удивило его. Он не собирался пить, мысль о выпивке пришла сама собой, и он не стал ей сопротивляться. Просто сел рядом с Эддибоем Норкой и взял стакан. Много лет прошло с тех пор, как он выпивал в последний раз.

– Как ты меня убьешь? Отравишь?

Он наблюдал за ее лицом. Ее глаза сверкнули. Слезы? Нет. Тепло. Затем ее губы дрогнули.

– Ты уже отравлен.

– Уверена?

– Помнишь печенье, которое ты ел утром несколько дней назад?

– Нет.

– Это потому, что ты ел во сне. Печенье испек Уэйд. Он так гордится своими кулинарными способностями. Позже признался, что не смог найти разрыхлитель. «Поэтому я использовал вот это», – объявил он.

– Что именно?

– Он держал в руках банку моего чистящего порошка «Аякс».

– Это же отрава, – пробормотал Томас растерянно.

– Сын использовал всего одну-две щепотки, – смущенно развела руками Роуз. – Я сказала ему, что он мог тебя отравить. С тех пор он пристально за тобой наблюдает. Но, похоже, печенье оказалось не таким уж и ядовитым, а потому я не стала тебе ничего рассказывать.

– Я слишком устал, чтобы умирать, – проговорил Томас, но в душе вскипел от злости.

Что? Неужели его домочадцы просто собирались подождать и посмотреть, не свалится ли он замертво? Он понял, что ему жаль самого себя. И это было облегчением – знать. Так он мог бороться с жалостью к самому себе.

– И все же, – неохотно произнесла Роуз, понизив голос, – больше так не делай. Пожалуйста.

Даже само слово «пожалуйста», казалось, смягчило ее. Она подняла руку и коснулась его щеки своей твердой теплой ладонью. Томас снова стал погружаться в сон, который теперь, однако, обволакивал сияющим комфортом, центром которого была жена.

– Обещаю, не буду.

– Давай скрепим твое обещание печатью, – прошептала она и обхватила его лицо руками. Он коснулся ее рук своими, а потом опустил их и обнял ее.

Железный тюльпан

Веснушчатый и Динки спустили ее на веревке, к которой была подвешена двадцатифунтовая подъемная плита. Патрис стояла на ней. Как раз перед тем, как войти в воду, она глубоко вдохнула и, когда плита опустилась на дно аквариума, взглянула на молочно-белые пятна окружающих ее лиц. Они ничего не выражали. Она крутанулась вокруг веревки, задорно отставив одно копыто. Потом потянулась за своим хвостом, но тот всплыл и следовал за ней, как голубая змея с головой, украшенной накладными волосами. Она принялась подпрыгивать. Затем вспомнила, что на дне есть грузы. Реквизит. Она потянулась к одному из них, розовому, но в последний момент поняла, что этот предмет неприличен. Рядом с ним лежал железный тюльпан, который она подняла и притворилась, что нюхает, время от времени застенчиво оглядываясь через плечо. Внезапно она взбрыкнула, словно от радости, и сделала кувырок назад, изогнувшись дугой. Затем она уронила тюльпан и вынырнула на поверхность. Сделав вдох, она услышала аплодисменты и свист. Шум одобрения, казалось, наэлектризовал воду. Она закружилась, окунаясь в новую стихию. Движения она с легкостью находила в самой себе. Позы из журналов плюс реклама холодильников, консервированных персиков, автомобилей, стиральных машин. Палец к губам, поворот бедра, скошенные глазки, медленно раскачивающийся хвост, запущенный, как заправское лассо, в сторону очередного молочно-белого пятна. И, наконец, по ошибке поднятый со дна непослушный топорик. Двадцать минут пролетели легко.

– Ты сенсация, – восхищенно произнес Джек, когда она присела обсушиться к маленькому электрообогревателю. – Смотри, не прислонись к этой штуке. Прожжешь дыру.

Она сидела на деревянном табурете. Джек немного покраснел. Сардонические морщинки, прежде возникавшие в уголках губ, когда он улыбался, теперь исчезли. Он сказал, что заметил, как она вздрогнула при виде «орудий удовольствия», и что он прикажет их убрать.

– Нам не нужно быть вульгарными. И, кроме того, городские власти могут нас прикрыть.

– Я бы хотела остановиться на цветах. А еще я, пожалуй, могла бы притвориться, что рублю дрова вашим топориком, если к нему приделать другую рукоятку.

– Пример вызывающего сожаление вкуса, – отозвался Джек.

– Да, и я бы хотела, чтобы мне заплатили сегодня же вечером.

– А как насчет утра? Мы могли бы выписать чек.

– Я бы хотела наличные.

– Пусть будут наличные, – смиренно произнес Джек.

Он дал ей чашку горячего кофе, но она сделала всего пару глотков, чтобы согреться. Еще три шоу. Все они прошли в тумане новизны. А потом она сняла костюм и аккуратно разложила на козлах, чтобы высушить. Утром ей предстояло посыпать внутреннюю часть специальным порошком, который, по словам Джека, предназначался, чтобы сохранить костюм. Ужин ей принесли на подносе.

Горячий сочный сэндвич с индейкой. Белый хлеб, пропитанный перченым соусом, таял на языке. Еще ей подали бобы с маслом, стручковую фасоль и предложили выпить какой-нибудь коктейль. Но ей не хотелось стать такой, как отец. Коктейлю она предпочла чайник обжигающего чая с сахаром. О, все прошло хорошо. Она снова воспользовалась ванной. Вынесла поднос в коридор. Заперла дверь. Затем достала из чемодана ночную рубашку, накинула ее на плечи, выключила свет и забралась под красное одеяло, прижимая к щеке его атласный край.

* * *

На следующее утро она проснулась поздно и спустилась на первый этаж. Бар казался увядшим и мрачным. Несколько выпивох, которые после закрытия заведения прикорнули на улице, в своих машинах или не легли спать вообще, теперь сидели за столиками, склонившись над фирменными напитками от похмелья. Яйца всмятку стояли перед ними в стопках для виски. Тосты были сложены в пять слоев, сливочным маслом кверху. Патрис съела яйцо, обильно намазав желток на тост с маслом, затем выпила черный кофе и наметила план действий, сообразив, куда ей нужно попасть в первую очередь.

– Я иду на почту, – сообщила она бармену.

– Слышал, вы хорошо поработали прошлой ночью.

Патрис улыбнулась и засунула вилку к себе в сумочку. В ней лежали двадцать долларов, взятые из тайника. Найдя за углом стоянку такси, она попросила довезти ее до Блумингтон-авеню. Когда она вышла и расплатилась с водителем, ей в голову пришла внезапная мысль. Она показала ему листок бумаги с адресом на Стивенс-авеню.

– С этим местом что-нибудь не так? – спросила она.

– Насколько мне известно, нет, – ответил водитель.

– Вы уверены? Кое-кто сказал, будто там опасно.

– У меня там никогда не было проблем.

– Спасибо.

Возможно, Джек просто пытался увезти ее поскорей в бар. Она подошла к парадной двери дома на Блумингтон-авеню. Те же забитые картоном окна. Всепоглощающее чувство нищеты. Обойдя дом сзади, она обратила внимание, что собака больше не лает. Она достала вилку из сумочки и поднялась по разбитым ступенькам черного хода. Воткнула вилку в гнилое дерево рядом с замком и выдернула его. Затем вошла. В доме было неестественно тихо. Казалось, в доме поселилась смерть. Она направилась вперед, сжимая вилку. Сумочка свисала с левого плеча.

Кухня была пуста, только на подоконнике стояло несколько отвратительного вида чашек с окурками. Повсюду пятна и подтеки, следы старого жира, покрытые пылью. Листья, занесенные ветром в столовую и гостиную, устилали пол мягким ковром. Патрис осторожно поднялась по центральной лестнице. Многих балясин не хватало, отчего та напоминала щербатый рот. Потом она увидела слегка треснувшее окно, величественное, с витражом из цветного стекла. Красный тюльпан и зеленые стрелы листьев в золотистой оправе с фальшивыми бриллиантами оттенка морской волны. Поднявшись по лестнице, она попала в коридор со стенами, покрытыми белой краской, грязной и местами облупившейся. Патрис оказалась перед пятью закрытыми дверями. Придется открывать их одну за другой. Затаив дыхание, она вошла в первую комнату и увидела собаку. Та сидела на цепи, конец которой был намертво прикреплен к стене.

Исхудавшая, одни кости, она попыталась подняться на лапы, но упала и осталась лежать на полу, слишком измученная, чтобы глубоко вздохнуть. Неподалеку лежала перевернутая миска, а в углу стоял стеклянный кувшин, наполовину наполненный водой. Здесь и там виднелись засохшие фекалии. Окно было открыто. Она принесла кувшин и присела на корточки рядом с собакой, поливая водой ее распухшую морду. Через некоторое время собака сделала судорожный вдох. Патрис встала и быстро открыла двери в соседние комнаты. В каждой лежал грязный коврик, а к стене была привинчена цепь с пустым ошейником на конце. Плюс скомканные одеяла, иногда собачье дерьмо, запах мочи. Она осмотрела цепи, ошейники. В одной комнате на подоконнике выстроилась шеренга пивных бутылок. За последней дверью оказалась вонючая ванная без воды. Полоски старой простыни. Засохшая кровь. Две скомканные пеленки. Она вернулась к собаке и на этот раз присела возле нее. Влила в пасть еще воды, положила руку на ребра.

– Ты знаешь, где она, – произнесла Патрис. – Не сомневаюсь, что это так. Пожалуйста. Мне очень нужно, чтобы ты помогла ее найти.

– Она умерла на цепи, как и я, – сказала собака.

Рука Патрис ощутила еще четыре вдоха, а затем собака издала громкий хриплый звук и затихла. Патрис сидела, положив пальцы на собачьи ребра, пока тело не остыло и блоха не запрыгала по костяшкам пальцев. Затем Патрис встала, спустилась по лестнице и вышла из дома.

К входу подъехал Джек:

– Я подумал, что ты, наверное, доберешься сюда сама.

Патрис открыла дверцу и забралась в машину. Мыслями она была не здесь.

– Давайте вернемся на Стивенс-авеню, – попросила она.

– О нет. Нет, нет и нет. Мы туда не пойдем.

– Это не то, о чем мы договаривались, – напомнила Патрис.

Джек настоял на том, чтобы следовать за Патрис по пятам, когда та стучала в каждую дверь. За одной из них появилась блондинка со спутанными волосами и помятым лицом. Она не знала ни супругов Вивье, ни Веры Вивье, ни Веры Паранто, ни просто Веры. Никогда ее не встречала. И не знает никакого другого адреса, по которому ей можно пересылать письма. Дверь закрылась. Патрис направилась к следующей двери. Джек закатил глаза. Везде она получала один и тот же ответ. Никакой Веры. Патрис медленно прошла по коридору, затем метнулась обратно к одной из дверей. Джек уже спускался по лестнице. В первый раз дверь никто не открыл. Она постучала снова, на этот раз тихо.

– Давай, пошли, – позвал Джек с лестницы.

– Кто там? – раздался очень тихий голос по другую сторону двери.

– Водяной бык, – ляпнула Патрис первое, что пришло в голову.

Дверь распахнулась. Стоявшая за ней женщина была худой и лысой. Джек уже бежал по коридору. Но прежде чем дверь захлопнулась, голос из соседней комнаты крикнул:

– Кто там пришел, Хильда?

– Я сказал, поехали!

Джек схватил Патрис за руку и ущипнул. Она оттолкнула его так сильно, что он пошатнулся.

– Это та самая Хильда? Что происходит?

– Она зла на меня, – пояснил Джек.

– Почему?

– Профессиональные стандарты[59]59
  Профессиональный стандарт – официально установленный образец поведения и деятельности в определенной сфере, напр., требования по качеству обслуживания.


[Закрыть].

Патрис оттолкнула его и забарабанила в дверь.

– Сейчас она не откроет, – произнес Джек. – Мы не ладим.

– Тогда отвезите меня к Бернадетт.

– Что за жизнь, – сокрушенно вздохнул Джек.

Скрытое пламя, вырез, обнажающий шею, белозубая улыбка, острый, как нож, взгляд, брошенный в сторону Джека. А затем, когда Бернадетт узнала Патрис, яростная буря скорби. Этот взрыв заставил девушку похолодеть.

– О, милая! Ох, ох, ох!

– Что? – спросила Патрис. – Что случилось? Где моя сестра?

– Она убежала!

Бернадетт повела Патрис вверх по ступенькам таунхауса, выстроенного из оранжево-розового кирпича. Изогнутая каменная площадка, дверь из темного блестящего дерева с овальным окном из матового стекла. Бернадетт уже не была той застенчивой, неуклюжей девчонкой-сорванцом, предпочитающей мужскую одежду, какой была в старших классах. Теперь она выглядела потрясающе. Красное шелковое кимоно с розовыми цветами. Волосы, выкрашенные хной, блестящие и завитые, как у кинозвезды, губы карминовые, брови, как острые черные крылья, блестящие глаза с застывшей в них тревожною пустотой.

– Твоя сестра подбросила мне ребенка, – сообщила она Патрис. – Ты, верно, здесь из-за него!

– Я здесь из-за Веры, – заявила Патрис.

Бернадетт закрыла рот и бросила на Джека предупреждающий взгляд:

– Что она здесь делает? Она работает на тебя?

Джек проигнорировал ее вопросы.

– Она просто хочет найти сестру.

– Как грустно, что она оставила своего ребенка, – произнесла, вздохнув, Бернадетт уже другим голосом. – Подожди здесь. Я его принесу.

– Я не заберу ребенка, пока ты не возвратишь мне Веру.

– Ты думаешь, я знаю, где она? Я не знаю. Я ничего не знаю. Они мне ничего не говорят. Она куда-то уехала и связалась с какими-то плохими людьми, полагаю. Вот, садись. Я сейчас верну ребенка.

В доме было тихо.

– Верни Веру, – проговорила Патрис.

– Уведи ее отсюда, – велела Бернадетт Джеку.

– Пойдем, – обратился к Патрис Джек. – Берни не знает, где твоя сестра.

– Я думаю, она все-таки знает.

– Она пытается помочь! – возразил Джек.

Схватив Патрис за руку, он попытался оттащить ее к двери, но девушка оттолкнула его.

– Я действительно не знаю, – процедила сквозь зубы Бернадетт, настолько приблизив лицо, что Патрис смогла разглядеть синяки сквозь макияж. – Если ты заткнешься и заберешь ребенка, я попытаюсь выяснить, где она. Этот ребенок меня изматывает.

– Ну, так выясни. За ребенком я вернусь, – пообещала Патрис. – И Вере к тому времени лучше быть здесь. Я думаю, ты знаешь, где она.

На этот раз Джек схватил ее за руку так отчаянно, что Патрис, хотя и могла его оттолкнуть, не сделала этого и позволила утащить себя.