Текст книги "Друг из Рима. Есть, молиться и любить в Риме"

Однако же в какой-то момент жизни до тебя доходит, что тебе выпала судьба появиться на свет в самом красивом городе мира. И тогда начинаешь соображать, что он дал тебе.

На память приходят поездки на «Римское море», в Остию, когда ты был ребенком, и восхищаешься пляжем – столько километров песка и средиземноморского кустарника, незагаженного и душистого, находятся так близко от дома и от шума городского. Вспоминаешь о первых вылазках на мопеде, когда ты пересекал город тайком от родителей и тебе казалось, что ему нет конца. И возможно, была весна, и Рим купался в великолепном освещении, и душу искушало желание рвануть на луга, которые тянутся по обеим сторонам Старой Аппиевой дороги, или на Римский форум, идеальные места, чтобы удалиться туда со своей первой девушкой, дабы никто тебя не обнаружил.

Вспоминаешь выходы вечером, на свидания, назначенные на улице Императорских Форумов, где, возможно, катились колесницы самых знатных римлян, но которая для тебя и твоих друзей была всего-навсего отличным местом для игры в мяч.

Потому что, с улыбкой вспоминается тебе, в Риме всегда найдется тот, кто ездит по городу с мячом в багажнике.

И потом вечера в Трастевере, пицца, настоящая римская, тонкая и хрустящая, которую выносят тебе в переулочках на салфетках из белой бумаги.

И в памяти всплывает все, что ты делал с детских лет и продолжаешь этим заниматься: как ты ешь рогалики глубокой ночью в переулке Пяти в Трастевере или в Тестаччо, неподалеку от Газометра; по меньшей мере раз в год любуешься шедеврами Караваджо, который не был римлянином, но также прекрасно чувствовал себя в этом городе – «Призвание Святого Матфея» в церкви Святого Людовика и «Мадонну пилигримов» в церкви Святого Августина; выстаиваешь десять минут в очереди, чтобы за тридцать секунд выпить кофе в баре «Сант-Эустакио», рядом с Пантеоном; развлекаешься, читая сонеты, написанные прохожими на цоколе памятника Паскуино[36]36
  Персонаж итальянской комедии, пронырливый и острый на язык слуга.


[Закрыть], которые клеймят очередное правительство, не важно, правое или левое, оно все равно несправедливое; проходишь мимо пирамиды Цестия, являющейся копией египетской пирамиды уменьшенного масштаба, но относящейся к 12 году до Рождества Христова, думая, что там, рядом, на католическом кладбище, покоятся Китс и Шелли, Грамши[37]37
  Известный итальянский философ и политический деятель.


[Закрыть] и Гадда[38]38
  Известный итальянский писатель.


[Закрыть]. И болтаешь с обычным официантом остерии рабочего квартала на окраине, где ты ешь спагетти алла карбонара, не такие легкие, как большая часть блюд римской кухни, но столь хорошо приготовленные, что таких вы не найдете больше нигде в мире.

И, таким образом, погрузившись в воспоминания о прошлом, ты каждодневно переживаешь их в настоящем и начинаешь думать, что если ты продолжаешь в течение стольких лет проезжать мимо Колизея, считая его всего-навсего отличным разделителем транспортного потока, тебе действительно повезло родиться в Риме.

3. «Anywhere like Heaven»[39]39
  «Где-то, как на небесах» (англ.).


[Закрыть]

Однажды, во время воскресной службы в небольшой церквушке поблизости от дома, когда священник читал Евангелие на странном языке – нечто среднее между испанским и итальянским, я задался вопросом: а сколько же церквей в Риме?

Я провел расследование по Интернету, исключительно из любопытства. Мне не удалось найти точного ответа, хотя какой-то полоумный написал, что сосчитал их и вышел на цифру 230.

На этот вопрос трудно ответить, учитывая протяженность исторического центра города. Даже если ты живешь в Риме всю свою жизнь, значительная часть которой была посвящена посещению его церквей, куда либо тебя таскали родители, либо ты сам сопровождал приезжих друзей.

Тем временем, кружа по городу, рано или поздно вы обязательно увидите одну: купол, как мы любовно называем его. Именно так, потому что базилика Святого Петра в Ватикане, построенная в том месте, где был похоронен апостол Петр, помимо того, что она является символом Рима во всем мире, для нас, римлян, – старинный друг, подлинный и незыблемый оплот надежности и устойчивости.

Несколько лет назад, когда не было такого риска покушений, как сейчас, и еще не проверяли детектором на металл при входе в базилику, почти каждая вечерняя прогулка по центру заканчивалась, кто его знает почему, выходом в центр огромной площади, творения Бернини. И всякий раз я неизбежно испытывал одно и то же странное ощущение ничтожности перед этим величием. Базилика Святого Петра на самом деле грандиозна: это самая большая католическая церковь в мире. Всего несколько лет назад в Риме действовало неписаное правило: ни одно здание не должно превосходить по высоте купол или даже приближаться к нему. Но времена меняются, теперь и в Риме появились небоскребы…

К тому же базилика Святого Петра является центром католической религии. Мысль об этом также производит известное впечатление, даже на тех, кто не исповедует веру. Почти невозможно перечислить сокровища, которые хранятся в ней: мраморные бюсты, статуи, надгробия, гобелены, картины, фрески, мозаики, лепнина. Тотчас же при входе ваше внимание привлекает группа людей справа. Там находится «Пьета»[40]40
  «Скорбь», скульптура, изображающая оплакивание Богоматерью снятого с распятия Христа.


[Закрыть], на мой взгляд, самая прекрасная, самая трагичная, самая гуманная скульптура, когда-либо созданная человеком, работа Микеланджело, когда ему едва исполнилось двадцать четыре года. Теперь этот шедевр защищен стеклянной витриной после того, как в 1972 году безумец бросился на нее, ударив в нескольких местах молотком.

В ходе моих паломничеств не к святым местам, но к морскому побережью Рима я всегда наталкивался на базилику Сан-Паоло-фуориле-Мура[41]41
  Базилика Святого Павла за стенами (имеются в виду старинные городские стены).


[Закрыть], которая, в свою очередь, была создана на том месте, которое по традиции считается могилой святого Павла. Она находится на улице Остиенсе, поблизости от берега Тибра, теперь заполоненного кафе, барами и известными ресторанами вроде того, где ужинал вечером Пьер Паоло Пазолини[42]42
  Выдающийся итальянский кинорежиссер и писатель.


[Закрыть] перед тем, как его убили. Оказываясь в этом районе, я непременно заезжаю в то место, которое мы, римляне, для краткости называем «Три фонтана», на расстоянии примерно трех километров от базилики: это комплекс из трех церквей и одного монастыря в местечке, где царит необычайная тишина и куда попадаешь, свернув с огромной и шумной римской магистрали, улицы Лаурентина.

Этот комплекс называется «Три фонтана» по очень любопытной причине: здесь в 67 году нашей эры был обезглавлен святой Павел, и его голова, согласно преданию, трижды подскочила при ударе о землю, причем после каждого удара из земли забил источник; именно в память об этих трех источниках построены три церкви. Самое старое здание – монастырь, был основан в 625 году, и в нем по очереди обитали греческие монахи, затем члены ордена бенедиктинцев и цистерцианцев. Распространение малярии заставило их покинуть это место, которое затем оказалось вверено заботам святых отцов из ордена траппистов, засадивших местность эвкалиптами, деревьями, почитавшимися как верное средство против малярии. Невероятно, но и в наши дни, по прошествии веков, трапписты производят эвкалиптовый ликер, который вместе со знаменитым шоколадом и различными лечебными снадобьями из трав продается в маленьком магазинчике во дворе. Округа утопает в зелени и погружена в сон. Это место, где можно обрести немного покоя, вдали от транспортного шума и городского хаоса.

Другая удивительная история, которую мне рассказывал мой отец, опять-таки когда я был маленьким, связана с другой папской базиликой, Санта-Мария-Маджоре. Она была сооружена в том месте, где, согласно легенде, в ночь с 4 августа 352 года чудесным образом выпал обильный снег.

Сама эта история является совершенно захватывающей: благородный патриций по имени Джованни, не имевший детей, вместе с женой решил принести церкви в дар все свое имущество и построить базилику в честь Девы Марии. Легенда утверждает, что обоим в ночь с 4 на 5 августа 352 года во сне явилась Святая Дева, открыв им, что место, на котором следует воздвигнуть церковь, будет указано чудом. Папу посетил такой же сон, и на следующий день, отправившись на Эсквилинский холм, он обнаружил, что тот покрыт снегом. Тогда он начертил на нем периметр здания, и церковь была построена за счет двух супругов, приобретя известность как церковь Святой Марии «в снегах», хотя то, что мы видим сейчас, является реконструкцией последующей эпохи. Мадонну Снегов по всей Италии празднуют 5 августа, и она является покровительницей примерно сорока итальянских городов.

В Риме же в августе каждый год «выпадает снег» из белых лепестков. Кто знает, что думает об этом Бернини, который покоится именно в этой базилике…

При всем этом изобилии церквей удивительно, что в Риме чаще, нежели в любом другом месте, имеют обыкновение говорить, что их всего-навсего семь: знаменитый обход семи церквей.

Только уже став взрослым, я задался вопросом, какие же эти семь церквей и почему каждый римлянин, включая меня, время от времени перечисляет их. И обнаружил, что обход семи церквей на самом деле был древнейшим маршрутом паломничества. Святой Филиппо Нери в 1540 году установил, что паломник, навещающий Рим, должен в Святую Пятницу отправиться помолиться в семи церквях, самых главных в те времена… и, ясное дело, единственный способ, которым это можно было осуществить, – хождение пешком! Бросаю вызов любому, кто сможет найти римлянина, который за свою жизнь умудрился посетить все их за один день. Тем более добрался до них пешком, а не со всеми удобствами на автомобиле.

И каковы же были эти «семь церквей»? Кроме четырех базилик патриарха, то есть Святого Петра, Сан-Джованни-ин-Латерано, Сан-Паоло-фуори-ле-Мура и Санта-Мария-Маджоре, к ним относились Сан-Лоренцо-фуори-ле-Мура, Санта-Кроче-ин-Джерузалемме[43]43
  Церковь Святого Креста в Иерусалиме.


[Закрыть] и, наконец, Сан-Себастьяно-фуори-ле-Мура, недалеко от одноименных катакомб, поблизости от Старой Аппиевой дороги.

Но в Риме существуют также и современные церкви. Как-то в одно зимнее воскресенье меня начало снедать любопытство. Несколько лет назад строительство церкви в пригородном рабочем районе Рима, Тор-Тре-Тесте, вызвало ожесточенные споры. Чтобы воздвигнуть ее, администрация решилась побеспокоить великого мастера современной архитектуры, Рихарда Майера.

В действительности Майер выиграл нечто вроде конкурса, объявленного по случаю празднования 2000 года, и в 1998 году был заложен первый камень. Но церковь Господа Милосердного, как она называется, была закончена намного позже после празднования 2000 года, в 2003-м, и представляет собой нечто вроде собора в безликом районе, тесно застроенном невыразительными зданиями. Майер также спроектировал вызвавший споры колпак, закрывающий Алтарь Мира[44]44
  Сохранившиеся фрагменты алтаря, посвященного миру в ознаменование побед римского оружия в Испании и Галлии в правление императора Августа.


[Закрыть] на набережной Тибра. Он выполнил грандиозную работу, производящую возвышенное впечатление: три огромных белых самонесущих паруса, высочайший из которых достигает 26 метров. Солнечный луч никогда не проникает туда, за исключением одного момента после обеда, когда пучок солнечных лучей через небольшое окошко освещает распятие, установленное внутри.

Ну что тут скажешь? Определенно, церковь красивая. Но если подумаешь о соборе Святого Петра и его куполе, самом знаменитом в мире…

4. «Long ago and far away»[45]45
  «Давным-давно и далеко отсюда» (англ.).


[Закрыть]

То, о чем я рассказал вам, – это Рим, который каждый его житель учится узнавать уже взрослым, когда отдает себе отчет в том, какие красоты и сокровища таит в себе этот город. Но у маленького мальчика Луки Спагетти голова была забита совершенно другим.

Вероятно, в жизни каждого итальянского мальчишки воскресенье занимает особое место. В самом деле, я вспоминаю все воскресенья моего детства как сплошной праздник. В том смысле, что все, что происходило со мной в воскресенье, для меня имело оттенок особого события. Уже субботним вечером я ложился спать с мыслью о пробуждении, возвещавшем о замечательной возможности, которая никак не могла иметь место в течение недели: об игре в мяч утром.

Конечно же, прежде чем дать выход энергии и футбольной доблести на поле нашего прихода с покрытием из пуццоланы[46]46
  Рыхлая вулканическая порода.


[Закрыть], обязательным этапом для всех ребят была воскресная служба в десять часов, учрежденная специально для них. Если говорить начистоту, то желание поиграть в мяч было настолько сильно, что мы охотно обошлись бы и без службы, но в глубине души воспринимали ее благосклонно, потому что это был повод для маленьких футболистов собраться всем вместе в точно назначенное время поблизости от поля. С того момента, когда мы чинно размещались на скамейках друг подле друга, уже во время проповеди начиналась работа по определению состава команд.

По окончании службы мы давали выход нашему футбольному зуду, и орда вопящих огольцов вываливалась на площадку, явно слишком маленькую для того, чтобы уместить всех. Уже потому, что ребенок присутствовал на службе, он имел право принять участие в игре, даже если ему не доставался мяч. Так что воскресное состязание выливалось во встречу двух фаланг ребятишек, числом под тридцать в каждой команде. В довершение этого, у всех были майки разных цветов.

Когда свисток возвещал о начале матча, армия малолетних сорванцов бросалась преследовать мяч подобно стае свихнувшихся обезьян. Мяч обычно был марки «Супертеле», то есть кусок пластика сферической формы, который летал по воле ветра и потому был совершенно неуправляем. Отскакивания рикошетом было невозможно предугадать на поле, где кроме почвы имелось множество разнообразных подвохов: платановые деревья высотой в десятки метров, преграждавшие путь выбросам в сторону, колдобины, камни и острые выступы, делавшие игровое поле довольно коварным, безобразная стенка из туфа высотой тридцать сантиметров, окаймлявшая границу поля. За одними воротами из проржавевших столбов возвышалась пятиметровая стена, за другими, из еще более проржавевших штанг – высоченная сетка, которая должна была бы защищать стекла соседних домов. Должна была бы…

Я помню матчи, в которых мне ни разу не доводилось коснуться мяча; я только глотал пыль, поднятую другими озорниками, гонявшими по полю с проворством, достойным Койота и Бип-Бипа[47]47
  Персонажи комиксов и мультфильмов.


[Закрыть]. Часто и охотно, когда стая сбивала меня с ног, я оставался лежать, чтобы посчитать упавших, которые постепенно появлялись на поле по мере того, как рассеивалась туча пыли.

Некоторые игроки, более безжалостные и менее склонные к трудам, выстраивались прямо на линии ворот противника в надежде, что судьба подкатит им под ноги мяч, обеспечив возможность легко отправить его в сетку. Когда такое случалось, празднество длилось около четверти часа, и возобновление игры становилось делом чрезвычайно сложным.

Эти матчи обычно прекращались, когда одни за другими являлись родители, уводя своих детей, или же назначаемый по очереди судья официально объявлял, что настал час обеда.

Естественно, обеденное время было делом существенной важности. К часу дня детвора разбегалась по улицам квартала, чтобы преодолеть несколько сот метров, отделявших их от дома; во время этого путешествия я всегда пускал слюнки при виде чудесной вывески кондитерской рядом с домом. Ибо воскресный обед не обходился без пирожных.

В кондитерской всегда змеилась длинная очередь, потому что все старались сделать покупку до часа дня, дабы обеспечить себе преимущество приобрести сладости из последней партии свежей выпечки и не заставлять пирожные слишком долго томиться в домашнем холодильнике. Всегда возникал бурный спор по поводу того, какой же самый лучший размер пирожного: кое-кто предпочитал птифуры, вероятно, эти лакомки являлись истинными ценителями сладостей, потому что они выгадывали на возможности попробовать несколько их разновидностей сразу, но при этом тешили себя иллюзией, что потребляют меньше калорий. Некоторые же, наоборот, были склонны воздать должное большому размеру, настоящему пирожному, которое при первой же атаке на него взрывается у вас во рту изобилием крема. Перед пирожными не может устоять никто, даже тот, кто не питает особой слабости к сладкому, и уж это воскресное лакомство действительно несло в себе привкус праздника.

После посещения кондитерской кое-что еще напоминало мне, что я голоден как волк: аромат рагу, исходящий из домов. Воскресного рагу. Хотя я так никогда и не смог разобраться, как же правильно пишется это слово, ragu, ragout или ragou, но оно в любом написании одинаково возбуждает аппетит.

Конечно, мы жили не в Неаполе и не в Болонье, однако же и в Риме мы умеем готовить рагу. На сегодняшний день, возможно, традиции уже несколько утеряны, но это изысканное кушанье всегда остается единственным истинным «воскресным угощением» по многим причинам: прежде всего из-за времени, необходимого для его приготовления, которое итальянские матери семейств могут выкроить только на седьмой день недели; нельзя не признать и роль экономической подоплеки, то есть стоимости составляющих его продуктов. Не будем упоминать и о калорийности: наверняка лишь немногие были бы в состоянии возобновить работу в послеобеденное время, предварительно набив себе желудок доброй порцией фетуччини аль рагу.

Традиционный рецепт нашей семьи Спагетти состоит в том, чтобы подрумянить в нескольких ложках оливкового масла телятину с салом, грудинкой, петрушкой, перцем, измельченным чесноком и луком. Когда мясо как следует подрумянилось, огонь уменьшают и начинают медленно подливать вино, давая ему выпариваться и продолжая добавлять до тех пор, пока не образуется однородная смесь.

Тогда кладут томатное пюре и продолжают томить на медленном огне, пока соус не примет очень темно-красный цвет. Все это требует чрезвычайно длительного времени приготовления, но еще более длительного времени «выдержки», чтобы все ингредиенты могли идеально перемешаться. Некоторые готовят рагу за сутки вперед, чтобы оно было готово и «настоялось» для обеда на следующий день.

Чтобы потом корочкой собрать подливу, оставшуюся после первого, в нашем доме никогда не испытывалось недостатка в хлебе, который покупался непосредственно у булочника в Трастевере. По завершении ритуала удаления соуса с тарелки чуть ли не досуха мы все были готовы наброситься на второе, которое чаще всего состояло из рулетиков, фаршированных чесноком, сыром, солью и перцем. Мощное подкрепление на тот случай, если рагу оказалось недостаточно.

Однако же перед тем, как предаться воскресному кутежу, я должен был преодолеть последнее препятствие, которое для ребенка на самом деле могло представлять некоторое затруднение: переход улицы. Ибо я жил на улице Папы Григория VII, длинной магистрали, ведущей прямо на площадь Святого Петра, и в этот час в воскресенье по ней беспрерывно и хаотично снуют прохожие, автобусы и автомобили, возвращающиеся с молитвы, вознесенной к Святой Богородице.

Не знаю, сколько раз мне приходилось пересекать улицу Григория VII, чтобы пойти в собор Святого Петра, но один такой поход мне запомнился особо: день, когда избрали папу Иоанна Павла II. Весь город пришел в движение по случаю этого события, а также и толпы некатоликов, поскольку, в сущности, папу в Риме считают кем-то вроде престарелого дядюшки, одним словом, членом семьи. Много раз мне приходилось выжидать, сидя на мотороллере, по приказу регулировщиков, невзирая на зеленый свет светофора, чтобы пропустить папу с его свитой, и всегда меня забавляло ошеломленное выражение лиц туристов, стоявших у светофора подле меня, когда я объяснял им: «Папа едет!» Их устрашенные физиономии всегда возбуждали во мне некоторое подобие нежности.

Избрание Иоанна Павла II для меня было действительно волнующим событием. Мне объяснили, что итог выборов я пойму по цвету дыма, который пойдет из дымохода Сикстинской капеллы: черный дым означал отрицательный результат, то есть ни один из «кандидатов» не набрал двух третей голосов в свою пользу, белый дым сообщал об избрании нового понтифика. Опять-таки меня просветили, что черный дым возникает от сожжения бумаг, а белый – при добавлении влажной соломы.

Зараженный волнениями людей вокруг меня на огромной площади Святого Петра, я ни на секунду не сводил глаз с дымохода, надеясь увидеть, как начнет виться белый дымок. Вместо этого после длительного ожидания появился унылый черный дым, сопровождаемый разочарованным «ооххх» толпы, извещая нас, что попытка не удалась.

Я спросил у родителей, не может ли конклав остаться на совещании еще некоторое время, возможно, они передумают и перед тем, как отправиться спать, изберут кого-то, так что на следующий день я смогу рассказать в школе, что «я там был». Мне опять-таки разъяснили, что это не так просто и быстро, как поджарить пару колбасок на углях, и мы отправились по пологому склону улицы Григория VII, которая привела нас к дому. Мне удалось увидеть белый дым только по телевизору, так же как и первое выступление Иоанна Павла II.

Ясно, что в обычное воскресенье на молитву Святой Богородице не являлась такая толпа, как в день избрания, но, для того чтобы пересечь знаменитую улицу Григория VII, мне пришлось быть очень внимательным. Вернувшись домой, я имел возможность восстановить за столом силы, оставленные на приходском футбольном поле. Однако это была лишь короткая передышка – в полтретьего начиналось событие, которое я ожидал в течение всей недели: футбольный чемпионат серии А.

Поскольку я пообедал дома, у меня не было возможности посетить стадион, так что следить за игрой я мог, лишь припав к радио. Существовало два варианта: либо вернуться на футбольную площадку с моими друзьями и вместе с ними слушать известия о происходящих событиях, ведь там всегда были один или несколько радиоприемников, либо сконцентрироваться на словах радиокомментаторов дома. По мере того как текли минуты, я пытался запомнить тембр голоса журналиста, который вел передачу о «Лацио», команде, за которую я болел, и каждый раз, когда кто-то вмешивался, чтобы сообщить о голе, мне казалось, что я чувствовал удар в грудь кулаком, и некоторые доли секунды пытался понять, не раздался ли этот голос с площадки, на которой играли наши ребята. Но часто у радиокомментаторов были похожие голоса, и я приходил в волнение, когда говорящий объявлял о голе, но потом отдавал себе отчет в том, что его забила не «Лацио».

По окончании матча, чтобы восстановиться после серьезного напряжения от прослушанной радиопередачи, мы в отличие от взрослых, все еще изнемогающих после рагу, рулетиков и пирожных, возвращались на поле, где играли до вечера, если нам разрешали родители.

Послеобеденный футбол не являлся исключительно воскресным развлечением: мы играли каждый божий день, независимо от того, были занятия в школе или нет, случился ли всемирный потоп или стояла сорокаградусная жара, мы играли, пока у нас была хоть какая-то возможность. Зимой мы превращались в летучих мышей, продолжая бегать за мячом, когда его уже не было видно. Я даже играл в темноте в одиночестве, пока родители не приходили за мной после того, как уже обзвонили все больницы в окрестностях…

Однако же над послеобеденными матчами в течение недели висела тяжкая повинность: урок катехизиса. Из шестидесяти сорванцов, гоняющихся за мячом, каждый день после обеда группами, человек по пятнадцать, мы должны были покидать поле, чтобы присутствовать на часовом уроке в здании прихода. Игра прекращалась за несколько минут до урока, и те, кому выпал жребий, уходили с рыданиями и истериками, в то время как другие с легким сердцем продолжали носиться по полю.

К счастью, площадка была окружена небольшими холмами с богатой растительностью, и примерно за четверть часа до рокового момента детвора скрывалась между ветвями деревьев, чтобы их не поймали за чуб и не отвели на урок. На поле царствовали те, кто по какому-то странному капризу судьбы не ходили на катехизис.

Как только проверка заканчивалась, буквально через несколько минут орда хоббитов вновь появлялась из леса и невозмутимо возобновляла игру, которой не видно было конца.

После матча по возвращении домой юных футболистов ожидало самое скучное – купание. Мне трудно сказать, сколько килограммов пыли в состоянии притащить домой ребенок после такой игры, сколько грязи пристает к рукам, впитывается с потом в майку, оседает в складках носков. Факт остается фактом: лично я для экономии времени спокойно бы улегся в постель в таком виде – тем более что на следующий день после десяти минут игры я достигал такой же степени чумазости, – однако моя мать регулярно подвергала меня тщательному и длительному мытью.

Я пытался вести с ней переговоры, чтобы выторговать купание по меньшей мере раз в два дня вместо каждого божьего вечера, но она не поддавалась никакому убеждению. Мне сильно досаждало, что из-за ее упорства я терял возможность участвовать в особом состязании: соревновании раскрашенных всеми цветами радуги ног.

В конце семидесятых годов все мальчишки были обуты в одинаковую спортивную обувь: внушающие страх кеды «Мекап». Они были изготовлены из прорезиненного полотна сине-зеленого цвета и имели общее свойство: при соприкосновении с потными ногами становились на размер меньше и, помимо того, что исключали использование носков, оставляли на коже пятна самой фантастической окраски. Художественные творения, возникающие сами по себе, которые отпечатывались на наших ногах, являли собой нечто галлюциногенное, чудесное, почти гипнотическое. Но прежде всего это был вид соревнования. Мы могли часами восторгаться этими произведениями поп-арта, охватывавшими всю гамму зеленых и синих оттенков, шедеврами, которые могли претендовать на место в нью-йоркском Музее современного искусства. Впрочем, в то время, как и всем гениям, нам было суждено остаться непонятыми.

Только самые смелые или удачливые, то есть те, которым посредством сложных переговоров или же под весомым предлогом удавалось избежать цепких рук своих мамаш и не мыть ноги в течение двух или трех дней подряд, могли надеяться на победу в «состязании радужных ног». Мне же после игры в воскресенье явно было не на что уповать: ноги не только мыли до восстановления естественного цвета, но еще и дезинфицировали этиловым спиртом.

После вечернего омовения для нас, юных футболистов, наступал час отхода ко сну. По крайней мере так было в течение недели. А воскресный вечер приберегал для нас последний волшебный подарок: «90 минут» – спортивную передачу, страстно ожидаемую всей Италией, о ней возвещали музыкальные позывные, которые невозможно было спутать ни с чем, любой итальянец был в состоянии узнать их, даже если бы его глубокой ночью сбросили с кровати.

Условным сигналом были последние аккорды музыки к телефильму «Следите за этими двумя», более известного за границей как «Мастера убеждать»: звуки этой мелодии означали, что через несколько минут начнется ожидаемая с таким нетерпением спортивная программа.

С начала «90 минут» до позднего вечера, когда меня загоняли в постель, я купался в потоке сообщений, кратких описаний матчей, монтажных вставок и комментариев: будь на то моя воля, я бы слушал их бесконечно. Если моя команда «Лацио» выигрывала, то я предавался золотым снам, в противном случае отправлялся спать несколько встревоженным при мысли о том, что завтра после школы мне предстоит возобновить повседневную битву с болельщиками команды «Рома»: этот извечный конфликт между Добром и Злом.

Естественно, я олицетворял собой Добро.