Текст книги "Взлёт без посадки"

– И там должна звучать песня со словами: «останови на мне свой взгляд, и я сделаю тебя знаменитым, богатым и – если захочешь – счастливым». Что-то вроде этого – задумчиво рассуждал Игорь Сергеевич. И нужно ещё подтверждение в виде хора немытых соискательниц, – заржал Руслан.

– Я же о творчестве, а ты всё о бабах и их прелестях, – обиделся Игорь Сергеевич.

– Где ты видишь женщин? – удивилась Магда. – Но нескольких я бы оставила. А вообще, у меня болит голова от их кряхтения, отсутствия слуха и готовности лечь под любого из нас.

Я слушала весь этот «тонкий» и «жантильный» разговор с балкона театра. Акустика в нём была прекрасная. Вдруг я увидела спиной, даже почувствовала, как шелохнулась штора. Испугалась, что меня сейчас погонят. Когда обернулась, то увидела фигуру официантки Иры. Неужели разговор в кафе Бабушки, Двинского и Протасова зацепил её. Но здесь другая команда продюсеров, и манеры, и стиль, и требования другие. Ей, скорее всего, не светит ничего.

Официантка из элитного кафе Ирина Голубева в конкурсе не участвовала. У неё как раз был перерыв, и она, поддавшись уговорам Протасова, пошла, посмотреть на давку талантов. Глаза её, взрослые, и честно говоря, не очень добрые, следили за тем, как двигалась очередь, как выходили зарёванные конкурсантки. Становиться в очередь, она явно не хотела. На прощанье скользнула взглядом по забору с правилами конкурса: «… справка об окончании… три фотографии в полный рост, одна в купальном костюме».

– И одно без купального костюма. Потрясающая перспектива, – зло сказала себе Голубева.

Я смотрела на неё и думала о том, что ей, как мало кому, хочется быть не в хоре, а солисткой, но давать продюсеру не желательно. Но как обвести вокруг пальца, было написано на её бесцветной мордашке.

Лялька, ты, где бегаешь? – накинулась на меня Зяка. Там в режиссёрской комнате Садом и Гамора. Нужно их охладить. Беги в буфет за водой, чаем, кофе и побольше сладкого. Может, угомонятся. – Зяка кинулась назад в режиссёрскую обитель.

Что могло так разбередить сердца прожжённых спецов и профессионалов?

Вслед за мной дверь в «режиссёрской» распахнулась, и в неё стремительно вошёл Ведущий – Константин Бортнев.

Прочитал в ответ-«Я имею несчастье быть человеком публичным, и знаете, это хуже, чем быть публичной женщиной». – Пушкин, – продекламировал Бортнев.

– «Восстал он против мнений света, и вот назначен аудит….» – продолжил Ваня. – Тут руководство программой скреблось и умоляло посетить.

– Маковская звонила, ей надо снять тебя в Каннах, – прочитала Зяка в своём блокноте.

– Но я ж в Москве, мне некогда туда, – пожал плечами Бортнев.

– Да она тебя здесь и снимет, она всех снимает здесь, кадку с бамбуком ставит сзади. И ещё тебе отец звонил, – Зяка сняла с шеи Костин мобильник и вручила ему.

– Что он сказал?

– Ничего не сказал, просто звонил и спрашивал тебя, – недовольно проворчала Зяка.

– Пойду, пройдусь, есть идея. Буду её думать, – растянул пальцами в разные стороны губы, высунул язык, и с клоунским поклоном удалился Костя.

– Идиот, ему грустно, а он изображает бурное веселье, – сама засмеялась и с восхищением посмотрела ведущему в спину Зяка.

Я двинулась за Бортневым, будто он меня загипнотизировал.

– А если бы она не знала? Нет, не сказала другую фразу, тут ещё есть ходы, я понимаю, а просто и тупо ляпнула: не-зна-ю!! Что тогда? – горячился продюсер программы Сёма Двинский.

В разговоре участвовало трое – Ведущий программы Константин Бортнев и два продюсера: Вадим Протасов и Семён Двинский. Словно для остроты рекламного имиджа продюсеры внешне были полная противоположность.

Протасов, красивый седой мужчина с манерами, пиджаками и сигарами бывшего международника и лохматый, бородатый, кудлатый и довольно старый Сёма, вечно шумный и неряшливый. Протасов долгие годы был чиновником от «культуры», а Двинский практикующий, очень успешный администратор. За что и сел на пару лет – левые концерты была его коронка, но это первая, а вторая – ненасытность денежными средствами.

– Но она знала, – спокойно отвечал Бортнев, покуривая «Казбек» – одна из фирменных примочек.

– Я же тебя просил, не в прямую, но хоть намёком – проверь, подготовь! Если бы не дай бог…! – куда бы я дел ЗИМ? Один ремонт полтора лимона, – подняв руки к потолку, сокрушался Двинский. Он будто благодарил Бога за то, что на этот раз пронесло.

– Не бойся, Сёма, мы переделали его в другой автомобиль, – улыбнулся Костя.

– Что ты хочешь сказать? Что ты, всё-таки… нет, не верю! Таких артистов не бывает, – вспотев окончательно, возмутился Двинский.

– Вот именно! А предупрежденная, она хлопотала бы мордой, изображая мыслительный процесс! Моя работа приводит к победе людей, которых мы наметили. А твоя – ЗИМы доставать, – Костя вдавил папиросу в пепельницу и с большим удовольствием смотрел на реакцию продюсера.

– Рисковать такими средствами, – тихо, но решительно сказал Сёма. – Это… плебейство.

– Плебейство – трястись над каждой копейкой имея сто миллионов зрителей. И, вообще, кончай каждый праздник принимать за погром. Все пять лет этот местечковый мандраж.

– Можно подумать, что сам дворянских кровей, – было видно, как нешуточная обида провалилась в самую глубину тёмных Сёминых глаз. Чтобы не выдать себя он даже на секунду отвернулся.

– Нельзя быть одновременно и блядью, и гимназисткой. У стены Плача ты стоял бы с женской стороны и рыдал бы о тридцати серебряниках. Я на мужской части просил бы Бога о том, чтоб не обделял меня талантом. Между евреем и жидом большая разница, – Костя уже взялся за ручку двери, но услышал…

– Жид – по-польски еврей, – вытирая потные ладони, кипятился Сёма.

– Но не все евреи жиды, – запиши это себе на стодолларовой купюре, ребе.

– Ну, в самом деле, – Константин Дмитриевич, – добродушно вмешался Протасов, – нельзя ли, поелику возможно – какой-то разумный компромисс? Пять лет назад, помнится, вашим игрокам грезились бабушкины патефоны, папин габардин… ну ещё одна девочка кринолин хотела… как у Золушки. А теперь я гляжу, возросли запросы-то! Или это вы их так раскачегарили?

– Вадим Андреевич, – ну у вас-то, как у ветерана органов международной журналистики должны быть не только чистые руки, но ещё и горячее сердце! Недаром ещё Феликс Эдмундовичу доверили когда-то заботу о беспризорных…

Возникла неловкая долгая пауза. Стало слышно, как незримо журчит в кабинете кондиционер.

– И горжусь этим. Видишь, Сёма, – нервно ломая пальцы, произнёс бывший сопровождающий артистов на гастроли, Протасов, – в синем углу – гордость кампании, наш BlocBuster, crazy horse нашей упряжки, а в красном – две отставные телевизионные крысы. Неравный бой.

– Вы никогда не договоритесь, – войдя неторопливо в комнату и посасывая вечный мундштук, заявила Бабушка. Даже в прежние Советские времена между теми, кто давал распоряжения и деньги на программы и теми, кто их воплощал, была стена. Только выигрывали всегда дающие разрешения.

– Сейчас не так? – удивился Костя.

– Ну да, тебя заставишь делать, то, что ты не пожелаешь, барин, – прокартавил Двинский.

– Меня нет. А остальных?.. – Бортнев поцеловал Бабушке Кёрн ручку, и выпорхнул их налитой потом и раздором комнаты.

Костянаправился вкафе, где сейчас, поидеи, никого недолжно быть. Во всех студиях шли записи разных программ.

По дороге ему встретилась группа «Взор».

– Вы как три мушкетёра всегда вместе, – радовался Бортнев встречи. – А что это вы катите. Какой большой барабан. Дайте постучать, – жалостно попросил Костя, как ребёнок, увидевший редкую игрушку. – Сбегутся сразу из всех студий. Клёво будет. Шум, гам, ссора, наказание – здорово, – ликовал знаменитый телеведущий. – Кстати, а зачем сиё приобретение?

– Видишь ли, дружок, – ласково начал Вася Гурвинек. Мы решили тоже запустить игру. Не всё ж тебе баловаться.

– И в чём суть? – напрягся Бортнев.

– Твоя же игра для элиты, а народ тоже любит угадывать, конечно, ни кто такой Юл Бриннер, а просто буквы и получается слово. Ну, мы ещё не всё продумали, но верю, что получится, – напрягаясь, рассказывал Стас.

Костя помолчал некоторое время, покрутил барабан, и счастливо выпалил – Лицензионная игрушка, да. Я что-то такое видел. Здорово.

– И что? Если хорошо придумано, но у насбудетабсолютно своя версия, – сверкая очами, парировал Стас. – Может, поможешь? Ты же знаешь много интересных слов, – продолжал заводиться Клёнов.

– Тогда возьмите первое слово – мениппея. Сразу все отгадают.

– Шутишь? – пытался погасить назревающий скандал спокойный Лёва.

– Это стиль, в котором написана любимая всеми нами книга «Три мушкетёра». Что это значит посмотрите сами в словаре. Собираетесь заигрывать с народом, – играя желваками, сказал Бортнев.

– А ты что делаешь? – похрустывая костяшками пальцев, спросил Стас.

– Я их просвещаю. Иллюзия – выше реальности, – торжествуя, выступил Костя и пошёл прочь. Вдруг он повернулся и, подмигнув, послал воздушный поцелуй – Люблю вас, месье!

«A la gear comme a la geare».

Я, как собачка, побежала за Бортневым, а вдруг ему захочется чего-нибудь, а я смогу принести, подать, ответить. Но Костя не видел никого. Он даже не сразу заметил, что за одним из столиков веселилась компания продюсеров. Застолом кроме Магдыи Игоря Сергеевича сидели какие-то девицы, красивый молодой человек. С краю тоже сидел паренёк приятного вида, веснушчатый, в очках. Слушал он разговоры с каким-то напряжением, но когда смеялись, хохотал громче всех. Охрана обедала по-соседству. За главным столом было весело, там уже здорово поддали.

– Целый рабочий день, – говорил Игорь Сергеевич с рюмкой в руке, аристократически держа сигару, недовольно заявил, – можно сказать, не покладая рук принимал всесоюзный парад каракатиц.

– Неужели все? – хихикая, спрашивали девицы.

– Абсолютно. В духовном отношении 100 % каракатиц, а в физическом – 96, – растягивая с удовольствием слова И.С.

– Хватит, – незло, но жестковато, – сказал Руслан, – бабы всё-таки.

– Да, – согласился И.С. – Простые русские бабы. Каждая простая русская баба в этой стране сегодня хочет стать звездой. И что самое-е-е смешное – она абсолютно права-а-а. – Девочка, – подозвалонофициантку. – Ещё один «Курант» и тартале-е-еточек побольше-е.

Ирина безумным взглядом посмотрела на Игоря Сергеевича, отвернулась и засмеялась. Голубева вернулась на кухню. Буфетчица, выдавая ей водку, взглянула на компанию и сказала Ирине, что вроде она знает её клиентов:

– Депутаты, что ли?

– Ну что ты, – едко сказала официантка. – Это люди искусства…

– Профессура ходит в консЭрваторию, – рассуждал И.С., когда Ирина, вернувшись, стала разливать водку в рюмки. Делала она это специально медленно, чтобы послушать «интеллектуальную беседу». – Кандидаты наук в «Современник». А к нам ходит быдло.

Руслан недовольно хмыкнул.

– А я кто? – спросил он. – А ты? Князь Болконский?

– И ты быдло, – согласился И.С. – И в некотором смысле-е-е я. Но мы Ермолаи Лопахины, отщепенцы своего класса. А они… ну, хорошо, не быдло. Плебс, гегемон, аграрии-и-и, тебя устроит?

– Слушаю вас и думаю, не дать ли вам в морду, уважае-е-емый Игорь Сергеевич, – Костя положил кулаки в карманы брюк и покачиваясь на каблуках, навис над И.С. – Какого х… ты морда изображаешь из себя большого знатока искусства? Ты не более чем половой в трактире, а не князь Болконский, и даже не Лопахин. Вокруг тебя дамы, тебе подаёт рюмочку, шваин розовый, молодая девушка. Ты кого хочешь поразить своим интеллектом, которого нет? – Бортнев произнёс монолог, и еле сдерживая себя, повернулся к Голубевой, попросил отнести его еду на балкон.

– Они одноклеточные, но от них зависит здесь всё. Жаль, что вам пришлось всё это слышать, но ещё обиднее, если вам предложат интересную работу, не официантки. Вам придётся встречаться с ними ежедневно.

– Я не собираюсь делать карьеру звезды шоу-бизнеса, – потупив взор, произнесла Ирина.

– Ну да, оно и видно. Спасибо. До свидания. Ещё одна заложница, – пробормотал Бортнев и пошёл мириться со «Взоровцами».

– … и видеть себя они хотят на сцене, – как ни в чём не бывало, продолжал И.С.

– Наша Звезда экрана, по-моему, решил, что он герой вестерна, этакий ковбой, защитник бедных и сирых. Нужно поговорить с Протасовым или Двинским. Пусть придержат его коня, – выплёскивая вино из бокала вместе с гневом, с перекошенным лицом заявила Магда.

– Не обращай внимания. Таких, как Бортнев было много. Где они? А мы здесь веселимся, – сильно захмелевший, продолжалсвою тираду И.С. – Так вот – чуть выше, чуть чище, поумытее, но видеть хотят в лучах славы только себя. Твоё мнение Руслан мне известно. Так и быть открою страшный се-е-екрет. Для чего этот идиотский конкурс? Мы хотим сделать новую супер зве – е – езду. Старых кошёлок девать некуда. Не ещё одну – а первый номе-ер.

– Ты способен говорить нормально, не блея, – раздражённо проблеяла Магда.

– Потому что они все на «е», – сказал и радостно захохотал своей «шутке» И.С.

– Прекрати, уже воротит от твоих тонких намёков. Конкретно, что ты имеешь в виду? – нервно то, вставая, то садясь за стол, спросил Руслан.

– Поясняю. Создать номер один, казалось бы, фантастическая задача, НО на самом деле, из каждой, прости меня Господи, из бурёнки, которая сегодня прослушивалась, ну почти можно сотворить шЭдЭвр, – вдруг став абсолютно трезвым, жёстко подытожил Игорь Сергеевич.

А они, пожалуй, правы. Странные времена, странные нравы. Генетика утрачена, культуру растоптали. Из кого-то же нужно делать новоё искусство.

Костя не стал задерживаться у стола продюсеров, ему и своих проблем хватает. Он был уверен, что «страшный» секрет, который сейчас поведает И.С. сегодня же, станет достоянием Республики, то есть всего Останкино.

– Неужели из каждой? – томно спросил молодой человек, прижимаясь и теребя розовый пиджак И.С. – А талант?

– Талант? – знаешь, какой ей нужен талант?..

– Лыжи держать, – неожиданно сказал Руслан, тут он был согласен. Знаешь, как с трамплина прыгают? С трамплина можно и козу дохлую бросить, и она тоже полетит. Но, понимаешь, Венечка, недалеко, – послал поцелуй Руслан. – А надо как? Взлетел и держи, сука лыжи, чтоб не разошлись. Или рожей в сугроб.

– Вот, – прожевал тарталетку И.С., – а я смотрю нынче – и хорошенькие ведь были и с голосом – но ви – и-идно! Год – и скурвится. Или зальёт, или на иглу, или в подоле прине-есёт от ближайшего бас-гитариста. И плакали все-е труды… Кстати, – повернулся к Руслану – насчёт держать лыжи – чудная метафора. Ты это сам?

– А голос? – продолжала удивляться одна девица. – Голос ведь нужен?

– Слух нужен, – снисходительно сказала Магда. – Чтоб в фонограмму попадать. При современной технике, да ещё если живьём не работать… Ну, вот, ты, как тебя… Оксана! Хочешь быть звездой?

– Я? – захихикала девушка.

– Нет? Зря. А ты? – цапнул И.С. официантку заруку. – Тоженет? Паразите-е-ельно! То все, то никто!

– Ой, барин, – вдруг сказала Ирина, сделав доброе и глупое лицо, и ещё окая. – Откуда ж мне знать? Вы городские…

Магда внимательно посмотрела на девушку.

– О! – не въехал И.С. – Пейзанка! Вот спорим, – обернулся он к красивому молодому человеку, – спорим на тысячу долларов, что даже из неё можно сделать певицу. Хотя с тебя ещё получи…

– Ты откуда будешь? – с насмешкой, заинтересованно спросила Магда.

– А с Костромы, – лучезарно отозвалась Ирина. – Колхоз «Бездорожье», може слыхали? Нас, бездороженских по области певуньями кличут. Мы и грамоту на ГОРОСКОМ конкурсе…

– Ладно, – сказал Руслан, хорош горбатого лепить. Видишь, дедушка пьяный, зачем обижаешь?

Ирина усмехнулась.

– А ну сядь. На конкурсе была?

– Не-ет, – замотала головой Голубева. – Это ещё зачем?

– А что так? – донимала девушку Островская.

– А каракатицы мы, – сказала Ирина тихо. И опять заокала. Смотреть непОтребно…

– Петь-то мОгешь? – Руслану тоже понравилась эта игра.

– Не знаю, – Ира пожала плечами. – Вокал – пять балов. Танец – тоже. Гнесинское училище, может, слышали?

– Не скудеет талантами русская земля, – обрадовался И.С. – Деточка, ты нам посчитай, пора уже…

– Алё, – жёстко процедил Руслан. – Кто сейчас на штуку мазал? Прилюдно!

И.С. посмотрел на него умоляюще.

– Бери, – указал на Иру пальцем, – как поёт, не знаю, но лыжи держит. Вижу…

Я записала всю беседу. Мне показалось можно дать послушать разговор Бортневу. Он ведь отгадал. Надеюсь, ему будет интересно.

Пока я нашла Костю, пришлось обежать почти всё Останкино. Он как-то грустно притулился на подоконнике и цедил свою папироску.

– Костя, я записала всю беседу продюсеров с официанткой. Хотите послушать? Вы…

– Извини, Ляля, не хо-очу. Ни видеть, ни слышать их всех не желаю. Извини.

– Неважно, всё равно пригодится. Вы чем-то расстроены?

– Пойду к ребятам во «Взор». Там так шумно, кажется, там веселее. Пойду, подзаправлюсь оптимизмом.

Я постояла минуту и помчалась за Бортневым. Мне тоже хотелось радости, особенно после мерзкого привкуса, оставшегося от разговора продюсеров в кафе.

Стас лежал на кушетки, а вокруг суетилась вся группа…

– Что такое? Теперь господин ведущий будет вести программу лёжа. Новый подход, – пытался шутить Бортнев, но постепенно улыбка с его лица сползала.

– Он…

– Да вижу, – тихо сказал Бортнев. – Что вы обычно делаете в таких случаях?

– Есть один способ – голову под холодную воду и крепкий кофе, – печально ответил Лёва.

– Несите кувшины с ледяной водой и достаньте снег, – командовал Костя.

А почему не отвести его в туалет? – вяло спросил Гурвинек.

– Чтобы всё телевидение через полчаса говорило о пьянице Клёнове и отстранили его от эфира. Двери заприте.

– Чем ещё помочь? – суетились ассистентки, принесшие воду и снег.

– Теперь отвалите все. Оставьте нас. Только клеёнку подстелите какую-нибудь и приготовьте сухую одежду.

Вся группа столпилась у двери, но Бортнев так гаркнул на них, что всех смело за секунду.

– Ляля, ты останься. Поможешь.

Бортнев снял смокинг и бабочку и долго лил на Стаса ледяную воду, а я растирала лицо снегом. Минут через пятнадцать Стас начал приходить в себя, отмахиваясь от нас и пытаясь принять сидячее положение.

– Ляля, кофе очень крепкий, – Костя был бледный и напряжённый.

– Оставьте меня, – кричал Стас.

– «Тёпленькая», не пойдёт. Терпи, алкаш. Чего тебя так развезло? Ляля, сухую одежду найди и разотри его.

Я готова была даже прыгнуть из окна, лишь бы быть рядом с Костей.

– Сегодня годовщина смерти моего сына. Алёнка пьёт. Я тоже. Ты же знаешь, русский человек горе заливает водкой.

– Стас, ты ведущий лучшей программы на ТВ. Ты пример для многих. Ты открыл это новое видение. Ты не имеешь права. Знаешь, мой отец говорил: «Больно тебе, страшно, тяжело, беспросветно – терпи. Никто не должен этого видеть и чувствовать, что ты уязвим.

– Твой отец кто был, потомственный ученый – человек высокой культуры, а мой – пьяница и мать пьяница. Нам ваши высокие чувства не понять!!!

– Брось ёрничать. Ты всё можешь, умеешь и способен держать себя в руках. Иначе ты сам будешь себя презирать.

– Я уже презирал себя, когда вёл пропагандистские программы на радио. Тошнило. Мы врали в каждом слове. Тогда начал попивать.

– Сейчас ты имеешь возможность формировать новое мнение целой страны. Тебя любят, уважают и прислушиваются. Не дай им себя убить. Всё, встал и пошёл работать, – Костя рванул Стаса с дивана и закричал – все заходите. Мы закончили водные процедуры. Нам легко и тепло. Стас командуй.

Костя быстро покинул студию «Взора».

– Там всё в порядке? – трусовато спросил Лёва.

– А что-то случилось? Текст учите, двоечники, – Костя поцеловал каждого в макушку и вошёл в продюсерскую.

– Алло, Константин здравствуйте, это Элла Маковская. Я давно добиваюсь с вами интервью, но вы всё время заняты или просто не желаете со мной общаться.

Бортнев включил телефон на громкую связь, так, что все, кто находился в продюсерской, имели возможность слышать разговор. По ходу того, как Маковская настойчиво уговаривала Ведущего, Костя строил всякие рожицы, раскланивался в сторону телефона, пританцовывал и одновременно снимал смокинг. Присутствующие в комнате умирали от смеха, стараясь делать это тихо в ладонь или отворачиваясь в сторону, но, тем не менее, подсматривая за Костиной игрой.

– Я счастлив, слышать вас, Элла, но есть одна проблема – я в Москве, у меня запись за записью, и я очень сосредоточен. Трудно перестроится так быстро.

Бортнев нагло лгал. Он был способен перейти от одной темы к другой с такой же лёгкостью, как прима-балерина сделать тридцать два фуэте.

– И, тем не менее, я прошу уделить мне немного времени, – резко поменяла тон Маковского с требовательного и самоуверенного на просительно-умилительный.

– Не могу отказать такой «нежной» женщине, – продолжал изгаляться Костя.

Все знали, что журналистка Элла Маковская жестокая, лживая и безжалостная дама. Но Бортнев был не тот противник, которого ей было легко победить. Костя отомстит ей за всех, кого она опорочила, пригвоздила и отшлёпала, как жестокая воспитательница в детском саду. Она не любила и не жалела никого из тех, кто был с ней откровенен и честен. Маковская каким-то образом переворачивала все беседы так, что люди, с которыми Элла общалась, превращались либо в монстров, либо в бездарностей, незаслуженно вознесенных на Олимп. Знали и то, что она делает проплаченные материалы. Но Бортнев не та фигура, которую можно как короля легко превратить в пешку.

– Тогда когда же вы изволите уделить мне внимание? – пыталась иронизировать журналистка.

– Насколько я знаю, вы хотите создать атмосферу Каннского фестиваля. И на пляже, почти в неглиже я буду размышлять о высоком искусстве. Замечательно. Тогда приезжайте в Останкино. В наших павильонах, да и у бутафоров и костюмеров мы сможем подобрать интерьер и костюм для солнечного летнего дня. С морем сложнее, но шумовики помогут, создадут звук. Так вас устроит, милая? Ваши статьи, как и декорации и есть фантазия на любую тему, о любом человеке. Вам же всё равно, какой объект перед вами. У вас в голове своё кино. – Костя курил и пил кофе, при этом громко прихлебывая и шумно выпуская дым.

Чувствовалось, что Маковская на том конце телефонных волн готова была уже сгрызть подушку, но держалась из последних сил.

Я представила себе, как она будет готовиться к этому эпохальному интервью.

На следующий день в Зимнем саду, созданном для начальства, но для такого случая охотно предоставленного для Маковской, которое начальство побаивалось, было декорировано под Лазурный берег.

Все, кто был свободен от работы, собрался за одной из стеклянных стен, чтобы хотя бы посмотреть на удивительное зрелище.

Костя в шлёпанцах, панаме и с полотенцем через плечо, давал интервью знаменитой скандальной журналистке Маковской. Они сидели в зимнем саду среди тропических растений на элегантной бамбуковой лавочке.

Я всё ж нашла место, откуда было и видно и слышно их общение. Над стеклянной стеной была очень маленькая полочка. На неё я и забралась. Через пару минут рядом самой я увидела Голубеву, которая как эквилибрист добралась до меня.

– Мы провалимся, – прошептала я.

– Вряд ли. Но так будет даже смешнее, – «успокоила» меня Ирина.

– А теперь ещё одно письмецо. Не уверена, что оно вам понравится, – съязвила Маковская и достала листок.

– Вот, – она показала в телекамеру листок с детским круглым почерком и пришпиленная скрепкой фотографией девочки лет десяти. Его прислала нам Алёна Кундилова из Нальчика.

«Нелегко в одиннадцать лет писать такому взрослому человеку, и всё-таки: я вас ненавижу. Вы заменили надежду фальшивой иллюзией, а милосердие превратили в свой жадный и грязный бизнес…»

– Это писала девочка десяти лет? Какой слог, – восторгался Бортнев.

– Адрес есть в редакции, – тут же парировала журналистка.

– Я не сомневаюсь, – Костя посмотрел в камеру и сказал: – Иллюзия выше реальности. Когда-нибудь Алёна, ты это поймёшь. Милосердие – это религия, но церковь – это уже бизнес. Попробуйте их разлучить, – Бортнев встал, вытер лицо полотенцем, сбросил шлёпанцы и панаму. – Больше Элла, ко мне не подходи. Я тебя видеть не хочу. В этот раз ты плохо написала. Ребёнка приплела, ты б ещё грудничка достала, который помнит, что было в утробе матери. Где взяла девочку с таким «изящным русским языком» или для достижения цели все средства хороши. Только никак не пойму, какова твоя цель. Уважать тебя всё равно никто даже не пытается, – сказал он невозмутимой, но бледной Маковской и пошёл сквозь, толпу официантов, техников и зевак, окружавших съёмку.

Мы с Голубевой, с трудом балансируя по узкой площадке, скатились вниз и посмотрели друг на друга.

– Потрясный мужик. Такой бы характер и всех можно сделать, – восторженно качая головой, задумчиво сказала Ира.

– Я просто хожу за ним, будто он меня привязал. Бортнев, но ещё Клёнов два супермена нашего телевидения. Благодаря ним всё изменится. Хотя дерьма на ТВ тоже навалом. Но со временем, они всё перевернут, – сказала я с гордостью, что знакома с такими людьми и пошла за Ирой в буфет.

– Ой, я забыла, что мне нужно зайти в рекламное агентство, – извиняющимся тоном проговорила Голубева.

– В «Щелкопер» что ли? – удивилась я. – Что тебя может связывать с этой троицей.

– Меня очень попросили, – напряглась Ирина.

– Можно я пойду с тобой. Любопытно, зачем тебя позвали. Эти просто так не приглашают. А мне нужно учиться и рекламному бизнесу тоже. Я хочу знать всё о ТВ.

– А как же Бортнев. Ты же от него не отходишь, – язвила Ирина.

– Ну, возьми меня с собой, – ныла я.

Голубева мотнула головой в знак согласия.

Ирина постучала в дверь, на которой было написано: «Вадик, Дима, Митя».

Внутри среди разнообразного занятного хлама сидел Игорь Сергеевич. Рядом с ним сидел красивый мальчик, который всё время хихикал и заглядывал И.С. в глаза, словно спрашивал, правильно ли он себя ведёт. На него никто не обращал внимания. В углу за компьютером отхлёбывал пиво интеллигентный Дима. Вадик готовил кофе. Митя расхаживал по комнате, напевая какую-то мелодию.

– Вызвал я тебя, чтобы сообщить, что ты у нас будешь горькая подзаборная сирота, не обращая на меня внимания, изрёк И.С.

– Ого, – сказала Ирина.

– Не бойся, всё продумано, – И.С. взял её за руку.

– Подброшенная однажды, – возвысил голос Митя. Молодой человек был здоровый, толстый, бородатый, похожий на приходского попа… – к дверям дома младенца, – продолжил размышлять Митя. Росла ты, сладкая моя, не знаючи материнского тепла и отцовской ласки, в добрых руках детского дома № 6, что в городе Фастове украшает собой улицу Первых космонавтов, дом № 3, против Камвольного комбината.

– Как-то уж очень конкретно. Не погорим, – задымив всю комнату очередной любимой сигарой, засомневался продюсер.

– Игорь Сергеевич! – торжественно сказал Митя, – вы имеете дело с интеллигентными людьми. Директор детдома № 6, Роза Борисовна Эпельбаум, истинная стахановка приютского дела. За видеодвойку для красного уголка и контейнер детского питания подтвердит, что у неё на руках вырос не зная роду и племени хоть… хоть Принц Чарльз! Хоть Никита Михалков!

Пока Митя придумывал дальше, я размышляла о том, что попала в сумасшедший дом. Хотя на самом деле, что такое телевидение, чего я ждала. Это мир безумных идей и событий, которым потом пичкают народ. Нужно поговорить на эту тему с Бортневым.

– … так: детство было нелёгким. Порой ребята из старшей группы отбирали у младших компот и апельсины, выданные к 7 ноября, и тогда ты тихо плакала под одеялом, пряча под подушкой туристический фонарик, подарок шефов, и любимую книгу – повесть Максима Горького «В людях».

Ирина, которая слушая Митю, не двигалась, не издавала ни единого звука, словно медитировала, вдруг поморщилась.

– Что, милая? Грубо? Но ведь проходит! И ещё как проходит! Да и найдётся ли на этой земле сердце способное усомниться словам сироты?

– Да не, – вяло сказала Ирина. – Книгу можно поменять?

Я постоянно наблюдала за реакцией Голубевой. Неужели ей весь этот надуманный бред нравится?

Лицо испытуемой, вообще, ничего не выражало. Она словно витала в облаках. Но Митя был в восторге от своей фантазии и продолжил…

Минуту…! и пряча под подушкой любимую книгу – роман Гюстава Мало – «Без семьи. Были, впрочем, и светлые дни. Как-то собирали вы дружно металлолом на территории Камвольного комбината, – продолжал бредить, на мой взгляд, Митя. – За сараем, где хранилась готовая продукция, мальчик Серёжа несмело поцеловал тебя и прочёл стихи Есенина.

Ирина внезапно засмеялась, чем явно удивила «великого придумщика» Митю.

– Тебя что-то не устраивает? – удивился Митя. – По-моему, всё гениально.

– Надсона, – поправила Ирина, не объясняя причину своего смеха. Да, собственно, никому из присутствующих, кроме меня, её реакция была неважна.

– … Надсона. Но, однажды, романтика больших дорог поманила тебя. Сбежав из-под ласковой опеки Розы Эпельбаум, ты направилась в Москву. Сердобольная проводница приютила тебя, кстати, Пелагея Тихоновна до сих пор работает на дальних рейсах. Если надо всё подтвердит. Ты доехала до столицы, но с первых минут попала в компанию вокзальных карманников. Руководил вами вор по прозвищу Сиплый.

– Это уже-е-е «Оливе-ер Твист». – На штампах работаете, ребятки. – пристыдил рекламщиков И.С – Предлагаю сделать перерыв. Ирина должна переварить этот бесконечный роман.

Митя обиделся, но сказал, что обязательно закончит то, что придумал для «сиротки» Голубевой.

Мы с Ирой вышли из комнаты.

– Тебя устраивает эта туфта? – спросила я удивлённо.

– Посмотрим, но надо переварить то, что они придумали, – со странной усмешкой посмотрела девушка куда-то вдаль.

– Что ты собираешься делать? – не унималась я.

– Скоро узнаешь. Пока это секрет. Пойду думать, – Ирина улыбнулась и пошла, читая какие-то стихи.

Мне была противна вся эта «бурная фантазия» Мити. Я не очень понимала, зачем Голубевой нырять в этот омут. Что-то тут не то, но что? Устав думать о «горькой судьбе» будущей звезды, я направилась искать Бортнева, но наткнулась на Клёнова, который давал интервью милой молодой взволнованной девушке.

– Скажите, Стас, как возникла идея создания «Взора»?

– Не стану рассказывать с самого начала. Я уже много раз говорил, что «Взор» был альтернативной молодёжной передачей. Сверху прилетела идея делать молодёжную информационно-развлекательную программу. Чтобы она в каком-то смысле отвлекала молодёжь от прослушивания зарубежных радиостанций. Начальство вытащило старую сценарную заявку, предложили мне попробовать ещё раз. Я согласился. Это была одна из первых программ, сделанная прямым эфиром из студии, были включены музыкальные клипы. Это была единственная возможность увидеть многих исполнителей, популярных в тот момент на Западе. Мы чувствовали себя молодыми улыбчивыми суперменами, этакими «рыцарями правды» и борцами за новое телевидение. Смысл новизны заключался в независимости суждений. Кроме того, появился особый динамичный ритм, в котором мы чувствуем себя естественными. В этом, как мне кажется, и есть обаяние нового времени. За полтора часа в программе успевают поговорить обо всём – и ни о чём всерьёз. Но воспринимают её всерьёз. Как знак нового сознания. Как образ мысли поколения. Отображает ли она нужды общества? Бесспорно. Она даёт иллюзию прикосновения к предметам доселе табуированным, охотно и задиристо разоблачает то, что было под запретом.