Текст книги "Природа зверя"

Профессор Розенблатт кивнул:

– Именно. Блеск и кошмар.

– Почему кошмар? – спросил Бовуар.

– Потому что суперорудие доктора Булла позволяло любой террористической ячейке, любому экстремисту, сумасшедшему диктатору стать международной угрозой, – ответил ученый. – Им не требовались ни технология, ни ученые, ни даже электричество. Им требовалось только одно – суперорудие.

Он дал им время осознать услышанное, и, пока это происходило, даже веселый камин не мог прогнать холодок из комнаты или стереть тревогу с их лиц.

– Но возможно, он не сумел сделать это, – сказала Лакост. – Возможно, его предприятие не увенчалось успехом. Может быть, Булл забросил свое орудие, потому что оно не действовало.

– Нет, – возразил профессор Розенблатт. – Он прекратил работу, потому что его убили.

Все уставились на него.

– Как? – спросил Гамаш.

– Его убили в тысяча девятьсот девяностом году. Некоторые говорят, что убийство было заказное. В то время он жил в Брюсселе. Пять пуль в голову.

– Профессиональное убийство, – сказала Лакост.

Розенблатт кивнул:

– Убийцы так и не были пойманы.

Гамаш задумался, прищурившись.

– Кажется, я припоминаю, – сказал он. – Джеральд Булл был квебекцем…

– Вообще-то, он родился в Онтарио и учился в Университете Куинс. Тут обо всем этом написано. – Розенблатт помахал привезенными бумагами. – Но бóльшую часть работы он проделал здесь, в Квебеке. По крайней мере, в начальной стадии.

– Вы его знали? – спросил Гамаш.

– Практически нет. Он очень недолго работал в Университете Макгилла. Считался сумасбродом. Трудный человек.

– В отличие от физиков? – спросил Гамаш и увидел улыбку на лице Розенблатта.

– К сожалению, я недостаточно гениален, чтобы позволить себе быть трудным человеком, – сказал он. – Я был просто преподавателем, обучал студентов рассчитывать траектории. Вернее, пытался обучать. Когда появились сложные системы, студенты поняли, что могут обойтись без этих знаний. За них все сделают компьютерные программы. С таким же успехом я мог бы обучать их пользоваться логарифмической линейкой и счетами.

– Доктор Булл никогда не обращался к вам за советом? – подначил его Гамаш.

Розенблатт откровенно рассмеялся:

– За советом? Джеральд Булл? Нет. Да он вообще никогда не обратился бы ко мне! Я был гораздо ниже его по положению.

Некоторое время они смотрели друг на друга, наконец Гамаш улыбнулся и опустил глаза. Но Майкл Розенблатт внял предостережению и спросил себя, не слишком ли он разоткровенничался.

– После его смерти начались разговоры, что он действительно сконструировал свою суперпушку, – сказал Розенблатт. – И что она была готова к испытаниям. Но никто не знал, где она находится. К тому же это были всего лишь слухи. Люди любят драматические сюжеты, но на самом деле в них не верят.

– Почему его убили? – спросил Бовуар.

– Никто, конечно, толком не знает, – ответил Розенблатт. – Высказывалось предположение, что таким образом хотели предотвратить создание пушки.

– «На реках Вавилонских мы сидели и плакали», – процитировал Гамаш, глядя на пожилого ученого. – Вы не все рассказали, профессор. Рано или поздно мы все выясним, вы ведь знаете. Откуда на орудии взялась такая гравировка – семиглавый зверь? Зачем она понадобилась Джеральду Буллу? И к чему эта цитата?

Профессор Розенблатт скользнул по комнате взглядом, который мог бы показаться до смешного вороватым, если бы разговор шел не об орудии, само существование которого стоило жизни как минимум двум людям: его создателю и Лорану. И назначение которого состояло в том, чтобы убить гораздо большее число людей.

Майкл Розенблатт слишком поздно понял, что он недооценил своих собеседников, и в первую очередь Гамаша. Все верно, в конечном счете они докопаются до истины.

Но возможно, лихорадочно подумал он, не до всего.

Он вполне может и сам рассказать им кое-что. Но разумеется, не все.

– Джеральд Булл был настоящим человеком Возрождения, – сказал он и, услышав смешок Бовуара, добавил: – В эпоху Возрождения создавались удивительные произведения искусства и техники. Однако это были жестокие времена. Я не закрываю глаза на то, что перед нами оружие, назначение которого – убивать.

– Оружие массового поражения, – вставил Гамаш, которому тоже претили восхваления в адрес конструктора-оружейника, торговца оружием.

Профессор Розенблатт внимательно взглянул на него, проверяя, нет ли скрытого смысла за точными словами, выбранными Гамашем. Вроде бы нет.

– Верно. Но, кроме того, Джеральд Булл был почитателем классики. Он любил музыку, живопись, историю. Доктор Булл прекрасно осознавал, что он проектирует. В среде конструкторов-оружейников ходили слухи, что он не только создал суперорудие, но и выгравировал на нем семиглавого зверя, упомянутого в Апокалипсисе.

Он обвел взглядом собравшихся. Изабель Лакост честно пыталась вспомнить, что ей рассказывали о Библии в школе. Бовуар нетерпеливо качал головой. А Гамаш просто смотрел, но так, что профессору становилось неуютно.

– Вавилонская блудница, – подсказал Розенблатт.

– Да расскажите уже! – выпалил Бовуар, у которого лопнуло терпение.

Профессор извлек из кармана свой айфон, потыкал пальцем в экран и положил аппарат на стол. Возле тарелки с печеньем появилось изображение вставшего на дыбы семиглавого чудовища с длинными змеиными шеями, торчащими из тела.

Верхом на звере сидела женщина, и смотрела она не вперед, куда несло ее чудовище, а назад – на кого-то, кто смотрел на нее.

– И кто она такая, эта Вавилонская блудница? – спросил Бовуар.

Профессор Розенблатт хотел было ответить, но передумал и обратился к Гамашу:

– Полагаю, вы знаете?

– Антихрист, – произнес Гамаш, не отрывая глаз от экрана.

Бовуар поперхнулся от изумления.

– Да бросьте вы! – Его красивое худое лицо избороздили смешливые морщинки. – В самом деле?

Он обвел всех взглядом и наконец обратился к пожилому ученому:

– Вы серьезно говорите, что эта штуковина в лесу – дьявол?

– Я так не сказал. Но вы спросили про Вавилонскую блудницу, и вот вам ответ. Можете найти сами или спросить у какого-нибудь знатока Библии. Существует множество толкований относительно зверя и его семи голов, но большинство приходит к одному и тому же выводу: Вавилонская блудница направляется в Армагеддон.

– Как и Джеральд Булл, – подхватила Лакост. – Создавая свою суперпушку, он приближал конец света.

– Не совсем так, – возразил Розенблатт и зачем-то посмотрел на свои ботинки. – Тут сообщество расходится во мнениях. Многие – и, вероятно, их большинство – считают доктора Булла наемником. Торговцем оружием. Мастером на все руки. Он конструировал, создавал и продавал любое оружие, отвечающее самым высоким требованиям.

– А остальные? – спросил Гамаш. – Меньшинство?

– Для них доктор Булл – герой, ведь он вовсе не скрывал, зачем создает свое суперорудие и для кого. Они считают, что выгравированный на лафете зверь – это своего рода знак. Наподобие того, как летчики Второй мировой нередко рисовали на своих самолетах пугающие изображения.

– Он назвал свою работу «Проект „Вавилон“», – сказал Гамаш. – Почему?

– Кто был дьяволом в конце восьмидесятых? – спросил Розенблатт.

– Советский Союз, – ответила Лакост, вспоминая историю.

– Холодная война шла на спад, – возразил Гамаш. – Ельцин и президент Горбачев проводили политику гласности.

– Вот именно, – сказал Розенблатт. – Но был кое-кто еще. Союзник, быстро превращающийся во врага. Волк в овечьей шкуре, если использовать еще один библейский образ.

– Вавилон? – повторил Гамаш. – Вы хотите сказать, что Джеральд Булл создал свое орудие для Саддама Хусейна?

Он даже не пытался скрыть свой скептицизм и мог только представить, какое лицо сейчас у Жана Ги.

– Вы в это не верите? – спросил профессор Розенблатт.

Его слова упали в тишину, проплыли по комнате и сгорели в камине.

– А вы бы поверили? – спросила Изабель Лакост, глядя на старика и пытаясь понять, не помешался ли он.

Существование пушки было довольно трудно признать, но ее она по крайней мере видела, прикасалась к ней. И знала: пушка настоящая. А вот предположение Розенблатта было уже за гранью.

– На самом деле не имеет значения, верите вы мне или нет, – сказал Розенблатт, собирая бумаги. – Вы просили рассказать, что мне известно. И я рассказал.

Он поднялся, и Гамаш встал вместе с ним.

– Вы и мальчику не поверили, – тихо произнес Розенблатт. – И посмотрите, что случилось.

Гамаш на миг оцепенел, словно жизнь покинула его. Потом он вздохнул и снова сел.

– Пожалуйста, присядьте, – сказал он, показывая на место рядом с собой.

Профессор Розенблатт поколебался несколько мгновений, но тоже сел.

– Расскажите, что вам известно о «Проекте „Вавилон“» и Джеральде Булле.

Профессор Розенблатт обвел их взглядом и увидел если не доверие, то по крайней мере желание попытаться понять.

– Не секрет, что Саддам хотел уничтожить Израиль, – начал Розенблатт. – И начать полномасштабную войну. Он хотел контролировать весь регион.

Гамаш кивнул, вспоминая конец восьмидесятых – начало девяностых годов ушедшего века. Для Бовуара и Лакост то время принадлежало истории. Для него и Розенблатта – собственным воспоминаниям.

– Вообще-то, существует множество гипотез касательно «Проекта „Вавилон“», – продолжил Розенблатт. – Одни нелепее других.

Никто не смотрел на Бовуара, который изо всех сил пытался скрыть зевоту.

– Некоторые даже считали, что доктор Булл строит свою пушку для израильтян. Для упреждающего удара по Ираку. Они прагматики. Они верят в Бога. Но как сражаться с дьяволом? Молитвами? Так вот, Джеральд Булл стал ответом на такую молитву.

– Но у израильтян есть самое современное оружие, – сказала Лакост. – Зачем им такая суперпушка?

– Им она ни к чему, – ответил Гамаш. – А вот Саддаму Хусейну была бы кстати.

Бовуар нахмурил брови. Наконец-то логика пробила брешь в его скептицизме.

– Да, – сказал ученый. – Оружие массового поражения, которое может быть собрано где угодно. Например, в сердце пустыни. Для него не требуется никакой электроники, никаких особых навыков.

– А как предполагалось производить нацеливание? – спросил Гамаш, вспоминая фотографии израильтян в противогазах, прячущихся в своих домах под вой сирен во время Войны в заливе.

– Там есть система наведения, но без электроники добиться точности невозможно. В особенности при больших расстояниях. Единственный изъян в творении Булла.

– Изъян? – переспросил Гамаш. – Вам не кажется, что это слишком мягкое слово?

Профессор покраснел, чувствуя на себе проницательный взгляд Гамаша.

– И это значит… – напирал Гамаш.

– Это значит, что при больших расстояниях суперпушка не гарантировала поражения только военных целей.

– Это значит нечто большее, – сказал Гамаш. – Она и не строилась для поражения военных целей, верно?

– Тогда для чего она строилась? – спросила Лакост.

– Для городов, – сказал Гамаш. – Город – самая крупная и доступная мишень. Пушка предназначалась для разрушения Тель-Авива и Иерусалима. Для убийства мужчин, женщин, детей. Учителей, барменов, водителей автобусов. Ее назначение состояло в том, чтобы стереть их с лица земли. Привести Израиль к состоянию каменного века.

– Или Багдад, – заметила Лакост. – Если покупателем был Израиль. Не забывайте, что надпись рядом с гравировкой сделана на иврите.

Бовуар все это время молчал, только негромко хмыкал, пресекая собственные поползновения вставить язвительный комментарий.

– А ты что думаешь? – спросил его Арман.

– Я думаю об Армагеддоне, – ответил он.

– О кинофильме? – осведомилась Лакост и получила от него улыбку.

– Non. Если та штуковина в лесу действует, то Булл создал пушку, которая может выводить снаряд на орбиту с намерением и надеждой стирать с лица земли целые города. В любой точке земли.

Профессор Розенблатт кивнул:

– В любой.

Теперь стало ясно, кто был настоящим монстром. Не Вавилонская блудница. И даже не суперпушка. А человек, который их создал.

Гамаш и Бовуар вышли из дома, следуя в нескольких шагах за Лакост и профессором.

Розенблатт собирался домой – взять кое-какие вещи и вернуться в гостиницу на тот случай, если понадобится его помощь. Лакост и Бовуар должны были заглянуть в оперативный штаб и узнать, не пришли ли отчеты криминалистов. А Гамаш шел к Рейн-Мари в бистро.

Бовуар шагал рядом с Гамашем.

– Вы ему верите? – спросил Бовуар. – Насчет Ирака?

Он шел в ногу с Гамашем и подсознательно подражал ему, сцепив пальцы за спиной.

– Не уверен, – ответил Гамаш.

– Даже если и так, теперь это не имеет значения. Предполагаемая цель – или покупатель – давно исчезла с лица земли. Саддама Хусейна казнили много лет назад. Опасность миновала.

– Гм, – промычал Гамаш.

– Что?

– Кто-то убил Лорана, чтобы сохранить тайну суперпушки, – напомнил ему Гамаш. – Я думаю, опасность не миновала, а пребывает в спящем состоянии.

Они сделали несколько шагов молча.

– Но теперь она проснулась, – сказал Жан Ги.

– Гм, – опять промычал Гамаш. И еще через несколько шагов: – Ты обратил внимание, куда направлен ствол?

Бовуар остановился и посмотрел в сторону каменного моста и леса:

– Уж точно не на Багдад.

– Верно. Он направлен на юг. В сторону Штатов.

Бовуар уставился на Гамаша, который проводил взглядом пожилого ученого, садившегося в свою машину.

– Не могу понять, какова истинная цель «Проекта „Вавилон“», – сказал Гамаш. – И действительно ли его реализация стала невозможна со смертью Джеральда Булла.

Глава тринадцатая

Подойдя к старому вокзалу, старший инспектор Лакост увидела неприметную машину, припаркованную рядом со зданием.

На переднем сиденье сидели мужчина и женщина, и, когда двери машины открылись, у Лакост упало сердце.

«Журналисты», – подумала она. Так, наверно, врач может подумать: «Чума». Но мысль о журналистах улетучилась, развеялась, как только она пригляделась к этим людям.

– Старший инспектор Лакост? – спросила женщина, резким движением забросив матерчатую сумку себе на плечо.

– Oui.

– Замечательно. А то мы уже думали, что не туда заехали.

Она смотрела с таким облегчением, что его почувствовала и Лакост.

– Я же тебе говорил, что знаю дорогу, – проворчал мужчина. – За весь путь ни разу не сбились.

– Ну так ты же штурман, – сказала женщина.

– Нет. Я штурман, потому что ты не хотела пускать меня за руль.

– Только после… – Женщина подняла руки и прошептала, впрочем достаточно громко, чтобы слышала Лакост: – Поговорим об этом позже.

Изабель Лакост спрятала улыбку, не собираясь вмешиваться в их разборки. Мужчина и женщина напомнили ей о родителях, да и по возрасту они подходили. Лет пятидесяти пяти. Одеты строго, если не сказать без всякого воображения. Женщина в матерчатой куртке хорошего покроя, хотя и чуть мешковатой, мужчина – в плаще, на лацканах которого едва заметный след сахарной пудры от пышки.

Волосы женщина явно красила в домашних условиях и в последний раз делала это довольно давно. Волосы мужчины были зачесаны с одной стороны на другую в тщетной попытке скрыть то, что скрыть было невозможно.

– Меня зовут Мэри Фрейзер. – (Лак на ногтях ее протянутой для пожатия руки частично отшелушился.) – А это мой коллега Шон Делорм.

Он улыбнулся и тоже протянул руку. Кутикула на его пальцах была надорвана, будто обгрызена.

– Мы из КСРБ, – весело сообщила Мэри Фрейзер.

Скажи она, что прилетела с Луны, это вызвало бы больше доверия. Изабель Лакост с трудом скрыла удивление.

– Разве мы должны были говорить ей это? – спросил Шон Делорм, отворачивая лицо от Лакост и закрывая рот рукой.

Он опять пытался скрыть очевидное.

– А что еще мы должны сказать? – прошептала мадам Фрейзер. – Что мы туристы?

– Нет, но надо бы сначала проконсультироваться.

– Мы всю дорогу…

Теперь настала очередь мужчины поднять руку, чтобы остановить спор.

– Поговорим об этом позднее, – сказал он. – Но если нарвемся на неприятности, виновата будешь ты.

Друг с другом они говорили по-английски, а к Лакост обращались на французском с сильным акцентом, но грамматически правильном.

По-видимому, они посчитали, что Лакост не понимает английского. Она решила не разочаровывать их в этом.

– Un plaisir[29]29
  Очень приятно (фр.).


[Закрыть], – сказала она, пожав им руки. – Так вы говорите – КСРБ? Канадская служба разведки и безопасности?

Она должна была убедиться. Если кто и не был похож на шпиона или агента службы безопасности, так именно эта парочка.

Мужчина, Шон Делорм, огляделся, потом придвинулся к Лакост и спросил:

– Мы можем поговорить в приватной обстановке?

Он стрелял глазами вокруг себя, словно они находились в Берлине 1939 года и у него при себе были шифры.

– Конечно, – сказала Лакост.

Она отперла дверь оперативного штаба и впустила их внутрь в тот момент, когда появился Бовуар.

Лакост представила их.

Как и она, Бовуар оглядел их и переспросил, явно предполагая, что ослышался:

– КСРБ? Шпионское агентство?

– Мы предпочитаем говорить «разведывательное», – сказала Мэри Фрейзер, но именование шпионкой, казалось, не вызвало у нее особого неприятия.

– Что же привело вас сюда? – спросила Лакост, приглашая их за стол для совещаний.

– Понимаете, – ответил Делорм, понизив голос почти до шепота, – нам стало известно о пушке.

Лакост не удивилась бы, постучи он себя по носу[30]30
  Обычно такой жест означает: сохрани то, что услышал, в тайне.


[Закрыть].

– Вы уж извините месье Делорма, – сказала Мэри Фрейзер, смерив коллегу уничижительным взглядом. – Нам не очень часто позволяют работать за пределами офиса.

Он посмотрел на нее не менее уничижительным взглядом.

– А где ваш офис? – спросила Лакост.

– В Оттаве, – ответила Фрейзер. – В управлении.

– Позвольте взглянуть на ваши удостоверения? – подал голос Бовуар.

Его просьба доставила им удовольствие, и они не увидели в ней ничего оскорбительного.

Они достали бумажники, но свои ламинированные удостоверения вытащили не без труда. Мэри Фрейзер даже не сразу нашла свое.

Пока они переругивались, Жан Ги и Изабель обменялись гримасами. Вероятно, Оттава и КСРБ не придали особого значения находке в лесу, если прислали сюда таких агентов.

Наконец удостоверения оказались в руках Бовуара и Лакост, и они убедились, что два улыбающихся человека средних лет, сидящих за столом для совещаний, являются агентами Канадской разведывательной службы.

– Как вы узнали про пушку? – спросила Лакост, возвратив им удостоверения.

– Нам сказал наш босс, – ответил Делорм.

– А откуда узнал он? – сделала еще одну попытку Изабель.

– Я толком и не знаю. – Делорм посмотрел на Фрейзер, но та отрицательно покачала головой:

– Честно говоря, мы просто делаем то, что нам велят, а нам велели приехать сюда и взглянуть на пушку.

Лакост предположила, что их появление стало следствием обещания генерала Ланжелье «подумать об этом». Вероятно, он позвонил кому-то в Министерстве обороны, а те связались с КСРБ, которая спустила команду вниз, пока она не дошла до этих двух агентов.

– Но почему вы? – спросил Бовуар. – Поймите меня правильно: мы вам рады. И все же?

– Понимаете, – ответила Фрейзер, – мы и сами задаем тот же вопрос. Мы с Шоном работаем в одном отделе. Много лет работаем. В основном занимаемся архивом.

– Но иногда выходим и в поле, – вмешался Делорм.

– Вводим сведения в компьютер. Отыскиваем перекрестные ссылки, – продолжила она. – Проверяем, не упущено ли что. Мы мастера своего дела.

– Да, – подтвердил Делорм. – Мы видим то, чего не видят другие.

– Лучше не говорить им, что мы видим то, чего не видят другие, – сказала она, и Делорм рассмеялся.

– Ну что ж, – сказала Лакост, проникаясь к ним симпатией. – Думаю, пушка вам понравится.

Она поймала себя на том, что говорит, как домохозяйка пятидесятых годов прошлого века, показывая гостям, где расположены удобства в доме.

– Ты хочешь быть там, с ними? – спросила Рейн-Мари, когда ее муж попробовал сэндвич с копченой ветчиной, выдержанной в кленовом маринаде, яблоком и сыром бри на pain de campagne[31]31
  Деревенский хлеб (фр.).


[Закрыть].

Он посмотрел через окно бистро в сторону каменного моста.

– То есть быть с ними в сыром, холодном лесу, на месте преступления?

– Да.

– Отчасти.

– Месье Гамаш, вы даже дурнее, чем думала моя матушка, – сказала Рейн-Мари.

– Твоя матушка меня любила.

– Только потому, что на твоем фоне ее собственные дети казались нормальными. Кроме Альфонса, конечно. Он и в самом деле чокнутый.

Анри лежал, свернувшись, под их столиком в бистро. Голова овчарки, покоившаяся на ботинке Армана, была усыпана крошками грубоватого хлеба.

– Изабель справляется? – спросила Рейн-Мари.

– Не просто справляется – прекрасно работает. Она полностью контролирует работу отдела. Теперь это ее отдел.

Рейн-Мари искала какие-то признаки сожаления, спрятанного за видимым облегчением. Но не увидела ничего, кроме восхищения молодым преемником.

– Жан Ги, кажется, принимает ее в качества начальника, – заметила она, намазывая маслом ломтик свежего багета, принесенного к супу из пастернака и яблок.

– Я думаю, ему все еще приходится преодолевать себя, – сказал Арман. – Но по крайней мере, он уважает Изабель и понимает, что не мог быть назначен старшим инспектором после того, что случилось.

– Ты имеешь в виду, после того как он стрелял в тебя? – спросила Рейн-Мари.

– Это тоже не пошло ему на пользу, – подтвердил Арман. Он снова взял сэндвич, потом положил его. – Вчера мне угрожал молодой агент полиции.

– Я видела, как он взялся за рукоять дубинки, – сказала Рейн-Мари, опустив ложку.

Арман кивнул:

– Только что выпустился из академии. Он знал, что я бывший коп, но ему было все равно. Если он так обращается с бывшим копом, то как же он ведет себя с обычными гражданами?

– Ты, кажется, потрясен.

– Да. Я надеялся, что, когда мы уберем коррумпированных людей из полиции, худшее останется позади, но теперь… – Он пожал плечами и улыбнулся краешком губ. – Он один такой? Или в полицию пришел целый выпуск головорезов? Вооруженных дубинками и пистолетами?

– Прискорбно, Арман. – Рейн-Мари коснулась пальцами тыльной стороны его ладони.

Он посмотрел на ее руку, взглянул ей в глаза и улыбнулся:

– Я больше не узнаю полицию. «Всему свое время». Я собираюсь поговорить с профессором Розенблаттом о его работе в Университете Макгилла.

– Думаешь, он не тот, за кого себя выдает?

– Нет-нет. Я не сомневаюсь, Изабель и Жан Ги его проверили. Нет, у меня личный интерес.

– Правда? Хочешь переквалифицироваться в физика? – спросила Рейн-Мари.

Он не ответил, и она настойчиво проговорила:

– Арман?

Она знала, он не собирался заниматься наукой, но сейчас поняла, что он обдумывает такую вероятность.

Если главный вопрос, стоящий перед ними двумя, был «Что дальше?», то, возможно, ответ на него звучал так: «Университет».

– Тебя бы это заинтересовало? – спросил Арман.

– Вернуться на школьную скамью?

Вообще-то, она об этом не думала, но теперь, когда задумалась, вдруг поняла, что существует огромный мир знаний, в который она не прочь окунуться. История, археология, языки, искусство.

И она видела Армана в этом мире. Да что говорить, для него это стало бы более естественной средой, чем полиция. Рейн-Мари могла себе представить, как он идет по коридору в качестве студента. Или преподавателя.

Но в любом случае он был бы на своем месте в коридорах учреждения, занимающегося наукой. Да и она тоже. Она спрашивала себя, уж не положило ли убийство маленького Лорана конец тому интересу, который ее муж проявлял к расследованию столь мерзкого деяния, как убийство.

– Тебе понравился профессор? – спросила она, возвращаясь к своему супу.

– Да. Хотя я вижу какое-то странное расхождение между его личностью и тем, чем он зарабатывал себе на жизнь. Его область знаний – расчет траекторий и баллистика. Его исследования главным образом были выгодны конструкторам оружия. А он, как мне кажется, такой мягкий человек. Ученый. Не вяжется одно с другим.

– Правда? – спросила она, стараясь сдержать улыбку. Именно так она думала о своем муже. Человек, склонный к научной работе, но разыскивающий убийц. – Не все люди кажутся тем, что они есть на самом деле.

– Но он, похоже, знает свое дело. Он сразу же идентифицировал пушку. Сказал, что это суперорудие.

– Суперорудие?

Он думал, что она рассмеется. Когда сидишь в светлом бистро и ешь свежий теплый хлеб и суп из пастернака и яблок, само это слово кажется смешным. «Суперорудие». Словечко из комикса.

Но Рейн-Мари не рассмеялась. Нет, она вспомнила (как помнил он, не забывая ни на минуту) Лорана. Живого. И Лорана мертвого. Погибшего из-за той штуки в лесу. Как бы она ни называлась, в ней не было ничего хотя бы отдаленно смешного.

– Его создал человек по имени Джеральд Булл, – сказал Арман.

– Но зачем оно там? – спросила Рейн-Мари. – Профессор Розенблатт знает?

Арман отрицательно покачал головой и показал в окно:

– Может быть, они скажут.

Рейн-Мари посмотрела в окно и увидела Лакост и Бовуара, идущих по грунтовой дороге к тропинке в лесу. С ними шагали двое незнакомых людей. Мужчина и женщина.

– Кто они? – спросила Рейн-Мари.

– На первый взгляд я бы сказал, что они из Министерства обороны или из КСРБ.

– А может, они тоже ученые, – предположила Рейн-Мари.

И снова Жан Ги Бовуар вставил громадный предохранитель в громадный патрон и услышал щелчок, когда загорелись громадные прожектора.

Он не сводил взгляда с агентов КСРБ, и они его не разочаровали.

Только что они стояли плечо к плечу, держа свои портфели, как пассажиры на вокзале, а в следующий миг превратились в двух сумасшедших.

Их глаза широко раскрылись, челюсти отвисли, головы одновременно медленно запрокинулись назад. Они смотрели вверх. Вверх. Если бы шел дождь, они бы захлебнулись.

– Ни хрена себе, – только и смог выдавить из себя Шон Делорм. – Ни хрена.

– Она таки существует, – сказала Мэри Фрейзер. – Он ее создал. – Она посмотрела на Изабель Лакост, стоявшую рядом. – Вы знаете, что это такое?

– Суперорудие Джеральда Булла.

– Откуда вы узнали?

– Нам сказал Майкл Розенблатт.

– Профессор Розенблатт? – переспросил Шон Делорм, достаточно пришедший в себя, чтобы перестать говорить «ни хрена себе».

– Да.

– А он как понял? – спросил Делорм.

– Он его видел, – ответил Бовуар. – Он здесь.

– Ну конечно, он здесь, – сказала Мэри Фрейзер.

– Я его пригласил, – объяснил Бовуар.

– А-а, – сказала Мэри Фрейзер, отворачиваясь.

Ее глаза снова были прикованы к гигантской пушке. Но сейчас клерк из КСРБ смотрела на гравировку.

– Невероятно, – вполголоса произнесла она.

– Значит, легенды не лгали, – сказал Делорм, обращаясь к коллеге.

Мэри Фрейзер сделала несколько осторожных шагов вперед и стала разглядывать изображение.

– Тут надпись, – сказала она, показывая на вязь, но не прикасаясь. – Арабский язык.

– Иврит, – поправила ее Лакост.

– Вы знаете, что тут написано? – спросил Делорм.

– «На реках Вавилонских», – ответила Изабель.

– «Мы сидели и плакали», – закончила цитату Мэри Фрейзер. Она отступила от пушки. – Вавилонская блудница.

– Ни хрена себе, – сказал Шон Делорм.

Гамаш и Анри дошли до конца деревни. У Анри был его мячик, а у Армана – пьеса.

Он посмотрел на название, запачканное грязью могилы, которую Рут выкопала для рукописи. Но пьеса не упокоилась в мире. Он ее достал, и наступило время ее прочитать.

«Она сидела и плакала».

Это могло быть совпадением. Почти наверняка это совпадение – то, что название пьесы, написанной серийным убийцей, похоже на фразу, выгравированную на лафете оружия массового уничтожения.

Арман знал, что совпадения случаются. И что не стоит придавать им слишком большое значение. Но еще он знал, что не нужно целиком отметать вероятность неслучайности.

Он собирался прочесть пьесу в комнате перед камином, но не хотел марать свой дом. Тогда он решил взять ее в бистро, но и эту идею отверг. По той же причине.

– А ты не вкладываешь в пьесу больше смысла, чем она заслуживает? – спросила у него Рейн-Мари.

– Может быть.

Но они оба знали, что слова – тоже оружие, а будучи вплетены в историю, они обретают силу почти безграничную. Арман остановился на крыльце с рукописью в руках.

Куда пойти?

Наверное, в такое место, которое не подлежит спасению. Гамаш знал одно такое место – лес, где убили мальчика, где несколько десятилетий стояла пушка, созданная для массового убийства. Но там находилось слишком много людей, а ему не хотелось объясняться.

А если не прóклятое место, то существовала единственная альтернатива. Божественное. Место, которому рукопись Джона Флеминга повредить не в состоянии.

Они с Анри дошли до края деревни. Поднялись по лестнице к никогда не закрывающимся дверям старой часовни и зашли внутрь.

В церкви Святого Томаса не было ни души, но она не казалась пустой. Может быть, из-за мальчиков, изображенных на витражном стекле и застывших там в вечности. Иногда Арман приходил сюда только для того, чтобы побыть с ними.

Он сел на удобную, обитую мягким скамью и положил пьесу на колени. Анри улегся у его ног, опустил голову на лапы.

Они посмотрели на витражное окно, созданное в конце Великой войны[32]32
  Принятое в Канаде название Первой мировой войны.


[Закрыть]. Изображенные на нем солдаты, невероятно молодые, шли вперед по пустынной земле, сжимая в руках винтовки.

Арман иногда приходил сюда посидеть в свете, льющемся через витражное стекло. Посидеть в их страхе и в их мужестве.

Он знал: это священное место. Не потому, что церковь, а из-за этих мальчиков.

Он чувствовал груз рукописи на своих коленях. Груз преступлений Флеминга. Груз рос, увеличивался, пока рукопись не превратилась в бетонную плиту, пригвоздившую Гамаша к тем воспоминаниям.

И он снова слышал показания потрясенных полицейских, которым наконец удалось поймать Флеминга. И увидеть, что тот совершил. Перед глазами Армана снова возникли фотографии с мест преступлений. Фотографии демона, созданного другим демоном.

Семиглавый монстр.

Арман опустил глаза на рукопись, купающуюся в золотом и красном свете от витража с мальчиками.

Он собрал все свое мужество, вздохнул и открыл первую страницу.