Текст книги "Огненная кровь. Том 2"

Глава 21. Яд

– Цинта! Дуарх тебя подери! Где тебя носит, таврачий сын? – Альберт вошёл стремительно, стягивая на ходу кафтан и шейный платок и швыряя их на кушетку.

Цинта отпрянул от окна, в которое разглядывал Грозовую гору, изрыгающую клубы дыма, окрашенные пока ещё редкими всполохами пламени, и, посмотрев на князя, пробормотал:

– Охохошечки! Видать не заладился разговор…

– Чего стоишь, как пень? Собирайся, живо! Мы уезжаем!

– Как уезжаем? Куда?

– Куда? Подальше от этого проклятого места! В Рокну, в Индагар, да куда угодно! Ты же хотел уехать – ну так вот, твоя мечта сбылась! Собирай сумки, я хочу убраться отсюда ещё до рассвета!

– Да что случилось-то? Ты виделся с леди Иррис?

– Виделся, твоими стараниями! Но если сейчас ты задашь мне ещё хоть один вопрос, я голову тебе отверну, слышишь? – ответил князь глухо, не оборачиваясь и глядя в окно на облако дыма над горой. – Живо собирай вещи!

Цинта заметался, бестолково перекладывая одежду с одного места на другое, роняя книги и банки с мазями, бормоча себе под нос что-то по-таврачьи, и, судя по тому, сколько раз он упомянул своих Богов, было понятно, что он сильно переживает.

Но Альберт почти не слышал этого. Он вообще почти ничего не слышал.

Он смотрел на гору, чувствуя, как вместе с этим дымом и пламенем из него уходит так долго копившаяся в нём ярость, а на её место приходит опустошение, отчаянье и тоска. А ещё понимание того, что в чём-то, кажется, Иррис была права. Что между ними и правда существует какая-то связь, только он до сих пор не понимал её природы. И сейчас, когда она сказала о том, что это началось с их встречи на озере, он вдруг вспомнил…

Кровь к крови, Кровь к огню, Сила к силе, Ветер к Огню, Вода к Тверди…

Ритуал соединения стихий.

Ведь именно эти слова пришли ему на ум, когда он лечил ногу Иррис, и испытал, то странное ощущение безумного счастья. Кажется, он тогда даже сознание потерял.

Но… Какое отношение он имеет к этому?

Он и знал-то толком два ритуала, да ещё то, что помогало в лекарских делах, а уж соединение стихий, это даже Гасьярд, кажется, не проводил ни разу. Не каждый Заклинатель такое умеет делать.

Бред! Не может быть всё так просто!

Но связь определённо есть, и гора говорит о том же. Только откуда?

Это следовало обдумать. Но он не мог думать об этом рационально. Его жгло внутри осознание того, что раз это и правда просто связь, то Иррис и в самом деле тяготится ею, если у неё нет к нему никаких чувств. А так она и сказала, что чувства эти не настоящие! И она не хочет их испытывать.

Милосердные Боги! В таком случае он и сам хочет разорвать её! Избавиться от этой невыносимой боли внутри. Он ей не нужен. Она хочет испытывать эти чувства с Себастьяном. Так она сказала. Так в чём же дело!

Альберт понимал, что ни арена, ни вино, ни девушки мистрессы Вэйри, ни место верховного джарта – ничто не избавит его от этой муки. И даже если он позволит ежедневно избивать себя до полусмерти, до тех пор, пока она будет рядом, пока она будет так близко, это не прекратится. По мановению пальца он снова окажется у её ног, и всё начнётся сначала.

Его излечит только расстояние. И чем дальше, тем лучше. Завтра утром корабль «Магира» отплывает в Ашуман – он слышал сегодня утром разговоры матросов возле арены. А на любом корабле всегда пригодится лекарь с парой сильных рук, умеющих ставить паруса. Так почему бы ему не уплыть с рассветом? Он никогда не был в Ашумане, но всегда хотел его посмотреть.

– Альберт! Альберт! – Цинта заскочил в комнату, как ошпаренный, вырвав князя из мрачных раздумий.

А следом вбежала запыхавшаяся Армана.

– Леди Иррис! – воскликнула она задыхаясь. – Джарт Альберт! Кажется… она умирает! Уф! Вы же лекарь, джарт Альберт? Помогите ей!

– Что? Как умирает?! – он развернулся резко и шагнул к Армане. – Что случилось?

– Не знаю! Она упала на галерее без чувств, – выдохнула Армана, держась за левый бок, – уф! И не приходит в себя! Белая, как полотно! И едва дышит! И наш лекарь, как назло, уехал в Рокну, остался только мэтр Башьярд, но он просто аптекарь и только пиявки и банки умеет ставить! Никто не знает, что делать! Джарт Гасьярд не знает, что с ней! А я вспомнила, что вы же лекарь, и мигом сюда! Уф!

– Где она? – спросил Альберт внезапно охрипшим голосом.

– У себя. Уф!

Лестницу он преодолел, кажется, в три прыжка. Патио, коридоры и галереи… как же далеко казались её покои – треклятый дворец такой большой! Он влетел в комнату, почти расшвыряв толпящихся у дверей слуг.

Иррис лежала на кровати. Бледное лицо и голубое платье придавало ей сходство с мраморной статуей, кем-то бережно уложенной на постель. Лишь бисеринки пота на лбу, да ещё частое неглубокое дыхание говорило о том, что она вообще жива. Рядом с ней сидел Гасьярд, держал за руку и что-то бормотал, закрыв глаза, а за его спиной склонилась тётя Эверинн. Тут же металась по комнате Таисса, кричала на слуг, заставляя принести то холодную воду, то уксус, то соли, но по растерянным лицам Альберт понял, что толку от этого чуть.

– Что произошло? – он в три шага оказался у кровати. – Гас, отойди, я всё-таки лекарь.

Гасьярд выпустил её безвольную руку и отступил к окну.

– Она шла по галерее и вдруг упала как раз, когда отозвалась Грозовая гора, и больше не приходила в себя, – ответила Эверинн.

– Но гора здесь не при чём, – добавил Гасьярд, – то, что с ней происходит – не магического свойства. Я смотрел, это больше похоже на отравление или приступ.

Альберт взял её за руку – ледяная. Пульс бился часто и неровно, и дышала она неглубоко. Он поднял веко…

Проклятье!

– Она что-то ела? Пила? Армана, Дуарх тебя дери, живо сюда! Что она ела? – почти крикнул он на служанку.

– Да ничего. Не знаю, джарт Альберт, не ела она ничего! – всплеснула та руками. – Если вот только вино пила!

Он схватил бутылку и фужер, понюхал. Быстро вытащил кинжал из ножен, надрезал Иррис палец и попробовал языком каплю крови.

– Проклятье! – воскликнул уже вслух. – Когда она это пила? Армана, отвечай! Когда?

– Не знаю! Но когда я уходила на молитву, бутылка была полной, если и пила, то перед тем, как выйти из комнаты.

– Что? Альберт? – воскликнула Таисса. – Вино отравлено?

– Да.

– Что можно сделать? – тихо спросила Эверинн, трогая его за плечо.

Альберт посмотрел на неё, словно на пустое место. Мысли его метались лихорадочно, перебирая все способы спасения, но в глубине души он понимал, если это то, что он думает – шансов почти нет.

– Цинта, тащи мой саквояж с лекарствами, живо! – он обернулся, и рыкнул на слуг. – Все вон отсюда!

Он почти вышвырнул их, выставил за дверь и Гасьярда с Эверинн, упиралась только Таисса.

– Учитывая то, что ты теперь с Миленой заодно, я не позволю тебе остаться с ней наедине! Может, это вы её и отравили! – возразила она его приказу.

Пальцы Альберта сомкнулись у неё на горле с такой силой, что у Таиссы покраснело от напряжения лицо, и он прошептал, глядя ей прямо в глаза:

– Проваливай отсюда! Или я сам тебя вышвырну!

Говорить два раза не пришлось.

Прибежал Цинта с саквояжем и принялся готовить то, что велел ему Альберт, повторяя вслух все ингредиенты:

– Чёрная смола – две меры, скандрийский мох – одна мера…

А потом пытался напоить этим Иррис, но она лишь шептала: «Больно! Больно!», и с трудом смогла проглотить пару ложек. И начала метаться на кровати. Альберт сел рядом, взял её за руку, накрыл своей ладонью, и живой огонь потёк, успокаивая и погружая в сон.

Что же ему делать?! Боги милосердные! Должно же быть средство!

Он пытался придумать лекарство, но от этого яда лекарств не существовало. Тот, кто подлил его в вино, хотел, чтобы всё было наверняка. И всё, что Альберт мог сделать, это лишь забрать её боль и страдания. Он думал напряжённо, лихорадочно перебирая самые странные способы, какие только ему приходилось изучать или хотя бы слышать. И стук его сердца раздавался в ушах набатом.

Если совсем недавно ему казалось, что мир рухнул, когда она убежала из оранжереи, когда отвергла его, то сейчас ему хотелось, чтобы он и в самом деле рухнул, потому что он не сможет вынести её потерю.

Только не это, Иррис! Не покидай меня вот так!

Теперь он понимал, что даже находясь вдалеке, даже зная, что она его не любит, но зная, что она где-то есть, что она жива, он был бы почти счастлив.

Распахнулась дверь, и ворвался Себастьян, на ходу стаскивая перчатки, с лицом таким же бледным, как у Иррис, он бросился к кровати и склонился над ней.

– Иррис?! Иррис! Ты слышишь меня? Девочка моя, – он дотронулся до её щеки, до лба, но она его не слышала.

– Эв сказала, это яд? Какой яд? – Себастьян перевёл на Альберта растерянный взгляд.

– Белой водяной змеи. Ашуманский яд, который можно добавить в вино, и его не заметишь. Он действует через желудок, а не через кровь, как яд других змей. И его в этой бутылке хватило бы на целый галеон матросов, – ответил Альберт тихо.

– Но от него же… он же…

– …смертельный, – ответил Альберт, глядя Себастьяну прямо в глаза. – И у меня нет от него противоядия. Его вообще нет.

– О, Боги! Иррис! – Себастьян вскочил и принялся ходить по комнате. – Но хоть что-то можно попытаться сделать? Хоть что-нибудь?

Альберт смотрел на него и видел на лице Себастьяна то, что сейчас чувствовал сам – отчаянье и безысходность. И ему даже стало жаль брата, потому что для него потеря будет вдвойне тяжелее, ведь их чувства были взаимны. Его захлестнула новая волна отчаяния.

Пусть она его не любит! Пусть останется с Себастьяном! Пусть только останется жива! Пусть лучше он сам умрёт вместо неё!

Себастьян подошёл и впился пальцами ему в плечо:

– Если ты знаешь хоть какой-нибудь способ… Проси, что хочешь! Я всё сделаю! Только спаси её!

– Что хочу? – усмехнулся Альберт криво.

– Да! Всё, что скажешь! Я всё сделаю, – произнёс Себастьян обречённо.

– Она так тебе дорога?

– Да!

– Из-за её силы? Из-за Потока?

– Нет! Я… я люблю её. Я не могу её потерять! – произнёс Себастьян горько и растерянно посмотрел на кровать.

– Я ведь тебя предупреждал… тогда ещё… насчёт стрел. Ты же понимал, что это повторится! – произнёс Альберт устало. – Если я смогу её спасти, будь так добр, не сглупи в третий раз. Позаботься о ней по-настоящему. А теперь уходи, я сделаю всё, что смогу.

Альберт отвернулся.

Умереть вместо неё…

Эта мысль вдруг обрела реальные очертания. А ведь это возможно, если между ними и правда есть связь. Он читал об одном ритуале, и он, как лекарь, может его попробовать.

– Что тебе нужно? Что нужно от меня? Только скажи! – исступлённо воскликнул Себастьян.

Альберт посмотрел на брата и ответил тихо:

– Найди того, кто прислал эту бутылку и сверни ему голову. Я бы начал с Милены. Змеиный яд, сам понимаешь, кто здесь ценитель…

– Я убью её! – произнёс Себастьян негромко и его глаза сверкнули.

Он поцеловал Иррис, погладил её волосы и быстрыми шагами вышел из комнаты.

– Цинта, запри дверь! А если кто будет лезть скажи, что я проломлю ему голову. Не пускай никого.

– Что ты будешь делать, мой князь? – спросил Цинта осторожно, пока Армана распускала шнуровку на платье, чтобы облегчить Иррис дыхание.

– Единственное, что можно попытаться сделать.

– Ты же не собираешься… – начал Цинта, – собираешься! Владычица степей! Это же убьёт и тебя! Послушай, мой князь…

– Я не могу позволить ей умереть, – ответил Альберт.

– Но ты же сам умрёшь!

– А может, это единственный правильный выход для нас обоих? – произнёс он, не оборачиваясь. – Проваливай, Цинта. И не вздумай мне мешать, если я услышу хоть слово, хоть скрип двери или кашель – клянусь, я убью и тебя, не моргнув глазом.

Цинта посмотрел растерянно, но понял, что он не сможет остановить Альберта ни за что на свете и, вздохнув, ушёл вслед за Арманой в соседнюю комнату, бормоча на ходу:

– Охохошечки! Мирна-заступница! Он решил себя убить!

Альберт расстегнул рубашку и прижал к своей груди ледяную ладонь Иррис. Провёл рукой по её телу от шеи вниз, следуя тем же путём, каким шёл яд, чувствуя под пальцами холод, и остановил ладонь чуть пониже рёбер, там, где холод был сильнее всего.

– Я не знаю, как это делать, Иррис, вернее, знаю только в теории, – прошептал он, глядя на её бледное лицо, – я никогда сам такого не делал. Так что может и не получится. Но я очень надеюсь, что получится, и мы оба останемся живы. А если нет, то тогда мы умрём вместе. В любом случае это лучше, чем жить, зная, что я не смог тебя спасти.

Он закрыл глаза, опустил щиты и открылся.

Боль.

Яд был ледяным ужом. Нет, он, казалось, состоял из клубка змей, из мотков жгута, а в нём тысячи мельчайших острых кристаллов, каждый из которых, впиваясь, причинял боль. И сливаясь вместе, эти тысячи кусочков боли делали её невыносимой. Альберт ощущал яд пальцами, сжимал его, не давая жгутам расползаться, разворачиваться и растекаться по венам, вбирая в себя густую черноту и растворяя её в своей крови.

Он соврал ей.

Чтобы остаться в живых, он должен забирать яд понемногу, достаточно долго, медленно уничтожая его, чтобы не убить при этом себя. Но у него нет столько времени. И самое большее, что он может сделать сейчас, не навредив себе – забрать половину яда, но и оставшейся половины хватит, чтобы убить её. А значит, выбора у него нет.

Но он и не собирался выбирать.

Что же, похоже, ему не удастся посмотреть Ашуман…

Мир отступил, ушёл куда-то, растворившись, и вдруг стало тихо, так тихо, как бывает только под водой, на глубине. Даже боль вдруг отступила, осталось только странное ощущение умиротворённости, как будто он, наконец, сделал всё правильно. И сидеть вот так с ней вдвоём, прижимая её ладонь к своей груди, было так волшебно, хотя он понимал, что цена этого краткого мгновенья счастья – его жизнь.

Когда всё закончилось, когда вышел весь яд до капли, звуки вернулись. Альберт услышал, как бегают по коридорам слуги, как Цинта тихо молится за дверью, а в распахнутое окно доносится пение цикад. Пальцы свело от напряжения, в висках стучала кровь, а на лбу выступила испарина. И он всё ещё не мог поверить, как…

…но у него получилось!

А ведь не должно было. Где-то в глубине души он был уверен, что не получится. Только сил не осталось даже на радость.

Руки у Иррис потеплели, и дышала она ровно – спала. Лишь подрагивали во сне ресницы, а на губах замерла едва заметная улыбка. Альберт коснулся её лица пальцами.

Почему всё так? Почему он, совсем, как вор, должен красть эти прикосновения тогда, когда никто не видит?

Накатила слабость.

– Я оставлю тебе маленький подарок, Иррис, – прошептал едва слышно, – надеюсь, ты будешь вспоминать обо мне хоть иногда…

И такого он тоже никогда не делал, но почему-то был уверен, что получится.

Вообще-то этому учат жениха и невесту, перед свадьбой. И, наверное, это было неправильно и эгоистично, оставлять чужой невесте такой подарок, но ему отчаянно хотелось, чтобы она помнила о нём. А это было единственное, что пришло Альберту в голову в такой момент. Взять свои желания, свои мечты и чувства, то, что он думал о ней, чего хотел, и поделиться, чтобы она тоже это ощутила…

…какой он видел её, какой она для него была, каким он хотел для неё быть…

Он представил, что это цветок. Не цветок – бутон, в котором спрятана вся буря его чувств, с того самого дня, как он впервые встретил её на озере. Его страсть и тоска по ней. Его желание и любовь.

Бутон вспыхнул живым огнём, засиял, скользнул от его сердца по руке в её руку и оттуда к её сердцу.

И если она захочет вспомнить его… Если вспомнит – цветок распустится, и тогда она почувствует то, что чувствовал он, и, может быть, ей будет даже приятно знать, что кто-то любил её так сильно.

– Армана! – позвал Альберт хрипло, руки становились холодными, а сердце, напротив, забилось часто.

Служанка выбежала из-за двери, а за ней следом Цинта с серым лицом.

– Ночью у неё может быть лихорадка, но это не страшно, к утру всё пройдёт, – сказал он тихо, – сделай ей воды с лимоном – ей нужно больше пить. Цинта? Пошли, пока я ещё на ногах.

– Она… будет жить? – прошептала Армана, глядя на него широко распахнутыми глазами.

– Будет.

Он едва дошёл, опираясь на Цинту и хватаясь рукой за стену, на кровать почти упал и сразу же провалился в непроницаемую бездну.

* * *

– Иррис! Девочка моя, – Себастьян поцеловал её руку. – Ты жива!

Было жарко, несмотря на раннее утро. В распахнутые настежь окна лился яркий солнечный свет, и не ощущалось ни ветерка, ни малейшего дуновения.

Будет гроза…

Это первое, что подумала Иррис. Гроза уже зарождалась где-то над морем и, вбирая в себя его тёплую влагу, росла и ширилась, и было видно, что горизонт стал размытым, посерел, и небо заволакивала дымка.

Иррис слабо улыбнулась Себастьяну. Боль ушла совсем. И внутри было тепло и… странно.

Она плохо помнила, что произошло. Обрывки разговоров, беготню вокруг и боль. А потом всё прекратилось, и она провалилась в глубокий сон без сновидений.

– Что случилось? – спросила тихо.

Себастьян рассказал ей обо всём. О смертельном яде в бутылке вина, о том, как её спас Альберт, о том, что Милена сидит взаперти под охраной в своей комнате, пока Гасьярд выясняет, что произошло, и том, что Драгояр напал на него, защищая сестру.

– Мы больше не будем ждать, Иррис. Я решил – мы поженимся сразу же после совета, в этот же день. Альберт прав, я не смог тебя защитить, прости меня, – Себастьян снова поцеловал её пальцы, – но теперь тебя будут охранять неустанно. Пробовать всю еду, проверять все подарки. Никто из посторонних не войдёт и не выйдет. И ты не будешь гулять одна, пока всё это не закончится. Или, если хочешь, я тебя увезу отсюда? Ты ведь хотела уехать, я могу спрятать тебя там, где никто не найдёт. Отменим все эти обеды и мероприятия…

Она раньше не видела Себастьяна таким. Взволнованным. И почти счастливым. Готовым поступиться делами прайда ради неё. Это было так неожиданно, что она спросила:

– Это было очень опасно?

– Опасно? – воскликнул он. – Это было смертельно, Иррис! От этого яда нет противоядия, и если бы не Альберт… Не знаю, как ему это удалось! А я так испугался, что потеряю тебя. Я бы никогда себе этого не простил. Скажи, ты хочешь чего-нибудь?

– Пожалуй, привести себя в порядок, – она попыталась улыбнуться ему в ответ.

– Хорошо, я тебя оставлю. Приду позже, – он наклонился и поцеловал её в щёку, трепетно и нежно. – Если что-то нужно – только скажи!

Иррис приняла ванну. О вчерашнем напоминала только небольшая слабость, а ещё странное ощущение внутри – какого-то необычного тепла. Армана укладывала её волосы, попутно рассказывая о произошедшем в лицах и красках. О том, как Альберт кричал на неё, как выставил за дверь Таиссу, едва не придушив, как Драгояр подрался с Себастьяном и воткнул нож в руку Тибора, когда тот принялся их растаскивать, а Истефану сломали нос. Что Милена теперь сидит под замком, пока не закончат разбираться, и уже перебила всю посуду в комнате, швыряя её с досады в дверь, и даже драгоценные вазы, и фарфоровые статуэтки, которыми очень дорожила. И что никто ещё не видел её в такой ярости, а джарт Гасьярд даже наложил на двери магическую печать, чтобы она её не выломала.

А Иррис думала об Альберте, и ей было стыдно. Нестерпимо стыдно за вчерашнее, за тот разговор в оранжерее, за то, что она сделала ему больно, ведь не смотря на обиду, он, не задумываясь, пришёл ей на помощь.

– Жаль только, что джарт Альберт умрёт, – вздохнула Армана, закалывая последний локон, – но если бы он уплыл в Ашуман, а Цинта сказал, что он вчера собирался, то никто бы вас не спас, миледи. А мне он даже нравится и…

– Что? Что ты сказала? – Иррис поймала Арману за руку. – Что значит «умрёт»?

Глаза служанки забегали, и она рада была бы вернуть слова назад, да было уже поздно.

– Мне велели вас не волновать…

Иррис вскочила и схватила служанку за плечи:

– Говори! Что это значит? Почему?

Армана вздохнула и выложила всё, что знала, что видела, и что рассказал ей Цинта.

И от ужасной цены её спасения Иррис вдруг стало дурно. Она даже присела на стул, схватившись за лоб.

– Зачем? Зачем он это сделал? – воскликнула она горько и снова вскочила. – Где он? Я должна его увидеть!

– Миледи…

– Немедленно! – она развернулась и пошла к двери.

Армана побежала следом:

– Миледи! Да погодите, вам напрягаться нельзя!

Но Иррис её не слушала. Она вышла и направилась в покои Альберта, мало заботясь о том, что за ней бежит Армана и ещё четыре охранника.

Зачем! Альберт, ну зачем ты это сделал?!

Мысль о том, что он умирает из-за неё, вонзилась в сердце ледяным осколком. На неё навалилось такое отчаянье, что она сначала просто быстро шла, всё ускоряя и ускоряя шаг, а потом побежала, боясь не успеть. Остановилась у самой двери, выдохнула, махнула охране остаться в коридоре и вошла без стука.

– Миледи Иррис? Охохошечки! – Цинта вышел навстречу с чайником в руках.

– Он жив? Альберт жив? Где он? Цинта, скажи, что он жив! – прошептала она, задыхаясь от бега.

– Жив он, миледи, жив, – пробормотал Цинта, – да только не слишком-то хочет жить.

– Отведи меня к нему!

– Идёмте, – вздохнул слуга.

Альберт лежал на кровати в спальне. Шторы на окнах были прикрыты, и в комнате царил полумрак.

– Я ему снотворное сделал. Крепкое. Так что он спит. А вы, я вижу, в добром здравии, значит, не зря он так старался.

– Скажи мне правду, Цинта, – Иррис перешла на полушёпот, – он будет жить?

– Леди Иррис, – покачал головой Цинта и поскрёб макушку, – тут такое дело… Я ещё не лекарь, но знаю, что этот яд уже и быка убил бы, но князь пока ещё жив. И если бы он боролся, то может, уже и на поправку бы пошёл. Только дело тут, может, и не совсем в яде. Сдаётся мне, что он как будто бы не хочет жить. Он тут бредил всю ночь и такого наговорил…

– Что он говорил?

– Много чего безумного. И даже про меня, что я его единственный друг, я ажно прослезился, но в основном, конечно…

Цинта замялся и переложил чайник из одной руки в другую.

– Что? Да скажи уже!

– В основном он, конечно, говорил о вас, – смущённо пробормотал Цинта, – ну ещё всякое непонятство, что-то про связь, и что так оно для всех лучше, что так он вас освободит… про парус, надежду и всё в таком духе – говорю же, бредил.

– Можно, я… посижу с ним немного? – спросила Иррис, смутившись.

– Конечно! Мне вот, как раз… за отваром на кухню сбегать надо, – произнёс Цинта деликатно, и удалился, прихватив за собой Арману.

Иррис осторожно подошла к кровати, ступая почти на носочках, присела на самый край. Кажется, впервые за всё время их знакомства она могла беспрепятственно разглядывать лицо Альберта, и она разглядывала. Долго и жадно, словно пытаясь впитать каждую чёрточку, запомнить, как художник, чтобы сохранить этот образ. Во сне, когда на его лице не отражались все те бурные страсти, которые двигали им, оно казалось почти умиротворённым и таким спокойным. И её внезапно захлестнула волна щемящей нежности, захотелось коснуться его…

Иррис сжала губы, потому что слёзы навернулись на глаза сами собой. Она пыталась их удержать, но не слишком-то получилось.

Боги милосердные! Почему? Почему всё так вышло?!

Она села поближе, коснулась пальцами его руки, лежащей поверх тонкой простыни, взяла её и перевернула ладонью вверх. Погладила осторожно.

Рука у него совсем не похожа на руку Себастьяна. Она шире и грубее, загорелая, обветренная, вся в шрамах и ссадинах, и костяшки сбиты, ещё не зажили. Ну да, он же дрался на арене. Но в то же время его ладонь внутри была тёплой и мягкой. Вот и весь он такой же, жёсткий снаружи и острый на язык, но, когда они оставались вдвоём, в те редкие мгновенья, она видела его совсем другим.

Иррис провела пальцем по мозолям – откуда они? Она бы хотела узнать…

Она бы хотела послушать его историю. Об этих мозолях и шрамах, об ожоге на запястье в форме круга с каким-то символом, о том, почему он носит в ухе обсидиановую серьгу, ведь камень их Дома – рубин. Она бы хотела столько всего о нём узнать…

Только вряд ли теперь узнает. И это всё из-за неё… Он умрёт из-за неё! И он хочет умереть!

Почему-то вспоминалась запись в дневнике отца о Регине: «Она просто не хотела жить». И в это мгновенье ей стало понятно, какую он, должно быть, испытывал боль. И вину.

И эта мысль накрыла Иррис таким отчаяньем, что слёзы побежали в три ручья, но она усилием воли сдержала рыдания – не стоит охране этого слышать.

– Прости меня! Прости! Прости! – прошептала горячо и прижалась мокрым от слёз лицом к его ладони, удерживая её обеими руками.

Какая же она тёплая…

Боги милосердные! Почему ей сейчас так плохо, и почему так хорошо от одного только прикосновения?

Внутри зашевелился вихрь, и она не стала его сдерживать.

– Пожалуйста, не умирай! Пожалуйста! Не надо! Прошу тебя, – прошептала она, прижимаясь щекой к его ладони. – Я не вынесу этого! Альберт…

Почему ей так невыносимо больно? Даже больнее, чем вчера? Только боль эта другая…

Что ей делать?!

Она мысленно взмолилась Богине Айфур, горячо и страстно, вложив в эту молитву всю силу своей боли:

Если ты слышишь меня, Великая мать всех ветров, если можешь мне помочь – спаси его! Спаси… Забери всё – этот город и этот дворец, мой дар, мою жизнь, только спаси его!

Если он умрёт, то она не станет себя сдерживать. Этот вихрь, что сейчас растёт внутри неё, она выпустит его наружу, и он разрушит этот дворец до основания, камня на камне не оставит от проклятого змеиного логова и сровняет всё с землёй!

Вихрь вращался и ширился, и где-то вдалеке глухо заворчал гром, гроза подбиралась к Эддару со стороны моря.

Если бы они могли поговорить! Если бы она только могла что-нибудь исправить!

Но что можно было исправить?

Она коснулась его ладони губами, там, где отчётливо виднелся старый шрам в виде полумесяца, а потом поцеловала рядом, а потом ещё раз и ещё. И от слёз его ладонь стала совсем солёной. Сплела свои пальцы и его и, прижав руку к груди, согнулась почти пополам от невыразимого горя.

Альберт пошевелился во сне, на лице мелькнула тень переживания, и, будто пытаясь что-то сказать, его губы приоткрылись, но он лишь тихо вздохнул. И сама не ожидая такого порыва, Иррис наклонилась и поцеловала его в губы, прижалась на мгновенье щекой к его щеке, и отпрянула, услышав, как Цинта нарочито громко шаркает ногами у двери.

* * *

– Ну вот, мой князь, ты всё-таки жив, – произнёс Цинта, едва Альберт открыл глаза.

– Знаешь, я уже думал, что попал в Светлые сады Миеле, но потом увидел тебя и понял – Боги не могут быть настолько жестоки. Не может же первый, кого я там встречу, сразу оказаться тобой! – усмехнулся Альберт.

– Либо ты ошибся насчёт яда, либо это и правда, странно, – ответил Цинта, – но раз ты уже шутишь, стало быть, тебе лучше.

Альберт посмотрел в окно – темно, наверное, вечер. Какого дня? Дождь лил, как из ведра и всё небо было затянуто тучами, и такого ливня в Эддаре он не припоминал.

– Что я пропустил?

– О! Всё, как ты любишь! – Цинта на радостях, принялся рассказывать ему последние события. – Драгояр и Себастьян подрались, в Тибора воткнули нож, а Истефану нос сломали, и даже из Гасьярда Милена выдрала клок волос. Эверинн назвала всех скотами, а Таисса ходит, обмотав шею шарфом – прячет синяки от твоих пальцев, ненавидит тебя и грозится убить, если ты выживешь. Милена сидит в своих покоях под замком и крушит всё, что попало ей под руки, и слуги ночью тихо праздновали этот факт. В кои-то веки кто-то приструнил злобную фурию.

Альберт хрипло рассмеялся, но потом спросил, вдруг став серьёзным:

– А как там… моя пациентка?

– Которая? – спросил Цинта, сделав вид, что не понимает о чём идёт речь.

– Тебе челюсть сломать?

– Эх, мой князь, будучи без сознания, ты мне больше нравился. Ты даже сказал в бреду, что я твой единственный друг, а теперь вот, извольте – челюсть сломать! – буркнул Цинта. – Нормально всё с ней.

Наверное, нужно было сказать, что она приходила. Цинта слышал, как она плакала, и видел, как держала Альберта за руку. Армана сказала, что она плакала и потом, в своей комнате. Но если он скажет ему это, то князь вскочит, как есть, и тут же помчится к ней. И чем это закончится? Уж точно ничем хорошим.

И поэтому он промолчал.

Эта женщина приносит Альберту одни сплошные несчастья! Знай он раньше – наплевал бы на таврачий закон и не стал бы посылать его в тот обрыв.

– Нормально? – переспросил Альберт.

– Нормально, – ответил мрачно Цинта, – так мне вещи собирать?

– Какие вещи?

– Так давеча кто-то собирался отплыть в Ашуман.

– Какой ещё к Дуарху Ашуман? Никуда я не поплыву!

– Позволь спросить, с чего такая перемена? – спросил Цинта.

Князь встал с кровати, подошёл к окну, держась за стену – голова ещё кружилась.

– Боюсь, если я уеду сейчас, – произнёс он негромко, глядя в мутную пелену дождя, – Иррис не доживёт даже до совета, не то, что до свадьбы или поединка.

– Хочешь знать, что думаю я? – начал, было Цинта.

– Не хочу. Я и так знаю.

– А я всё равно скажу. Это, конечно, не моё дело… Но ты же не всерьёз собираешься охранять от врагов чужую невесту?

– Цинта, я тебе уже говорил, что всё, что начинается со слов «это не моё дело» и в самом деле не твоё дело? Но раз ты так хочешь знать, то я тебе скажу…

Альберт обернулся, присел на подоконник и, скрестив руки на груди, добавил:

– Я чуть не умер этой ночью. И умер бы, но кое-что случилось… Мне приснился чудесный сон, – он посмотрел на свою ладонь, улыбнулся и сжал её в кулак, – и я кое-что понял. Вэйри была неправа и права одновременно.

Он оттолкнулся от подоконника и стянул с себя рубашку.

– Мой братец не знает всей гнилой изнанки нашей родни так, как я. И он не сможет защитить Иррис. А я смогу. Даже если мне придётся спать под её дверью, убить всех своих родственников и снова за неё умереть. Я был идиотом, Цинта, но теперь я понял свою ошибку. Ну, чего ты застыл, как ящерица на солнце? Мне нужна ванна и чистая одежда.

Цинта всплеснул руками, забрал у него рубашку и воскликнул:

– Ты тут, когда бредил, говорил, что я тебе друг. Так ежели это правда, то я и скажу тебе, как друг. И даже если ты погонишься за мной с вертелом, я молчать не стану! Ты в прошлый раз сказал, что не хочешь быть ослом, так вот, ты осёл, мой князь! Как есть, осёл! Слепой осёл! Потому что, снова идёшь по кругу за морковкой, которая висит у тебя перед носом на палке!

Но Альберт только усмехнулся и снова посмотрел на свою ладонь.