Текст книги "Взлёт без посадки"

– Девчонки, что такие понурые. Трудна и неказиста жизнь великого артиста, – переделал известные стихи ведущий.

– Артистка будущая среди нас только одна и то неизвестно, – пояснила я, так как Голубева ещё не вышла из стопора.

– Неважно, любая работа на нашем новом ТВ должна приносить счастье, – то ли острил, то ли всерьёз подбадривал Стас. – Я прав Виктор Владимирович?

– Пока ты всегда прав, – тихо, но противно засмеялся собеседник Клёнова. В курилке, где, на удивление было тихо, Голубева, наконец, оттаяла.

– Они думают, что я кукла, хочешь, голову оторвёшь, хочешь, ноги выкрутишь, хочешь и вовсе всю переделаешь, – кипятилась, стремительно выпуская дым девушка.

– Ты же сама согласилась. Что теперь-то рыдать и причитать. А вдруг будет фурор. Ты ж способная и стойкая, справишься, – подбадривала я приятельницу.

Я посмотрела на часы и, махнув рукой Ире, бросилась к себе на рабочее время.

– Ляля, Бортнев сказал, что послал тебя по какому-то важному поручению. Тебя так долго небыло, что я решила, ты уже уволилась, – удивлялась и возмущалась Татьяна Николаевна. – Садись за компьютер и напечатай, пожалуйста, несколько писем, которые уже часа два, как должны были получить. Сев за комп., я прислушивалась к происходящему в комнате.

– Ой, можно подумать… ты святой, а остальные говно, да? – продолжил свою тираду Двинский.

– Сёма, я хочу совместить прекрасное и низменное. И по-другому не будет.

– Ну, да! Ты, конечно, думаешь, что твои кинематографические изыски и нежное сердце, которое разрывается на каждой передаче, кто-нибудь оценит. Смешно. Ха-ха…

– Плохо, – горестно сказал Бортнев.

– Что плохо? – удивился Двинский.

– Играешь отвратительно. Тебя совершенно не интересует, всё, о чём ты сейчас говорил. Ты даже не знаешь значения слов, которые ты произнёс… – скорбел Костя.

– Перестань, Костя. Ты всё время пытаешься казаться лучше, чем ты есть. Это всё враньё. Не верю ни одному твоему слову. Это тоже… маска. Я что мало работал с телеведущими. Тоже хотят больших, даже огромных денег. И свою харизму тратят именно на это, только примочки у них разные. Вот твой друг Клёнов постепенно подминает под себя всё перестроечный эфир. Ты думаешь, он бьётся за просвещение народа, за воспитание лучшего вкуса и жизнь у людей? Если ты так считаешь, то ты бредишь, дорогой Костя. Ты посмотри, с кем он общается, кто ему помогает подниматься выше и выше.

– Ты хочешь, друг Сёма, чтобы я отказался от зарплаты или…, – Костя пропустил Сёмин монолог по поводу стремлений Клёнова.

– Или. Я хочу, нет, я мечтаю, чтобы ты реально смотрел на мир. И перестал торговать своим нимбом. Его свечение итак преследует меня и Протасова днём и ночью. А лично дл моего местечкового мышления, как ты любишь говорить, это совсем перебор. Я плохо сплю, – нервничал Двинский.

– Ты, Сёмочка, плохо спишь, потому что всё время считаешь мои деньги, а теперь ещё и Клёнова.

– Почему твои?

– Потому что их дают под меня, под мою аристократическую рожу и свечение над головой. Это только увеличивает свет и блеск монет у вас в руках. Правда, здорово сказал? – хлопнул по доске в нарды Костя, так, что шашки на нардовской доске, и все люди в комнате подпрыгнули.

– Почему ты считаешь себя истинной в последней инстанции? Мы, конечно, маленькие люди, но кое-что понимаем в шоу-бизнесе. Этим нужна простота, ты уже завоевал все места под солнцем останкинской башни. Можно опуститься на землю, они скоро перестанут тебя боготворить, ты же видишь – публика изменилась. Ей хочется простоты и понятности. Тех, для кого ты всё делаешь, уже не существуют! Они либо уехали, либо вымерли, как мамонты. – пытался достучаться Двинский до Бортнева.

– Ну, понятно, три ноты, – делая ход, задумчиво сказал Бортнев.

– Какие три ноты? – не понял Двинский.

– Нот всего-то семь. Может это для тебя открытие? А в вашем шоу-бизнесе используется всего три. Ты так хочешь? А прибыль только больше. Я тогда не участвую. Кстати шеш-гоша, ты проиграл. Кстати, Сёма ты обратись к Стасу, он, сейчас, как раз делает программу для простого народа. – Ляля, будь добра, принеси мне кофе в зимний сад, с разрешения Татьяны Николаевны.

– Если Ляля выполнила задание, то естественно, дорогой, – с искренней нежностью сказала шеф-редактор. Все знали, что Татьяна обожала Костю.

– Я выполнила все ваши распоряжения, Татьяна Николаевна…

– Беги, остуди нашего гения, – полушутливо, погладив Костю по руке, отпустила меня глав. ред.

– Как же там душно, в буквальном и переносном смысле, – проговорил Костя то ли мне, то ли себе.

– Бортнев, иди мой друг талантливейший из талантливейших сюда. Хочу познакомить тебя с нашим новым партнёром, одновременно, патроном – Виктором Владимировичем, – весело, но с большим пиететом представил мужчину с бриллиантовой булавкой, которая просто озаряла галстук, и всё вокруг.

– Мы виделись на одном вечере, – без экстаза поздоровался Костя, слегка наклонив голову, но руки не подав.

– Да, восторгаюсь вашей бесконечной эрудицией, артистизмом и свободой, – ответил Виктор Владимирович.

Разговор явно не клеился. Костя, извинившись, сказал, что ему нужно прочесть новый сценарий. Махнув мне слегка головой, он отправился «читать» сценарий.

– Ляля, спасибо, ты иди. Я должен побыть один.

Но уйти я не успела. В зимний сад влетел на крыльях победы Клёнов.

– Костя, представляешь, с кем я теперь могу работать. Хрен ОНИ меня теперь будут отшлёпывать, как мальчишку.

– Бежишь вверх по лестнице, ведущей вниз, – жёстко и четко проговорил Бортнев.

– Ты не понимаешь. Этот человек может всё, – растерянно убеждал Клёнов.

– Вот именно. Я тебе уже говорил, что политика – это грязь, притом не целебная. Но если ты уже вымазался, то покроешься язвами, которые нельзя вылечить, – грустно глядя на друга, пытался убедить Костя Стаса.

– Ты сильно драматизируешь ситуацию. Тебе приходится зависеть от двух спонсоров, которые сегодня дадут, а завтра тебя разлюбят и от двух продюсеров, которые тебя еле терпят. Я же сам себе буду хозяином, придумщиком, продюсером. Я собираюсь делать не одну, а несколько программ. У меня на всё дано добро.

– Я предпочитаю «статус кво». Не собираюсь тебя переубеждать. Только помни, что абсолютной свободы нет ни у кого, даже у этого Виктора Владимировича. Сегодня он около власти предержащих, а завтра…

Костя встал и пошёл к своим.

– Костя, подожди, остановил Стас Бортнева. – Почему ты не подал руки Виктору Владимировичу? Что он тебе сделал?

– Мне лично ничего, как впрочем, как и для всей страны, на судьбу которой он, насколько мне известно, имеет огромное влияние. Стас, ты пойми – твои знакомые, покровители меня не касаются. Не подумай только, что я завидую твоим уникальным связям. Мы – маленький еврейский народ, всегда гонимый и боящийся очередного погрома. Поэтому генетическая память подсказывает не играть в опасные игры.

Стас стоял с совершенно белым лицом.

– Я не предполагал, что ты трус и тебя не волнует власть над людьми, тебя не тянет в гущу событий и общений с неординарными персонажами. Вот это фортуна. Каждый день несёт тебя, и ты летаешь от одного потрясающего события и людей к другим. Разве не так? – с горящим взором тряс Клёнов рукав Бортнева.

– Ты герой. Пари, а я тут недалеко поползаю, – язвил Бортнев. – Наше расхождение во мнении никак не влияет на мое уважительное и дружеское расположение к тебе не изменилось. Только не посвящай меня, ради Бога, обовсехвсемогущих фигурах и их деяниях. Я, собственно, и так всё вижу и слышу и даже нюхаю я тоже хорошо. Шутка…отчасти.

Я как всегда стояла неподалёку. Самой мне уже стало казаться, что я разведчица, которая, правда ещё не знает, кто её завербовал. Мне было немного стыдно, но безумно интересно. Я не всё понимала, о чём спорили два знаменитых телеведущих, но надеялась, что со временем мозговое затмение рассеется, и я пойму сложные перипетии, творящихся на ТВ.

Бортнев вернулся в комнату. Мне тоже давно пора было возвратиться, иначе Татьяна Николаевна меня выгонит сразу.

– Ляля, я рада, что ты соизволила посетить своё рабочее место. Накопилось масса дел. Начальница наклонилась надо мной и разъясняла, что я должна переделать. Почувствовала себя Золушкой, но ничего не поделаешь. Я попыталась углубиться в работу, но тут Двинский делая очередной ход на доске, стал объяснять вошедшему Косте.

– Я смотрю тебе и партнёр не нужен, Сёма, – плюхаясь на диван, весело потирал руки Бортнев.

– Я тренируюсь, а то мне надоело, что ты меня всё время обыгрываешь, – бубнил Двинский.

– Я всегдабуду тебя обыгрывать, дорогой мой Семён и не только в этой нашей любимой игре.

– Костя, я хочу поведать тебе один эпизод из жизни. Ты, наверное, не помнишь. В шестидесятых годах, я как раз работал в Штатах. Там кумиром Америки тогда был такой невзрачный учитель английского языка Ван Дорен. Я помню его, в общем, ординарное лицо. Штатовское телевидение устраивало тогда массу викторин, победителя ожидала крупная денежная премия. Учитель сразу же показал себя эрудитом. Скромный, тихий, он мучительно напрягался, вспоминая даты, имена, цитаты. Вся Америка болела за Дорена. И он побеждал. Он сделался символом знаний, ума, скромности. И вдруг любимец публики полетел с пьедестала. Оказалось, герой поддельный! Все соревнования интеллектуалов на глазах телезрителей были сплошным надувательством. Ван Дорену заранее сообщали ответы на все вопросы. Ему оставалось только искусно играть. 129 тысяч долларов – такова была плата за фальшь.

– Именно этот пример научил тебя продавать левые билеты и запускать под фонограмму разных, но похожих девчонок на сцену. Всё равно никто не знает их, – продолжал играть Костя. – Ты предлагаешь найти мне Дорена?

– Я предлагаю тебе найти себя, – грустно сказал Двинский.

– Ты, наверное, психолог, и знаешь, что и кому искать. Ты не знаешь, где я себя потерял. Мне, казалось, что я, наконец, нашёл то, что искал много лет. Только не мешайте, – Костя, посвистывая, направился в студию.

Я, выполнила все поручения, чем удивила Татьяну Николаевну.

– Ты какая-то очень быстрая, прямо мясорубка. Перелопатила весь материал и уже свободна. Главное, чтобы не было ошибок, и я не пожалею, что взяла тебя, – одобрительно сказала шеф-редактор.

Пошла в курилку, чтобы подумать, зачем всё же я так активно слежу и вслушиваюсь в любой разговор, встречу работников ТВ. Подумав, я решила, что я могу набрать материал на интересную и неординарную книгу. Кухню нового телевидения не знает практически никто, а о знаменитостях информация только из жёлтой прессы – гнилая, плохо пахнущая и абсолютно лживая. Обрадовшись, что определила цель, стала прислушиватьсякбеседе двух длинноногих кукол.

– Ты знаешь, сколько денег гребёт Клёнов и его компания. Они берут деньги за сами клипы и за то, чтобы их показать в эфире, – сказала девушка в голубом костюме.

– Клёнов, вообще, ходит гоголем. Будто он главный на ТВ. Может, так оно и есть, а мы чего-то не знаем. Вообще, хочу к нему подкатиться. Онжене голубой, – мечтательнореагироваладевушка в абсолютно таком же, но фиолетовом причиндале.

– Без мазы, у него такая жена, что отгрызёт голову и не подавиться. Кстати, это её заслуга, что он так поднялся, – делая колечки из дыма, тихо уверяла подругу, девушка в голубом.

– Он говорят раньше пил здорово, а потом человека как подменили. Собранный, активный, со всеми известными политиками здоровается и не только. В общем, он под охраной со всех сторон, – скуксилась девица в фиолетовом. Даже ногти и губы были в цвет.

– А Бортнев? Тоже клевяк. Правда, когда он говорит, то не понятно шутит или нахамил. Он в отличие от Стаса, поверх голов не смотрит, а очень мягкий и вежливый, но он какой-то отдельный человек. Со всеми милый, но, по-моему, одинокий. Он женат? – вдруг оживилась «молодое дарование» в голубом прикиде.

– Не знаю. Ничегоне слышала о его женеиникогда её невидела. На тусовки он редко ходит и всегда один и ненадолго, – задумалась фиолетовое существо. – Нужно выяснить.

Они загасили сигареты и поцокали по кафельному полу.

Мой постоянный друг диктофон записал эту «интеллектуальную» сплетную беседу. Я очень надеялась, что не похожу на них. Всё, чего они не понимали, я знала, но последний опус про одиночество Бортнева меня задел. Хотелось поговорить с ним просто так, без его шуток и закрытости. Попробую.

Медленно возвращаясь, я решила заглянуть в аппаратную, пока она пустая. Мне было любопытны все эти кнопочки, на которые нажимает Зяка, тумблеры, которыми управляет Ваня. Пока не понимала, зачем мне нужно запомнить эту картинку, но чувствовала тепло тех рук, которые ведут программу, следуя за тем, что происходит в студии. Посидела в темноте, горел лишь один дежурный фонарь, который лишь подчёркивал волшебство этого места, откуда выносят записанный материал. Он останется, может быть, на века, если будет смысл его сохранять и показывать другим поколениям.

Уже был поздний вечер, коридор и стены молчаливо ждали уборки, большинство кабинетов заперты. Только уборщицы где-то далеко возили свои устройства для вычищения помещения.

Внезапно я услышала в конце длинного коридора громкие голоса.

– То есть как это сирота?! – поразилась женщина. – Я её 20 лет кормила, поила…. а теперь – сирота?..

– Ольга Александровна, мы очень благодарны, что вы приехали из своей провинции, из полудеревенского домика, где на пианино стоит фотография Ирины. Значит, несмотря на то, что дочь не появлялась у вас пять лет, вы хранили память, и пианино не продали, – то ли иронизировал, то ли всерьёз говорил Митя.

– Ну, хорошо, смылась из дома пять лет назад. В год две открытки… Ладно мы всегда были… не очень близки. Я, как видите, женщина еще не старая… У меня свои интересны, у неё свои. Но…. Куда вы меня тянете?

– Давайте зайдём к нам. Мы спокойно всё вам объясним. Сколько от вашего места проживания до города? – спросил Митя после долгого молчания.

– Электричкой полтора часа. И автобусом ещё… – замялась Ольга Александровна.

– А на машине? – спросил Митя, – может быстрей?

– Какая ещё машина? – усмехнулась мать Ирины. У педагога музшколы только и есть, и то какая-то задрипанная. Одна на весь посёлок.

– А ведь так бывает, – строго сказал Митя и сел за стол. – Бывает Ольга Александровна.

Митя так и не смог затащить мать Ирины в комнату. Они сидели у стола в конце коридора. Эхо раздавалось очень громко, так как они разговаривали на повышенных тонах.

– … то нет машины – а то вдруг есть. То домик в предместье – а то квартира в центре города. Сольфеджио в интернате, и вдруг доцент консерватории. Шоу-бизнес, знаете ли. Мир грёз.

– Ох, – сказала Ольга Александровна и заплакала. – Вы что же у меня дочку покупаете?

Митя встал и навис над растерянной женщиной.

– А соседи? – спросила растерянная, рыдающая мать. – Ведь они узнают её… – Ольга Александровна всё цеплялась за ту жизнь, к которой привыкла. Но из цепких лапок Мити было вырваться практически невозможно.

– Будут новые соседи, – сказал рекламщик душевно и нараспев, как будто читал стихи. – Вторая молодость, новая жизнь, – лучезарно улыбаясь, закончил уговоры Митя.

– Но я всё равно не понимаю. Я хочу поговорить с дочерью.

– Ирина сейчас очень занята и лишние волнения ей ни к чему. Пойдёмте в гостиницу. Вы успокоитесь, всё продумаете и поймёте, что как каждая мать, которая хочет лучшей доли своему дитю, вы тоже поможете Ирине, – скалясь, поднимал и обнимал за плечи Ольгу Александровну, Митя повёл её к лифту.

На следующий день я очень торопилась на работу. Татьяна Николаевна оставила мне список людей, которых я должна была встретить на главном входе. На Костину программу любили приходить самые разные особы – очень известные и уважаемые. Они, как дети, пытались угадать ответ, как и испытуемый. Им нравилось, что они тоже помнят фильмы, которые загадывал Бортнев.

Выполнив свои прямые обязанности, я побежала в аппаратную к Зяке и Ване, откуда могла смотреть программу. Тут же сидела Татьяна Николаевна. Она была на ухе у Кости. Если же что-нибудь срочно понадобилось, то я была на подхвате и искать не надо.

Сначала шла заставка «Звезда Экрана».

Потом неторопливо выходил ведущий и приглашал того, кого сейчас будет «пытать».

Что удивительно, у Бортнева никогда вруках не было карточек-подсказок. Создавалось такое впечатление, что всё, что он произносит, знает наизусть. Конечно, была шеф-редактор, но все знали, что её помощью Бортнев пользовался редко, даже вытаскивал ухо, чтобы ему не мешали. Татьяна Николаевна никогда не обижалась, потому что боготворила Костю. Вообще, в группе была какая-то особенно добродушная и мягкая обстановка. Нет, бывало, и кричали и спорили, но всё это происходило незлобиво и мягко. Если бы не вечная борьба с продюсерами, так и вовсе тихая заводь. Но и они, побаиваясь Костю, а главное огромное количество денег, которые плавно перетекали из студии «Звезды экрана» в их карманы, поэтому вели себя пристойно и с уважением к телеведущему.

– Мать кормящая пришла, – запричитал, сложив руки как на молитве, – возликовал Двинский.

– Уж не чаяли, батенька, увидеть вас сегодня. Думали, запись придётся отменять, – вторил ему, слегка картавя, Вадим Андреевич, поменяв галстук на очень дорогой фуляр.

– «DIXI» – приветствую вас. «Divide et impera» (разделяй и властвуй) разделяй нас – нищих и убогих, разрозненных, и дерущихся за свой кусок, с одной стороны, в то же время – властвуй над нами, чтобы все богатства мира были у вас на оффшорах. Я всё правильно сказал по-латыни, – спросил вошедший Бортнев у Протасова.

– Костя, иди лучше в студию и поговори с тем горемыкой, который, к счастью не знает латыни, но помнит и любит кино. А то ты на взводе, – успокаивала Татьяна Николаевна, наливая в любимую Костину чашку кофе.

Через полчаса, которые съёмочная группа делала вид, что занята своими делами, пришёл Иван и пригласил работающих на программе занять свои места. Все быстро собрались и понеслись в аппаратную. Каждая программа «Звезда Экрана» была событием. Новые вопросы, новый участник и совершенно новый Бортнев. Он никогда не вёл передачу одинаково. Ведущий находил для каждого испытуемого новый способ общения, новые шутки, новый накал страстей. За этим группа и наблюдала, а продюсеры подсчитывали доходы или убытки.

Зажегся свет в студии и вышел блестящий Бортнев. Немного, чтобы взбодрить публику, он недолго поговорил о своём любимом – кино, иллюзии и реальности, которой на самом деле нет. Озадачив пришедших на программу, Бортнев начал задавать вопрос и внимательно, не торопя участника слушать ответ.

– Штирлиц, – сказал Сергей.

– Что Штирлиц? – иронизировал Костя. – В каких фильмах снимался Вячеслав Тихонов? «Штирлиц»!

В студии хохотали.

– Семнадцать мгновений весны!

– То-то же. Семнадцать мгновений – раз!

– Белый Бим, чёрное ухо! – торопливо продолжал Сергей.

– Белый Бим – раз! Белый Бим – два! Ну! – почти кричал на участника Бортнев.

– ЧП! Чрезвычайное происшествие! – обрадовался Сергей.

– ЧП – раз! ЧП…, – нагнетал атмосферу Костя.

– Война и мир! – сосредоточенно сказал Сергей.

– Раз! – отстукивал ногой, словно метрономом Бортнев.

– Утомлённые солнцем – раз! Утомлённые солнцем – 2! Утомлённые солнцем…, – подгонял участника ведущий.

– От нечего делать, – неуверенно сказал молодой парень.

– Молодец, искренне сказал Костя, «От нечего делать» – диплом Сергея Соловьёва!.. Раз…, Два… ОТ нечего делать – три!

Грянули аплодисменты.

– Бортнев, что правда наизусть всё помнит? – удивилась я.

– В том-то и дело, что да, да, да, – раздражённо и весело призналась Татьяна Николаевна.

Мы опять стали смотреть, что происходит в студии.

– Итак, у меня к Вам теперь только один вопрос. Посмотрите на экран.

На экране возникли известные кадры «Кабаре», когда Майкл прощается с Салли Боулз.

– Вы, конечно, узнали этот фильм, тем более этот эпизод, один из самых знаменитых в мировом кино. Не удивляйтесь, что мы показываем его в чёрно-белом варианте – в этом всё дело. Вот…, вот сейчас.

На экране Лайза Минелли повернулась, и пошла, пошла, и, не оборачиваясь, сделала свой знаменитый жест рукой.

– Стоп – сказал Бортнев. Кадр застыл. – У меня к вам очень простой вопрос. Какого цвета ногти на руке Лайзы Минелли в этом известном эпизоде?..

Минута. – Костя отошёл от Сергея и стал рассматривать с «большим» интересом предметы, находящиеся в студии, периодически посматривая на участника.

Парень задумался, по его растерянному лицу было видно, что ответа он не знает.

– Так просто, – говорил Костя. – Ну, напрягите, если не память, то воображение. Напоминаю! – закричал он на зрителей. – В случае подсказки игрок покинет студию!

Парень тупо молчал. Где-то за трибуной Сёма рвал на себе волосы. Его утешал Протасов. Костя встал спиной к зрителям и камере.

– У вас ещё 15 секунд. Подумайте. И он случайно тронул рукой свою изумрудную бабочку.

– Зе… зелёный, – сказал парень угрюмо.

– Зелёный? Сейчас проверим.

Изображение на экране слегка открутили назад. Потом оно двинулось, и когда Лайза Минелли вновь подняла руку в прощальном салюте, картинка вдруг стала цветной. Спецэффектом – в три приёма – раз, два, три! – её увеличили, и на экране застыла знаменитая ладонь с зелёными ногтями.

Студия бушевала. Парень всё ещё стоял хмурый. Костя открыл какую-то папку.

– Сергей Артемьевич, тут в вашей анкете есть непонятное место. Читаю: Вязников Сергей Артемьевич, это вы. Мать – Вязникова Тамара Фёдоровна. Левашов Пётр Григорьевич – отец. Как так? Вы – Сергей Артемьевич, а отец….

– Он, не отец. Ну, отчим.

– Понимаю, Тамара Фёдоровна ещё не старая женщина, год назад вторично вышла замуж. Ой, – он на что-то наткнулся в папке. – А это что? Вязников Андрей Артемьевич. С 72-года, старший брат, как я понимаю? А на собеседовании вы о нём ничего не говорили. Ты, что ж, Серёжа? Родного брата забыл? – удивился Бортнев.

В студии неуверенно захихикали. Парень побледнел и смотрел на Костю со злобой.

– Ну и как отчим? – не унимался Костя. – Дружно живёте?

– Зачем же вы, – тяжело сказал парень, – нехорошо…

– Да уж чего хорошего, – оживился Костя. Вот! Бортнев взял другую папку, оператор, снимающий «с плеча» подсуетился, и мы увидели крупно «Дело №…» Вязников Андрей Артемьевич, задумчивым голосом произнёс Костя. – Статья 108, часть вторая. В настоящее время находится в следственном изоляторе по обвинению в нанесении тяжких телесных повреждений Левашову Петру Григорьевичу. На пожилого человека руку поднял! Брат то у тебя оказывается бандит, – с горечью покачал головой Бортнев.

– Что? – у парня даже перехватило дыхание. – Андрюша…?

– Следователь пишет, – начал Костя. Но Сергей его перебил.

– Следователь, – и он вдруг заплакал глупыми пацанскими слезами. Речь его стала не связанной, но главное можно было разобраться. Он мать ударил… вступился… Андрюшка вступился, а у него друзья в ментовке… у отчима…. Три года, за что три года? Купленные все… менты продажные…

Костя вдруг подошёл к парню близко.

– А он раньше её защищал, только они с мамой от тебя скрывали, боялись, что погорячишься, глупостей наделаешь. Три года – это да, круто. За такой срок в лагере чёрте, что может случиться… Тем более с характером Андрея. А ты, значит, решил принять участие в нашей программе денег выиграть, ментам заплатить, чтоб срок скостили… так?

Парень был не в состоянии отвечать.

– Молодец, только ни к чему это, Сережа. На, прочти, – Бортнев открыл папку с надписью «Дело №.

Сергей, вытирая глаза, нагнулся, не видя строки, которые показывал Костя. Наконец, он как-то собрал внимание и прочёл.

Аудитория замерла, слушая дрожащий от волнения голос.

– За… за отсутствием состава… сост… что?

– За отсутствием состава преступления, – подтвердил Костя. – Как говорится, есть бог на небесах. Серёжа, менты бывают тоже разные. И держать у себя невинного человека им абсолютно ни к чему.

И тут заиграл оркестр, и открылись какие-то ворота. Оттуда вышел небритый парень лет тридцати. Сережа кинулся к нему на грудь, а Костя громко чеканил финалил аккорды передачи.

Разумеется это не приз. Ведь мы тут, абсолютно не причём (тут он состроил саркастическую гримасу). – Просто узнали раньше других! А приз… В чём суть семейной драмы? Проклятый квартирный вопрос. Невозможно разъехаться! Так пусть ключи от черёхкомнатной квартиры, эти маленькие кусочки металла (братья застыли) принесут и благополучие вашей семье. Да будет мир вашему дому. Это был Константин Бортнев, программа «Звезда экрана» или «Тайное желание» и консорциум «Колизей»!

Пока студия ликовала, барахтаясь в надувных шарах, Костя подошёл к маленькой двери, открыл её, и мы снова увидели сейф, десантников Эринний.

– И напоминаю, отходя от дверцы, – напомнил Бортнев. – До главного приза пятилетия осталось всего три недели! Вот СТЧАСТЬЕ!!!

Публика постепенно расходилась, довольно обсуждая счастливый финал программы.

К Бортневу подошли два знаменитых кинорежиссёра.

– Удивительно, как ты всё это держишь в голове. Я даже свой фильм забыл, – поражался знаменитый человек.

– Ну, ты сказочник, дорогой, фокусник. Я понимаю, что спонсоры, продюсеры, но надо ж так уметь выжимать слезу и осчастливливать людей. Как ты там говоришь – «иллюзия выше реальности». А ты реальность делаешь абсолютной иллюзией, – вторил другой прославленный кинохудожник.

– У меня замечательная разведка. Они любую информацию раздобудут, – скромно гордился Костя. – Что касается меня, то я не волшебник, я только учусь.

– Из твоих программ можно кино художественное снимать, притом даже артисты не нужны, – сказал первый именитый киношник. – Давай попробуем?

– Сами придумывайте, – язвительно сказал Костя. Вон, сколько мир наснимал. Можно немного попиздидть, извините за слово немного. «ENTRE NOUS» – Люблю вас всех, но устал. Пойду я восстанавливать свое «EGO».

– Ляля, ты молодец. Кого ты там изображала в ментовке, что брата нашего героя выпустили прямо к передаче? – спросила Татьяна Николаевна. – Только Бортневу ни слова. Пусть думает, что всё покупают продюсеры.

Никто не должен был знать, что я продала самую дорогую старинную бабушкину вазу. Как раз хватило, чтобы подкупить ментов. Надеюсь, плохо видящая и помнящая бабуля, простит меня.

По останкинскому самому длинному коридору прогуливались Костя с продюсерами. Им все улыбались, некоторые аплодировали.

Через минуту я была уже около них с тремя бутылками минеральной воды.

Костя как-то странно посмотрел на меня, но все трое были довольны.

– А в следующий раз, – шипел Сёма, кисло раскланиваясь с проходящими коллегами, – мы будем спасать кого-нибудь от расстрела! Или организуем побег с каторги. Ты знаешь, во сколько обошёлся конторе этот граф Монте-Кристо? Половину рекламного времени ухлопали, загибая обкусанные пальцы. – Следователь, прокурору, начальнику изолятора…

– Мы спасли невинного человека – отвечал Костя, тоже кланяясь и благодаря проходящих мимо. – Тебе на том свете скидка выйдет.

– Широкий вы человек, Бортнев, не нам чета…

Я возмущалась, потому, что эту историю раскрутила я. Нашла подружку, у которой дед – прокурор. А дальше он сам спускал распоряжения. Мне только пришлось на последнем этапе подкормить начальника местного УВД. Деньги взял, даже не поперхнулся. Для моей легкомысленной подружке, которая заканчивала Гнесинку – это была с одной стороны замечательная практика, а с другой стороны – розыгрыш. Нора была в восторге и заявила, что хочет работать у нас негласно и быть подсадной уткой. Я клятвенно пообещала, что как только, так сразу. Так что продюсеры просто наврали Бортневу. Я шла и раздумывала, стоит ли посвящать Костю в интриги, плетущиеся за его спиной.

Несколько разочарованная я пошла в курилку, где было много людей и много дыма. Все обсуждали программу, счастливые, что попали на «Звезду экрана», что финал передачи, как всегда прекрасен.

– Сколько добра делает Бортнев людям, – говорила одна дама своей приятельнице. – Я в полном восторге.

– Всё, небось, подстроено, как всегда на телевидении. Не верю ни одному слову, – уверяла свою собеседницу одна из длинноногих нимф.

– Абсолютно с тобой согласна. Решают всё money, как всегда, – отвечала другая, у которой ноги были ещё длиннее.

Постепенно курительная комната освободилась, осталась я одна со своим плохим настроением. Постояла несколько минут, натянула улыбку на лицо и собиралась возвращаться к своим соратникам.

– Хорошо, что я тебя нашла. Меня переполняют чувства, информация. В общем, голова идёт кругом. Должна тебе поведать прилюбопытнейшую историю, – тараторилаиразмахивала руками, всегда такая тихая и почти безразличная Голубева.

– Начинай уже. Терпежу нет. Апокалипсис случился, – подначивала Ирину.

– И.С. велел мне выйти из здания и ждать его у подъезда. Подъехала машина и продюсер велел залезать. Честно говоря, я испугалась. Наслушалась, какими способами они продвигают юные дарования. Но вовремя опомнилась, что это не тот случай.

– Мы едем к бабушке, – торжественно заявил Игоряша. Его лицо сияло, как начищенный самовар.

– А это обязательно, – спросила я. – Может как-нибудь потом?

– К бабушке ездят все, – тоном, не терпящим возражений, заявил И.С. – Во-пе-е-ервых, это ритуал. Каждый дебютант в этой стране при наличии се-ерёзных претензий должен съездить к Бабушке Кёрн. Кроме того, – продолжал донимать меня наставник, – это просто необходимо.

– А что, она может навредить? Даже вам? – удивилась я.

Я ехала и думала о том, что не Господь же Бог Ангелина Игнатьевна Кёрн, – расширив от удивления и ужаса глаза, сказала Голубева.

– Ты продолжай свою «повесть временных лет», – подгоняла я будущую звезду.

– А чёрт её знает, – вздохнул И.С. – Вообще-то, я её люблю. Уж она точно звезда. Настоящая-я-я… Тебе невредно познакомиться. Наверняка, мечтала в детстве? – подмигнул мне продюсер.

– В детстве мечтала. Это, правда, а теперь… Мне даже стало смешно.

– А ты гордая, да? – спросил И.С. – Хорошо. Для девушки гордость – это добродетель.

– Ты, подумай, Ляль, кто бы говорил. Тоже мне святой. Ну, его глупости не так важно пересказывать. Я с нетерпением ждала встречи с мечтой моего убогого детства, – то ли иронизировала, то ли на полном серьёзе заявила Ирина. – Мы въехали во двор загородной, слегка заброшенной усадьбы. Во дворе сновала челядь – конюхи, крестьяне и какие-то люди в камзолах, флигель-адъютанты… – продолжала потрясаться Голубева, описывая непонятные события.

– Она что, живёт тут? – совершенно ошарашено спросила я, когда мы с И.С проходили по анфиладе, в сопровождении камер-юнкера или что-то в этом роде.

– Это её дом? – теребила я Ирину, попав под обаяние ситуации.

– Лялечка, я тоже ничего не понимала, – не унималась Голубева. Я теребила И. С., который загадочно улыбался. Наконец, он не выдержал моего любопытства и гордо заявил, что Бабушка клип снимает. Он, паразит наслаждался моим шоком. Клип, – «Императрица». Оказывается Кёрн арендовала помещение на два месяца. Но, – решил пооткровенничать со мной И.С. – ей здесь нравится. Мы остановились у высоких дверей. Камер-юнкер сказал, что просили подождать и любезно предложил нам чай и кофе. Я попросила воды. У меня во рту всё пересохло. Как в сказку попала, только ещё не поняла к волшебнице или ведьме.