Текст книги "Мазарини"

Одни люди имеют свои жизненные идеалы, другие – нет. На рубеже 20-30-х годов Мазарини на всю жизнь обозначил для себя идеал политика и, пожалуй, человека.

В условиях Тридцатилетней войны внутренние преобразования кардинала Ришелье были довольно жесткими, что дало повод зачислить его впоследствии в ряды «тиранов» и играть его головой в мяч во время Французской революции конца XVIII века. Политическая деятельность первого министра и его «креатур» (т. е. государственных секретарей) заложила основы бюрократического аппарата во Франции, привела к уменьшению влияния губернаторов провинций, верховных судов и других высоких должностей. Этим была подорвана политическая мощь аристократической оппозиции королевской власти: принцы крови, герцоги, пэры и знать были отстранены от важных административных постов. Их сменили преданные королю и Ришелье государственные секретари, сюринтенданты финансов и высшие советники, по своему происхождению, преимущественно, дворяне мантии. Они были не просто исполнителями воли министра, а настоящими политическими деятелями, которых он подбирал в соответствии с их способностями, с которыми он часто советовался и которым доверял. В основу всей внутренней и внешней политики французского кардинала был положен государственный интерес. Интерес его Франции.

Несомненно, только сильное централизованное государство могло возглавить антигабсбургскую коалицию и одержать победу в европейской войне. В своей дипломатии Ришелье сумел подняться на уровень понимания и совмещения государственных и общеевропейских интересов. Принадлежа к элите римско-католической церкви, кардинал, тем не менее, принял главный принцип Аугсбургского религиозного мира 1555 года «чья власть, того и вера» в Германии и поддерживал лозунг «немецких свобод», и протестантов в Европе в целом. «Война в Германии – не столько война, религиозная, сколько война, против чрезмерных амбиций Австрийского дома», – полагал Ришелье.

Обозначившийся при нем антииспанский курс внешней политики вызывал ожесточенное сопротивление придворной партии ультрамонтанов и их главы Пьера Берюля. В дальнейшем папа Урбан VIII в 1631 году под давлением Габсбургов пытался убедить Ришелье отказаться от поддержки протестантских княжеств Германии. Но контакты с князьями со стороны Ришелье не содержали конфессиональных моментов – первый министр активно общался и с главой Католической лиги Максимилианом Баварским, стараясь настроить его против имперских амбиций Фердинанда II. Поэтому такая политика римской курии оказалась безуспешной.

Несмотря на поставленную цель достижения гегемонии Франции в Европе, Ришелье был одновременно поборником идей европейского равновесия и естественных границ. Он мечтал о создании в будущем системы коллективной безопасности на континенте. Ему чужда была политика экспансионизма, которую впоследствии проводили Людовик XIV и Наполеон Бонапарт. В последнее время историки выделяют в политике Ришелье четыре основных аспекта, сформулированные самим кардиналом-министром: мир в христианстве, всеобщий мир, безопасный мир, скорый мир. Но оценка мира в политической теории кардинала представляла собой альтернативу универсалистским устремлениям Священной Римской империи и Испании. Мир – это гарантия спокойствия в христианстве, но под главенством Франции. Однако Ришелье не считал Францию воинственным государством, способным выдержать длительную войну, для чего ей и нужен был мир. Поэтому внешнеполитическую концепцию первого министра Франции можно оценивать как реалистическую. В результате Тридцатилетней войны в Европе впервые наметилось равновесие сил, а Франция приблизилась к своим «естественным границам». Но до этого еще было далеко. Скажем, однако, что политика Ришелье всегда была очень гибкой – он исключительно умел сообразовываться с возникшими внезапно обстоятельствами. Подобную гибкость, если не большую, он заметил в Джулио Мазарини.

Не все свои мысли и соображения кардинал сумел реализовать. Ведь уже то, что он осуществил, под силу разве что гиганту, а не человеку со слабым от природы здоровьем и несметным числом врагов. Его экономическая политика не всегда находила благодатную почву в условиях военного времени. Его «финансовый проект для мирного времени» не был реализован, поскольку сам министр не дожил до окончания Тридцатилетней войны. Суть этого проекта заключалась в установлении единого налога, охватывающего все слои населения Франции. При этом кардинал ставил задачу возможно больше сократить местные платежи, львиная доля которых не постигала казначейства. «Истинным способом обогащения государства является облегчение народа путем снятия… этих платежей… что должно стать главной целью при упорядочении государственных дел», – отмечалось в его «Политическом Завещании». Первый министр проводил прямую связь между политической мощью государства и его экономической силой. «Золото и серебро являются одной из главных и наиболее необходимых сторон могущества государства», – считал кардинал.

Хотя экономические реформы в условиях Тридцатилетней войны было весьма сложно осуществлять, Ришелье все же предпринял некоторые шаги. По ордонансу 1626 года кардинал разрешил дворянству заниматься торговлей, что должно было укрепить экономическое положение праздного сословия и, конечно же, самой Франции. Это был шаг по втягиванию дворянства в формирующуюся буржуазную экономику. Такая политика дала свои плоды только при его преемниках, и имела место даже в XVIII в., когда Старый порядок во Франции шел к своей гибели. Во время Французской революции оказалось, что «чистых» дворян в королевстве осталось не так уж и много.

Большое значение Ришелье придавал развитию французской внешней торговли. Многие исследователи его жизни и деятельности считают, что взятие Ларошели имело и другую цель – сделать этот город воротами Франции в Атлантику. Но попытки обойти англичан в морской торговле оказались безуспешными. Очевидно, все силы его министерства ушли на укрепление государственного бюрократического аппарата и борьбу с Габсбургами: финансов явно не хватало.

Ришелье положил начало колониальной и морской политике Франции – ведь она являлась важным источником накопления богатств в ту эпоху. По инициативе первого министра французское правительство содействовало образованию нескольких торговых компаний, захватам Гваделупы и Мартиники. Кардинал вплотную приступил к созданию торгового флота. При нем заморские авантюры получили политическую и материальную поддержку государства, потому что Ришелье первым из французских государственных деятелей поставил задачу превратить Францию в морскую державу, располагающую военным и торговым флотом, а также хорошо оборудованными портами и перевалочными базами. Еще в 1626 году накануне решительной схватки с гугенотами он создал и возглавил морской совет, ставший прообразом будущего морского министерства, по указанию министра была проведена модернизация портов Тулона, Гавра, Бреста, чуть позже – Ларошели.

И все же кардинал Ришелье оставил страну в состоянии хозяйственной разрухи, вызванной годами разорительных внутренних и внешних войн. Это дало основание его критикам считать, что экономика и финансы страны в значительной мере были принесены в жертву его амбициозной внешней политике. Но политика Священной Римской империи была еще более амбициозной, и нанести ей поражение было первостепенной задачей всех централизованных государств Европы. История в целом подтвердила правильность дипломатической стратегии первого министра-кардинала. И та же история оспаривала и до сих пор пытается оспорить его вклад в создание новой Франции.

Так, для известного французского историка Жюля Мишле кардинал был «сфинксом в красной мантии, чьи тусклые серые глаза, казалось, говорили: «Всякий, кто узнает мои мысли, должен умереть»; «диктатором отчаяния», «который всегда был добрым, как только сотворил зло»; душой, терзаемой «двадцатью другими дьяволами» и разрываемой на части «сидящими внутри ее фуриями». По словам Мишле, кардинал «даже в смерти оставался столь страшен для врагов, что никто, даже за границей, не отважился говорить о его кончине. Боялись, что зло и невероятная сила воли помогут ему вернуться с того света». А вот для не менее известного отечественного исследователя Н.И. Кареева Ришелье был «великий государственник, человек, ставивший выше всего государство, все ему подчинявший, стремившийся устранить из жизни все, что противоречило интересам государства, воплощенного в абсолютизме центральной власти… Ришелье… создал целую школу, из которой вышло немало крупных деятелей абсолютизма».

Наследникам часто бывает легко судить политических деятелей, особенно такого масштаба, как Ришелье. Но сто лет назад еще один крупный исследователь его жизни Габриэль Аното со всей твердостью высказал глубокое убеждение в бесцельности суда над Ришелье: «Лучше стремиться к пониманию того, что он сделал, чем к пустой забаве рассуждений о том, что он должен был сделать».

Мы так и поступили. Правда, руководствуясь в немалой степени словами самого кардинала: «Что бы человек ни совершил, общество никогда не будет справедливо. Великий человек, достойно служивший своей стране, сродни приговоренному к смерти. Единственная разница состоит в том, что последнего карают за грехи, а первого – за добродетели».

Безусловно, описание предшественника Джулио Мазарини на посту первого министра Франции будет неполным без характеристики его личной жизни. Она, как замечают почти все его биографы, была вполне благопристойной. Ришелье, этот незаурядный человек, обладавший слабым здоровьем, но железной волей, практически не имел личных привязанностей, кроме, пожалуй, «серого кардинала» и верного друга отца Жозефа, многочисленных в его резиденции Пале-Рояль черных кошек и впоследствии, уже незадолго до своей смерти, итальянца Джулио Мазарини. Правда, враги кардинала не раз пытались обвинить его в распущенности, утверждая, что в юности у него было несколько любовных увлечений. Согласно слухам, он был в близких отношениях с госпожой Буффлер и у них даже родился сын. Однако не существует никаких документальных свидетельств, подкрепляющих это утверждение. Кроме того, сама молодость может служить оправданием таких «грехов», водящихся почти за каждым кавалером. Еще более сомнительно мнение о том, что кардинал состоял в любовниках французской королевы Анны Австрийской. Это не так, и читатель об их истинных отношениях узнает подробнее из последующих глав книги. В принципе, на сегодняшний день все посмертные слухи о развратном поведении Ришелье были тщательно изучены и отвергнуты.

Вообще кардинал был не очень высокого мнения о женщинах и характеризовал их следующим образом: «Эти божьи твари довольно странные создания. Кое-кто думает, что они не способны нанести большого вреда, ибо не могут сделать и ничего хорошего, но я не разделяю этого мнения и, по совести, должен признаться, что никто не способен лучше содействовать гибели государства, чем они».

И все же первого министра Франции нельзя было назвать аскетом – под его красной мантией отнюдь не скрывался монах. Он считался богатейшим человеком во Франции и внешне жил довольно расточительно. Кардинал покупал земли, возводил великолепные дома и собирал произведения искусства. Его резиденция Пале-Рояль по своему убранству была равной домам крупных аристократов. Иногда, когда он покидал ее, то близлежащая улица была запружена каретами и случайные прохожие по ошибке кричали: «Да здравствует король!» Кардинал постоянно приумножал свое состояние и, не испытывая особых угрызений совести, использовал свои власть и влияние, чтобы содействовать карьере своих родственников.

Тем не менее, Ришелье можно назвать скромным человеком. Его частная жизнь была проста. Его кабинет отличался строгим интерьером, да и пищу кардинал потреблял отнюдь не изысканную, чему в немалой степени способствовало состояние его желудка. Как духовное лицо, он не нарушал ни одного поста. Если Ришелье слышал откровенную лесть собеседника, то отворачивался от него и не выказывал ни малейшего интереса. Но, скорее всего, это объяснялось тем, что он просто терял к нему доверие.

Итак, все свидетельствует о том, что кардинал Ришелье являлся сложной фигурой, полной лукавства и явных противоречий. Но последние – залог любого развития. Конечно, Ришелье не был совершенством и далеко не всегда жил в соответствии с достойными восхищения чувствами, высказанными в его писаниях. Добиваясь осуществления своих честолюбивых замыслов, он мог быть крайне подобострастным и исключительно расчетливым. Следуя своим политическим идеалам, он становился безжалостным. Таковым, но в гораздо более преувеличенной степени, видели и его политического наследника – кардинала Мазарини.

Тем не менее, жизнь диктует нам условия, а не наоборот. Просто объявить Мазарини продолжателем политики Ришелье легко. Однако преемнику кардинала на посту первого министра нужно было стать гением политических манипуляций, чтобы в еще более неблагоприятных условиях не только сохранить, но приумножить и разнообразить то, что оставил великий предшественник.

Великий кардинал прожил недолго, уступив дорогу другому кардиналу. Свою политику он проводил, по сути, в молодом и цветущем для мужчины возрасте. В цветущем возрасте делал свою карьеру и политику Джулио Мазарини. Таков уж был XVII век – век дерзких и молодых!

Чрезвычайный нунций и Франция

Если дело не будет выходить, надо сделать так, чтобы оно вышло

Вудро Вильсон

В 1630-1635 годах Европа переживала третий, шведский период кровопролитной Тридцатилетней войны. Заключив в 1629 году при посредничестве французских, бранденбургских и английских дипломатов перемирие с Польшей на шесть лет, шведский король Густав II Адольф через полгода высадился в Померании и в июле 1630 года вступил в Штеттин – столицу померанского герцогства. Несмотря на свою заявленную первоначальную цель овладеть только Померанией и Мекленбургом, он, стремительно продвигаясь на запад, начал свое триумфальное шествие по Империи. Вся антигабсбургская коалиция воспрянула духом. Шведы повсюду встречали радушный прием протестантских жителей, почитавших их за ангелов, спустившихся со скандинавских гор, дабы избавить Империю от тирании папистов. «Северного льва» Густава Адольфа, талантливого полководца и государственного деятеля европейского масштаба, ожидали в протестантской Германии как мессию.

Но для развития своего наступления шведскому королю сначала необходимо было заручиться поддержкой Бранденбурга и Саксонии и установить контакт с Францией. Последний был достигнут довольно скоро. В январе 1631 года в Бервальде недалеко от Франкфурта-на-Майне было достигнуто франко-шведское соглашение об организации безопасности в северных морях и восстановлении «попранной имперской тиранией» имперской же конституции. Густав Адольф обещал продолжать военные действия при условии французских субсидий в 400 000 рейхсталеров ежегодно. Согласно своей дипломатии по отношению к германским княжествам, кардинал Ришелье на переговорах добивался нейтралитета шведов по отношению к Баварии и Католической лиге. Густав Адольф согласился не начинать военные действия, но при условии встречных гарантий от Максимилиана Баварского. Согласие Ришелье на ратификацию подобных условий было продиктовано, видимо, намерениями кардинала в будущем манипулировать финансовой помощью. Но в итоге в дипломатическом поединке с французским министром король Швеции оказался победителем. Долго ожидать предлога к войне с Католической лигой не пришлось.

10 мая 1631 г. главнокомандующий военными силами Католической лиги Тилли взял ночным штурмом Магдебург. Этот город, преданный огню, мечу и грабежу, был полностью уничтожен. Из 30 000 его жителей лишь несколько сот нашли прибежище в огромном соборе Девы Марии. «Магдебургский факел» потряс Германию. Георг Вильгельм Бранденбургский спешно заключил с Густавом Адольфом оборонительный договор, и шведские войска беспрепятственно устремились к Эльбе. В конце августа Тили совершил бросок в Саксонию, и ее курфюрст Иоганн Георг, спасая свои владения и репутацию, спешно соединился со шведским королем.

17 сентября 1631 года Густав Адольф в решающей схватке одержал победу над Тилли близ Брейтенфельда под Лейпцигом. Армия Лиги практически перестала существовать. Весной 1632 года успех был развит под Аугсбургом, а в мае того же года шведы заняли Мюнхен – столицу Баварии. Параллельно союзные шведам саксонцы вступили в Чехию и заняли Прагу. Власть императора Священной Римской империи над германскими княжествами была серьезно поколеблена. Более того, проводя довольно явную политику в пользу протестантов на завоеванных им землях, Густав Адольф способствовал резкому падению морального духа католиков. 16 ноября 1632 года в битве при Лютцене (юго-западнее Лейпцига) шведы дали генеральное сражение и одержали победу над вновь призванным напуганным Фердинандом II блестящим полководцем Валленштейном. Но эта победа далась им нелегко и оказалась, как показало будущее, на самом деле «пирровой» – в сражении погиб сам король шведов Густав Адольф. Он бился как простой солдат и оплатил свои подвиги собственной жизнью.

Как много значит жизнь одного человека! Поначалу Ришелье даже потихоньку радовался гибели шведского короля, отказавшегося следовать в фарватере французской политики. Но теперь события Тридцатилетней войны развивались по другому, более сложному и затянутому, сценарию. В феврале 1634 года Валленштейн, ведший переговоры за спиной Фердинанда II с представителями антигабсбургской коалиции, был убит в замке Эгер преданными императору офицерами. Он выполнил свою миссию на земле. А 5-6 сентября 1634 года шведская армия, утратившая своего вождя и былую дисциплину, потерпела поражение от имперских войск при Нордлингене. Результаты этой битвы заставили протестантских князей Германии искать перемирия с императором. Общеполитическая обстановка в Европе стада вновь благоприятной для Империи и Испании.

Зато она приняла угрожающий характер для Франции. Больше в тени находиться было нельзя. Тогда Ришелье заметил Людовику XIII: «…в создавшейся ситуации нельзя более иметь выгод от мира… Настало время появления Вашего Величества на полях сражений». Вскоре объединенный франко-голландский флот сосредоточился у Кале, а многочисленные французские войска – в Пикардии.

В начале ноября 1634 года к Парижу приближалась одинокая карета. Погода была солнечной для обычно ненастного месяца – возможно, это предвещало удачу. В экипаже, выглядевшем довольно представительно, находился подтянутый и элегантный молодой прелат в сопровождении нескольких слуг. И не только. Багаж путешественника составляли превосходнейшие картины итальянских художников, включая Тициана и Пьетро де Кортону, а также другие произведения искусства и ценные книги – дары римского кардинала Антонио Барберини кардиналу Ришелье. Эта богатая и великолепная «манна небесная» призвана была облегчить и ускорить действия монсиньора во французской столице. Молодой человек был полон надежд и радовался, как ребенок.

26 ноября того же года Джулио Мазарини (в экипаже был именно он) прибыл к французскому двору в качестве чрезвычайного нунция папы римского. Этим назначением он был во многом обязан кардиналу Антонио и наградой за выполнение своей задачи должны были стать доходы с аббатств в Вольтера и Имола, доходы с неисполняемой Мазарини должности каноника в Латеранском соборе и несколько бенефициев в Лотарингии. Официально миссия была призвана помочь восстановлению в правах герцога Карла Лотарингского и признанию брака наследника престола Гастона Орлеанского с Маргаритой Лотарингской, на самом же деле – преследовала цель предотвратить объявление Францией войны Испании.

Чрезвычайный нунций папы римского был принят со всеми знаками уважения, указывавшими на заинтересованность французов в добрых отношениях со Святым престолом. К своей миссии Мазарини тщательно подготовился, был проинформирован обо всех последних событиях и встретился с несколькими важными персонами. Во Флоренции он имел нелегкий разговор с донельзя раздосадованным оккупацией своих земель Карлом Лотарингским, который предлагал Джулио немалые деньги в случае урегулирования конфликта в его пользу. Молодой человек выслушал его с должным вниманием, но взял ли задаток – история об этом умалчивает. В Турине он провел несколько приятных дней в компании тетки Карла герцогини Кристины Тосканской. А в Авиньоне губернатор Лангедока посоветовал папскому нунцию, что создание Итальянской лиги сможет помочь мирным переговорам.

В результате этих бесед и особенно после печальных для антигабсбургской коалиции событий под Нордлингеном Джулио пришел к выводу, что его миссия заранее невыполнима, что заставляло его быть крайне деликатным. «Вы можете мне поверить, – писал он Сервьену в то время, – что я не хотел связывать себя с переговорами, которые обречены на провал…». Но быть в Париже и общаться с человеком, которого он считал гением и олицетворением судьбы Франции, – одного этого уже было достаточно для оптимистического настроения молодого нунция. Он открыто восхищался Францией, что частично просочилось и в письма его Святейшеству. На это не преминули обратить внимание происпански настроенные недоброжелатели Мазарини в курии, недовольные стремительным взлетом недоучившегося священника. В то же время корреспонденция последнего показывала, что 33-летний папский нунций пока верно следовал курсу политики Святого престола и защищал дело мира.

Эти обстоятельства не укрылись от зорких глаз Ришелье, который демонстративно выказывал дружелюбие папскому посланцу. Венецианский посол замечал, что «Его Светлость (т. е. Мазарини) часто всего можно увидеть на банкетах и в Комедии». Сам же Джулио писал Антонио Барберини: «С кардиналом Ришелье разговаривать очень приятно. Он часто приглашает меня на обед раза, ни один праздник в его доме без меня не обходится…» В другом письме своему «падрони» посланник Рима замечал: «Как правило, обед у Его Преосвященства длится с двух до трех часов дня. Нередко он настаивает, чтобы я сопровождал его к королю. Он в разговоре со мной очень прост, а на публике – исключительно вежлив. Я чувствую себя обязанным постоянно составлять ему компанию». Кто тогда мог сказать, к чему это приведет в будущем?

После обедов и пиршеств беседы этих двух незаурядных людей с глазу на глаз приобретали более деловой характер.

– Если Вы являетесь министром короля, и к тому же кардиналом, Вы не посоветуете ему восстановить лотарингского герцога в правах. У Франции никогда не было более опасных врагов, чем государи этого дома. Вы можете воочию видеть, что они все время что-то предпринимают против короля.

Такие слова не раз повторял Ришелье папскому посланцу, и так передавал их в письме от 12 марта 1635 года своему римскому покровителю кардиналу Барберини искавший достойного выхода из своего щекотливого положения находчивый Джулио. Хитрый итальянец прекрасно понимал, что он ничего не достиг в результате своей миссии, не смог найти доводы в пользу мира. Великий кардинал непреклонно готовился к войне против Габсбургов.

Одна задача была уже выполнена. Судьба Лотарингии решилась по плану Ришелье. Две французские армии, наступавшие с севера и юга, овладели большей частью ее территории. Карл IV отрекается от престола в пользу младшего брата Никола, бежит в Германию и поступает на имперскую службу. С герцогом Никола французское правительство также не было намерено считаться всерьез. Вскоре тот с молодой женой – своей кузиной Клод Лотарингской, ради которой отрекся от кардинальского сана, бежит к тетке в Тоскану. Парижский парламент незамедлительно регистрирует королевский эдикт об аннексии Лотарингии.

В создавшейся ситуации Мазарини придумывает еще один проект, чтобы поддержать свое реноме и одновременно престиж чрезвычайного папского посла. От имени Урбана VIII он предлагает созвать два мирных конгресса: первый – с католическими противниками Франции, второй – с представителями обеих конфессий. Поразительно, что Джулио фактически предугадал будущую процедуру проведения вестфальских переговоров, венчавших в 1648 году окончание войны.

В принципе, Ришелье на будущее был с ним согласен, еще раз убедившись в политической дальновидности итальянца. Но он уже предпринимал необходимые усилия по заключению союзов с Лондоном, Турином, Амстердамом, Стокгольмом, Берном и Мюнхеном. 8 февраля 1635 года первый министр признал Республику Соединенных Провинций. Фактически этот шаг предусматривал союз двух государств против Габсбургов. В Италии с его подачи формировалась конфедерация североитальянских государств под эгидой мечущегося Урбана VIII против австрийского дома. А что еще оставалось делать римскому понтифику? Он всей душой желал мирного урегулирования, но в случае войны предчувствовал, за кем будет победа. К тому же он вольно-невольно симпатизировал Франции и не желал постоянно и часто принудительно руководствоваться советами великого герцога Тосканского, племянника императора Фердинанда.

Швеция также была намерена продолжать войну. Густав-Адольф погиб, но остались его умный министр – канцлер Оксеншерна, и его хорошо обученные талантливые полководцы, к примеру, маршал Банер. Вместе с тем, Оксеншерна не спешил подписывать с Францией договор до того, пока Париж не определит точную дату вступления в войну, a еще лучше – пусть сам вступит первым. Шведы уже не хотели только воевать на французские деньги, а желали умирать бок о бок с самими французами.

Хуже всего дело обстояло с Англией, которую Ришелье желал втянуть в войну из-за столь необходимых стратегически проливов Ла-Манш и Па-де-Кале, во-первых, а во-вторых, из-за добротного английского флота. Но политическая и социальная ситуация в Англии никак не располагала к ее вступлению в конфликты на континенте. С начала XVII в. Альбион фактически находился в процессе затяжного конституционно-правового кризиса, предвещавшего крупные политические потрясения. К тому же английский король Карл I Стюарт имел стойкий психологический синдром неудачной войны с Испанией, а затем с Францией из-за Ларошели во второй половине 20-х годов. В результате военных поражений в 1628-1629 годах политический кризис в Англии резко обострился, а взаимоотношения ее короля с парламентом и вовсе прекратились. Тридцатилетняя война, таким образом, послужила своеобразным катализатором этих процессов. В 1629 году Карл I разогнал непокорный парламент, твердо решив не собирать его вновь. Этим актом он затянул начало самой великой смуты в истории Альбиона – Английской революции на десять лет.

Но в итоге английский король остался без денег, так как именно парламент вотировал ему субсидии на различные цели. Новые налоги и относительно жесткий абсолютистский режим (потом, во времена Оливера Кромвеля, это время будут называть «золотым веком» – все познается в сравнении!) накаляли ситуацию в стране. Любая смена обстановки могла послужить поводом к взрыву. Король этого не хотел. Параллельно Карл имел свои интересы на континенте – принадлежавший теперь Максимилиану Баварскому Пфальц. Английский монарх желал восстановить его как государство-сателлит Альбиона в Европе, но исключительно путем переговоров с Испанией и Империей. Этого не получилось. Граф Оливарес только водил английских дипломатов за нос. Поэтому, когда Париж уже давно начал военные действия, Карл I, наконец, осмелился повернуть руль своей внешней политики, заявив во всеуслышание, что «невозможность восстановить Пфальц миром бросает нас в объятия Франции». Но и после этого затяжные переговоры между Англией и Францией, длившиеся до 1637 года, ни к чему не привели.

А Ришелье и Оливарес двигались по пути к неизбежному и фатальному для одного из них конфликту. Фатальному для Оливареса, конечно. Испанский министр желал достичь былого могущества своего государства в XVI веке. Американский испанист Дж. Эллиот точно подметил, что «испанское вмешательство в имперские дела не может быть объяснено недостатком в деньгах, напротив – вопреки ему». Оба первых министра постоянно затевали каверзы друг против друга, но в то же время не преминули при случае выразить свое восхищение талантами противника.

Как раз в это время – весной 1635 года – Джулио обретает искорку надежды на пусть небольшой, но все же успех своей миссии. Ему не очень-то хотелось терять даже малую частичку благоволения Урбана VIII. Мазарини почувствовал колебания в дипломатической сфере: император был не прочь начать переговоры. Хотя между Фердинандом и Оливаресом существовали разногласия, в данной ситуации оба хотели оттянуть развязку нового витка войны. Оливарес через венских дипломатов давал понять, что предлагает решить спорные с Францией вопросы путем трехсторонних переговоров. Поэтому папский нунций снова начинает дипломатическую игру с Ришелье, которая нравилась им обоим и велась в весьма изящных выражениях. Джулио, как бы между прочим, замечал: «Его Святейшество… будет обожать долгожданный мир, как даму своего сердца».

Все же Ришелье отверг компромисс Мадрида и не воспринял всерьез предложения венского двора, который, как он знал, поет сейчас под дудку Оливареса. Испания золота не жалела и надеялась на успех переговоров. Еще 22 марта Мазарини писал в Рим: «Я не вижу сейчас кардинала каждый день, он весь в делах и заботах. Но мне кажется, он все более склоняется к идее мира. Говоря со мной, он выразил протест по поводу того. Что он более храбр, чем разумен».

Напрасные ожидания! Четыре дня спустя все изменилось. Оливарес, видя дипломатическую активность Франции, пришел к выводу, что время работает против него. Он решил предварить действия Парижа и его поиски удобного момента для нанесения первого удара. Без официального объявления войны 26 марта испанские войска вошли в Трир, взяли в плен союзника Франции трирского курфюрста, и тем самым нарушили зыбкое политическое и религиозное равновесие в Германии. Так начался последний этап Тридцатилетней войны.

19 мая 1635 года Франция объявила войну Испании и стала теперь на деле главой антигабсбургской коалиции. Но записки Ришелье показывают, насколько сложно было ему принять решение о вступлении в войну. В принципе (и папа римский, и Джулио Мазарини были осведомлены об этом), Франция не была готова к войне в должной степени. Записка кардинала королю от 5 июня 1635 года, в которой изложены все за и против начала военных действий, очень хорошо показывает, что Ришелье, прежде всего, предполагал вступление в войну с Испанией. К этому времени французы одержали победу под Авеном, а 3 июня войска маршалов Шатийона и Брезе объединились с войсками статхаудера Республики Соединенных провинций принца Оранского. Людовик XIII пребывал в состоянии меланхолии, причиной которой была его болезнь, и не решался на открытые военные действия. Ришелье же настоятельно советовал королю преодолеть меланхолию, поскольку разум требует его решимости находиться во главе армии, что должно обеспечить победу.