Текст книги "Жесть. Сборник хоррор рассказов"

Десять из десяти

Ночь черной рясой ложилась на сонный город, заставляя поежиться даже при взгляде в окно. Я знаю, кто сейчас начинает охоту.

Снова и снова на развилке я выбираю поворот с указателем «саморазрушение». Раньше меня бы это волновало – было чувство собственного достоинства, амбиции. Сейчас плевать: хотите – вытирайте об меня ноги, не жалко. Могу подползти ближе, чтобы вам не вставать. Моя жизнь – хлам. Я не решаюсь на изменения, не увольняюсь с должности уборщицы в больнице, не ищу нормального парня – я выкуриваю три сигареты в день, выжигаю руки порошком, драя полы, и каждый, мать его, раз, открываю дверь Вадику.

– Я спросил у консьержа, где живет самая красивая девушка на земле, но ошибся и зашел к тебе.

Кончики пальцев печет возмущение, но я пожимаю плечами, впуская мужчину внутрь.

– Курочка, ты что, не рада нас видеть?

Вадик замечает мое безразличие – смотрит колко, держит одним только взглядом за горло.

Я поднимаю глаза на мужчину, тяжело вздыхаю. Не знаю, почему до сих пор терплю его.

Вру, знаю.

Потому что, как любая баба, думаю, что смогу его спасти. Вернуть к прежней жизни, несмотря на разрушающие сознания вещи, которые он со мной, с нами творил. И вроде как, Вадик-то, сам и не против. Проблема лишь в том, что я не знаю, когда со мной разговаривает именно он.

У Вадима Валеева низкий, бархатный голос, прокуренные пальцы и репутация опасного парня тянется из глубокого прошлого. Он сломанный, неправильный, только теперь сеансом у психолога не обойдешься – полгода назад Вадик вышел на новый уровень.

– Ты, сука, не рада, я спрашиваю?

Вадик не любит, когда ему не отвечают – тогда слово берет Карлос. Безобразная пасть с длинными, белыми клыками проглатывает человеческую голову и кровожадно улыбается. Тело мужчины поглощает темная, густая дымка, превращая моего парня в настоящее демоническое существо, царапающего острыми волчьими ушами потолок. Ладони покрываются сизыми волдырями, пальцы вытягиваются в полуметровые палочки-тростинки с острыми когтями, а ноги у ступней усыхают, трансформируясь в нечто, похожее на деформированные копыта. Грузный, большой корпус держится разве что на святом духе.

Он наклоняется ко мне: белые глазницы без зрачков должны внушать страх и трепет, но на меня это уже не действует. Насмотрелась достаточно – Карлос услужливо показал самое страшное.

Валеев – дикий. Валеев – грубый. Я – сломанная. Это видно невооруженным взглядом. У меня нутро в стеклянную крошку и показушное грубое превосходство щитом ото всех проблем. Я скалюсь, хмурюсь, откровенно прожигаю взглядом, и это именно то, что Карлосу не нравится.

Он рычит, хватает меня трупчатыми пальцами за предплечье, швыряет в стену. Больно, признаю – это он умеет. Несколько секунд сложно дышать, грудину сдавливают тисками. Колет в правом боку – надеюсь, что нет перелома ребер и пневмоторакса. Хотя, кому я вру – я уже ни на что не надеюсь.

Карлос подходит ближе, возвышается надо мной скалой, но мне не хочется бежать или сопротивляться – я устала.

– Доигралась, курочка.

Его голос отдаленно напоминает шум на стройке – сложно разобрать слова, сказанные хриплым басом, но я уже поднатаскалась.

Карлос цапает меня лапой поперек туловища и тащит в сторону спальни – я не имею не малейшего понятия, почему он продолжает иметь меня по понедельникам, средам и пятницам строго после обеда. В Вадика я была влюблена, к Карлосу испытываю первородную ненависть. В данном уравнении минус на плюс дал безразличие.

Как только меня бросают на кровать, Вадик принимает человеческий облик: в этот момент я снова теряюсь. Диссонанс привычного первобытного ужаса и родного лица заставляет с каждым разом все больше терять рассудок. Потому что на контрасте я начинаю к ним привыкать. В легких воздух плавится, крошит гортань, позвоночник трется о свинцовые внутренности. Вадик кусает меня в ключицу и медленно, наслаждаясь моим прерывистым от паники дыханием, задирает ткань платья выше, ведя пальцами по сухому белью.

– Ты такая холодная сука, что это даже заводит.

Вадик совершает поступательные фрикции в течение пятнадцати минут. Кожа на стенках влагалища натирается и печет, но у меня есть заживляющая мазь в шкафчике. Больше удивляет, что у демонического существа совершенно нет чувства собственного достоинства, раз регулярно трахает такое бревно.

Я остро ощущаю всю прелесть емкого слова «крах». Хочется застыть в пространстве и оттаять через пару-тройку месяцев, когда «отойду».

Самое выбешивающее, что можно услышать, когда скорбишь – это «жизнь продолжается». Знаю я, что она продолжается – живу же как-то, пытаюсь. Сейчас вот, после того, как Вадик закончит, пойду на дизайнерские курсы и буду пугать лектора отсутствующим взглядом. Веселюсь, как могу.

Тихо вздыхаю и закатываю глаза – Валеев сегодня в ударе. На несколько секунд напрягаюсь и сжимаю мышцы вокруг его члена плотным кольцом, после чего мужчина мерзко стонет и заваливается рядом на кровать – почему я раньше до этого не додумалась? Столько бы времени сэкономила.

– Курочка моя, ты прелесть.

Он улыбается, вытирая пот со лба, потом этой же рукой гладит меня по щеке. Я брезгливо морщусь, не отрывая взгляда от потолка. Не могу смотреть в родные зеленые глаза, ведь вместо этого теперь вижу окровавленную пасть с ошметками кожи и мышц на зубах. Вижу его перемазанного кровью моей подруги и то, как к моим ногам упало разорванное платье. Карлос не разменивался на прелюдии – как и Вадик, шел к своей цели несмотря ни на что.

Тот вечер стер всю предыдущую жизнь. Помню, как смесь родного человека и монстра перекрыла дыхательные пути, сжав цепкими пальцами шею; помню смрад гнилого дыхания, когда он пытался подобрать мне прозвище, облизывая шершавым языком щеку: «мясо, мясная дырка, тушка, все не то. О, будешь курочкой. Такая же аппетитная и тупая, раз не ушла сразу, как я дал тебе затрещину».

Как по пощечине во время ссоры три часа назад я должна была понять, что мой парень стал одержимым вселившимся в его тело демоном?

Помню, как Карлос оцарапал клыками плечо, спустился ниже, касаясь кожи на подобие поцелуев; помню, как разрезал кожу бедра и затолкал мне в глотку палец, покрытый моей кровью вперемешку с кровью подруги. Помню, как от ужаса не могла заплакать, а ему нравилось: «такая покорная ты у меня, курочка, просто подарок».

Еще помню боль. Помню, как она забиралась под кожу, брала свое начало внизу живота. Ног я уже не чувствовала. Помню, как монстр передернул плечами, стряхивая демонический образ, как собака воду с шерсти после купания, и превратился в мужчину. Но от этого не стал менее пугающим: его глаза переливались синевой и бешенством, а руки сжимали горло, будто тиски.

Такие вещи меняют тебя. Неделю назад ты копишь деньги на дизайнерские курсы, дышишь и горишь своей целью; учишься, проводишь выходные с подругой, умиляешься сообщениям от парня и в тайне радуешься зависти знакомых. Он же Вадим Валеев – профессиональный репортер, байкер и мечта любой женщины. А достался тебе. Но события одного вечера перечеркивают все – теперь ты только тень себя прежней. Отдаешься мужику, искалечившему твою жизнь, по понедельникам, средам и пятницам после обеда, и не находишь сил, чтобы вскрыть вены. Не хватает отчаяния и злости – ничего нет. Только абсолютное безразличие ко всему и плотные темные шторы на окне завтрашнего дня.

Первое время мы даже разговаривали: проблески прежнего Вадика превращались в слезные мольбы о прощении и рассказы о том, как репортерская поездка в пустыню Афганистана превратилась в бурю. А проснулся, заваленный песком, Валеев, уже с голосом в голове. Потом разговоры прекратились: я видела, как в Вадике остается все меньше человечности.

Не знаю, сколько это продолжается. Судя по тому, что на улице идет снег – полгода. Потому что тот вечер был душным и теплым. Потому что запах расчлененного тела подруги не растворялся в морозном воздухе, а забивал плотным рвотным комом ноздри и горло.

В этом есть только один плюс: в игре «у кого был самый необычный секс», которую обычно затевают под конец вечера и подшофе, я бы взяла все призовые места. Потому что смотреть пустым взглядом на разорванные мышцы в луже крови на асфальте, которые остались от близкого человека, при этом вытирая онемевшими руками сперму с живота – достаточно необычно, я думаю.

Это было самое поганое, отвратительное и убивающее ощущение на свете. Было омерзительно плохо. Но теперь уже все равно.

Лектор смотрит на меня с брезгливостью и опаской. Вид у меня потерянный и очень горький – к такой не знаешь, как подступиться: расколотой душе объятия не помогут, ровно как и разговоры с теми, кто не чувствует тоже самое. И никто из них не понимает, что за душой у меня нечто большее, чем смерть подруги. Вадик успел надорвать слишком много в моем сердце, чтобы одна скорбь могла это залечить.

У преподавателя монотонный, скрипучий голос и неизменный галстук бабочка – я часто представляю, как затягиваю ее на шее лектора и ломаю от натяжения позвоночник.

В последнее время я часто задаюсь вопросом: смогла бы я убить человека? Карлос говорит, что могла бы. Он как-то пришел, как всегда, после обеда. На подбородке мужчины я заметила запекшиеся разводы крови и облизала большой палец, стирая их с кожи Вадика. Действовала механически, глядя сквозь него, не осознавая, что происходит – действовала на автомате. Но после того незначительного случая Вадик начал смотреть на меня с интересом.

– Ты способна на большее, курочка.

Он подходит сзади, опускает подбородок мне на плечо, смотрит в глаза сквозь отражение в зеркале – я накидываю на плечи кофту и собираюсь на лекцию, но Карлоса это не волнует.

– Я верю в тебя.

В его глазах отражаются ужасы, пережитые мной по его вине, но меня это больше не пугает. Ничего не изменишь: Ксюшу не собрать по кусочкам и не вернуть к жизни, а Вадика не выкинуть из квартиры. Попытки брыкаться по началу заканчивались сломанными руками и ребрами – что я могла против демона? Ничего. Поэтому все так, как должно быть.

Мужчина не прерывает зрительного контакта и медленно проводит пальцами вдоль позвоночника, меня пробивает мелкая дрожь. Он мне противен, но из-за гноящейся ностальгии я не мешаю оболочке Валеева гладить меня по спине.

Вадик елозит небритым подбородком по моей шее, невесомо целует в щеку – я ничего не чувствую, но знаю, что ощущала бы, будь мне не плевать. Трепет. Я бы ощущала трепет.

Мужчина растягивает время, хочет, чтобы я пропустила занятия и осталась с ним. И я остаюсь.

Валеев перехватывает меня поперек туловища, швыряет на кровать вгрызается поцелуем в шею. Хрипло смеется, когда слышит сдавленный стон – кажется, монстр размыл границы не только в сознании Вадика, но и в моем. Мне противно, мерзко и гадко, но… интересно. Что будет, если я перестану страдать?

Этот раз отличается от других: он мнет мою грудь, что-то выделывает языком на коже бедер и целует в шею, пытаясь возбудить. В итоге проталкивается на сухую, повторяя сценарий предыдущих встреч, но определенно делает успехи.

А я думаю только об одном: смогла бы я убить человека? Поэтому пятую лекцию подряд представляю, как могла бы умертвить Бориса Игоревича: вогнать ручку в шею? Распороть бедренную артерию? Вытолкнуть из окна?

Мне было позволено узнать ответ на свой вопрос: в тот понедельник Вадик пришел не один – таща за волосы, он втянул в квартиру полную восточную женщину. Приказал принести тесак. От голода у меня путались мысли – я не сопоставила факты. Вадик благодарно улыбнулся, принимая из моих рук нож, и тут же полоснул им женщину по животу. Заставил наблюдать, как вываливается из брюшины кишечник, желудок и другие непонятные мне органы, больше похожие на надутые воздушные шары.

Я не кричала, не звала на помощь: стояла и смотрела на льющуюся из раны женщины кровь, слушала отчаянные вопли и дышала железистым запахом. Он был своеобразным и тягучим, как запах бензина или кислый привкус на языке, когда облизываешь батарейку. Вадик улыбнулся, подал мне руку.

Раньше мне нравилось, как меня обнимал Вадик. Но Вадика рядом со мной больше не было. В тот понедельник эти руки были покрыты кровью и приглашали меня присоединиться. Я рухнула на колени рядом с мужчиной, с плеском пачкая джинсу в вязкой луже. Повинуясь секундному порыву, впилась в губы Вадика своими.

Поцелуй вышел горьким, опустошающим и бескомпромиссным: Вадик сжимал в руках мое тело до хруста позвонков и кусал за нижнюю губу, чтобы не расслаблялась. Было приятно перейти черту, упасть за грань разумного: было приятно перестать быть жертвой и стать палачом. В тот момент я забыла о Ксюше и том, что неделю не могла ходить после зверского изнасилования в день нашей встречи с Карлосом; забыла о том, что моя жизнь хлам и просто целовала Вадика.

Валеев улыбнулся сквозь поцелуй, отстранился, потянул на себя – через мгновение я оказалась прижата спиной к его груди. Он вложил нож в мою руку, заставляя посмотреть на скулящую от шока женщину.

– Посмотри, разве это не прекрасно?

Я расплылась в безумной улыбке и рассмеялась от того, в какой абсурд превратилось мое существование. Тут же разревелась, понимая ужас ситуации, но не переставала смеяться. Краем сознания я понимала, что тронулась умом и уже никогда не буду прежней, но помогло одно – мне было плевать.

– Ты можешь также.

Меня не нужно было уговаривать: еще ничего не совершив, я уже это сделала – убила человека. Себя и эту женщину.

Я наклонилась над дергающейся в конвульсиях жертвой и медленно, стараясь провести ровную линию, разрезала ей горло «от уха до уха». Из ее глотки мгновенно хлынуло большое количество крови, а я не двигалась с места, смотря на это, как завороженная. Вадик позади меня рассмеялся.

– Какая ты способная, курочка.

Он окунул руку в лужу крови, в которой мы сидели, провел пальцами по моим губам. Я жадно облизнулась, глотая соленую слюну, повернулась к мужчине. Он был прекрасен в этот момент: горящие безумием глаза смотрели на меня в восхищении, губы расплылись в радостной улыбке. Отчаянная жажда одобрения, недополученная в детстве, выстрелила в висок в самый неподходящий момент. Он снова улыбался. Смотрел на меня с теплотой, как раньше – моему истерзанному болью сердцу этого было достаточно.

У Валеева взгляд был диким – резал напополам, вспарывал кожу, превращая кости в мелкие ошмётки остротой радужки; сухостью пальцев пересчитывал спинные позвонки, царапая поясницу. Вадик смотрел испытующе, заглядывал в душу, заставляя сердце быстрее качать кровь по венам.

Все слилось в сплошную горячую массу перед глазами, когда Валеев ошел в меня.

Это было точкой невозврата. Потому что смерть Ксюши оказалась напрасной, потому что я предала все, во что верила. Сейчас это ощущалось иначе – дороги назад не было. Меня хватило лишь на полгода, какая жалость.

Медленно, смотря в глаза Вадику, я спихнула его с себя, ногой перемахнула через его бедра и наклонилась, покусывая шею. Коснулась грудью торса, села сверху, не прерывая зрительного контакта.

Вадик завороженно смотрел на мое тело, когда я медленно двигалась на нем, проходилась руками по его полуоткрытым губам, ключицам, груди, вела ногтями по прессу вниз, прикрывая в блаженстве глаза.

Валеев долго не выдержал, с рыком перевернул меня на спину и резко вошел, от чего я дернулась, обмякла в его руках. В моих глазах горел вызов, безумие и невиданная грешность: я выгнулась в пояснице, Вадик начал двигаться быстрее, вдалбливая мою арматуру ребер в рассохшийся паркет.

Электрические импульсы проходили по телу с каждым толчком, расходились волнами по организму. Я схватила мужчину за волосы на затылке, потянула к себе: смотрела в глаза, выдыхая жар в щеку.

Наблюдала за напряженными, перекатывающимися под кожей мышцами, вела бедрами, усиливая внутреннее давление.

Время не ощущалось: прошло сорок минут, или одиннадцать часов – сознание будоражила только горячая кожа, враг по ту сторону сознания и хриплые стоны.

Вадик кончил на пол и завалился рядом, тяжело дыша. Вязкая белая жидкость смешалась с кровью мертвой женщины на паркете.

У меня ноги трясло крупной дрожью, а мысли путались, ускользали.

Мне надоело быть жертвой и я нашла выход – заново влюбилась. Честно, искренне, продала душу дьяволу, предала свои принципы и решила не бороться, а встать с ним плечом к плечу.

Негромкие стоны сердца сначала превратились в отчаянный вой, но затем стихли. Я думала, больно больше не будет. Но Валеев снова вышел на новый уровень – сломав во мне все, что можно, он взялся за повторную процедуру.

Вадик разбил мне сердце. Пришел в среду после обеда и с порога заявил:

– Это наша последняя встреча, курочка.

Я заплакала впервые за четыре месяца: умоляла остаться и не бросать меня, но он не слушал. Смотрел на меня пустым взглядом, отбрасывал от себя мои руки, цепляющиеся за него, как за спасательный круг. Он сломал меня, искалечил, бросил за черту и теперь уходит. Все мужчины такие, но у меня другой случай. Меня бросили. Они оба.

Я всхлипнула и зло вытерла слезы с щек: гниющая под кожей тоска успокаивала – он еще вернется.

***

– Вадим Валеев, – прокашливается мужчина.

Женщина в окошке регистрации сглатывает, смотрит на мужчину с сочувствием – все знают о случившемся.

Вадик расписывается в бланке и тяжело вздыхает, поднимаясь по лестнице. У входа в кабинет незнакомый мужчина в строгом костюме сухо улыбается, протягивая руку.

– Михаил Синицын. Новый лечащий врач мисс Александры.

Валеев безразлично кивает, заходит за мужчиной в кабинет, садится в кресло.

– Вадим Вадимович, я перейду сразу к сути, – начинает доктор без прилюдий – утешения будут казаться неуместными.

Вадик кивает.

– Личность Александры характеризуется эгоцентризмом, дистанцированностью, отчужденностью…

– У моей девушки параноидальная шизофрения, я в курсе, – сухо перебивает Валеев.

– Да, конечно, – осекается доктор. – Ее осудили за убийство первой степени и признали невменяемой – не хочу пересказывать вам давно известные факты, но хочу кое-что прояснить, Вадим Вадимович, – проницательно смотрит на мужчину доктор.

Вадик кивает.

– Александра толкнула подругу в турбину самолета на полигоне и пыталась напасть на вас, – снова кивок, – дело в том, что у Александры случился еще один срыв – она напала на медсестру, перерезала ей горло отломанным от перил прутом и задушила доктора Боричса Игоревича его галстуком бабочкой. Поэтому я здесь. Знаю, это немыслимо, но она последние полгода вела себя спокойно, поэтому ей разрешалось рисовать и даже брать на себя небольшие поручения вроде уборки. Но мы поняли, что она не осознает происходящее и живет в выдуманном мире.

Вадик сжимает плотнее челюсти, опуская взгляд на руки.

– Мне сообщили про медсестру еще утром, – мнет пальцы он, – мне очень жаль. И на счет Бориса Игоревич тоже.

– Конечно, – вздыхает доктор, – но дело в том, что предыдущий срыв не был спровоцирован новостью о выходе отчима Александры из тюрьмы, как мы полагали ранее. Мы думаем, что так как здесь она была изолирована от внешней информации, а все равно произошло то, что произошло…

Вадик поднимает удивленный взгляд на Синицына.

– Вы хотите сказать?..

– Мы думаем, что ваше общение так на нее влияет по какой-то причине, – заканчивает за Валеева доктор, – и вам пока стоит прекратить посещения.

Вадик кивает.

– Можно мне с ней увидеться в последний раз? – вымученно выдыхает он.

– Конечно, – поджимает губы доктор. Представить сложно, что сейчас переживает Валеев – пережить такой ужас и видеть в своей возлюбленной безумного монстра, врагу не пожелаешь. – Медсестра вас проводит, – кивает он на вошедшую в кабинет женщину в белом халате, – и, Вадим Вадимович, – бросает ему вдогонку Синицын, – Александра постоянно повторяет одно и то же имя – «Карлос». Вы что-нибудь знаете об этом?

– Так звали нашего пса, – глухо отзывается Вадик, – она задушила его тем же вечером.

Ему дают наедине с Сашей всего три минуты.

Она лежит, привязанная к кровати, похожая на тень себя прежней: волосы выцвели, щеки впали, глаза смотрят в пустоту, не замечая его присутствия.

– Привет, курочка, – натягивает Вадик улыбку, – я спросил, где находится самая красивая девушка на земле и мне показали на твою палату, – грустно хмыкает он.

– Я рад тебя видеть несмотря на то, что можно это делать только три раза в неделю после обеда, – отчаянно глотает воздух Валеев.

Взгляд скользит по перилам кушетки, обездвиживающим ремням, бездушным камерам. Наедине они могут быть только косвенно.

– Мне жаль, что так вышло. Я до последнего верил в тебя, курочка. Помнишь, я тебя так называл? Потому что ты была аппетитной и… – Вадик осекается. – Это наша последняя встреча, курочка.

Валеев встает, быстрым шагом подходит к двери. Хватается за ручку, но останавливается, стоя к Саше спиной. Он не видит ее взгляда, который становится осознанным всего на секунду, не видит одиноко стекающей по щеке слезы.

Валик берет себя в руки, сдерживая ухмылку.

И закрывает за собой дверь.

Когда Валеев выходит из больницы, становится легче дышать. Особенно там напрягали сочувствующие взгляды.

– По десятибалльной шкале, – мурлычет голос Карлоса в черепной коробке, – насколько наивными могут быть люди, если правильно подать историю?

Вадик усмехается.

– Десять из десяти, дружище. Десять из десяти.