Текст книги "Юные жены"

– Мне все это не по душе, у меня слишком много дела, чтобы заниматься всякой ерундой, и я считаю, что это ужасно, когда вот так разрушается семья. А теперь – больше ни слова об этом. Свадьба Мег нам всем головы вскружила, мы ни о чем другом не говорим, все только о влюбленных и прочих глупостях. Я не хочу сердиться, Тедди, так что давайте сменим тему.

Казалось, Джо была уже вполне готова плеснуть в человека холодной водой при малейшей провокации.

Какими бы ни были чувства Лори, он нашел для них выход, издав долгий негромкий свист и произнеся ужасающее предсказание, когда они расставались у калитки:

– Запомните мои слова, Джо: вы – следующая!

Глава вторая
Первая свадьба

В то утро июньские розы, увивавшие крыльцо, пробудились во всей своей красе очень рано, всем сердцем радуясь сиянию солнца в безоблачном небе, словно маленькие друзья-соседи семейства Марч, какими они и были на самом деле. Их личики разрумянились от волнения, а сами они покачивались под ветерком, перешептываясь друг с другом о том, что они видят, ибо одни из них заглядывали в окна столовой, где был накрыт пиршественный стол, другие взобрались повыше – кивнуть и улыбнуться сестрам, наряжавшим невесту, третьи приветственно махали входившим и выходившим – кто в сад, кто на крыльцо или в прихожую – по разным поручениям, и все розы, от самого яркого, полностью раскрывшегося цветка до самого бледного, только народившегося бутона, несли дань красоты и благоухания своей хозяйке, что так любила их и так долго о них заботилась.

Мег и сама походила на розу: все, что было самого лучшего, доброго и милого в ее душе, казалось, расцвело теперь на ее лице, сделало его особенно прелестным и нежным, наполнив тем очарованием, что прекрасней самой красоты. Для своего подвенечного наряда Мег не пожелала ни шелка, ни кружев, ни флердоранжа.

– Моя свадьба не будет модной: я хочу, чтобы вокруг меня были только те, кого люблю, а для них мне хочется и выглядеть, и оставаться самой собой – такой, какой они меня знают.

Так что она сама сшила себе подвенечное платье, вложив в него все нежные надежды и наивную романтику девичьего сердца. Сестры заплели и высоко уложили ее прелестные волосы, и единственным украшением ее наряда были ландыши, которые ее Джон любил больше всех живых цветов.

– Ты и правда выглядишь совсем как наша родная и любимая Мег, только еще милее и прелестнее! Я бы бросилась тебя обнимать, если бы не боялась измять твое платье! – вскричала Эми, с восторгом оглядев сестру после того, как все было сделано.

– Это меня радует. Только, пожалуйста, вы все обнимайте меня и целуйте, не думая о моем платье. Я хочу, чтобы сегодня оно сильно помялось именно по этой причине. – И Мег раскрыла свои объятия сестрам, которые, с просветлевшими лицами, тесно обступили ее, ибо на минуту их охватило ощущение, что новая любовь ничуть не изменила старую. – Теперь я пойду помогу Джону повязать галстук, а потом побуду несколько минут с папой в тишине его кабинета. – И Мег побежала вниз – исполнить эти церемонии, чтобы затем присоединиться к маменьке, куда бы та ни направлялась, ведь дочь сознавала, что, несмотря на не сходящую с лица матери улыбку, в материнском сердце таилось невысказанное горе: из гнезда улетал первый птенец.

Пока младшие девицы Марч остаются в комнате вместе, внося последние штрихи в свои незамысловатые туалеты, мне стоит, пожалуй, использовать это время, чтобы рассказать о некоторых изменениях, совершенных протекшими тремя годами в их внешности, тем более что как раз сейчас все они выглядят наилучшим образом.

Угловатость Джо сильно смягчилась, она научилась держаться и двигаться, если не с изяществом, то легко и свободно. Короткие курчавинки отросли и превратились в густые локоны, гораздо более подходящие к не очень крупной голове, венчающей статную фигуру девушки. На загорелых щеках играет свежий румянец, глаза сияют мягким светом, а с острого язычка сегодня слетают только нежные слова.

Бет стала стройной, бледной и еще более тихой, чем всегда. Ее прекрасные добрые глаза стали еще больше, и в них затаилось выражение, вызывающее у вас печаль, хотя само по себе оно не печально, это – тень страдания, окрасившего юное лицо такой трогательной бледностью, однако Бет редко жалуется и всегда утверждает, что скоро будет чувствовать себя лучше.

Эми вполне справедливо считается «красой семьи»: в свои шестнадцать лет она обрела манеру держаться, свойственную взрослой женщине. Она не стала красивой, но обладает тем неописуемым очарованием, какое зовется изяществом. Оно видится в линиях ее фигуры, в форме и движениях рук, в том, как ложатся складки ее платья, как ниспадают ее волосы; изящество ее неосознанно, но гармонично и привлекает многих не меньше, чем сама красота. Нос Эми по-прежнему ее огорчает, потому что он так и не стал греческим, да и рот тоже слишком широк, а подбородок слишком решителен. Эти неприятные черты придают лицу Эми характер, но сама она никак не может этого понять и утешает себя тем, что у нее чудесный цвет лица, умные голубые глаза, а кудри более густые и золотистые, чем когда-либо прежде.

Вся троица сейчас одета в костюмы из легкого серебристо-серого материала (в их лучшие летние наряды), с красными розами в волосах и на груди, и все трое выглядят именно такими, какие они и есть, – юными, свежими и радующимися от всего сердца, прервавшими на миг свои каждодневные заботы, чтобы мечтательным взором прочесть сладчайшую главу в романе о женской судьбе.

Никаких особых свадебных церемоний не намечалось, все должно было идти естественно и по-домашнему, насколько это было возможно, так что, когда прибыла тетушка Марч, она оказалась совершенно скандализована тем, что сама невеста прибежала ее приветствовать и ввести в дом, жених прикреплял на место неожиданно свалившуюся гирлянду, а отец невесты – он же священник – шагал вверх по лестнице с весьма серьезным выражением лица, неся под мышками по бутылке вина.

– Ну и положение вещей тут у вас, честное мое слово! – воскликнула старая дама, усаживаясь на приготовленное для нее почетное место и с величайшим шуршанием оправляя складки своего муарового платья цвета лаванды. – Ты же не должна показываться до последней минуты, девочка!

– Но я же не картина, тетечка, и те, кто придет, явятся не для того, чтобы меня рассматривать, критиковать мой наряд или подсчитывать стоимость моего угощения. Я слишком счастлива, чтобы заботиться о том, кто что скажет или подумает, и я хочу, чтобы моя маленькая свадьба была такой, как мне нравится… Джон, дорогой, вот твой молоток! – И Мег умчалась прочь – помогать «этому человеку» в его совершенно не приличествующем жениху занятии.

Мистер Брук даже спасибо ей не сказал, но, наклонившись за своим отнюдь не романтическим инструментом, поцеловал невесту за открытой раздвижной дверью и так поглядел на нее, что тетушка Марч вынуждена была поспешно вытащить из кармана платочек из-за неожиданных росинок, выступивших на ее проницательных старческих глазах.

Грохот, вскрик, смех Лори, сопровождаемый его неблагопристойным восклицанием: «Юпитер-Амон! Джо опять опрокинула торт!»* – вызвали минутное смятение, едва затихшее, когда появилась стайка кузенов и кузин и «вся вечеринка пришла», как, бывало, говорила малышка Бет.

– Не разрешай этому юному гиганту слишком ко мне приближаться, он досаждает мне сильнее, чем полчища комаров! – прошептала тетушка Марч на ушко Эми, когда комнаты заполнились гостями, над которыми возвышалась черноволосая голова Лори.

– Он обещал сегодня хорошо себя вести, тетечка, и умеет быть беспредельно элегантным, когда сам этого хочет, – отвечала Эми, плавно ускользая прочь, чтобы предостеречь Геркулеса от встречи с драконом; это побудило его следовать за старой дамой повсюду с таким усердием, что чуть было не довело ее до умопомрачения.

Церемонии «выход невесты» не было, но в комнате вдруг воцарилась тишина, когда мистер Марч и молодая пара заняли свои места под аркой из зеленых гирлянд. Мать невесты и сестры встали перед ними очень близко, словно не желая отдавать Мег в чужие руки. Голос отца прерывался не один раз во время венчания, однако казалось, что это делает всю службу еще более прекрасной и торжественной. Рука жениха явственно дрожала, а его ответов священнику никто не мог расслышать. Но Мег глядела прямо в глаза своему мужу и произнесла «да» с таким нежным доверием в выражении лица и в голосе, что ее маменька возрадовалась всей душой, а тетушка Марч всхлипнула во всеуслышание.

Джо не плакала, хотя в какой-то момент была очень близка к этому; спасло ее сознание, что на нее пристально смотрит Лори, а веселая насмешка и сочувствие довольно комично смешались в его ехидных черных глазах.

Бет уткнулась лицом в мамино плечо, но Эми стояла недвижно, грациозная, словно статуэтка, а солнечный луч очень кстати касался ее белого лба и красной розы в волосах.

Боюсь, все шло не так, как положено, ведь в ту же минуту, как Мег оказалась обвенчана, она воскликнула: «Первый поцелуй – маменьке!» – и, повернувшись, от всего сердца расцеловала мать. В следующие пятнадцать минут она стала еще более похожа на розу, чем когда-либо прежде, так как каждый из присутствующих стремился сполна воспользоваться выпавшей ему на долю привилегией, от мистера Лоренса до старой Ханны, которая в устрашающе великолепном, замечательно сделанном головном уборе налетела на нее в прихожей, восклицая промеж рыданий и смеха:

– Благослови тебя Бог, миленькая, тыщу раз благослови! Торт в целости да в сохранности, и все выглядит – просто прелесть.

После этого все снова пришли в себя, и каждый сказал что-то яркое или хотя бы попытался сказать, что тоже встречали нисколько не хуже, потому что, когда на душе легко, смех всегда наготове. Выставки подарков не устраивали – ведь они уже находились в маленьком доме молодых – и не устраивали роскошного завтрака, но было подано обильное угощение – торт и фрукты, украшенные цветами. Мистер Лоренс и тетушка Марч пожали плечами и улыбнулись друг другу, обнаружив, что только вода, лимонад и кофе были призваны служить нектаром, который разносили гостям три Гебы*. Никто не сказал ни слова, пока Лори, настоявший на том, чтобы именно он обслуживал молодую, не появился перед нею с подносом для писем в руке и с совершенно озадаченным выражением лица.

– Неужели Джо могла случайно переколотить все бутылки? – прошептал он. – Или я тяжко заблуждаюсь в том, что сегодня утром заметил несколько полных бутылок, лежавших на виду?

– Вовсе нет. Ваш дедушка любезно предложил нам несколько из его самых лучших, а тетушка Марч просто взяла и прислала несколько бутылок, но папа отложил некоторые для Бет, а остальные отправил в приют для раненых. Он, знаете ли, полагает, что вино следует использовать только в случае болезни, и мама говорит, что ни она, ни ее дочери никогда не предложат вина ни одному мужчине в стенах ее дома.

Мег говорила вполне серьезно и ожидала, что Лори нахмурится или рассмеется в ответ, однако он не сделал ни того ни другого. Бросив на нее быстрый взгляд, он сказал со свойственной ему импульсивностью:

– А мне это даже нравится. Ведь я достаточно насмотрелся на вред, который приносит вино, и мне самому хотелось бы, чтобы и другие женщины думали так же, как вы.

– Надеюсь, такая мудрость – не результат собственного опыта? – В тоне Мег прозвучала нотка беспокойства.

– Нет, даю вам честное слово. Я рос в стране, где вино – столь же обычное питье, как вода, где оно почти столь же безвредно. Однако сам я вина не люблю, но, видите ли, когда тебе его предлагает милая девушка, отказываться не очень-то приятно.

– Но вы ведь откажетесь? Если не ради себя, то ради других? Послушайте, Лори, обещайте и подарите мне еще один повод считать этот день самым счастливым в моей жизни.

Столь неожиданное и столь серьезное требование заставило молодого человека на минуту заколебаться, ибо часто бывает так, что насмешки вынести гораздо труднее, чем самоотречение. Мег понимала, что, если Лори даст такое обещание, он выполнит его, чего бы это ему ни стоило, и, сознавая свою власть над ним, воспользовалась ею, как истая женщина, во благо своего друга. Она ничего больше ему не сказала, только смотрела на него, подняв к нему лицо, сделавшееся красноречивым от счастья, с улыбкой, говорившей: «Сегодня мне никто ни в чем не может отказать!»

Лори, конечно же, не мог и, улыбнувшись в ответ, протянул ей руку со словами:

– Обещаю, миссис Брук.

– Спасибо, Лори! Большое, большое спасибо.

– А я пью за ваше решение, Тедди! Многая ему лета! – вскричала Джо, в знак крещения окропив приятеля лимонадом: она как раз в этот миг взмахнула своим бокалом, одобрительно глядя на юного джентльмена сияющими глазами.

Итак, тост прозвучал, напитки за него были выпиты, зарок дан и отныне исполнялся неуклонно, несмотря на бесчисленные искушения, ибо интуитивная мудрость четырех сестер помогла им улучить счастливый момент, чтобы оказать другу услугу, за которую тот оставался благодарен им всю жизнь.

Покончив с угощением, все разбрелись по двое, по трое по дому и саду, наслаждаясь ярким солнцем, сиявшим и снаружи, и внутри. Случилось так, что Мег и Джон как раз стояли вдвоем посреди зеленой лужайки, когда Лори был охвачен вдохновением, нанесшим последний штрих, завершивший эту немодную свадьбу.

– Пусть все женатики возьмутся за руки и попляшут хороводом вокруг молодоженов, как это делается у немцев, а мы – холостяки и незамужние девицы – попрыгаем парами вокруг всех них! – бросил клич Лори, прогуливавшийся с Эми по дорожке, и они показали пример с таким воодушевлением и изяществом, что все немедленно и беспрекословно ему последовали. Миссис и мистер Марч, тетушка и дядюшка Кэррол оказались первыми, к ним быстро присоединились остальные, даже Сэлли Моффат, мгновение поколебавшись, перебросила свой шлейф через руку и поспешно втянула Неда в круг. Но коронным номером оказались мистер Лоренс и тетушка Марч, потому что, когда величавый старый джентльмен чинно направился пригласить старую даму, она тут же сунула свою трость под мышку и торопливо заковыляла впереди него, чтобы присоединиться к остальным танцующим вокруг молодоженов, а неженатая молодежь в это время порхала по всему саду, словно бабочки в яркий летний день.

Танцоров стало подводить дыхание, и импровизированный бал закончился и гости начали расходиться.

– Я желаю тебе счастья, моя милая, от всего сердца желаю тебе счастья, но боюсь, что ты об этом еще пожалеешь, – сказала тетушка Марч, прощаясь с Мег; потом, когда новоиспеченный супруг вел тетушку к экипажу, она продолжила: – Вам досталось сокровище, молодой человек, смотрите, чтобы вы его заслуживали!

– Это самая симпатичная свадьба из всех, на каких я побывала за это время, Нед, хотя я не пойму почему – ведь в ней не было ни капельки стиля! – заметила миссис Моффат своему мужу, когда карета увозила их прочь.

– Лори, мой мальчик, если ты когда-нибудь захочешь доставить себе такое же удовольствие, возьми одну из этих девочек, и я буду вполне удовлетворен твоим выбором, – проговорил мистер Лоренс, усаживаясь в глубокое кресло – отдохнуть от волнений этого утра.

– Я сделаю все возможное, чтобы угодить вам, сэр! – последовал необычайно почтительный ответ внука, в этот момент осторожно откалывавшего букетик, вдетый Джо в его петлицу.

«Давкот» находился недалеко, так что единственное свадебное путешествие Мег было недолгим и спокойным: они с Джоном просто прошли из старого дома в новый.

Когда Мег спустилась в прихожую из своей прежней комнаты в костюме голубиного цвета и в соломенной шляпке с белой лентой, похожая на миловидную юную квакершу, все семейство так трогательно собралось, чтобы попрощаться с ней, словно она отправлялась в грандиозное турне.

– Пусть у вас не возникнет чувства, что я рассталась с вами, маменька, дорогая моя, или что моя любовь ко всем вам стала хоть на чуточку меньше оттого, что я так сильно люблю Джона, – сказала Мег, на миг прижавшись к матери с глазами, полными слез. – Я стану приходить каждый день, папа, и надеюсь, что мое местечко в ваших сердцах сохранится, несмотря на то что я теперь замужем. Бет собирается довольно долго побыть со мной, а другие девочки время от времени станут забегать, чтобы посмеяться над тем, с какими приключениями я веду хозяйство. Спасибо вам всем за замечательную свадьбу, какую вы мне устроили. До свидания, всего вам хорошего!

Оставшиеся стояли, глядя, как Мег уходит, и лица их светились любовью, и надеждой, и гордой нежностью, а Мег с охапкой цветов в руках шла, опираясь на руку мужа, и сияние июньского солнца озаряло ее счастливое лицо, делая его еще более радостным… вот так и началась замужняя жизнь Мег.

Глава третья
Попытки найти себя в Искусстве

Довольно долгое время должно пройти, прежде чем человек научится видеть разницу между талантом и гениальностью, особенно если речь идет о юном и честолюбивом человеке, будь то мужчина или женщина. Эми училась видеть эту разницу путем тяжких огорчений, ибо, ошибочно принимая энтузиазм за вдохновение, она бралась за любой вид изобразительного искусства с по-юношески дерзкой отвагой. Довольно значительное время длилось затишье в ее занятиях «пирожками из глины», и она посвящала свои усилия тончайшему рисунку пером и тушью, в чем проявила такой вкус и мастерство, что ее изящные поделки оказались не только приятными, но и выгодными. Однако перенапряжение глаз заставило Эми отложить перо и тушь ради смелых попыток заняться выжиганием по дереву. Пока длился этот приступ, семья жила в вечном страхе, ожидая всепожирающего пожара, ибо сильный запах жженого дерева пронизывал весь дом в любые часы дня и ночи, дым поднимался с чердака и из кладовой для инструментов с частотой, вызывавшей тревогу, раскаленные докрасна покеры* беспорядочно валялись где попало, и Ханна никогда не ложилась спать без полного ведра воды и обеденного гонга, водруженных у двери ее комнаты – на случай пожара.

Вскоре на нижней стороне доски для разделки теста появилось четко изображенное лицо Рафаэля, а на верхней части пивного бочонка – Вакх. Поющий херувим украсил крышку сахарницы, а попытки создать портреты Ромео и Джульетты некоторое время пополняли запасы щепы для растопки.

От огня к маслу – переход, совершенно естественный для обожженных пальцев, и Эми углубилась в живопись с ничуть не меньшим пылом. Приятель-художник снабдил ее собственными, готовыми на выброс палитрами, кистями и красками, и она принялась малевать без остановки пасторальные и морские пейзажи, каких никто никогда не видал ни на суше, ни на море. Ее чудовищные изображения домашнего скота могли бы брать призы на всех сельскохозяйственных ярмарках, а гибельная качка ее судов была бы способна вызвать морскую болезнь у самого искушенного в мореходстве зрителя, если бы только абсолютное небрежение всеми известными правилами судостроения и оснащения кораблей не заставило его корчиться от смеха при первом же взгляде на картину. Смуглые мальчики и темноглазые Мадонны, пристально глядевшие из одного угла студии, приводили на память Мурильо; маслянисто-коричневые тени лиц с бледной полосой отблеска не там, где требовалось, подразумевали Рембрандта; пышные дамы и одутловатые, словно от водянки, младенцы – Рубенса, тогда как Тернер явился в яростных взрывах синих бурь, в оранжевых молниях, коричневом дожде и пурпурных облаках с томатного цвета мазком посреди них, что могло означать солнце, или буек, или рубашку матроса, или мантию короля – как заблагорассудится зрителю.

Далее последовали портреты углем, и все семейство повисло рядком на стене с таким испуганным и болезненным видом, словно всех их только что вытащили из угольного ларя. Снизойдя до этюдов мелками, Эми добилась большего успеха, то есть большего сходства, и ее волосы, нос Джо, рот Мег и глаза Лори были провозглашены «исключительно чудесными».

Затем произошло возвращение к глине и гипсу, и похожие на привидения гипсовые слепки ее друзей и знакомых не только заполнили углы дома, но принялись падать с чуланных полок на головы его обитателей. В дом стали заманиваться дети, служившие моделями, и их невнятные рассказы о загадочных занятиях мисс Эми создали ей в округе репутацию чуть ли не юной людоедки. Однако этим ее усилиям неожиданно был положен конец в результате неблагоприятного происшествия, загасившего ее энтузиазм. Поскольку другие модели какое-то время не появлялись, она решила сделать слепок собственной прелестной ножки, и в один прекрасный день все семейство было взбудоражено невероятным грохотом и криками и, бросившись вызволять жертву из беды, они обнаружили юную энтузиастку, дико скачущую по кладовой для инструментов с одной ногой, прочно застрявшей в кастрюле с гипсом, неожиданно слишком быстро затвердевшим. Жертва была откопана с большими трудностями и даже с некоторой опасностью, так как Джо одолевал такой хохот, пока она вела раскопки, что ее нож проник слишком глубоко, поранив злосчастную ступню, и на довольно долгое время оставил Эми памятный знак о по крайней мере одной из ее попыток найти себя в Искусстве.

После этого Эми утихомирилась, пока ею не овладела мания создавать эскизы с натуры, что побудило ее то и дело выходить на реку, в поле и в лес, чтобы заниматься живописью на природе, вздыхая о том, что нет поблизости развалин, которые она могла бы воспроизвести на бумаге. Она то и дело подхватывала простуду, сидя на сырой траве, чтобы занести в альбом «этот вкуснейший кусочек», состоящий из камня, пня, одинокого гриба и надломленного стебля коровяка* или из «божественного нагромождения облаков», похожих на выставленные в витрине дорогие и прекрасно взбитые пуховые перины. Эми даже жертвовала своим цветом лица, плавая по реке под ярким летним солнцем, чтобы изучать светотень, и обрела морщинку меж бровей, пытаясь найти «точки обзервации»*, или как там они называются, эти дела, когда сначала глаза прищуривают, а потом широко раскрывают?

Если гениальность есть «бесконечное терпение», как утверждает Микеланджело, то Эми имела некоторое право претендовать на эту божественную черту, ибо не оставляла своих попыток, несмотря на множество препятствий, неудач и разочарований, твердо веря, что со временем она сумеет создать нечто, достойное именоваться «высоким искусством».

Она училась, занималась своим делом, однако успевала получать и другие удовольствия, так как решила быть привлекательной и образованной женщиной, даже если ей не удастся стать великим художником. В этом Эми обрела значительно больший успех, ибо она была одной из тех счастливо созданных особ, что умеют очаровывать без усилий, повсюду заводят друзей и принимают жизнь с такой легкостью и изяществом, что особы менее счастливые поддаются искушению поверить в счастливую звезду, под которой родились те, другие. Эми нравилась всем, потому что, среди других достоинств, была одарена чувством такта. Она интуитивно чувствовала, что могло быть подходящим и приятным, всегда говорила то, что следовало сказать в данном случае данному человеку, делала именно то, что требовалось в данное время, и в любых ситуациях умела владеть собою так, что ее сестры говорили: «Если бы Эми пришлось явиться в суд без всякой подготовки, она и тогда точно знала бы, что надо делать».

Одной из слабостей Эми была ее мечта «вращаться в лучшем обществе», хотя она не вполне ясно представляла себе, что это такое. Деньги, высокое общественное положение, модные знания и умения и, конечно, элегантные манеры имели в ее глазах огромную ценность, и она стремилась встречаться именно с теми людьми, кто обладал такими достоинствами; при этом она часто ошибалась, принимая ложное за истинное и восхищаясь тем, что вовсе не было ее восхищения достойно. Никогда не забывая о том, что она хорошего происхождения, Эми старалась развить в себе аристократические чувства и вкусы, чтобы, если возникнет возможность, она могла быть готова занять подобающее место, которого теперь из-за бедности оказалась лишена.

«Миледи», как прозвали ее подруги, искренне желала быть настоящей леди, а в душе такою и была, но ей предстояло еще понять, что деньгами утонченной натуры не купишь, что высокий ранг не всегда придает благородство и что истинная воспитанность всегда проявляется вопреки внешним недостаткам.

Однажды, войдя в гостиную с очень серьезным видом, Эми произнесла:

– Хочу попросить вас об одолжении, мама.

– Да, девочка моя, о каком? – отвечала ее мама, в глазах которой эта стройная юная леди по-прежнему оставалась ее «малышкой».

– Занятия моего художественного класса на следующей неделе заканчиваются, и перед тем, как девочки разъедутся на лето, я хочу пригласить их сюда, к нам, на целый день. Им ужасно хочется посмотреть на нашу реку, сделать наброски сломанного моста и срисовать кое-какие вещицы, которые им очень понравились в моем альбоме. Они всячески проявляли свое доброе отношение ко мне, и я им благодарна за это, ведь они все богаты, а я понимаю, что я-то бедна, но никто из них никогда не дал мне почувствовать эту разницу.

– С какой стати они стали бы так делать? – Миссис Марч задала свой вопрос с тем видом, какой ее дочери называли «вид Марии-Терезии»*.

– Вы не хуже меня знаете, что очень многие, почти все, именно так и делают, поэтому не надо топорщить перышки, словно наша любимая курочка-наседка, когда ее цыпляток клюют птички понаряднее. Вы же помните, маменька, что гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя! – И Эми улыбнулась без всякой горечи, ведь у нее был счастливый характер, известная сила духа и сердце, полное надежд.

Миссис Марч рассмеялась и пригладила встопорщившуюся материнскую гордость, спросив:

– Так что у тебя за планы, мой прекрасный лебедь?

– Мне хотелось бы пригласить девочек на ланч на следующей неделе, взять их проехаться в коляске по тем местам, которые они желают увидеть, и устроить небольшой художнический праздник на открытом воздухе.

– Это представляется мне вполне выполнимым. Что бы ты хотела для ланча? Торт, сэндвичи, фрукты и кофе – это, пожалуй, все, что будет необходимо?

– О нет, нет! У нас должны быть холодный язык и холодный цыпленок, французский шоколад и, кроме того, мороженое. Девочки к этому привыкли, и я хочу, чтобы мой ланч был элегантным и таким, как полагается, хоть я и зарабатываю себе на жизнь самостоятельно.

– И сколько же таких юных леди в твоем классе? – спросила миссис Марч. Вид у нее при этом сделался довольно озабоченным.

– В нашем классе их двенадцать, а то и четырнадцать, но, полагаю, они явятся не все.

– Святые Небеса! Да тебе понадобится нанять целый омнибус, чтобы их на прогулку вывезти!

– Ну что вы, мама! Как вам в голову могло прийти такое? Их, скорее всего, будет шесть или восемь, так что я найму открытую коляску и одолжу у мистера Лоренса шар-банан (так Ханна называла шарабан)*.

– Все это дорого обойдется, Эми.

– Не очень. Я уже все подсчитала. И я сама за все заплачу.

– А ты не думаешь, моя милая, что, раз уж эти девочки привыкли к таким вещам, а самое лучшее из того, что мы сможем им предложить, не составит для них ничего нового, более простой план оказался бы им приятнее, да и нам был бы удобнее, чем покупать и одалживать то, что нам самим вовсе не нужно, и пытаться поддерживать стиль, вовсе не соответствующий нашим обстоятельствам?

– Если мне нельзя будет устроить все это так, как мне нравится, я вообще не хочу ничего устраивать. Я знаю, что смогу выполнить все намеченное самым лучшим образом, если вы вместе с моими сестричками согласитесь мне немного помочь, и я не понимаю, почему это нельзя, если я готова заплатить за все сама? – отвечала Эми с решимостью, которую противление неминуемо превратило бы в неуемное упрямство.

Миссис Марч знала, что опыт – прекрасный учитель, и, когда это было возможно, оставляла дочерей самостоятельно получать уроки, которые сама была бы рада им облегчить, если бы девочки не отказывались получать советы столь же часто, как соли и сенну.

– Очень хорошо, Эми. Если ты твердо решила это сделать и видишь, как обойтись без слишком большой затраты денег, времени и нервов, я больше ничего не стану говорить. Обсуди все это с сестрами, и, что бы вы ни решили делать, я всячески постараюсь вам помочь.

– Спасибо, мама, вы всегда к нам так добры! – И Эми удалилась, чтобы предложить свой план на обсуждение сестрам.

Мег согласилась сразу и обещала Эми свою помощь, радостно предлагая поделиться всем, что имела, от собственного маленького дома до своих самых лучших ложечек для соли. А вот Джо поначалу нахмурила брови, осуждая сам проект в целом, и заявила, что не желает иметь со всем этим никакого дела.

– С какой это стати тебе вдруг понадобилось тратить свои сбережения, беспокоить всю семью и весь дом переворачивать вверх дном ради компании девиц, которые ни на грош тебя не ценят? Мне казалось, что ты слишком горда и разумна, чтобы раболепствовать перед обыкновенной смертной женщиной только из-за того, что она носит французские ботиночки и разъезжает в роскошной карете, – высказалась она. (Джо только что оторвали от трагической кульминации ее романа, и она была в настроении, вовсе не подходящем для забав суетного света.)

– Я вовсе не раболепствую, и я нисколько не меньше тебя не терплю, когда ко мне относятся свысока, – возмутилась Эми, ведь эти двое по-прежнему перебранивались, когда возникали подобные вопросы. – Девочки меня ценят, а я тоже их ценю, и все они отличаются большой добротой, разумностью и талантом, невзирая на то что ты называешь «модной ерундой». Ты не заботишься о том, чтобы понравиться людям, не стараешься войти в хорошее общество, улучшать свои манеры и вкусы, а я стараюсь и намерена использовать до предела любую представившуюся мне возможность. А ты, если тебе так нравится, можешь шагать по свету, выставив наружу оба локтя да задрав нос повыше, и называть это независимостью. Только это не мой путь.

Дав волю языку и высказав все, что у нее было на уме, Эми обычно оказывалась в выигрыше, ибо она почти никогда не теряла здравого смысла, тогда как Джо в своей любви к свободе и ненависти к условностям заходила так беспредельно далеко, что – естественно – оказывалась разбитой в споре в пух и прах. Толкование, данное Эми представлению Джо о независимости, так великолепно попало в точку, что обе они рассмеялись, и обсуждение обрело более дружеский тон. Хотя и против собственной воли, Джо в конце концов согласилась пожертвовать один день в пользу миссис Гранди* и помочь сестре справиться с тем, что сама она считала «нелепой затеей».