Текст книги "Записки Обыкновенной Говорящей Лошади"

Без политики не обойтись

Хочу процитировать собственного сына, художника Меламида, который в интервью «Независимой газете» от 30 мая 1992 года сказал: «Как морская рыба не может выделить соли из воды, в которой она живет, так мы не можем выделить политику из жизни, в которой живем…»

Очень это мудрое замечание! Недаром сын провел столько времени в разговорах-спорах с отцом-историком и международником. Жизнь без политики немыслима. Увы!

(Лето 1992. Из записных книжек Обыкновенной Говорящей Лошади)

Волчья яма

Самого милого, доброго и очаровательного человека из всех, кого я встретила на своем долгом жизненном пути, звали Лев Эммануилович Разгон.

Жена Льва Разгона – Рика (они встретились в ссылке между двумя лагерными сроками) – оказалась Льву под стать. Но Рика была второй женой Льва. В ранней молодости Левушка женился на дочери чекиста, имя которого в 1920-х наводило ужас даже на таких сугубо мирных, не вовлеченных в политику граждан, как, к примеру, мои папа с мамой.

Тестем Льва был Глеб Бокий.

И в доме Бокия, в гостях у хлебосольной жены Бокия молодой Разгон не раз сидел за одним столом с парнишкой Николаем Ежовым. С парнишкой, вошедшим в историю России под кличкой «Кровавый карлик». Кого угодно лет через сто, возможно, оправдают, только не Ежова. Самые страшные годы сталинского террора стали известны под названием «ежовщина». А когда Сталин убрал Ежова и на его место поставил Берию – люди вздохнули с облегчением. Я это хорошо помню.

В 1937 году не кто иной, как Ежов, казнил Бокия.

Но до этого не кто иной, как Глеб Бокий, создал в ГПУ – НКВД «Лабораторию ядов», чтобы, значит, без шума убирать кого следует и в СССР, и за его пределами.

Ну а что вспоминал Лев Разгон о Ежове?

Вспоминал, что Ежов прекрасно пел. Пел и старые народные песни. И песни новые, революционные…

И еще Левушка рассказывал, что он в ту пору вместе с другими комсомольцами ходил во МХАТ, чтобы сорвать там спектакль по пьесе вконец затравленного Михаила Булгакова «Дни Турбиных».

Милый, очаровательный, добрый, участливый Лев Разгон!

* * *

Не то в 1960-х, не то в 1970-х я прочла, что замечательный писатель Исаак Бабель часто посещал, но уже не «салон» Бокия, а «салон» самого Ежова. Несравненный Бабель. Знаменитый Бабель.

Бабель был любовником жены Ежова.

Среди любовников ежовской жены оказались и другие знаменитости. Например, Шолохов. Но бог с ним, с Шолоховым. Меня интересует Бабель! Зачем он полез в эту грязь? Хотел спастись? Не спасся. Погиб в сталинских застенках. Только себя замарал.

* * *

Иногда я думаю: сумеют ли умные историки вкупе с умными психологами распутать клубок людских судеб, который в XX веке возник в послереволюционной России? А если и не распутать, то хотя бы отделить чистых от нечистых? Виноватых от невиновных?

А может, то был и не клубок вовсе, а гигантская волчья яма, куда провалились несколько поколений советских граждан?

(Из записных книжек Обыкновенной Говорящей Лошади)

Жук ел траву

Я была уверена, что атмосферу Большого террора 1930-х, когда арест и ГУЛАГ угрожали буквально каждому гражданину СССР, передает стихотворение малоизвестного поэта 1920–1930-х годов В. Кочеткова.

Вот это стихотворение:

 
                        С любимыми не расставайтесь,
                        С любимыми не расставайтесь,
                        С любимыми не расставайтесь,
                        Всей кровью прорастайте в них.
                        И каждый раз навек прощайтесь,
                        И каждый раз навек прощайтесь,
                        И каждый раз навек прощайтесь,
                        Когда уходите на миг.
 

Прошло много лет. Я стала совсем старой. И вот однажды сын произнес несколько строк вслух. Эти строки я наверняка когда-то читала. Но ни разу не вспомнила.

Вот эти строки:

 
                        Жук ел траву, жука клевала птица,
                        Хорек пил мозг из птичьей головы,
                        И страхом перекошенные лица
                        Ночных существ смотрели из травы.
 

– Кто это написал? – спросила я.

– Заболоцкий, – ответил сын.

– «Столбцы»?

– Да, «Столбцы».

– Когда написано? – спросила я.

– В 1937 году, – ответил сын.

И только тут я поняла, что стихотворение В. Кочеткова совершенно не передает ощущения тех страшных лет. Зато их передают строки Н. Заболоцкого: «…И страхом перекошенные лица», и хорек, который «пил мозг из птичьей головы», и даже жук, который всего-навсего «ел траву», но его уже «клевала птица».

Вот он, 1937 год.

Бесовская круговерть несчастных существ, объятых нечеловеческим страхом, но одновременно пожиравших друг друга.

И еще я поняла, что не могло быть такого всеобъемлющего террора, если бы весь народ не поразило тотальное безумие.

На Сенатской или на Сенной?

Есть такой старый-престарый анекдот: на страшную каторгу в Нерчинские рудники, куда Николай I загнал участников декабрьского восстания в Петербурге – вспомним пушкинские строки «Во глубине сибирских руд / Храните гордое терпенье», – прибыл из Петербурга же новый каторжник.

Естественно, его сразу обступили декабристы, дворяне из самых лучших семей России. Обступили и забросали вопросами.

И первый вопрос, конечно, был – по делу ли он 14 декабря 1825 года, когда они, декабристы, вывели на Сенатскую площадь полки и потребовали от царя отмены крепостного права и, как мы сказали бы сейчас, либерализации всего царского режима.

Итак, первый вопрос:

– Вы по делу 14 декабря?

И неожиданный ответ:

– Нет, я по делу 24 декабря.

Всеобщее ликование. Радостные возгласы: «Удивительно!», «Стало быть, мы не напрасно вышли на площадь!», «Волнения продолжались!», «Наше дело не погибло!»

– Вы ведь по делу восстания на Сенатской?

– Нет, я по делу ограбления на Сенной. Там богатый ювелирный магазин. А что было на Сенатской?

Я часто вспоминаю этот анекдот. Ведь при советской власти в тюрьму и в ГУЛАГ попадали не только диссиденты, но и другие люди, не имевшие прямого отношения к диссидентству. Тем не менее, выйдя на свободу, большинство позиционировало себя как непримиримых борцов с режимом. Уж очень велико было искушение.

Посему я, человек не сильно сентиментальный, всегда стараюсь понять, по какому делу этот человек пострадал: по делу 14 декабря или по делу 24 декабря?

Ни жив ни мертв

Однажды, в годы хрущевской оттепели, к нам домой пришел незнакомый человек и попросил мужа помочь ему написать диссертацию по «германскому вопросу». И представился так: «Бывший посол в Германии Шкварцев». После чего рассказал примерно следующее:

«Меня отозвали из Германии после подписания пакта Молотова – Риббентропа, то есть „Договора о ненападении между СССР и Германией“ в 1939 году, чтобы заменить Деканозовым. Отозвали и назначили на должность „генерального секретаря“ в Наркомате иностранных дел».

Тут Шкварцев намекнул, что пост генерального секретаря хотя и был ответственный, но не очень обременительный. «Не пыльный», как сейчас говорят.

И вот в один прекрасный день пришел он в родной Наркомат, поднялся на лифте, поздоровался, наверное, с секретаршей и прошествовал в свой кабинет, где и развернул газету «Правда». Скорее всего, спокойненько прочел передовую. Снова аккуратно сложил газету, но, бросив беглый взгляд на последнюю страницу и увидев объявление в траурной рамке, чуть не упал в обморок:

«Наркомат иностранных дел сообщает о безвременной кончине бывшего посла в Германии Шкварцева Н. Н. и выражает соболезнование семье и близким покойного».

Дальше, по словам Шкварцева, все разыгрывалось следующим образом: ошеломленный и до смерти напуганный, держа на вытянутых руках роковой номер «Правды», он ворвался в кабинет к всемогущему А. А. Вышинскому, с коим у него и произошел не слишком длинный диалог. Он, Шкварцев, спрашивал, как ему реагировать на извещение в «Правде» о собственной кончине, Вышинский отвечал: «Исчезните, не показывайтесь на глаза, идите к себе домой и сидите там тихо-тихо». Сколько времени? Очевидно, вечность, ибо тоталитарные системы мыслят только в категориях вечности (тысячелетний рейх – у гитлеровцев, хранить вечно – у чекистов).

Шкварцев послушался дельного совета и засел…

По накалу страстей – прямо Шекспир или Дюма «Граф Монте-Кристо». Даже не Шекспир и не Дюма, а роман ужасов. Живой человек, пульс бьется, физиологические отправления в порядке: Шкварцев чихает, зевает, спит, бодрствует. Он есть. Но его нет. Умер, вычеркнут из жизни. Секира занесена. Он уже покойник. Страшно. Ох, как страшно.

Прожил этой ирреальной жизнью наш живой покойник до 1953 года, стало быть, всю войну плюс еще восемь лет, до самой смерти Сталина. А после смерти Сталина немного осмелел. И еще больше осмелел после казни Берии. А после XX съезда настолько осмелел, что пошел в Текстильный институт устраиваться на работу. И устроился. В этом Текстильном институте он преподавал до того времени, пока судьба, а точнее отдел кадров ЦК, не совершила с его жизнью первого курбета: не вознесла его, скромного доцента, на дипломатические вершины.

Как он сам объяснял мужу свою мнимую смерть?

Объяснял тем, что Сталин спросил как-то у Берии: мол, прикончил ли ты, друг Берия, Шкварцева после его отставки? И друг Берия ответил, мол, конечно же, прикончил, дорогой Коба – а может, дорогой Сосо. – За кого ты меня принимаешь? Тогда Сталин изрек: а раз прикончил, так дай сообщение о его смерти. И Берия дал сообщение. Но убить Шкварцева побоялся, поскольку, по словам мнимого покойника, списки осужденных на высшую меру в то время утверждались наверху. И Сталин узнал бы, что друг Берия ему соврамши.

Кто знает, может, так оно и было.

За верность гипотезы Шкварцева, над которой он, надо думать, бился долгие годы своего сидения взаперти, – не ручаюсь… На мой непросвещенный взгляд, у сталинской системы были какие-то свои таинственные ходы. Именно ее непредсказуемость в большом и в малом придавала ей законченность. Может, Берия не захотел убить Шкварцева, чтобы и современники, и потомки ломали себе голову, почему Шкварцев остался жив.

Верь слухам

Для того чтобы понять сталинскую эпоху и начало хрущевской оттепели («реабилитанса»), надо не столько читать подшивки старых газет, сколько вспомнить слухи, которыми мы тогда питались.

Слухи эти заменяли нам и иностранное радио (коротковолновых передатчиков у нас еще не было), и не существовавший тогда интернет…

Приведу пример: согласно слухам, никто из заметных личностей не умирал тогда в СССР естественной смертью. Все они умирали насильственной смертью. Попросту говоря, всех их убивал Сталин.

И речь шла тут не о насильственной смерти по приговору трибуналов, судов, даже не по приговору так называемых «троек» и не об убийствах в энкавэдэшных застенках, а о тайных убийствах по сугубо секретным приказам Сталина. Приказам, которые нигде никогда не фиксировались… Поди докажи.

Все началось с убийства… самого Ленина. Слух этот возник в середине 1950-х, в самом начале оттепели. Мне рассказали, что Сталин «извел» Ленина в Горках и что наши смелые кинодокументалисты вот-вот сделают об этом фильм…

И тут же я, конечно, вспомнила писателя Пильняка, сгинувшего на Лубянке, и его «Повесть непогашенной луны». В «Повести…» Пильняк рассказал об убийстве Фрунзе на операционном столе. Якобы некто (под некто явно подразумевался Сталин) заставил большого военачальника (вместо Фрунзе стояла фамилия Гаврилов) лечь на операцию, хотя он уже в ней не нуждался – язва у него зарубцевалась. Ну а потом по велению некто врачи дали Фрунзе слишком большую дозу наркоза – хлороформа. Так что военачальник умер, как теперь говорят, от передозировки. А на самом деле по тайному приказу свыше, то есть по сталинскому приказу.

«Повесть непогашенной луны» увидела свет в 1927 году в журнале «Новый мир», была тут же запрещена, а журнал изъят и уничтожен. По молодости лет я никак не могла прочесть эту «Повесть…». Тем не менее вспомнила. Стало быть, о «Повести непогашенной луны», то есть об убийстве Фрунзе, слухи не прекращались.

Заметим, слухи эти имели все основания возникнуть. Фрунзе было всего сорок лет, даже по тем временам – молодой человек. И считался он самым образованным, успешным и сильным военачальником из всех красных командиров – героев Гражданской войны. Его собирались сделать преемником Главвоенмора Троцкого. Прочили на пост наркома по военным и морским делам и на пост председателя Реввоенсовета. После смерти Фрунзе эти посты занял сталинский дружок Ворошилов. А Ворошилова как полководца люди ни в грош не ставили уже в 1920-х. А уж в годы Большого террора (1936–1938) не сомневались, что именно Ворошилов по указке Сталина уничтожил большую и лучшую часть комсостава Красной армии.

Ясно, что Сталину нужен был ничтожный Ворошилов, а не сильный Фрунзе. Вот он и убил Фрунзе. Логично.

Но каким образом возник слух об убийстве Ленина? Как Ленин мог стать жертвой Сталина?

Все знали, что Ильича лечили иностранные светила. Все знали, что при нем неотлучно находилась его жена Крупская и его сестра Маняша (Мария Ульянова). Да и преданные соратники-сообщники по Октябрьской революции еще оставались в его ближайшем окружении: и Каменев – Зиновьев, и Бухарин – Рыков, и Томский, и Преображенский – Пятаков. Наконец, сводки о здоровье Ильича в последние месяцы его жизни ежедневно печатались в газетах. Ленин был и впрямь тяжело, смертельно болен… Все равно слухи о том, что злодей Сталин убил великого Ленина, время от времени появлялись.

После кончины Ленина, высылки Троцкого и убийства Фрунзе наступило некоторое затишье. Казалось, что Сталин ограничится «выкорчевыванием» троцкистских «последышей» (официальный термин) из партийных рядов. Шли зловещие слухи о политизоляторах-тюрьмах, куда сажали всех заподозренных в троцкизме. Их то выпускали, то опять бросали в одиночные камеры этих страшных политизоляторов. И такая игра в кошки-мышки продолжалась до тех пор, пока троцкиста не доводили либо до смерти, либо до самоубийства… Естественно, что троцкистом можно было объявить каждого, кто недостаточно славил Кобу…

Все это время до самого 1934 года, когда убили Кирова, ознаменовалось только одной заметной смертью – жены Сталина и матери его детей Светланы и Василия – Надежды Аллилуевой.

Казалось бы, все, как положено. В «Правде» публикуется некролог, где сообщается, что Надежда Сергеевна Аллилуева «внезапно скончалась». Правда, болезнь, от которой умерла жена Сталина, не указана. Некролог подписан главными кремлевскими женами: Молотовой, Орджоникидзе, Каганович, Постышевой, Микоян.

Хоронят Аллилуеву со всеми возможными почестями. Гроб выставлен в ГУМе, который тогда не был торговым центром. Хоронят на Новодевичьем кладбище.

Тем не менее смерть Надежды сразу же обрастает странными слухами. Будто бы Сталин не захотел проститься с женой. Оттолкнул гроб с ее телом… Будто бы он счел эту смерть… предательством! И т. д. и т. п. И очень скоро люди шепотом сообщают друг другу, что Аллилуеву убил… Сталин. Правда, не намеренно, а случайно. Будто бы, войдя в комнату жены, он заметил, что занавеска на окне колышется, решил, что за занавеской спрятался «диверсант», «враг», выхватил револьвер и выстрелил.

Только после смерти Сталина, в начале оттепели мы узнали, что Аллилуева покончила с собой. Тогда же возник слух о том, что в ноябре 1932 года на праздничном застолье в Кремле в кругу соратников Коба при всех хамски обругал жену и она с плачем выскочила из-за стола и выбежала во двор. За ней кинулась Полина Жемчужина – жена Молотова.

Слух подтвердился. Это поведал В. М. Молотов уже в годы оттепели, находясь в опале, писателю Феликсу Чуеву, а тот запечатлел в книге «Сто сорок бесед с Молотовым». Причина самоубийства Аллилуевой – ревность. И с помощью Молотова – Чуева можно без труда реконструировать всю картину произошедшего…

Итак, 7 ноября. Большой праздник: пятнадцатая годовщина Октябрьской революции. В СССР одни успехи и достижения. «Сплошная коллективизация», крестьяне повсеместно загнаны в колхозы, кулачество уничтожено как класс, страна вооружается до зубов. Оппозиция разгромлена.

Весь день 7-го вожди стояли на Мавзолее, принимали парад, а позже приветствовали нескончаемые народные массы – демонстрацию граждан, преданных делу Ленина – Сталина… На следующий день решили отметить праздник в своем кругу: выпить-закусить. И во время банкета Сталин начал заигрывать с женой маршала Егорова – пулять в нее хлебные шарики. Почему-то это не понравилось сталинской супруге, и она выскочила из банкетного зала.

«Нервная женщина-психопатка», – вспоминает Молотов. Подумаешь, бросал шарики… Впрочем, Аллилуева, по словам Молотова, видимо, нервничала уже с утра: приревновала Сталина к парикмахерше, у которой он брился в кремлевской парикмахерской…

Меня рассказ ближайшего сподвижника Сталина – одного из столпов сталинского режима Молотова – поразил в самое сердце… Вы можете себе представить известных политиков, которые за столом бросали бы хлебные шарики в приглянувшихся дам?

Не сомневаюсь, что рассказ Молотова точен. Именно так Сталин заигрывал. А как он шутил, уже постарев, мы тоже знаем. Об этом можно прочесть у Авторханова.

На подмосковной даче в Кунцеве, где Вождь постоянно жил в последние годы, он очень полюбил пирушки в кругу друзей-соратников, членов политбюро. И, развеселившись, выпив, позволял себе такую милую шутку: когда кто-нибудь из именитых гостей на минуту вставал, Сталин быстро клал на его стул торт с кремом. А когда высокопоставленный гость опять садился на свое место, на его брюках, то есть на его заднице, отпечатывался злополучный торт. И это неизменно вызывало веселый смех всей честной компании.

Разумеется, сбросить торт на пол, прежде чем сесть, никто так и не осмелился. И не хохотать над сталинской проделкой тоже никто не решался…

Я несколько отклонилась от темы насильственных смертей. Но мне кажется важным рассказать и о «шалостях» Вождя. Пусть наши патриоты немного подумают, прежде чем сравнивать Сталина с великими политиками XX века, его партнерами по Ялтинской конференции – Рузвельтом и Черчиллем. Уверена, Рузвельт не бросал хлебных шариков в жену маршала Эйзенхауэра, а Черчилль не подкладывал торта под зад Идену…

Ну а теперь вернемся к теме этой заметки.

Серия насильственных смертей началась в 1934 году – в год убийства Кирова.

«Огурчики-помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике».

Почему Сталин? Ведь стрелял в Кирова человек по фамилии Николаев? Более того, у Николаева будто бы была причина для этого: он приревновал к Кирову свою жену, работавшую в Смольном. Кроме того, виновата в смерти Кирова, безусловно, была и охрана, допустившая в Смольный постороннего человека с оружием. А за охрану первых лиц государства отвечали работники НКВД. Фамилия одного из глав ленинградского Наркомата внутренних дел была, кажется, Медведь. Но имена других видных чекистов-ленинградцев тоже сразу стали известны.

Все равно убийцей Кирова, по слухам, был именно Сталин. Хотя, опять же, по слухам, люди знали, что Киров – любимец Кобы и что предыдущим летом он вместе со Сталиным отдыхал на личной сталинской даче на Кавказе… Тем не менее…

Ленинградский профессор, мой друг, рассказывал, что в рядах многотысячной процессии, которая провожала тело Кирова из Ленинграда в Москву, почти не таясь, говорили: зачем нашего «Мироныча» везут в логово московского убийцы? При том что сам «убийца» шел в первом ряду этого похоронного шествия-демонстрации.

Причина, по которой Сталин будто бы убил «любимца партии» и своего любимца Кирова, была одна: считается, что на XVII съезде ВКП(б) Киров получил на выборах в политбюро больше голосов, чем Сталин. Оппозиция была уже разгромлена, но на партийных съездах было тайное голосование. И кто знает, как голосовали на самом деле большевики.

В 1935 году умер В. Куйбышев – один из крупных сталинских хозяйственников, деятелей первой пятилетки, председатель ВСНХ (Высшего совета народного хозяйства).

Особых слухов о его кончине, по-моему, не появилось. Может быть, потому, что люди знали: Куйбышев – больной человек. А может, понимали: строить промышленные гиганты в обнищавшей стране, используя фактически рабский труд, к тому же еще под недреманным оком Сталина – нагрузка не для нормального человека.

Прошло два года, и газеты, подробно освещавшие третий показательный процесс над оппозицией, а именно «Процесс правотроцкистского блока», сообщили народу, что Куйбышева угробили неправильным лечением, а может, даже отравили, лучшие кремлевские врачи – профессор Плетнев и доктор Левин. Поверили ли в это граждане Страны Советов?

Но так ставить вопрос, по-моему, смешно. Ведь в том огромном нагромождении нелепостей и небылиц, на которых строились три так называемых показательных (публичных) процесса 1936–1938 годов, эпизод с убийством Куйбышева по приказу Бухарина – Рыкова был всего лишь одним из самых незначительных.

А слухов о самих процессах я в ту пору почти не припоминаю. Видимо, люди были так запуганы, что боялись не только говорить, но и думать.

Удивлялись тогда только тому, что все «враги народа» дружно признаются в своих злодеяниях. По этому поводу я слышала такую версию: будто бы в Колонном зале на скамье подсудимых сидели ряженые. Возможно, чтобы опровергнуть этот слух, на одно из судебных заседаний допустили Эренбурга, который учился вместе с Бухариным в одной гимназии. Да и потом, когда Бухарин стал видным политиком, он поддерживал с Эренбургом хорошие отношения.

Побывав на одном из заседаний суда, Эренбург сказал: «Да, это был он. Но он был на себя не похож». То есть сказал, мне кажется, больше, чем можно было ожидать в годы Большого террора.

Но в ту пору мы, пожалуй, чаще обсуждали не странное поведение подсудимых, а книгу Лиона Фейхтвангера – очень популярного в СССР немецкого писателя-антифашиста, которого тоже допустили на судебное заседание. Книга называлась «Москва, 1937». Мы, помнится, чуть ли не упрекали Фейхтвангера за то, что он ничего особенного в процессе не узрел… Подразумевалось, видимо, что буржуазный писатель мог возмутиться и сказать во всеуслышание, какой ужас в СССР творится. Мол, что ему было терять!

Сейчас понимаю: еврей и антифашист Фейхтвангер уже имел врага Гитлера, захватившего власть у него на родине. И, возможно, счел, что ему незачем влезать в чужой спор хороших ленинцев с плохими сталинцами. Ведь в глазах Фейхтвангера процесс мог выглядеть именно так.

Сейчас, уже в XXI веке, кое-кто вспоминает, что один из подсудимых признавался, будто бы он встретился за границей в 1928 или в 1929 году с посланцем Троцкого в отеле, кажется, «Бристоль». И сразу же в иностранной печати появилась заметка о том, что «Бристоль» не существует не то с 1920-го, не то с 1921 года.

И я об этом факте смутно вспоминаю. История с «Бристолем» была известна. Но опять же, в том море лжи, которое представляло собой сталинское правосудие и в частности сталинские показательные процессы, ложь об уже несуществующем отеле «Бристоль» – всего лишь мелкий штрих…

Самой громкой, если можно так выразиться о смерти, смертью была смерть Максима Горького в июне 1936 года – самой громкой и самой публичной.

Горький умирал от воспаления легких, отягощало его болезнь то, что он уже смолоду страдал туберкулезом и что его легкие были разрушены этим недугом.

Семнадцать известнейших в России медиков старались облегчить уход Горького из жизни.

При Горьком неотлучно находились и все его близкие: Екатерина Пешкова, первая жена писателя, мать его сына, с которой он всегда сохранял самые дружеские отношения, и последняя фактическая его жена Мария Будберг. Единственная женщина, которую Горький, согласно утверждениям современников, по-настоящему любил. Рядом с Горьким была и жена его сына Тимоша, непременный член горьковской большой семьи; и ее две дочурки, любимые внучки Горького. Ну и конечно, за умирающим ухаживала преданная медсестра Липа – простая женщина, с которой у любвеобильного патриарха, если верить намекам, были и амурные дела.

Я не говорю уже о том, что с Горьким до последнего часа был и его многолетний секретарь П. П. Крючков. И он тоже вроде бы стал членом горьковского семейства. А где-то в недрах роскошного особняка Рябушинского, самого известного российского богача, в который Сталин поселил Горького, болтался и Ягода – тогдашний глава НКВД.

Все эти сведения я почерпнула из отличной книги Павла Басинского «Страсти по Максиму».

Из этой книги я также узнала, что к лежащему на смертном одре Горькому дважды приходил Сталин в сопровождении Молотова и Ворошилова, чтобы покалякать с ним о том о сем.

Я так непочтительно пишу «покалякать» потому, что темы двух бесед Сталина с умирающим Горьким выглядели чрезвычайно странно. Даже смехотворно.

В первый раз Сталин с Молотовым и Ворошиловым пришли к писателю, когда он уже, можно сказать, простился с жизнью, но ему, узнав о сталинском приходе, ввели ударную дозу камфоры. И он ожил. Ожил настолько, что побеседовал с гостями о… французской литературе и о женщинах-писательницах. После чего гости выпили, кажется, по бокалу шампанского и удалились. Но в два часа ночи захотели опять навестить умирающего. Однако врачи якобы запретили его тревожить.

Визит повторился спустя двое суток. На сей раз врачи будто бы ограничили разговор Сталина с Горьким до десяти минут. За эти десять минут писатель и вождь успели обсудить… книгу Шторма о восстании Болотникова в XVII веке, а также положение крестьян во Франции…

Ну в каком страшном сне могло привидеться такое? Такие разговоры?

Неужели перед смертью Горького не обуревали мысли, ну если не о вечности, о боге и о его, горьковской, грешной душе, то хоть о близких он должен был побеспокоиться – или о судьбе своего литературного наследства.

Добавлю к этому уже от себя, что Горький умирал в Москве как раз в то время, когда началась эпоха Большого террора и неотъемлемые от этой эпохи знаменитые Московские процессы. Фигуранты Первого так называемого показательного процесса уже сидели на Лубянке с петлей на шее. А главными фигурантами были Зиновьев и Каменев.

Для нас теперешних – абстрактные фигуры, для Горького же – самые близкие друзья Ленина, к тому же хорошие знакомые его самого. Правда, Зиновьева – любимца Ленина – Горький терпеть не мог за его хамскую политику в Петрограде в первые годы революции.

Что же касается Льва Каменева, то даже я еще застала прекрасное издательство «Academia», созданное Каменевым, и каменевские статьи-предисловия в томах, посвященных деятелям эпохи Возрождения. Когда я училась в институте, эти статьи уже частично были выдраны из библиотечных экземпляров. Все равно без издательства «Academia» нельзя было изучать историю западного искусства.

А ведь не кто иной, как Горький, надоумил в первые послереволюционные годы Лозинского и других образованнейших интеллигентов переводить классиков западноевропейской литературы для созданной им «Всемирной литературы». И тем самым спас переводчиков от голода и безработицы.

Нечего и говорить, что те же самые интеллигенты во главе с несравненным Лозинским продолжали в «Academia» благородное дело, начатое Горьким…

Впрочем, что умирающий Горький не заступился за Каменева и других, разговаривая со Сталиным, можно понять – боялся за будущее своих близких. Знал, что его любимую Будберг могут не пустить обратно в Лондон, где ее уже ждет очередной муж – знаменитый писатель Герберт Уэллс. Знал также, что Тимоше с ее двумя девочками, горьковскими внучками, некуда бежать. Недаром, по свидетельству Басинского, все окружение Горького и после его смерти без конца болтало о том, что Горький в последние часы жизни пел хвалу Вождю и славил его новую Конституцию (даже я, студентка, знала, что сталинскую Конституцию сочинил Бухарин).

Да, это ясно и понятно.

Но какая это все гадость и ложь! Какая мерзость! А Дмитрий Быков и Басинский в своих книгах оправдывают Горького…

Однако вернусь к теме слухов.

Несмотря на то что Горький умер обласканный Сталиным и что урну с его прахом замуровали в Кремлевской стене и несмотря на то что уже на третьем (последнем) московском показательном процессе в 1938 году основоположника советской литературы объявили жертвой «врагов народа», врагов Сталина – несмотря на все это, сразу возникли слухи о том, что Сталин… отравил Горького. Я сказала бы, упорные слухи.

По какой же причине Сталин якобы расправился с Горьким?

Причины назывались две. Первая причина: будто бы Сталин рассчитывал, что Горький напишет о нем обширный хвалебный очерк, какой он написал о Ленине. По словам Басинского, Горькому даже отправили соответствующие материалы. Но Горький о Сталине писать не стал.

Вторая причина: Сталин решил срочно убрать Горького, ибо вот-вот должен был начаться шитый белыми нитками первый публичный процесс, о котором говорилось выше.

И Горький мог, будто бы, поделиться своими мыслями о мнимых «врагах народа» с молодым коммунистом Луи Арагоном, который вот-вот должен был приехать из Франции в Москву. Это предположение высказал Басинский. Я с ним не согласна. Поэт Арагон был женат на Эльзе Триоле, а Эльза была сестрой Лили Брик. Впрочем, одно дело узнать о процессе от Лили Брик, а другое дело – от Максима Горького…

Слух о том, что Горького отравил Сталин, передавался из поколения в поколение. Кто говорил, что Горькому подсунули конфеты с ядом, кто уверял, что сама Будберг дала ему яд вместо лекарства.

Но хватит о Горьком…

В 1936 году застрелился старый большевик Томский. Томский был из рабочих, что очень ценилось при Ленине. Единственный крупный партийный деятель, о котором даже Троцкий писал с пиететом.

В конце 1920-х Томский выступил против сталинской политики коллективизации и индустриализации, и его зачислили в «правые уклонисты». И стали всячески шельмовать. Но в конце 1920-х, как сказано в Малой советской энциклопедии, он «признал свои ошибки», то есть «покаялся». Но не выдержал и через несколько лет пустил себе пулю в лоб.

О его смерти, как водится, тоже ходили разные легенды.

Так, в годы оттепели родной брат Якова Свердлова Герман Михайлович Свердлов рассказал мужу и мне, что к Томскому накануне его смерти будто бы пришел Сталин, чтобы «помириться» с ним. Долго уговаривал его, предлагал скрепить мир рукопожатием. Но Томский оставался непреклонен. И Сталин ушел, хлопнув дверью. И будто бы тогда Томский застрелился.

История показалась нам достоверной, поскольку семья Свердлова, даже после смерти Якова Свердлова жила в одной квартире с семьей Томского.

Однако из других источников явствует, что Томский покончил с собой не у себя дома, а в ОГИЗе (издательском объединении при Наркомпросе), куда его, так сказать, сослали как оппозиционера, стало быть, на Новой Басманной, дом 19, где позднее помещалось издательство «Художественная литература». Якобы именно там Томского в день смерти прорабатывали на местной партячейке и допроработали до того, что он решил покончить с собой.