Текст книги "Гитлер – преступник номер 1. Нацистский режим и его фюрер"

Эти слова – целая программа, установка всей жизни. Их можно было бы назвать исповедью сверхавантюриста, но и такое определение звучит слабо. История видела немало отчаянных авантюристов-политиков. Но в какой-то степени все они оставались государственными деятелями в общепринятом смысле слова: они не переходили той грани, когда сама судьба нации становилась разменной монетой в безнадежной азартной игре. Гитлер вышел за эту грань, и говорить о нем как о государственном деятеле в общепринятом смысле слова трудно…

Создание военной промышленности и массовой армии было лишь одной стороной милитаризации Германии. Другая сторона заключалась в воспитании народа в духе агрессии.

Огромную роль в подготовке Германии к войне сыграла пропаганда запугивания и ненависти, т. е. пропаганда, которая пугала обывателя мнимыми планами и намерениями «врагов фатерланда» и старалась разжечь ненависть немцев к этим «врагам».

Мы уже говорили, что Германия была отрезана от всех зарубежных источников информации, изолирована от остального мира. Это существенно облегчало задачу Гитлера. К тому же фюрер сразу провел резкую грань между пропагандой, направленной на заграницу, и внутренней пропагандой. Разрыв между ними стал поистине вопиющим: Берлин передавал по одной программе, рассчитанной на заграницу, самые миролюбивые и дружественные высказывания, например, о Франции. И в тот же день немецкое радио внутри страны изрыгало Дикую брань и инсинуации по адресу той же Франции. Особенно разительным этот разрыв стал в годы заигрывания с Польшей (1934–1938). Официально Польша объявлялась «лучшим другом и союзником» Германии, а в это время пропаганда, рассчитанная на рейх, вела яростную шовинистическую антипольскую кампанию, изображала поляков «недочеловеками», подлежащими уничтожению. До такого виртуозного «разделения труда» между пропагандистами, обслуживающими заграницу, и пропагандистами, работавшими на внутренний рынок, до Гитлера никто еще не додумывался.

Но лживая пропаганда была отнюдь не единственным средством одурачивания народа. С первых же дней прихода к власти Гитлер поставил себе целью превратить немцев в соучастников всех его агрессивных акций и авантюр. Фюрера и народ, по его замыслам, должно было связывать нечто вроде «общности преступлений» и в области внешней политики. Свои мысли на этот счет Гитлер изложил в речи на секретном совещании гаулейтеров в Берлине в феврале 1934 года. «Именно в области внешней политики важно, – поучал он своих сатрапов, – чтобы весь народ действовал как бы под гипнозом и безоговорочно поддерживал свое руководство; необходимо, чтобы вся нация по-спортивному, страстно следила за борьбой; это необходимо, ибо, если вся нация участвует в борьбе, она ответственна и за проигрыш. Если же нация ни в чем не заинтересована, то проигрывают лишь руководители. В первом случае гнев народа падет на противников, во втором – на фюреров».

Одним из средств привлечения «интереса» немцев к гитлеровской внешней политике, в том смысле, как это понимал Гитлер, были нацистские референдумы – народные опросы. Первый из них состоялся, как уже говорилось выше, в ноябре 1933 года: на голосование был поставлен вопрос, одобряет или нет избиратель выход Германии из Лиги наций и ее отказ участвовать в конференции по разоружению. В референдуме участвовало 96 процентов избирателей. 95 процентов из них «одобрили» акцию Гитлера.

Миллионы немцев – часть насильно, а часть добровольно – были вовлечены таким образом в гитлеровские авантюры, стали как бы соучастниками его политики. Первый референдум послужил и другой цели – с его помощью гестапо «подобрало» последних активных противников Гитлера. Очень многие из тех, кто, несмотря на террор, имел мужество проголосовать против нацистов, жестоко поплатились за это, а так называемый «средний немец» раз и навсегда понял, что во время «выборов» и «референдумов» надо держать ухо востро. С тех пор многочисленные референдумы приносили неизменный успех фюреру даже тогда, когда они проходили не на германской территории. Так, например, в январе 1935 года в Сааре 90 процентов избирателей проголосовали за присоединение к рейху; в марте 1938 года в Австрии референдум легализовал захват суверенного австрийского государства нацистами. Общественное мнение Запада это каждый раз сбивало с толку. Тем более, что общественное мнение в своей оценке Гитлера исходило из совершенно неверной посылки. Любую акцию нацистов оно воспринимало всерьез, как принципиальный шаг; в действительности эти акции были всего-навсего бессовестными маневрами в политике агрессии. Никаких принципов у Гитлера не было, если не считать «принципом» иезуитскую формулу: цель оправдывает средства.

Впервые Гитлер вверг западный мир в шоковое состояние в январе 1934 года, объявив о германо-польском соглашении о ненападении. Автор «Майн кампф», злейший враг поляков, равно как и всех славян, которых он причислял к «низшим расам», ярый проповедник восстановления границ 1914 года (включавших в состав Германии обширные польские территории) и идеолог «похода на Восток», сам протянул руку Польше. На такой шаг не мог в свое время решиться даже Густав Штреземан, который, будучи немецким националистом, считал, что примирение с Польшей невозможно, поскольку Германия не должна отказываться от территорий, принадлежавших ей до первой мировой войны. А Гитлер выступил с речью и во всеуслышание заявил, что Германия и Польша соседи вот уже более тысячи лет, что двум государствам от этого не уйти и что поэтому отношения между ними «следует строить таким образом, чтобы извлечь из них наибольшую пользу для обеих наций». Тем самым Гитлер дал нечто вроде гарантии дальнейшего существования Польши в пределах ее тогдашних границ.

Очень многие люди на Западе восприняли это как отказ от программы «Майн кампф». В том числе тогдашние государственные руководители Польши – Пилсудский и Бек. Подгоняемые чувством животной ненависти к Советскому Союзу и страхом перед коммунизмом, они готовы были продаться хоть самому дьяволу. Польские политики тешили себя мыслью, что они вместе с гитлеровцами образовали нечто вроде «оси Варшава– Берлин», направленной против Советского Союза.

Кульминационным пунктом позорной политики польских лидеров следует считать 1935 год, когда Геринг посетил Варшаву, а министр иностранных дел Польши Бек – Берлин, В коммюнике, опубликованном по случаю поездки Бека, говорилось о «далеко идущем согласии» между двумя государствами. Так реакционные правители Польши вступили на тот путь, который всего через четыре года привел к оккупации Польши гитлеровскими войсками и к уничтожению шести миллионов польских граждан.

Но в тот, 1934 год Гитлер сладко улыбался польским государственным деятелям, скрепившим своей подписью пакт о ненападении, и не жалел слов для восхваления германо-польского «примирения». Ведь фюрер хорошо знал, как много он выигрывает от этого «примирения». Он мог теперь еще усилить кампанию «миролюбия», отвлекавшую общественность Запада от перевооружения рейха, нанести сильнейший удар версальской системе союзов и посеять семена раздора между Польшей и Францией, т. е. странами, которым непосредственно угрожали гитлеровцы. Наконец, усилить на Западе позицию тех, кто хотел проводить политику «умиротворения» нацизма, кто считал, будто нацистскую агрессию можно направить в «нужном» направлении – лишь против Советского Союза. Нет сомнения, что от германо-польского договора 1934 года вела прямая дорога к мюнхенскому сговору 1938 года.

Итак, Гитлер приспособил к своим целям дипломатию: договоры, пакты, переговоры. Но в том же 1934 году произошли события, которые показали, что и на международной арене нацисты действовали не только дипломатическими, но и откровенно бандитскими методами. Эти события – убийства трех крупных государственных деятелей – австрийского канцлера Дольфуса, югославского короля Александра и французского министра иностранных дел Барту. Совершенно очевидно, что за спиною наемных убийц Дольфуса, Александра и Барту стоял нацистский фюрер.

Вечер 25 июля 1934 года Гитлер провел в Байрейте – там проходил традиционный вагнеровский фестиваль. Шла опера Вагнера «Золото Рейна». Гитлер сидел в ложе вместе с Фриделинд Вагнер, внучкой композитора. «После представления, – вспоминала она впоследствии, – фюрер казался чрезвычайно взволнованным и озабоченным». Во время спектакля к нему все время подходили адъютанты Брюкнер и Шауб и шепотом сообщали какие-то «неприятные сведения». Речь шла о нацистском путче в Австрии, сигналом для которого должно было послужить убийство Дольфуса. Покушение удалось, но путч провалился. Встревоженный событиями Муссолини перебросил войска к австрийской границе, создалась угроза военного конфликта между Гитлером и его главным союзником в Европе – дуче. Надо было срочно выпутываться из скандала. Не успел кончиться спектакль, как фюрер вскочил и направился… в ресторан. «Мне обязательно надо показаться там хоть на час, – сказал он своим адъютантам, – иначе люди подумают, что я замешан в этой истории».

Подробности убийства Дольфуса впервые всплыли на Нюрнбергском процессе, но некоторые детали выяснились только в 1963–1964 гг., когда в Чехословакии были обнаружены так называемые «документы Черного озера» (гестаповские архивы, которые нацистские чиновники утопили в 1945 году).

Убийство Дольфуса и нацистский путч в Австрии были запланированы Гитлером за шесть с половиной недель до того, как разыгрались сами эти события. Акцию поручили 89-му австрийскому батальону СС. Днем 25 июля батальон в составе 154 человек проник в резиденцию канцлера – дворец Меттерниха, разоружил охрану и рассредоточился. Восемь эсэсовцев ворвались в кабинет Дольфуса. За несколько часов до этих событий канцлера предупредили о готовящемся путче, но он не поверил и остался во дворце. Теперь Дольфус пытался спастись бегством. Убийцы настигли его в коридоре. Эсэсовец Отто Планета дважды выстрелил в канцлера; раненого Дольфуса схватили, бросили на диван и закрыли чехлом от мебели. А убийцы-эсэсовцы сели покурить, наблюдая, как Дольфус истекает кровью.

Однако за пределами дворца путч проходил не так, как ожидали нацисты. Правда, гитлеровцам удалось занять центральную радиостанцию и передать в эфир сообщение о том, что кабинет Дольфуса низложен, а главой правительства назначен австрийский нацист Антон Ринтелен. Но они упустили из виду, что в распоряжении правительства остались другие радиостанции, через которые власти проинформировали население о событиях. Вскоре полиция обезоружила путчистов, Многие из них предстали перед судом, и семеро, включая Планету, были приговорены к смертной казни. Мятеж в Австрии на этот раз удалось подавить.

Гитлер дал сигнал к отбою. Официальное немецкое агентство ДНЕ, успевшее передать приветствие путчистам, уже в полночь 25 июля огласило соболезнование австрийскому правительству по поводу «жестокого убийства». Эсэсовских бандитов, бежавших через границу, Гитлер велел выдать Австрии, одновременно он отозвал германского посла в Вене и сместил своего «инспектора по австрийским делам» Хабихта. Новым послом в Вену назначили бывшего вице-канцлера, католика фон Папена.

Конец этой истории разыгрался уже в 1938 году после оккупации Австрии. Фюрер велел повесить на здании, где был размещен батальон СС, мемориальную доску, прославлявшую «подвиг» тех, кого ДНБ несколько лет назад назвало «жестокими убийцами». Он сам пришел к их могилам и возложил венок. Теперь уже Гитлеру незачем было скрывать свои симпатии к убийцам Дольфуса и причастность к путчу. Возможно также, что фюрер сделал этот жест, чтобы заглушить неприятные воспоминания об июльских событиях 1934 года. Ведь после провала путча он так испугался, что встретил отбывавшего в Вену Папена словами: «Господин Папен, мы стоим перед новым Сараево».

Второй террористический акт – убийство Барту и короля Александра в Марселе 9 октября 1934 года – оказался, если воспользоваться бандитским словарем нацистов, куда более «чисто сработанным». Он был организован по приказу фюрера службой безопасности, возглавлявшейся тогда Гейдрихом, и абвером и получил условное наименование операция «Тевтонский меч». Но непосредственными исполнителями приказа являлись не немцы, а югославские нацисты, сторонники хорватского «фюрера» Анте Павелича. Получив в Берлине инструкции, деньги и оружие, они в начале октября отправились в Марсель, куда должны были прибыть с официальным визитом югославский король Александр и представителе французского правительства для встречи короля – министр иностранных дел Франции Луи Барту. В ту минуту, когда оба государственных деятеля шли к машине по улице Каннебьер, убийцы, спрятавшиеся около здания биржи, открыли по ним огонь. Король Александр и Барту были смертельно ранены. Убийц схватили и впоследствии казнили. Но имена подлинных организаторов покушения так и остались неизвестными.

Кровавая марсельская драма имела тяжелые последствия для европейской политики. Барту был автором плана «восточного Локарно» – союза восточноевропейских государств, который должен был гарантировать неприкосновенность их границ. Советское правительство горячо поддерживало этот план, и в случае его осуществления он мог бы стать серьезным препятствием на пути развязывания гитлеровской агрессии. После убийства Барту план «восточного Локарно» положили под сукно. Преемником Барту оказался человек, который стал в дальнейшем главным гитлеровским агентом во Франции, а после крушения рейха кончил жизнь на виселице как предатель. Это был Пьер Лаваль.

В целом гитлеровская внешняя политика оказалась до поры до времени плодотворной для нацистов и их покровителей – немецких монополистов. Общественность была убаюкана шквалом миролюбивых речей и фарсом германо-польского примирения. На оппозицию внутри страны надели намордник, население Германии было задавлено, втиснуто в железный обруч нацистской «народной общности», оболванено и ослеплено мнимыми успехами режима. Противники Гитлера вовне оказались разобщенными – «политика умиротворения» парализовала все сколько-нибудь серьезные попытки коллективного сопротивления ползучей фашистской агрессии. В этой обстановке Гитлер решился еще на одну, уже более крупную акцию – на односторонний отказ от военных и внешнеполитических ограничений Версальского договора. Провел он ее за 1935–1936 гг.

Конец Версаля

Первым шагом на этом пути, как уже сказано ранее, было создание вермахта и введение всеобщей воинской повинности.

Операцию по отказу от Версальского договора Гитлер держал в строжайшем секрете до 16 марта 1935 года. Неделю, предшествовавшую публикации новых законов, он провел в Берхтесгадене: таким образом, ничто, казалось бы, не предвещало политических сенсаций. Впоследствии даже фельдмаршал Манштейн жаловался, что он и генерал фон Витцлебен, в то время командующий берлинским военным округом, узнали о введении всеобщей воинской повинности только из газет. Манштейн добавил к этому, что цифра в 36 дивизий, которую Гитлер назвал в законе о восстановлении армии, не была согласована с генеральным штабом. По его словам, эту цифру Гитлер взял с потолка. 18 марта Розенберг записал в своем дневнике: «Фюрер принял решение внезапно. Однако, как он сообщил нам вечером 16 марта, он не спал до этого целых десять ночей, потому что продумывал всевозможные варианты».

День 16 марта был выбран не случайно. Это была суббота, а Гитлер считал субботу «счастливым днем». Кроме того, 16 марта – историческая дата, в этот день в 1813 году прусский король призвал немцев выступить против Наполеона (об этом намеренном «совпадении» Гитлер специально упомянул в разговоре с Розенбергом). Наконец, на следующий день, 17 марта, должна была состояться церемония по случаю дня павших героев, ежегодно отмечавшегося в Германии. Гитлер был суеверен, любил символику и пышные спектакли. И он уже возомнил себя великим политиком, деяния которого заносятся в скрижали истории. Все это определило его выбор. День героев он отметил на этот раз с большой помпой. Вот что рассказал об этом празднике в своей уже упоминавшейся книге бывший корреспондент американской радиовещательной компании Уильям Ширер, присутствовавший на церемонии в Берлине: «Рядом с Гитлером сидел Макензен, единственный оставшийся в живых генерал-фельдмаршал кайзеровской армии, он был облачен в роскошный гусарский мундир. На сцене (церемония происходила в здании государственной оперы. – Авт.) в ярком свете прожекторов стояли неподвижные, как мраморные изваяния, молодые офицеры с военными знаменами рейха. На занавесе позади них горело огромное серебристо-черное изображение Железного креста. Официально церемония была посвящена памяти жертв войны 1914–1918 гг., фактически она превратилась в торжество по поводу конца Версаля и возрождения германского вермахта».

Гитлера заботило только одно – реакция заграницы. Но уже после приема послов Англии и Франции (аудиенция послам была дана, чтобы проинформировать их о новых мероприятиях германского правительства) он совершенно успокоился и с торжеством сказал Розенбергу: «По поведению послов я, как старый практик, сразу понял, что наш авторитет растет. Франсуа-Понсе (французский посол. – Авт.) под конец отвесил мне поклон чуть ли не до земли. После того как я оповестил англичанина (имеется в виду английский посол Фипс. – Авт.), он сказал: «Именно об этом мы и хотели вести переговоры». Выслушав, Розенберг ответил: «Если бы у французов хватило ума, Париж послал бы бомбардировщики». Но фюрер сказал беспечно: «Ничего, все обойдется».

Да, Гитлер имел основания считать, что «все обойдется». Правда, в середине апреля представители Англии, Франции и Италии собрались в итальянском городе Стрезе и заявили официальный протест против односторонних действий Германии. Они подтвердили свои гарантии целостности Австрии и свою верность Локарнскому пакту (о неприкосновенности границ, установленных Версальским договором на Западе. – Авт.). Одновременно Совет Лиги наций осудил акцию Гитлера и назначил очередную подкомиссию для изучения вопроса о применении санкций. Но все это были слова. На деле «фронт Стрезы» оказался весьма непрочным. Италия все теснее связывала свою судьбу с нацистской Германией: военные авантюры, в которые она влезла, окончательно приковали ее к колеснице фюрера. Начало итальянской агрессии в Абиссинии было с восторгом встречено Гитлером. После того как фюрер полностью поддержал итальянский фашизм, участие Италии в антигерманском «фронте» превратилось в чистейшую фикцию.

В это же время и Англия по доброй воле показала, что она считает декларацию, принятую в Стрезе, пустой бумажкой. За спиной своих союзников она начала переговоры с Гитлером о двустороннем морском соглашении. Этим переговорам суждено было стать важнейшей вехой в истории мюнхенской политики. Они продемонстрировали готовность западных держав заключить любую сделку с Гитлером.

18 июня мир, к своему удивлению, узнал, что Англия, так сказать, по собственной инициативе подтолкнула Гитлера на увеличение военно-морских сил, да еще в таких масштабах, которые даже не снились Германии, Английский премьер заявил, что в целях улаживания «мирным путем» спорных вопросов Великобритания «готова признать право Германии на морские вооружения в определенных размерах». Размеры эти и были зафиксированы в англо-германском морском соглашении 1935 года.

Внешне дело выглядело так: Германия получила разрешение на строительство флота, который по надводным кораблям составлял несколько более трети английского, а по подводным лодкам был ему равен. Фактически, однако, договор развязывал руки Гитлеру для создания мощнейших военно-морских сил, которые он вскоре использовал для борьбы с самой Англией. Заключив соглашение, Германия сразу приступила к строительству 4 линкоров, 21 крейсера, 64 эсминцев и большого количества подводных лодок. Несмотря на то, что немецкие судостроители изо всех сил старались осуществить эту программу, она так и не была полностью выполнена до начала войны. Но и построенного Гитлером флота оказалось достаточно, чтобы создать смертельную угрозу английским военно-морским силам.

Когда Гитлер приступил к переговорам с англичанами, у него в кармане уже лежал план очередной агрессивной акции, которая должна была окончательно разрушить версальскую систему и уничтожить последние препоны на пути неограниченного перевооружения Германии. 12 мая 1935 года, за пять недель до начала англо-германских морских переговоров, Гитлер приказал Бломбергу подготовить план оккупации демилитаризованной Рейнской зоны (по условиям Версальского договора Германия не имела права держать в этой примыкающей к Франции зоне войска и создавать там военные объекты. Условия эти были подтверждены локарнскими соглашениями 1925 года, причем любое их нарушение квалифицировалось как акт агрессии и должно было повлечь за собой коллективные ответные меры). План получил условное название «Учение» и был настолько засекречен, что Бломберг не разрешал перепечатывать его на машинке; экземпляр, хранившийся у него в сейфе, был написан от руки. Правда, осуществить этот план Гитлер смог лишь в марте 1936 года: до этого он успел дважды выступить с речами, в которых клялся, что не намерен предпринимать никаких шагов для изменения статус-кво. Но план уже был готов. И речи фюрер произносил только для того, чтобы одурачить мировое общественное мнение. Так выглядела на практике новая «нордическая дипломатия».

7 марта 1936 года германские войска вступили в Рейнскую зону.

Эта операция Гитлера по сравнению с его предыдущими агрессивными акциями имела некоторые важные особенности. Она носила открыто военный характер; впервые фюрер двинул войска, но именно в военном отношении операция была на редкость плохо подготовлена. Первый призыв в вермахт прошел всего за несколько месяцев до этого и в Германии еще почти не было резерва обученных солдат. Фюреру удалось наскрести для своего похода… всего-навсего одну дивизию.

Гитлер проводил военную операцию в обстановке, когда у него, по сути дела, не было никаких союзников (так называемый «Антикоминтерновский пакт» между Германией, Италией и Японией был заключен позже и как раз благодаря тому, что фюрер достиг успеха в Рейнской области). В то же время внешнеполитические позиции Франции, которой в первую очередь угрожало занятие демилитаризованной зоны, были весьма благоприятны – незадолго до вторжения нацистов, в феврале 1936 года, вступил в действие франко-советский пакт о взаимной помощи (после ратификации его Французским парламентом). К тому же Франция в тот период далеко превосходила Германию по боеспособности. Согласно оценке тогдашнего французского посла в Берлине Франсуа-Понсе, она могла бы выставить против Германии 90 дивизий.

Вот почему, когда рано утром 7 марта первые три немецких батальона перешли границу демилитаризованной зоны, фюрер волновался и трусил, как никогда раньше. Вспоминая эти дни, он говорил: «Сорок восемь часов, последовавших за вступлением в Рейнскую область, были самым напряженным периодом моей жизни. Если бы французы двинулись в Рейнскую область, нам пришлось бы с позором отступить, потому что силы, которыми мы располагали, были недостаточны, чтобы оказать даже слабое сопротивление».

Не меньше трусил и немецкий генеральный штаб. Бломберг запасся приказом, повелевавшим войскам немедленно отступить, если они натолкнутся на вооруженное сопротивление французов. Когда генерал Гамелен придвинул к границам 13 французских дивизий, в генштабе в Берлине разразилась форменная паника. Бломберг потребовал, чтобы фюрер дал войскам приказ об отступлении, но фюрер привык блефовать и поступил соответственно: велел выждать до тех пор, пока французы не вступят в непосредственное соприкосновение с немцами. Однако дивизии Гамелена остались стоять у франко-германской границы, в Рейнскую зону они так и не вступили. «Господи, как я рад, что дело прошло гладко, – сказал после этого бледный как смерть фюрер своим генералам. – Да, поистине мир принадлежит смелым!» А позже, оценивая возможные последствия провала своей авантюры, он признал: «Отступление означало бы тогда для меня катастрофу».

Когда этот инцидент всплыл на Нюрнбергском процессе, обвиняемые из числа генералов также подтвердили, что сопротивление французов свело бы на нет планы Гитлера в самом их зародыше. Фельдмаршал Кейтель заявил: «Они (французы. – Авт.) могли бы нас вышвырнуть в два счета, и я лично ничуть не был бы удивлен. Но после того как Гитлер увидел, что все сходит ему с рук… вот тогда-то одна акция и стала следовать за другой». Генерал-полковник Йодль также признал: «Откровенно говоря, нам было не по себе, мы чувствовали себя примерно так, как чувствует себя игрок в рулетку, поставивший все свое состояние на «красное» или на «черное». И добавил: «Я должен только засвидетельствовать, что нас могла буквально сдунуть французская армия прикрытия».

Очень скоро стало ясно, что Гитлер выиграл свою игру. Франция пошла по тому же пути, на какой вступила Англия вскоре после того, как фюрер ввел всеобщую воинскую повинность. Вместо того чтобы действовать, французские политики затеяли переговоры с Гитлером. Фюрер вновь убедился, что со стороны Запада его планам ничто не угрожает, хотя планы эти самым непосредственным образом угрожали Западу. И тогда он приступил к осуществлению самой грандиозной авантюры своей жизни – к подготовке войны во имя установления господства Германии над Европой и над миром. И окончательно уверовал в свою «великую миссию», в то, что ему предназначено судьбой создать империю, равной которой не знала история, стать фюрером всех «народов» и преобразовать мир так, чтобы наша планета служила нацистским господам и тем самым раздувшимся от спеси и крови хозяевам этих господ – немецким банкирам и генералам, юнкерам, заводчикам и бюрократам. Этот жуткий глобальный план мог родиться только в голове фанатика с маниакальными идеями. Но маниакальные идеи ценились в нацистском рейхе превыше разума и здравого смысла. «Тот, у кого нет достаточно фантазии, – заявил Гитлер в январе 1936 года на десятилетнем юбилее нацистской студенческой организации, – в конечном счете ничего не добьется». В этой же речи фюрер продемонстрировал и ту одержимость, ту фанатическую веру в свое предназначение, которая всегда так сильно «убеждала» его слушателей. «Мои молодые друзья! – воскликнул он. – Я не знаю, почему поступаю так, а не иначе, знаю лишь, что должен так поступать. Я следую внутреннему голосу, тому же внутреннему приказу, которому некогда повиновался Арминий из племени херусков, когда он впервые решил создать некое единое целое из нижнесаксонских племен!»

Напомним, что это был 1936 год. В жизни нацистского тирана он сыграл большую роль: именно в этот год Гитлер наметил себе нечто вроде контрольного срока Для начала похода во имя завоевания мировой империи– не более четырех лет! За эти четыре года он намеревался сделать многое, очень многое. И прежде всего создать самую мощную в мире армию и самую мощную военную промышленность.

В августе 1936 года Гитлер направил руководителям «третьего рейха» подробный меморандум с изложением своих планов (кстати, то была единственная записка, составленная Гитлером за все время его канцлерства). В этом документе излагался целый комплекс проблем, связанный с программой завоевания европейского и мирового господства. В новых условиях, т. е. в условиях подготовки к мировой войне, Гитлер пытался вооружить НСДАП и всю страну новыми «идеями» и установками. Наряду с речью Гитлера перед узким кругом гражданских и военных руководителей Германии в ноябре 1937 года (о ней будет сказано ниже) меморандум 1936 года относится, на наш взгляд, к самым важным нацистским документам. Исходный пункт его – все та же теория «жизненного пространства». «Мы перенаселены, – заявлял Гитлер, – и на собственной базе не можем обеспечить себе пропитание».

Мировое разделение труда, при котором между странами происходит постоянный и интенсивный обмен различными видами продукции – промышленной и сельскохозяйственной, – Гитлер полностью игнорировал. Выход он видел в другом – в политике завоеваний. «Окончательное решение, – говорилось в меморандуме, – может быть достигнуто лишь путем расширения жизненного пространства, т. е. сырьевой и продовольственной базы нашего народа. Цель политического руководства– обеспечить выполнение этой задачи в надлежащее время».

Раз положение таково, то главная обязанность фюрера– подготовиться к неизбежной схватке. «В этих строках я хочу выразить свое убеждение, что кризиса миновать нельзя – он неминуем – и что обязанность Германии всеми доступными средствами обеспечить себе существование перед лицом катастрофы». Далее Гитлер сформулировал задачу, ради обоснования которой и был написан весь меморандум: «Превратить германские вооруженные силы в сильнейшую армию мира по всем статьям – и по обученности, и по мобильности, и по оснащенности, и в первую очередь по идеологическому воспитанию». «Перед лицом этой задачи все остальные потребности, – писал Гитлер, – безусловно отодвигаются на задний план».

За этой преамбулой следовала конкретная часть программы. В числе главных ее пунктов значилось: «Самыми ускоренными темпами решить проблему производства синтетического бензина, наладить массовое производство искусственного каучука», причем «все разговоры о том, что новый способ еще недостаточно изучен, прекратить». Предлагалось также увеличить производство стали. Что касается внутриполитических дел, то и их Гитлер не обошел молчанием. Он пообещал ввести смертную казнь за «экономический саботаж». Заканчивался меморандум следующими знаменательными словами: «Итак, я ставлю следующие задачи: 1) Германская армия через четыре года должна быть приведена в боевую готовность. 2) Германская экономика через четыре года должна быть готова к войне».

Уже осенью 1936 года вступил в действие пресловутый «четырехлетний план» развития немецкой экономики. Разумеется, геббельсовская пропаганда представляла его как мирный, человеколюбивый план, призванный якобы улучшить жизнь «маленького человека», как важное «народное» мероприятие нацистского режима. В действительности то была программа подготовки к агрессии. И на это не раз указывали немецкие коммунисты.

Уполномоченным по четырехлетнему плану Гитлер назначил Германа Геринга. Именно Геринг провозгласил знаменитый лозунг: «Пушки вместо масла». Лозунг этот довольно точно определял экономическую политику нацизма: вся жизнь в Германии, все производство было подчинено одной цели – подготовке к войне. В 1939 году, когда гитлеровская программа (с некоторым опережением) оказалась выполненной, генерал Томас, начальник отдела военной экономики в военном министерстве (а затем после реорганизации в верховном командовании вермахта), заявил в своем секретном докладе для чиновников министерства иностранных дел: «История знает немного примеров, когда государство в мирный период сознательно и систематически сконцентрировало бы все свои экономические усилия на удовлетворении военных потребностей».