Текст книги "Урман"

Обнищали люди полностью. Но шла война и никто не роптал. На фронте было еще тяжелее. Семьи получали похоронки на мужей и сыновей, плакали от горя бабы, надрывались на работе. Когда особенно прижмет нужда и горе, собираю колхозное собрание. В клубе по всей длине зала накроем столы. Зарежем овцу, натушим картошки с мясом, нажарим рыбы, соленые грузди, квашеная колба, кедровые орехи, дичь… Много вкусного рождает Нарымская земля. За столом собирали всех – от самого старого до грудного младенца. Когда все разместятся, встаю и красочно начинаю рассказывать, как лихо заживем мы после войны. Построим всем новые дома и большую школу, проведем радио, а может и свет, в сельпо завезут много разного товара, продукты будут продавать без карточек, за деньги, которые колхоз будет выдавать за работу ежемесячно. Притихнут люди, слушая сказку про «белого бычка». Выпьем бражки, затянем песню. Глядишь, полегчало у людей на душе. Дома Фрося, бывало, скажет: «Что ты там наговорил про счастливую жизнь!? Мне за тебя было стыдно».

А что мне оставалось делать? Колхозники страдают от непосильной работы, от нищеты, от усталости, если еще и председатель присоединится, – считай, конец света. Я несколько раз писал просьбу в Военкомат направить меня на фронт. И всякий раз мне приходил ответ: «Не ищи легкой жизни, Кротенко, и на фронт больше не просись!»

Самая тяжелая работа зимой – была рыбалка. Норма, вроде небольшая, – полтора центнера, но зимой, чтобы ее выполнить, нужны большие усилия. Мороз в наших краях зачастую по месяцу или два держится до сорока градусов. Лед метровой толщины. Чтобы подвести невод под лед, надо продолбить двадцать и более лунок в диаметре пятьдесят – семьдесят сантиметров и две майны – метр в ширину и два в длину. Одежда на рыбаках – фуфайка и стяженные ватные штаны, поверх – брезентовый плащ, на ногах – подшитые валенки. К вечеру эта униформа превращалась в ледяной панцирь. Поворачиваешься с трудом и скрипом. В особо холодные дни я приписывал себя в бригаду, чтобы выполнить дневную норму.

Женщины и дети лепили пельмени, старушки вязали шерстяные носки и руковицы. Все укладывалось в ящики, которые делали старики, и отправлялось на фронт. Вяленая рыба шла отдельными посылками.

(рис. 8. Ссыльные поселка Рабочий. За столом слева направо: Кротенко Н. М., Кротенко Е. С., кузнец – Журавлев Г. А., фельдшер – Визер, Беленко Ганна. По ряду у стены, слева нараво – вторая – Кунгина Аксинья, Беленко С. К. шестая – Назаренко Анфиса, рядом – Полуянов.)

К весне сорок пятого года дух победы уже витал в воздухе. Все знали, что война кончается. Потому с большой радостью приняли весть – собраться в Сельсовет. Единственный радиоприемик был тогда именно там. Народу набилось битком. Радиоприемник хрипел, визжал, трещал, но мы все-таки улавливали некоторые слова диктора. Даже шум приемника был приятен, – ведь он приносил нам официальное сообщение о том, что войне конец.

На второй день в клубе накрыли столы. Прибили к стенам лозунги: «Спасибо товарищу Сталину за Победу!», «С Победой, дорогие товарищи!». Почти в каждой семье были погибшие. Многие женщины сидели молча за праздничным столом, вытирая слезы из сухих глаз. А дети резвились, бегая между столов, и кричали что есть силы «Ура!». Они радовались Победе и обильной еде, которую организовал колхоз в честь Великого праздника.

Три послевоенных года пролетели незаметно. Военный налог с колхоза был снят, но оставались еще госпоставки, их отменят только при Хрущеве. Стало легче с рабочей силой. На Васюган было сослано много немцев с Поволжья, работали они в колхозе. В сорок восьмом году прибыли в Рабочий несколько латышских семей, сосланных с Латвии.

(рис. 9. Супруги Кротенко с сыном Борисом на крыльце своего дома в Рабочем)

Колхоз вышел в передовые по трайону. В этом же году Райкомом и Райисполкомом Каргаска было вынесено решение об образовании председателей колхозов. До ссылки я закончил семь классов, и меня решено было отправить на учебу в Томский сельскохозяйственный техникум. Трехгодичный ускоренный курс. Чтобы за три года охватить пятилетнюю программу, мы занимались и летом. Колхоз наш в районе был на хорошем счету. Мне было жалко оставлять с таким трудом налаженное хозяйство. На время учебы надо было найти хорошую замену.

На собрании колхозников я предложил на время моего отсутствия избрать председателем Волохина Леонтия Яковлевича. Мужик был хозяйственный, старательный, но любил крепко выпить и матерился через каждое слово. На работе он не выпивал, побаивался меня. Мне неоднократно приходилось зашишать его от разного рода неприятностей и даже от тюрьмы.

(рис. 10. Н. М. Кротенко на реке Нюрольке с конем Маршем, 1948 г.)

А дело было так. Он работал председателем колхоза «Большевик» в Тюкалинке. Хозяйство было непрохое и числилось в районе в десятке передовых. Учитывая организационные способности и деловую хватку Волохина, в районе решили направить его председателем в Волчиху. Там колхоз, как говорится, «дошел до ручки». Половина лошадей сдохла, а те, что остались, едва таскали ноги. Большой падежь был крупного рогатого скота, дохли телята. Овечки вообще приказали долго жить все до одной. Колхозники перебивались на картошке, рыбе, грибах. Долг государству был огромен, и выплатить его было невозможно. Кроме хлебопоставок, не сданных за четыре года, на колхозе висела ссуда денег за семена, которыми государство снабжало колхозы каждую посевную. Вот такой колхоз принял Волохин, чтобы поднять умершее производство.

Наступила весна, надо готовиться к посевной, но нет семян, люди без хлеба, лошади – без овса и сена. В семенах колхозу было отказано. Волохин помозговал и решил взять семена на глубинке, где хранился в амбарах государственный хлеб. Это двенадцать километров от Волчихи. Зерно было на учете в сельпо и охранялось сторожем. На правлении Волохин предложил взять зерно на посев без разрешения, а осенью после уборки урожая – вернуть. Такое мероприятие было преступлением, но правление дало согласие, – другого выхода никто не предложил.

Запрягли лошадей, поехали за семенами. Сторож уперся, и ключи от амбара не отдавал. Волохин хорошо деда припугнул, вырвал из рук ключи и открыл амбар. Погрузили на подводы несколько тонн пшеницы, овса, гороху. Половина пошла на посев, а вторую половину размололи и стали кормить хлебом людей, а отрубями коней и коров. Сторожу приказали в сельпо не сообщать до осени, пока не засыпят в амбар взятое зерно. Весенний сев прошел удачно. Пахали на тощих лошадях, таких же тощих коровах и быках. Однако черная полоса колхозных бед продолжала процветать. Год оказался супернеурожайным. Нечем было уплатить госналог, нечем было возвращать взятые на посев семена, а на трудодни опять пришелся ноль.

Волохина сняли с работы и завели уголовное дело. Он переехал в Рабочий, семья большая – пять ребятишек. Пришлось мне выручать бедолагу. Я поехал в район и там договорился, чтобы до суда ему разрешили работать в нашем колхозе бригадиром. Зашел в прокуратуру, написал хорошую характеристику. Потом долго разговаривал со следователем, нажимая на то, что взял зерно Волохин не для себя и что другого выхода у него не было. В прокуратуре рассмотрели дело, вняли моему содействию и дали ему два года условно. В работе Волохин был незаменим. Если надо, работал сутками без нытья и скандалов. Вот такого человека я оставил вместо себя пока учился в Томске.

ПЛОТИНА

Однако Волохин не оправдал моих ожиданий. Вскоре он возомнил себя большим начальником, хозяином колхоза и стал ежедневно прикладываться к рюмочке. Пропил колхозных поросят, колхозную картошку и однажды лютой зимней ночью, напившись до свинячьего визгу, замерз в снегу, свалившись в овраг у второго моста. На должности председателя он пробыл всего три месяца. После него председателем немного работал Боков, а когда волчихинский колхоз перевели в Рабочий, на посту председателя до моего возвращения с учебы, был Стронский.

После трехлетнего обучения я прибыл домой. Мне был положен месяц отпуска, который не дали, а на второй день на общем собрании избрали председателем. После объединения с Волчихой, колхоз стал именоваться «Кутузов».

Так « с корабля на бал» с первого же дня я приступил к работе. Близился отчетный год, и мне пришлось разбираться с тем, что «наработали» без меня временные председатели и подсчитывать убытки, которые придется восполнять. Большой работы требовало составление плана на 1953 год. В предварительной смете среди разного рода расходов был керасин. Много ферм, много фонарей и ламп, дорого и огнеопасно. Тогда-то и зародилась у меня мысль включить в перспективный план следующего года: «Дать в Рабочий электричество».

На расширенное заседание правления колхоза были приглашены: председатель Сельсовета, комендант, представитель сельхоз. управления и сельский актив. Далеко за полночь при керосиновых лампах обсуждали мы единственный вопрос: как дать свет в Рабочий и нужен ли он нам на данном этапе? Наконец, единогласно решили, что свет поселку необходим и стали думать об источнике. Я предложил построить плотину на протоке, вытекающей из Московских озер в Васюган. Плотину решили строить предстоящей зимой. За обследование поймы, за составление плана местности, за расчет подъема воды, – взялся сам.

Протока Московка вытекает из трех огромных озер, соединенных между собой ручьями. Осенью, когда озера покрылись льдом и лег первый снег, я встал на охотничьи лыжи, обошел все озера и огромную заболоченную пойму. В озера впадает множество ручьев больших и малых. За несколько дней сделал глазомерную съемку всей местности и рассчитал объем воды при подъеме ее на два-три метра и больше. Рассчитав, я убедился, что при постройке плотины, резко поднимется уровень Московских озер и зальет заболоченную пойму на несколько сотнях гектар.

Снятый план местности рассмотрели на совместном заседании правления и местной общественности. Долго обсуждали вопрос об орудии труда. Ведь земля Рабочего никогда не видела механизации. Работать предстояло лопатами и ломами, а возить землю на запруду лошадьми и таскать носилками. Я засел за чертежи плотины, плотники приступили к изготовлению деталей: шлюзы, ворота, желоб и проч. Первого декабря начали строительство. Строили в основном колхозники, но в выходные подключались рабочие, учителя, медперсонал, работники сельпо и рыбзавода.

С большим удовольствием вспоминаю это время. Физически работа была очень тяжелой. Подкидывала трудности еще и погода – мороз от тридцати до сорока градусов. Но с каким удовольствием работали все на этой стройке! Смеха, юмора, просто хохмы – завались. Правлением было решено организовать на стройке общие обеды за счет колхоза. Две пожилые женщины, избранные поварами, готовили щи с бараниной, чай, заваренный чагой и травами, и по традиции большой котел картошки в мундире. На красном полотне огромными буквами написали лозунг: «Да здравствует свет в поселке Рабочем!». Лозунг растянули по кустам васюганского берега. Все это подбадривало в тяжелой работе. Земля здесь, замерзая, превращается в бетонную твердость. Прежде, чем насыпать ее на тачку или носилки, надо вначале оттаять. Для этого жгли огромные костры. Кроме земли возили из коровника и конюшни навоз. Его смешивали с кустарниковыми ветками и землей, потом вбивали в насыпь плотины.

Двадцать пятого апреля пятьдесят третьего года закончили строительство. Установили красный флаг, закрыли шлюзы, подняли столб воды до десяти метров. Сильно волнуясь, открыли заслонку. Вода сильным давлением пошла по шестнадцатиметровому желобу. Руководил установкой турбины наш кузнец – Журавлев Гаврил Алексеевич. Он был малограмотен, но умом и силой его Бог не обидел. Он еще до ссылки строил водяные и ветряные мельницы. Помогали ему советами и другие мужики, знавшие в этом деле толк. Я определил давление для вращения турбины, оно оказалось достаточным. Турбину изготовил Журавлев. Насчет динамо на сорок киловатт, договорился в Каргаске. Для поселка этого хватало.

В последний день строительства к Московке пришло почти все взрослое население Рабочего. По окончании работы провели небольшой митинг. Горели костры, готовили сытную еду – пир на весь мир! В котлах варился суп со свежей бараниной, на «чапсах» пеклась рыба, пахло свежеиспеченными лепешками, и, конечно же, чаем, по такому великому случаю, заваренным не травами и чагой, а настоящим – индийским. Было по-весеннему солнечно и тепло, снег размяк. Веселились и пели песни до самого вечера, даже кричали «Ура!».

Домой ехали на конских санях по раскисшему васюганскому зимнику и до самого Рабочего, не переставая, пели. Первого Мая весь поселок отмечал завершение такого важного строительства. В зале клуба накрыли столы. Женщины готовили рыбные котлеты, пироги с разной начинкой. Очень вкусные тогда были пирожные начинки: молотые ягоды черемухи, пареная калина, брусника, клюква, ливер, рыбий фарш, капуста, соленые грузди с картошкой… Сейчас об этих начинках никто и не помнит. Особым способом готовили холодец, жарили свежую рыбу, из погребов достали соленые грузди, квашеную колбу. Натушили картошки с бараниной, нарезали сало. Созрели к празднику несколько лагунков с брагой. Местные артисты подготовили большой концерт. Одним словом, развернулись на все сто. Всем казалось, что теперь, в мирное время, когда проклятый Гитлер был уничтожен, когда сумели построить плотину и в поселке скоро будет свет, – ждет нас всех впереди безмерное счастье.

Первого Мая гулянку не закончили, и праздник плавно перебрался на второе мая. В двенадцать часов дня, в самый разгар веселья, меня вызвал из клуба наш охотник Гарик Трапанс:

– Николай Матвеевич, плотину сорвало… Одну сторону развернуло по течению Васюгана, а вторая еще держится на месте.

Мы с ним вызвали из клуба еще трех мужиков, сели в обласки и погнали к Московке. Там увидели полый ужас: в мостах зияли большие щели промытые водой, связанные болтами пол, желоба и сваи – плавали единым плотом. На два метра над водой торчал желоб, остальная его четырнадцатиметровая часть ушла в воду… Измеряли глубину котлована. Оказывается под плотиной прошла жила и вода пошла по ней, а насыпь рухнула в промоину. Виной была малая прочность плотины, но больше – паводок, который в том году был небывало огромным.

Эта неудача крепко зацепила мое самолюбие и, не колеблясь, решил: «Кровь из носа, а Рабочий в этом году получит свет!».

Едва Васюган освободился ото льда, пришел первый колесный пароход – «Тара». На нем мы с Калниньшем и Дреймансом отбыли в Каргасок. Они были сосланы в сорок восьмом году из Прибалтики и с техникой, в отличии от нас, были знакомы. В Каргаске пока мужики осматривали локомобиль, я бегал по конторам – надо было найти буксир и баржу, стобы погрузить на нее купленную машину. А чтобы загрузить ее на баржу, нужен трактор. Делов нам хватало, но за три дня мы управились и попутным леспромхозовским катером отбыли в Рабочий.

Пока тащился буксир с баржей, на котором ехал локомобиль и провода, занялись установкой столбов. Всеми электрическими делами, в том числе и установкой столбов, руководили Калниньш и Дрейманс – наши новоиспеченные электрики. В суть проводки я не вникал, за колхозом оставалось только финансирование. Вечерами заходил ко мне Калниньш, а мы были соседями, чтобы решить бытовые вопросы: сколько лампочек и в каких местах повесить в скотных помещениях, больнице, клубе, школе, домах. В жилых домах решили – одну лампочку в комнату и, по желанию хозяина, – либо над столом, либо в центре комнаты.

Прибытие баржи с локомобилем в Рабочий было не менее важным событием, чем, к примеру, запуск Гагарина в космос. То, что эта железяка даст свет, сомневалась большая половина жителей поселка. Еще больше скептиков было уверено в том, что дотащить это чудо технической мысли до места назначения – пустая затея. Место для локомобиля приготовили в километре от пристани, у проселочной дороги на кульстан. Там очистили от леса площадку, сбили из толстых бревен широкую платформу, а рядом построили теплое помещение для обслуги.

Еще до прибытия локомобиля, я успел съездить в Мыльджинский леспромхоз за трактором. Это шестьдесят километров вверх по Нюрольке. Его погрузили на небольшую баржу и леспромхозовским катером доставили в Рабочий. Появление трактора на рабочинской пристани тоже оказалось большим событием, поскольку его видели в жизни, может, пять-шесть человек.

События, связанные с установкой света, расшевелили поселковый муравейник. Казалось, что народ вовсе перестал работать. С утра до вечера любопытная ребятня, да и взрослые, шли за установщиками столбов. Помогали где надо, надоедали с советами. Попутно со светом тянули провода для радио. По проводке радио расходы были небольшие, и финансирование взял на себя Сельсовет.

К осени, когда ночи стали по – северному, длинными, в Рабочем зажглись лампочки. Правда, свет горел только в темное время суток с перерывом четыре часа – с двенадцати вечера до четырех утра. В четыре утра начиналась работа на фермах, а в пять – шесть – просыпался весь поселок. У локомобиля установили пилораму. Руководили локомобилем и всеми работами возле него – Калниньш и Дрейманс, сменяя друг друга через двенадцать часов. Для распиловки древесины на доски огромной циркулярной пилой каждое утро на пилораму бригадир плотников выделял рабочих. Бревна к пилораме подвозились на конях по мере необходимости.

КАРГАСОК

Каргасок, Каргасок – тратуары из досок

Лучший транспорт – обласок.

В сентябре пятьдесят шестого года прибыл в Рабочий уполномоченный от Райкома и Райисполкома. Появление такой персоны и раньше было событием, а теперь, когда даже в воздухе витал дух огромных перемен, – тем более. Шло укрупнение колхозов и понятно, что наш колхоз тоже заденет это нововведение.

На экстренное собрание в клуб набилось народу под завязку. Дело в том, что с судьбой колхозной жизни, так или иначе была связана жизнь всего населения поселка. Собрание назначили на полдень. Это уже насторожило людей. Обычно оно проходило вечерами, когда кончалась работа.

С докладом выступил уполномоченный Дымко Василий Егорович. Он долго читал доклад о политики Партии, о переменах, произошедших в Стране. Особенно подчеркнул то, что отменяется налог с частных коров по молоку и маслу. Доклад растянулся, а люди сидели в напряжении, ожидая, когда же, наконец, он скажет о том, с чем пожаловал в Рабочий. И вот он сказал о главном:

– Дорогие товарищи! Все вы слышали, конечно, что идет укрупнение колхозов. Постановление об укрупнении, вышло не случайно. Никому не секрет, что многие колхозы разорены, не выполняются госпоставки, люди живут бедно, скот дохнет… Укрупнение задело и наш район. Первое, скажем так, – пробное укрупнение, мы провели в Каргасокском колхозе. В него включены соседние колхозы деревень: Старый Каргасок, Кашино, Бондарка, Пятый, Лозунга, Пашня и Усть-Васюган. Мы собрали на совещание председателей этих колхозов, чтобы назначить кого-нибудь из них руководить объединенного хозяйства. По многим причинам никто из них не подходил на роль организатора и лидера такого крупного объединения. Поэтому Райком партии предложил возглавить первый объединенный колхоз в Каргаске – Кротенко Николаю Матвеевичу, учитывая его деловые и организационные качества.

Представителю власти не дали закончить речь. Зал словно взбесился. Подспудно люди догадывались, что если пожаловал представитель высокой власти, то жди какой-нибудь пакости. Однако подобного поворота дела никто не ожидал. Кричали все разом, и никто никого не слышал. От многоголосого орания я улавливал лищь отдельные фразы: «Не отдадим!», «Мы его учили три года, а теперь отдать другим!?», «Он рос среди нас – мы ему верим!», «Нам больше никто не нужен!», «Почему именно Кротенко? Ищите себе председателя в другом месте!», «Не отдадим!».

Как и полагается председателю, я сидел в президиуме. Когда Дымко произнес мое имя на пост председателя колхоза в Каргаске, я словно вернулся в тридцать восьмой год. Тогда меня, молодого парня, единогласно выдвинули на пост председателя колхоза в Рабочем. Помню, от ужаса схватился за голову, склонил ее чуть ли не до колен. Что-то подобное произошло и сейчас. Оказывается, не смотря на все неурядицы, обиды, недомолвки, – я бал нужен людям. Меня ценили, мне верили. Соблазн уехать в район был велик. Там мне предстояло окунуться в интереснейшую работу. К тому же село Каргасок (по-остятски – Медвежий Мыс) стоит на берегу красавицы-реки Оби. Там огромный порт, где базируются танкера, катера, буксиры, дизельные плавсредства, современные теплоходы, регулярная связь с Томском и Новосибирском. В селе круглосуточное освещение, средняя школа, семилетняя школа, больница, поликлиника, магазины, рынок…

Если соглашусь, соблазнившись, то, как потом смотреть людям в глаза, с которыми мы приняли столько мучений, столько раз смотрели смерти в глаза и сколько съели вместе горькой каши со слезами пополам. Давно, того не замечая, мы стали одной семьей. И даже, кажется, что в наших телах течет особенная кровь, перемешавшись с коричневой васюганской водой. Как мне покинуть колхоз – многолетнее свое детище и людей? На предательство смахивает.

Остановить разбушевавшийся зал было невозможно. Председатель собрания – Стронский объявил перерыв. Президиум перешел в Красный уголок совещаться, а в зале бушевал стихийный митинг. Один за другим поднимались на сцену ораторы, возмущаясь, строили планы, как отстоять меня. Наконец, пришли к единому мнению, что отпустят Кротенко в том случае, если он возьмет с собой весь Рабочий. Что интересно, совещаясь в Красном уголке, мы тоже пришли к такому выводу. Предстояло только заручиться согласием Райеома партии и Райисполкома.

Спустя два месяца, согласие было получено. Оставив вместо себя заместителя, морозным декабрьским утром, я отбыл в Каргасок принимать хозяйство. Семья до весны осталась в Рабочем. Весной, когда вскрылся Васюган, я вернулся в Рабочий, чтобы организовать переезд довольно крупного поселка в Каргасок.

Пишу тебе историю Рабочего, когда мне уже за семьдесят. Снова переживаю пережитое до такой степени, что дрожат руки и выступает пот на лбу. Изложил коротко, всего не скажешь, многое уже стерлось из памяти, о многом не хочется еще раз вспоминать, но старался быть честным. Вранье никому не нужно, оно только во вред моему откровению. Рабочий – моя судьба, мои страдания, моя юность, боль, радость и любовь. Хотел бы я повторить пережитое? Нет, конечно. Ссылка отняла у меня отца, мать, сестру, лишила родины, оставив одного голодного и раздетого на чужой негостеприимной земле.