Текст книги "Актуальные проблемы современной лингвистики. Учебное пособие"

Функции грамматических единиц существуют в форме постоянного и регулярного межкатегориального взаимодействия. Рассмотрим некоторые аспекты этого явления на материале взаимосвязей ГК глагола.

До сих пор ГК обычно рассматривались раздельно, а их взаимосвязи представляли собой, как правило, периферию грамматического описания. Между тем ГК существуют именно в их взаимных связях. Одним из важных направлений функционально-грамматического исследования является специальный анализ комплекса категорий той или иной части речи, анализ категориального взаимодействия. Такие группировки при явно выраженных многосторонних и разноаспектных связях (как это имеет место в глаголе) становятся особого рода системой, имеющей свою структуру, элементами которой являются отдельные ГК и связи между ними.

Предпосылка взаимных связей ГК – их совместная данность в слове. <…>

При реализации функций ГК, представленных в данной словоформе, возможны два типа соотношения функций: 1) функции контактируют, взаимодействуют; 2) реализуются параллельно и независимо друг от друга. <…> При сопряженности ГК, например вида и времени или времени и наклонения, обнаруживается их взаимозависимость. При «синтезировании» же один и тот же формант связан с рядом ГК, независимых друг от друга. <…>

Взаимодействие функций, связанное с пересечением их содержания, является внутренним сущностным свойством функций языковых единиц. Сами понятия функции и функционирования применительно к грамматике рассматриваемого типа включают фактор функционального взаимодействия. В какой бы форме оно не фиксировалось, межкатегориальное взаимодействие функций представляет собой один из центральных объектов функционально-грамматического исследования и описания.

Одним из существенных элементов, охватываемых понятием «функционирование» (применительно к языковым единицам), является взаимодействие ГК как систем с окружающей их средой. Соотношение системы и среды рассматривается нами в том смысле, который вкладывается в эти понятия общей теорией системных исследований. Согласно этой теории, система как множество элементов с отношениями и связями между ними, образующими определенную целостность, противостоит среде, во взаимодействии с которой система проявляет и создает все свои свойства. Система функционирует в среде, взаимодействуя с нею. <…>

Говоря о языковых единицах как системах, мы имеем в виду целостные объекты (лексемы, грамматические формы, синтаксические конструкции), представляющие собой упорядоченные множества содержательных элементов (с соотношениями и связями между ними, т.е. с определенной структурой плана содержания), соотнесенные с множеством элементов формального выражения (таким образом, речь идет о двусторонних – содержательно-формальных – единицах). Аналогичный характер имеют ГК, а также разного рода языковые классы и группировки как более сложные системы.

Среда по отношению к той или иной языковой единице, категории или группировке как исходной системе – это множество языковых (а также внеязыковых) элементов, играющих по отношению к исходной системе роль окружения, во взаимодействии с которым эта система выполняет свою функцию.

Система и среда (применительно к языковым явлениям) – это не самодовлеющие понятия. Они подчинены функции. Взаимодействие системы и среды направлено на реализацию функции как цели (назначения) языковых средств. Отдельная изолированная частная система (единица, категория, группировка) не может обеспечить реализацию функций, выполняемых в процессе языковой коммуникации, прежде всего функции передачи смысла высказывания. Для этого необходимо взаимодействие множества частных систем с их средой.

По отношению к языковым единицам и категориям (исходным системам) можно выделить два типа среды: 1) парадигматический (системно-языковой) – окружение данной единицы (категории) в парадигматической системе языка; 2) синтагматический (контекстуальный, речевой) – окружение данной единицы в речи, т.е. контекст и речевая ситуация. Обращение к понятию среды позволяет интегрировать под единым углом зрения эти два типа окружений, обычно изучаемых раздельно.

<… > понятие среды применительно к языковым фактам должно рассматриваться с учетом различия между системой языка и системой речи, между планом парадигматики в системе языка и взаимодействием парадигматики и синтагматики в речи.

<…> Понятие среды предполагает возможность и необходимость многоаспектной дифференциации. В частности, следует различать понятия микро– и макросреды. Первое из этих понятий включает те элементы окружений (как парадигматических, так и синтагматических) той или иной частной языковой системы, которые непосредственно взаимодействуют с нею, второе же охватывает более широкие и отдаленные области языковых и речевых явлений, затрагиваемых данной системой или опосредованно воздействующих на нее. Так, по отношению к категории времени в русском языке в микросреду входят категории вида и наклонения (и шире – элементы полей аспектуальности и объективной модальности), а также средства выражения временной соотнесенности, охватываемые полем таксиса. Что же касается макросреды, то в данном случае к ней относятся элементы таких полей, как залоговость, определенность / неопределенность, локативность. Поля количественности и качественности могут находиться как в ближайшем, так и в отдаленном отношении к категории времени. Здесь, как и в других случаях, проявляется неопределенность и подвижность границ между микро– и макросредой.

<…> Взаимодействие системы грамматических единиц, классов и категорий с их лексико-грамматическим и лексическим окружением расширяет рамки грамматики. В сферу функциональной грамматики, направленной на изучение функционирования грамматических единиц, вовлекается все то, что взаимодействует с собственно грамматическими системами в области лексики и контекста. Поэтому функциональная грамматика включает описание всех взаимодействующих с грамматическими единицами явлений, относящихся к области функциональной лексикологии. Жестких границ здесь нет. Функциональная грамматика при широком истолковании ее предмета фактически перерастает в функциональное изучение строя языка в целом.

Итак, грамматические единицы, классы и категории как системы должны изучаться вместе с той средой, которая их окружает и с которой они взаимодействуют. В теории функциональной грамматики отсюда вытекает постановка вопроса о той единице в строе языка и о соответствующей единице анализа, которая включала бы как изучаемые грамматические формы и категории, так и их среду. Такой единицей в области функциональной грамматики, на наш взгляд, являются ФСП. Взаимодействие системы и среды (в обоих ее аспектах – как парадигматическом, так и синтагматическом) представляет собой важнейший интегративный фактор формирования ФСП.

В понятии ФСП перекрещиваются линии, идущие, с одной стороны, от понятия «функция», а с другой – от соотношения системы и среды. Первая линия связи: поле строится на общности функций; эта общность преодолевает тенденцию к разъединению языковых средств, различных по своей структуре и уровневой принадлежности; от функционального взаимодействия структурно разнородных средств в речи исходит абстракция, ведущая к понятию ФСП, проецируемому на парадигматическую систему языка.

Вторая линия связей (от соотношения «система – среда» к ФСП) тесно связана с первой: именно взаимодействие системы и среды создает условия для реализации функций, охватываемых данным полем. Грамматические системы (одна или несколько), выступающие в роли центра взаимодействия и интегрирующие лексико-грамматические и лексические элементы среды, вместе с этой средой образуют те единства, которые мы называем ФСП.

<…> Обращение к понятию «среда» имеет принципиально важное значение для объяснения языковых систем. Ни одна частная система в языке не может быть объяснена достаточным образом, если она рассматривается сама по себе, изолированно, если анализ обращен лишь к внутрисистемным отношениям. Исследование приобретает необходимую объяснительную силу лишь в том случае, когда изучение внутрисистемных отношений дополняется анализом отношений между системой и средой. <…>

<…> Синтаксис – это раздел грамматики, ведающий построением речи. Если иметь в виду синтаксический строй языка, то это объективно существующая система синтаксических средств и правил их использования, находящаяся в распоряжении говорящего коллектива. Если иметь в виду синтаксическую науку, то это воплотившиеся в различных теориях усилия человеческой мысли, с переменным успехом поступательно приближающейся к адекватному постижению этой системы.

В отличие от других «уровней» или «ярусов» языка <…> синтаксис непосредственно соотносится с процессом мышления и процессом коммуникации: единицы других уровней языковой системы участвуют в формировании мысли и коммуникативном ее выражении только через синтаксис. В этом специфика синтаксиса как реального явления и как научного объекта. Этим определяется его роль как «организационного центра грамматики».

Этим же определяется необходимость единого функционального критерия для всех синтаксических средств, единиц, конструкций: предстоит определить, какова роль каждого (каждой) из них в построении связной речи, в процессе коммуникации, «что – для чего?» Следуя таким путем, можно, по-видимому, достигнуть адекватности объекта и метода изучения, к которой, естественно, стремится всякая наука. Стремление найти методы, наиболее соответствующие объекту изучения, должно служить и более глубокому постижению специфики объекта, отличного от объектов других областей языкознания.

Именно понятие функции представляется тем звеном в синтаксической теории, внимание к которому помогло бы этому стремлению осуществиться.

Важность для синтаксиса понятия функции отмечается многими современными учеными. Так, А. Мартине считает функции центральной проблемой синтаксиса. Представляются чрезвычайно плодотворными идеи Мартине о необходимости «расположить все факты языка в соответствии с ролью и важностью каждого из них в языковом хозяйстве» («вместо того, чтобы пытаться доказывать вескость своих собственных структуральных теорий за счет языка»), о необходимости строить грамматическую классификацию «на основе комбинаторной потенции (latitude combinatoire) знаков в цепи».

Понятие функции, глоссематиками (Ельмслев, Тогебю и др.) привнесенное в лингвистику с математическим значением отношения, становится понятием, вытекающим из сущности языка, выражающим роль того или иного языкового элемента в коммуникативном акте соответственно тому принципу функциональности, который в свое время был выдвинут И.А. Бодуэном де Куртенэ.

Наибольшая заслуга в разработке понятия функции принадлежит Пражской лингвистической школе, для которой функционализм – основа научной методологии.

Исходя из признания языка орудием коммуникации, Пражская школа различает степени коммуникативной значимости единиц разных уровней языка. Собственно коммуникативную функцию выполняют синтаксические единицы, элементы других уровней приобретают коммуникативную значимость лишь через единицы синтаксического уровня.

Понятие функции, пишет Ф. Данеш, в работах которого четко выражены современные методологические принципы Пражской школы, заключает в себе и цель и средство (если нечто служит как средство для цели F, то мы говорим, что это нечто имеет функцию f). Поскольку речь идет о свойстве, функция всегда предполагает явление-носитель («функция чего?»). Именно в этом надо видеть сущность функциональной лингвистики, а вовсе не в том, что она предпочитает подход «от функции к средству»: при функциональном методе в одинаковой мере можно отправляться от явления («средства») к его функции. Глобальная внешняя функция языка – служить для производства высказываний, но различные частные лингвистические средства выполняют эту функцию разными путями. Только единицы высшего уровня структурной иерархии (предложение) функционируют непосредственно как высказывания, тогда как средства низших уровней действуют только опосредованно: любой уровень в отношении низшего уровня выступает как сфера его функций, тогда как в отношении следующего, высшего уровня он выступает как сфера его средств.

К телеологическому (целевому) пониманию функции, разработанному Пражской школой, по существу близко и семиотическое понимание функции, исходящее из знаковой теории. Дихотомические формулы «средство – цель» (форма – функция) и «означающее – означаемое» (форма – значение) имеют общий первый компонент, однако и вторые компоненты оказываются не противопоставленными друг другу, поскольку под функцией разумеется выражение внеязыкового содержания, т.е. то же значение.

Между тем именно применительно к синтаксису обнаруживается небесспорность иерархического понимания отношений «средство – функция». Помимо внешней, обращенной вне языка, функции выражения отношений реальной действительности, у синтаксических средств должны быть собственно языковые, синтаксические, строительные, комбинаторные функции. С другой стороны, эти функции не могут выполняться средствами морфологии, у синтаксиса должны быть свои собственные строительные, строевые единицы. При таком подходе функция и значение разграничиваются, и теоретическая проблематика синтаксического исследования схематически может быть представлена в виде некоторого треугольника:

Предстоит уточнить понятия, составляющие вершины треугольника, и выяснить характер взаимоотношений между ними.

3. Исходя из общей коммуникативной функции синтаксиса, определим функцию синтаксических единиц как роль их в построении коммуникативной единицы – предложения. Функция, таким образом, выражает отношение синтаксической единицы к коммуникативной единице.

Качественно различные способы участия в процессе коммуникации, в построении связной речи и, соответственно, различные типы отношения к коммуникативной единице составят основание для классификации синтаксических единиц.

Синтаксическая единица может быть равна коммуникативной единице. Служить выразителем коммуникативного акта – основная функция простого предложения. Вместе с тем предложение может составлять конструктивную часть коммуникативной единицы, если оно служит элементом организации сложного предложения или даже простого в тех случаях, когда целое предложение замещает слово (форму слова) в другом предложении, ср., например:

(1) Блажен, кто верует (Грибоедов).

(2) Кого люблю, не дождусь (Русская песня).

(3) Задумал я узнать, прекрасна ли земля (Лермонтов).

(4) Куда ни оглянусь, повсюду рожь густая (Майков).

(5) Мы ускорили шаги, чтобы ночь не застала нас в лесу (Чехов).

(6) Глаза у судьи – паражестянок мерцает в помойнойяме (Маяковский).

(7) Сани здесь – подобной дряни не видал я на веку (П. Вяземский).

(8) И снова в грязной и душной парикмахерской звучало отрывистое: «Мальчик, воды» (Л. Андреев).

(9) Варенька поет ему «Виют ветры» (Чехов).

(10) То, как мы вместе ходили когда-то на каток и как ветер доносил до нее слова «я люблю вас, Наденька», не забыто (Чехов).

Наблюдая простое предложение в его строевых, комбинаторных функциях, замечаем, что его положение в разных случаях различно. Примеры (1), (6 – 8) представляют случаи, когда простое предложение, выделенное курсивом, служит одним из предикативных центров того предложения, которое в целом выполняет роль коммуникативной единицы (ср.: Звучало отрывистое приказание, Блажен верующий, Сани дрянные); в примерах (2 – 3), (9) простое предложение выступает как обязательный распространитель, или, точнее, восполнитель определенного слова неполной, релятивной семантики (ср. не дождусь любимого, поет песню); в примерах (4 – 5), (10) простое предложение не является необходимым структурно, но распространяет целое нужным для говорящего смыслом.

Если опустим подчеркнутую часть целого, выраженную простым предложением, то в примерах (1), (6 – 8) структура коммуникативной единицы разрушается, в примерах (2 – 3), (9) остается незаконченным, «повисает в воздухе» смысл релятивных глаголов, в примерах (4 – 5), (10) оставшееся, главное предложение не несет структурного ущерба, но обедняется или нарушается общее содержание целой коммуникативной единицы. Очевидно, что во всех трех случаях строевые функции простых предложений различны: различно назначение их в построении целой единицы, различны степень обязательности, структурной и смысловой. Комплекс этих различительных признаков и заключается в понятии синтаксической функции.

Если предложение функционирует как основная синтаксическая единица на коммуникативной ступени синтаксиса, то на докоммуникативной ступени, на ступени строительного синтаксического материала за первичную, минимальную единицу синтаксиса принимаем синтаксическую форму слова <…>. Синтаксические единицы докоммуникативной ступени обнаруживают аналогичные строевые возможности в отношении к коммуникативной единице.

Одни из них, будучи предикативно соотнесенными с действительностью, способны образовать предложения, следовательно, функционировать как коммуникативные единицы (личные формы глагола, имя в именительном падеже: – Спишь? – Не сплю. Весна. Заречье; имена в некоторых падежных и предложно-падежных формах также употребляются как своеобразные номинативные предложения: На площади, седьмого ноября. Те же синтаксические формы слова могут служить и конструктивными частями предложения, одним из его предикативных центров, и распространителями: Что ты спишь, мужичок? Весна идет. Сбор на площади. Пылают знамена на площади Красной. Перед зимой не знают, Что мир перед зимой (С. Кирсанов).

Другие синтаксические формы слов, не способные самостоятельно выступать в качестве коммуникативных единиц, функционируют как конструктивные части предложения или распространители его конструктивных частей (причастия и деепричастия, прилагательные, некоторые падежные и предложно-падежные формы имени): Колокольчик однозвучен; Колокольчик однозвучный утомительно гремит; Дремля смолкнул мой ямщик (Пушкин); Душене до сна (Блок); С хлебом трудно (В. Инбер); У тебя и сын и сад (А. Вознесенский).

Синтаксические формы третьей разновидности выступают лишь как распространители слова, без которого они не могут войти в предложение, следовательно, их синтаксическое функционирование характеризуется неспособностью выступать ни как самостоятельная коммуникативная единица, ни как ее конструктивная часть. Так, имя в винительном падеже, управляемое переходным глаголом, имя в творительном, управляемое глаголами семантической группы «руководства», имя в родительном, управляемое глаголами с «отложительной» и «достигательной» семантикой, войдут в любое предложение, независимо от его типа, лишь вслед за «своим» глаголом, как восполнители его релятивной семантики, а не как самостоятельно конструирующие предложение части. Например: Белка песенки поет, Золотой орех грызет (Пушкин). Орех и песенки, имена в винительном падеже, не могут стать конструктивными частями предложения без управляющих ими глаголов, но остаются распространителями этих глаголов в любой их форме и при любой их роли в предложении (Пой песенки; Поющая песенки белка грызет орех; Грызя орех, поет песенки; Петь песенки нетрудное дело; Ей нравится петь песенки и т.п.).

Если вспомнить, что первоначальное значение древнегреческого слова 'синтаксис' – 'военный строй', может быть, будет уместным провести, хотя и отдаленную, аналогию с функциями единиц, составляющих этот строй: всадник участвовал в его составе на коне, но самостоятельно действовал и без коня, конь нес всадника, но самостоятельно не действовал, конь вез повозку, но повозка не могла войти в строй без коня.

Однако важно увидеть не только качественное различие в функциях синтаксических единиц, но и определенный параллелизм их функций на коммуникативной и докоммуникативной ступенях синтаксиса. Отношение синтаксических единиц обеих ступеней к коммуникативной единице позволяет установить три основных типа синтаксических функций:

I – синтаксические единицы функционируют самостоятельно;

II – синтаксические единицы функционируют как конструктивная часть (компонент) коммуникативной единицы;

III – синтаксические единицы функционируют как зависимый компонент конструктивного компонента.

Для предложения I функция является первичной и основной, II и III – вторичны, употребление предложения в позиции, замещающей слово, – окказионально. Употребление предложения в той или иной функции не зависит от его структурного типа, если не считать некоторых ограничений, связанных с построением сложного предложения.

Что же касается строевых элементов, синтаксических форм слов, то в целом они представляют все три функции, но каждый тип отличается от других набором своих функций, первичных и вторичных, т.е. синтаксической функцией и определяется принадлежность синтаксических форм к тому или иному типу, их типология. <…>

Таким образом, единая целенаправленность деления, в каждой ступени которого находит частичное выражение общая коммуникативная функция синтаксиса, обнаруживает известную изофункциональность, параллелизм функций между классами разных структур: предложений и первичных строевых элементов.

Эта изофункциональность позволяет представить сложную и вместе с тем гибкую, подвижную структуру синтаксиса современного русского языка в его внутреннем единстве.

Предлагаемое понимание синтаксической функции не только отличает развиваемую здесь синтаксическую концепцию от других известных автору, но и представляется необходимым условием анализа языковых явлений на синтаксическом уровне. Сказанное объясняет заглавие книги и должно предостеречь читателя от неверного восприятия заглавия в духе более привычных противопоставлений функционального – формальному, функционального, актуального, динамического – структурному, статическому и т.п.

Известный факт неоднозначности и перегруженности термина «функция», как, впрочем, и многих других терминов в современной лингвистике, не уменьшает роли самого понятия функции для синтаксической теории и не снимает задачи дальнейшей его разработки.

4. Взаимоотношения между функцией и значением в синтаксисе – это, по существу, проблема взаимоотношений синтаксиса и семантики, всем ходом развития мировой лингвистики выдвинутая сейчас в число наиболее актуальных проблем.

Всеобщий интерес к значению в современном языкознании, сменивший попытки «устранения семантики» некоторыми лингвистическими направлениями и давший уже значительные результаты (см. работы Ю.Д. Апресяна, А.К. Жолковского, И.А. Мельчука, Д.Н. Шмелева, В.Г. Гака, Т.Е. Алисовой, У. Вайнрайха, Л. Вайсгербера, Ф. Данеша, Ч. Филлмора, А. Вежбицкой и др.), требует от синтаксической теории решения ряда острых вопросов.

На теперешнем этапе уже не надо доказывать законность прав семантики на внимание исследователей синтаксиса. Признание связей языка и внеязыковой действительности объединяет лингвистов разных направлений. Если синтаксические средства языка служат формированию и выражению мысли, а в речи – мысли находят отражение и обобщение явления и отношения объективной действительности, то семантическая структура предложения, представляющая языковыми средствами тот или иной тип категориальных связей действительности, подлежит ведению языкознания, а не логики. Семантическая структура предложения оказывается такой же языковой реальностью, как и грамматическая структура.

На очереди – выяснение характера взаимоотношений между грамматической и семантической структурой, выявление тех языковых средств, в которых это взаимоотношение осуществляется, наконец, определение тех языковых единиц, в которых семантическая структура предложения находит свое воплощение.

Поиски в этом направлении требуют, естественно, проверки и уточнения некоторых традиционных синтаксических понятий, тем более, что в существующих синтаксических концепциях целый ряд вопросов признается нерешенными или спорными.

Для того, чтобы подступить к поставленным задачам, представляется необходимым прежде всего обратиться к понятию формы.

Что считать в синтаксисе формой, средством, структурой, носителем функции и значения? Дискутируя проблемы функции и значения, обычно исходят из предположения, что форма, структура – величина известная. Понятие формы, структуры в существующих представлениях занимает прочное место в оппозиции «формальное, структурное, грамматическое – семантическое, лексическое, неграмматическое».

В принятых способах записи синтаксической формы символически обозначается принадлежность ее к классу частей речи и одна из морфологических форм, присущих данному классу, – т.е. собственно морфологическая информация. Если записывается структура предложения, то добавляются стрелки или другие знаки, указывающие на иерархию связей между элементами, например: N1 → VF → N4.

Предполагается, что такого типа формула выражает наиболее абстрактный, собственно грамматический «уровень» структуры предложения. Между тем имеется достаточно оснований сомневаться в адекватности формулы синтаксическим реалиям.

Любая синтаксическая структура характеризуется не только наличием связей между элементами, но и характером связей. Сама идея формулы предполагает, что обобщенные в ней структуры безразличны к лексическому наполнению, что характер связи между ее элементами в различных манифестациях данной структуры остается неизменным. В действительности это не так. Сравним предложения, которые могут быть подведены под названную формулу:

(1) Отец читает газету,

(2) Отца отличает строгость.

Нельзя не заметить собственно структурных различий между ними: в примере (1) так называемые главные члены образуют структурный и смысловой минимум предложения (Отец читает), в примере (2) не образуют (*Строгость отличает), структурная роль так называемого дополнения в вин. падеже в (1) и (2) различна; в (1) глагол выполняет роль самостоятельного, знаменательного компонента, в (2) – глагол выполняет вспомогательную роль; в примере (1) схеме соответствует нормальный, нейтральный порядок слов, в (2) – инверсированный. Очевидно, что морфологических показателей для представления синтаксической структуры недостаточно.

Структурные различия между предложениями (1) и (2) сопоставимы с семантическими различиями: в (1) предикативно сопряжены название субъекта (агента) и его действия, переходящего на объект, во (2) предикативно сопряжены название предмета (лица) и его признака. Значению компонентов предложений соответствует значение категориальных подклассов частей речи, способных участвовать в данных предложениях: категорий имен со значением лица, предмета, признака, категорий глагола со значением конкретного действия или вспомогательным значением отношения. Следовательно, отбор лексического (точнее – семантического, категориально-обобщенного) материала для той или иной структуры небезразличен. Более того, категориальными значениями слов отец и строгость предопределяются разные структурные возможности образуемых ими форм: отец может быть агентом, субъектом состояния, строгость не может, строгость выполняет роль компонента со значением свойства, качества лица, может определяться с точки зрения степени; формам слова отец это не свойственно. Значит, формы каждого из этих слов (и соответственно – подклассов, которые они представляют) войдут в разные синтагматические связи и парадигматические ряды. Отбор языковых средств влияет и на собственно организацию. Разница между рассмотренными предложениями в порядке слов также обусловлена разницей в значении: для формы винительного объекта характерна постпозиция, для формы винительного характеризуемого субъекта – препозиция.

Таким образом, между семантикой предложения и его структурой обнаруживаются причинно-следственные связи. <…>

Проблема полноценности синтаксического описания связывается при этом, несмотря на различие подходов, с вопросом о членах предложения. На нем необходимо остановиться и потому, что для многих авторов соотнесенность формы и функции претворяется в соотнесенность частей речи и членов предложения, а иногда и в соотнесенность морфологии и синтаксиса вообще.

Плодотворность теории членов предложения, основанной скорее на логико-морфологических признаках, чем на собственно синтаксических, давно подвергалась сомнению. Дело в том, что традиционные амплуа членов предложения не отражают их действительной роли в построении предложения. Выше это было показано на примере Отца отличает строгость. Если структуру этого предложения представить в терминах «членов предложения» (подлежащее – сказуемое – прямое дополнение), мы получим по существу ту же морфологическую информацию, что и из формулы N[[1]] → VF → N[[4]], потому что морфологическими признаками, а не конструктивной функцией компонентов обусловлено распределение ролей: «члены предложения» оказываются вторым названием тех же морфологических явлений. Но в синтаксическом построении высказываемой мысли конструктивная роль принадлежит названию характеризуемого лица и названию присуждаемого ему данным высказыванием признака, а не подлежащему и сказуемому.

Можно привести примеры многих русских предложений, вообще не содержащих «главных членов» – ни личного глагола-сказуемого, ни имени в номинативе – подлежащего, но тем не менее являющихся полноценными, независимыми от контекста единицами коммуникации, не окказиональными, но представляющими определенные модели: В доме ни души; Воды – по колено; Ему не до уроков; Ей за тридцать; У каждого по яблоку, С бумагой туго; У него ни кола, ни двора и т.д.

В каждом из этих предложений сопряжены предикативной связью два взаимообусловленных компонента, содержащих значения носителя признака и предицируемого признака, значения не логические, а выраженные определенными словоформами. Только морфологическая предвзятость мешает нам признать в них двусоставные предложения с наличными, а не подразумеваемыми главными членами. Реальная действительность языка не укладывается в традиционную теорию. А если это так, то критерии выделения главных членов предложения, действительных организаторов предикативного минимума предложения, нуждаются в пересмотре или уточнении.

Очевидно, что только сочетание морфологических показателей с семантическими показателями может приблизить нас к пониманию собственно синтаксической структуры. Поэтому представляются весьма перспективными поиски соотнесенности в предложении грамматических признаков с семантическими.