Текст книги "Легко ли быть человеком. Сказки для взрослых"
Автор книги: Людмила Кузнецова-Логинова
Жанр: Сказки, Детские книги
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Как все догадались сразу, это и был заветный чудо-город. Они все же его нашли. Лошадь радостно бросилась вперед, но неожиданно путь ей преградила возбужденно галдящая толпа.
– Куда прешься, сермяга? Разве не видишь, какая тут прорва народа? Встань в очередь, деревенщина!
Оглядевшись, лошадь увидела кучу народа и всякой живой твари. И все это кричало, ссорилось, толкалось и пробивалось вперед. Лошадь покорно встала со своей телегой в очередную, кажущуюся нескончаемой вереницу.
Но и тут со всех сторон послышались насмешки:
– Ну, видели ли вы где-нибудь подобных дур? Мало того, что сама еле тащится, она еще и телегу полнехонькую таких же оборванцев за собой прет. И ведь поди ж ты, тоже хочет в чудо-город попасть, а того не знает, морда неумытая, что в чудо-город не всех пускают. Сколько стоящих в очереди зря здесь парятся! И более достойных, чем эта кляча, в город не пропустят, а уж этих оборванцев и подавно. Напрасно приперлись, поворачивайте обратно, пока поганой метлой вас не погнали.
Лошадь и ее седоки молчали, не ввязываясь в перепалку, и готовы были стоять бесконечно. Никто не пикнул и не нарушил молчания ни единым звуком. Казалось, они выпали из реальности, стали глухими и немыми, а заодно и незрячими, потому что не обращали ни малейшего внимания на стоявшие перед ними хохочущие, кривляющиеся лица и морды. И сколько так вот они могли выдержать, одному Богу было известно.
И вдруг ворота города открылись, вышли какие-то люди, тут же был перекинут мост, и толпа к нему двинулась. Лошадь приготовилась терпеливо ждать своей очереди, но толпа быстро редела. Группа стражников, задав каждому один-два вопроса, качала головами, отказываясь пропустить за ворота. Наши скитальцы совсем сникли. На их глазах ни один из стоявших впереди не получил согласия на вход. Уж если эти благополучные люди и звери не были достойны находиться в чудо-городе, то натруженную-перетруженную лошадь с телегой, битком набитой горемыками и бедолагами, и вовсе не пропустят. Вздохнув тяжко, лошадь со своими седоками приблизилась к сторожевой заставе.
Понуро опустив голову, чуть потряхивая гривой, она встала перед стражниками как вкопанная, едва-едва дыша от усталости, измученности и полного упадка всех жизненных сил. От изумления стражники потеряли дар речи. Несколько минут стояла мертвая тишина, в течение которой пристальные глаза стражников въедались в каждую деталь, в каждую черту стоявшей перед ними группы, и вдруг они раздвинули алебарды и коротко сказали одно слово:
– Проходи!
Что тут началось! Те, кому был дан отказ, орали, свистели, топали ногами и возмущались, возмущались… Почему, ну почему всем в очереди поголовно отказали, а эту дрань и рвань вместе с дурой лошадью пропускают? Где же справедливость?
Шагнув дрожащими от волнения ногами в каком-то сплошном помрачении ума на мост, ведущий к открытым для нее и тех, кого везла, вратам, лошадь скосила в сторону глаза и увидела разом и беснующуюся в возмущении толпу, и стражников, один из которых властно поднял руку, призывая к тишине. Крики чудесным образом прекратились, и идущие к своей мечте – чудо-городу, не помнящие себя от счастья вчерашние бедолаги и несчастники во главе с лошадью услышали:
– В чем вы видите несправедливость? Ни один из вас не выполнил за всю жизнь ни одного из условий, служащих пропуском в наш город. Вы думали только о себе, не обременяя себя трудами и заботами о ближних. А эта лошадь из последних сил, не прося помощи, не стеная и не жалуясь на судьбу, несла свою ношу, которую сама на себя же и взвалила! Над вами и над вашим эгоизмом не властны были ни просьбы, ни приказы. Бесконечно любя только себя самих, вы заняты были лишь обустройством личного благополучия, презирая тех, кому плохо. А здесь не было и малейшего принуждения, все делалось по велению сердца и так, как заповедовал Господь. Наш же город для тех, кто устал от трудов праведных и кому по закону Божьему еще на земле дана возможность отдохнуть.
О мураше
Проснувшийся ранней весною лес был до краев наполнен гомоном, суетой, радостным обустройством всех обитателей, торопившихся поскорее наладить свой быт, чтобы, наконец, зажить семейной жизнью, насладиться таким недолговечным счастьем тепла и раздолья природы. Точно те же проблемы были и у обитателей муравейника, который притаился на пригорочке под роскошной кроной трех сестер-березок. За короткое время надо было решить множество вопросов и переделать море дел, а главное – по-новому обустроить муравейник (ведь население за годы разрослось), хорошенько его укрепить, затем, набравшись сил после зимы и холодов, натаскать запасов на грядущее и многое, многое другое. Работы было невпроворот, но и муравьев-рабочих лошадок – немало. Дело спорилось.
В числе прочих озабоченно бегал и герой этого рассказа – маленький мураш. Он ничем не отличался от собратьев, был таким же расторопным, трудолюбивым, собранным и деловитым, так же предан родному муравейнику и общим нуждам, все у него было как у всех, кроме одной маленькой особенности, которую он до поры до времени не показывал. Мураш обладал какой-то непонятной способностью, которая у людей называется предчувствием, и это здорово мешало жить и радоваться жизни. Среди самой заурядной обыденной работы он вдруг мог задуматься и потом начинал пугливо озираться вокруг, сам не понимая, что с ним, но сгорая в огне каких-то томительных предчувствий. Зачастую предчувствия эти сбывались, и мураш еще больше трепетал, не умея объяснить мистичности происходящего. Камнем придавливала и невозможность поделиться с кем-то своей чудаковатостью. Боязнь стать белой вороной среди своих надежно зажимала рот. Оставалось одно спасение – работа до изнеможения, чем мураш успешно пользовался и прослыл одним из самых надежных, трудолюбивых и исполнительных.
Ему давались серьезные и ответственные задания, и со всеми он с честью справлялся, отчего пользовался уважением всего муравейника, и это согревало душу. А потом как-то незаметно мураш расслабился и иногда позволял себе поделиться своими предчувствиями с окружающими, так, самую малость, и то только тогда, когда эти предчувствия особенно одолевали. Так, однажды он попросил начальство загрузить работой весь взрослый состав муравейника подальше от дома, а малышей увести на прогулку. Каково же было удивление его сородичей, когда в пустующий муравейник сунула нос лиса и, не найдя ничего интересного, разочарованно убралась восвояси. Таких случаев было несколько, и муравьи дивились странным происшествиям, но, поскольку мураш не распространялся на разные непонятные для них темы, в частности, смятение души, тоску и страх, особого значения этому не придавали. Мураш же свыкся со своей отличительной особенностью и уже подчинял ей свой образ жизни. Не делал то, что не хотел, не ходил туда, куда внутренний голос не велел, и, если одолевал необъяснимый страх, надежно прятался в укромном месте и лежал там до тех пор, пока страх не отступал. Потому с ним ничего не случалось, и он благополучно проводил свои дни и ночи, тогда как другим не так везло и многих недосчитались за это лето.
Приноровившись к своей странности, мураш чувствовал себя вполне счастливым, как вдруг однажды утром его разбудила необъяснимая, откуда-то подкравшаяся тоска. Мураш попытался от нее избавиться, за это время у него появились свои способы и приемы, но тоска не уходила. Каждый день начинался с теперь уже привычного чувства страха и подавленности, а видимых причин тому не было вовсе. Муравейник жил своей, хоть и непростой, но дружной, налаженной и порой очень веселой жизнью. За кажущейся суматош-ностью стояла жесткая дисциплина, размеренность и абсолютная целенаправленность всех действий.
Строительство подходило к концу – удобное, надежное жилье для мелкого народца и укрытие от всех капризов и причуд природы было почти готово. Запасы на зиму собирались с энтузиазмом, и голод никому не грозил. Мураш энергично включался в работу и добросовестно выполнял все задания, а внутри у него творилось невообразимое. Тоска нарастала с катастрофической силой, переходя все границы, и ощущалась гораздо сильнее, чем в случае с лисой, или тогда, когда он в самом начале весны упросил начальство прорыть вокруг муравейника глубокие канавки и неожиданно обрушившиеся ливневые дожди, зарядившие на целый месяц, не подмыли их общий дом и даже не нанесли ему ни малейшего ущерба. Чуточку голодновато, правда, было, но это уже совсем мелочи.
Мураш, оставшийся один, затравленно озирался, но вокруг него были покой и умиротворенность. Небо голубело прозрачно и высоко, тихо шелестела ярко-зеленая листва, стрекотали кузнечики, и так ласково припекало солнышко, такая звонкая тишина стояла в лесу, что все заботы и тревоги казались просто нелепыми на фоне этой благостности.
Не выдержав, мураш обратился к ползущей по листьям гусенице:
– Скажите, вас ничто не беспокоит? Вам не страшно? Мне вот как-то тревожно.
Гусеница приостановилась и повернулась к муравью:
– Беспокоит? Ах да, конечно, вот-вот я должна принять форму кокона, это очень ответственно и серьезно. Страшного в этом ничего нет, но как это мило с вашей стороны тревожиться за меня! – И она поползла дальше.
Мураш постоял-постоял, решил все-таки еще раз попытать счастья, а потому, увидев весело порхающую бабочку необычайно красивой расцветки, закричал:
– Не могли бы вы присесть на минуточку на этот цветок, мне так надо с вами поговорить!
– Пожалуйста-пожалуйста, – любезно согласилась бабочка и грациозно опустилась на полевую ромашку, – я вас внимательно слушаю.
– Знакомо ли вам чувство тревоги, страха? – волнуясь, начал муравей. – Я сегодня сам не свой от беспокойства.
– Что вы, что вы, – затрепетала крыльями бабочка. – Я только сегодня увидела мир, он так прекрасен, все так интересно и волнующе, что беспокоиться незачем. Впрочем, беспокойтесь, все-таки приятно, когда о тебе беспокоятся.
И она, звонко рассмеявшись, умчалась прочь, а мураш только лапками развел. Ну надо же быть такими эгоистами, не хотят даже вникнуть в суть, а еще «слушаю внимательно». Он печально побрел дальше, но ему навстречу попался жук-рогач, глубокомысленно шевеливший усиками, и мураш не удержался от искушения.
– Не могли бы вы уделить мне несколько минут вашего драгоценного времени для беседы?
Жук-рогач не ответил, перевел глаза на мураша, и тот счел это приглашением к диалогу.
– Не случилось ли сегодня или вчера что-то непредвиденное в жизни леса? Я трудился в другой его части и несколько дней отсутствовал.
Мураш лукавил, но совсем чуть-чуть, поскольку действительно ходил на разведку новых пастбищ для тли. А как еще объяснить свой поистине глупейший вопрос?
Жук-рогач не отвечал, и мураш счел нужным пояснить:
– Видите ли, до меня дошли несколько встревожившие меня вести.
– Ты, парень, не забивай себе голову. Чего тревожишься, если у тебя-то все хорошо? Так что иди своей дорогой и думай только о себе и другим не мешай думать. Я вот, например, занят сейчас только одним – где бы мне поудобнее устроиться, а тут ты со своей ерундистикой! – Жук насупился и отвернулся, всем видом показывая, что не намерен продолжать разговор.
– Вот-вот, все думают только о себе, им и дела нет до других, – еще больше загрустил мураш. Даже в родном муравейнике его не хотят понять. Сколько раз он пытался поговорить по душам с родичами – и слушать никто не хочет, отмахиваются, не приставай, у самих дел невпроворот, чего еще себе на шею приключения искать? Куда же ему деться со своей тоской?
Так прошло еще несколько дней. Мураш метался, не находя себе места. Необъяснимый, разъедающий душу страх постепенно превратился в настоящий ужас, и не было от него спасения. В один из обычных дней вдруг стало совсем плохо, и мураш еле-еле погнал тлю на пастбище. Сил жить не было, объяснить себе свое состояние он так и не смог, как не смог поделиться им хоть с кем-нибудь. Муравьи деловито сновали по своим рабочим делам, работали дружно, споро и весело, с азартом. Здесь мурашу с его зеленой тоской и ужасом не было места, и он сам попросился пасти тлю подальше от кипучей жизни сородичей…
Еле-еле перебирая лапками, тащился он перед заходом солнца домой, погоняя тучное стадо. Муравейник готовился к ночи, суетливо спускались с незаконченных построек строители, лесорубы закончили пилить сухие стебли трав и теперь торопились затащить их вовнутрь ограды, чтобы не пропал дневной труд.
Все было как обычно, необычным было лишь то, что лапки муравья отказались нести его домой. Он только загнал стадо, и его словно парализовало. Ужас навалился с такой силой, что мураш не мог шевельнуть ни одной лапкой. Вокруг спешили, перекликались, окликали друг друга муравьи, двери муравейника то и дело хлопали, пропуская весело галдящую ораву, а наш мураш прирос к земле и ни с места. Все в нем дрожало нестерпимым страхом и отказывалось идти домой.
«Ладно, переночую где-нибудь под листком», – тоскливо подумал мураш. Странно, но от этой мысли стало как будто чуточку легче, и мураш даже смог тихонько вскарабкаться на какой-то растущий рядом куст. Он никогда в жизни не ночевал вне муравейника, потому начал обустраиваться без всякого опыта. Залез в непонятную полураспустившуюся почку или бутон и прикрылся близрастущим листочком. Вроде было тепло и уютно. Мураш даже с любопытством высунулся посмотреть, что происходит вокруг в то время, когда двери муравейника закрываются за последним, опоздавшим муравьем. Он никогда не видел захода солнца и теперь зачарованно смотрел, как яркое оранжевое пятно скрывается постепенно за горизонтом.
Повеяло прохладой, влажной и напоенной какими-то острыми пряными запахами листвы, цветов и еще чего-то, чего мурашу не доводилось нюхать. Загомонили птицы, устраиваясь на ночлег, и весь лес был непривычным, загадочным и – в этой своей загадочности – совершенно незнакомым.
И вдруг раздались совсем иные голоса, шуршание трав, шелест листвы (как будто стадо диких животных ломилось через чащу) – на поляну вышла группа людей, мурашу показалось, что у них у всех горбы на спине.
– Ой, ребята, посмотрите, как здесь здорово! – раздался звонкий голос маленькой веселой девчушки. – Давайте здесь остановимся, ну пожалуйста.
– Ну давайте остановимся, – степенно осмотревшись, ответил высокий солидный парень в очках, тогда как другие нестройными голосами вопили:
– Чудо, прелесть, лесная сказка!
– Только сейчас не до восторгов, – строго продолжил парень. – Все охи и ахи потом, а сейчас быстро разбиваем палатки и разводим костер – солнце вот-вот сядет.
На поляне началась суета, знакомая мурашу по муравейнику. Кто-то из компании побежал в лес, кто-то к ручейку, что с незапамятных времен протекал рядом, кто-то возился с огромными тюками, принятыми мурашом за горбы и переместившимися со спины на землю.
– Машка, Иван, разводите костер вон там, подальше от берез, – раздался голос парня в очках.
Машкой оказалась та самая маленькая девчушка, она послушно побежала к указанному месту и заверещала:
– Виктор, здесь же одни камни, да еще какие, прямо валуны доисторические.
– А ты что, маленькая, не знаешь, что делать? Позови ребят, расчистите место, а часть камней оставьте, обложите кострище.
Откуда-то появилось несколько здоровенных ребят, они, смеясь, играючи стали поднимать огромные глыбы и бросать их в сторону. Проследив за полетом камней, мураш помертвел. Все они как один падали прямо на его родной муравейник! Вот уже от дома, где он вырос, не осталось и следа, груда камней возвышалась своей чудовищной реальностью там, где еще час назад бурно кипела жизнь его сородичей. Мурашу показалось, что и из него по капле вытекает жизнь. Страха не было, не было и ужаса, который все это время не давал ему покоя ни днем, ни ночью.
Мураш впал в какое-то отупляющее состояние прострации. Сейчас на его глазах погиб его родной дом, все его обитатели – в один миг он остался на свете один-одинешенек. Да, он спасся, ему уже ничто не грозит, и он даже знает причину своего ужаса и тоски. Но вот чего он точно не знает, так это что делать и как ему одному теперь жить. Не знает он и того, хорошо это или плохо, что остался в живых, когда все погибли. Может быть, для него было бы в тысячу раз лучше погибнуть вместе со всеми? Кто сможет ответить на эти вопросы, и кому из живущих дано самому выбрать свою судьбу?
А на поляне в сгустившемся мраке теплой летней ночи веселились люди, ярко горел огромный костер, отбрасывая блики на шатры сгрудившихся вокруг палаток, гремели стаканы под гитарный стон и нестройную разноголосицу. Все смеялись, кто-то танцевал, кто-то читал стихи, и все вместе дружно поднимали тосты за эту чарующую ночь, за необычную красоту поляны и за свою бесконечную, великую любовь к Природе и ко всему живому. И звучали, звучали клятвы беречь и сохранять то, что дарит Земля всем своим детям.
Об обезьяне
На одном затерянном в океане острове жили обезьяны. И было их там такое невероятное количество, что остров по праву можно было назвать Обезьяньим. Правил всеми вожак и, видимо, мудро правил, поскольку все шло своим чередом в соответствии со всеми законами обезьяньей жизни.
Среди всего этого семейства выделялась одна обезьяна. Ни внешностью, ни юным возрастом, ни талантом она не отличалась, а вот себялюбием, жадностью, язвительностью и завистливостью – этими качествами наделена была от природы сверхщедро. Всегда-то она кого-нибудь высмеивала, всегда подмечала любую слабость и оплошность у других, а себя считала, конечно же, образцом для подражания. Безусловно ее сторонились, не любили и называли «ходячей язвой».
Может быть, она и огорчалась тем, что дружбу с ней водят две-три обезьяны очень схожих с ней качеств, от которых также шарахались сородичи, кто знает? Виду она не подавала и ни в чем не изменяла своей сущности. Найдет ли кто или добудет что-то интересное и полезное – наша макака тут как тут: «А мне?» И это «а мне» слышали во всех концах по сто раз на день.
Начнут обезьяны устраиваться на ночь на ветвях, она всех растолкает: «А я? Вы что, обо мне забыли»? Самый лучший кусок выхватит у любого, даже у малыша, съест все – никому не оставит, ни с кем не поделится. Станут ее просить помочь палкой бананы сбивать – тут же разохается: «Ах, я такая больная, сил совсем нет».
Вот так и жила: никому ничем не помогая, ни с кем не делясь, ни о ком не переживая. Сородичи привыкли к ее зловредности и старались держаться от нее подальше, потому что стоило ее задеть или ущемить, на виновного обрушивался такой поток ненависти, ярости и злобы, что предпочитали с ней не связываться и никаких дел не иметь. Но и эта политика порой давала трещину. Качает себе мамаша малыша и радуется ему, так нет, зловредная макака сядет рядом и давай насмехаться: «Чего радуешься, такого страшилу родила, я бы со стыда сгорела на твоем месте».
Засмотрится на свое отражение в воде молоденькая обезьянка, наша героиня тут же яду подпустит: «Смотри, не смотри – все равно ты никому не нужна».
А однажды сказала своей ровеснице: «Фи, как шкура-то твоя облезла, видать, скоро концы отдашь».
Заметит зловредная макака влюбленных – и тут съехидничает: «Ну и парочка! Один урод к другому прилип, вот смеху-то на весь лес будет, если вы вместе жить станете!»
И вот так всегда: все-то у нее плохие, все-то вокруг нехорошо и радоваться нечему. Только вожак еще как-то мог с ней справиться: прикрикнет на нее, если случится рядом, когда она издевается, или кто-то в слезах ему нажалуется на обиды от зловредной обезьяны. Обезьяна притихнет, спрячется где-нибудь и давай там кривляться – передразнивать вожака, а то и потихоньку рычать на него. А уж ломаться и кривляться она была великий мастер, не раз вожак в гневе шлепал ее по голому заду: «Хватит паясничать».
Притихнет ехидна на какое-то время, затаится, а потом опять за свое. Не успеет какая-нибудь обезьяна найти что-то вкусненькое, наша «ходячая язва» тут как тут со своим «А мне?», выхватит добытое и наутек. Если же кто-то заступится за обиженную, ехидная обезьяна сразу раскричится: «Я здесь самая лучшая! Мне вы должны отдавать все добытое, обо мне заботиться, меня холить и лелеять. Вы каждый день должны спрашивать, чего я хочу, в чем нуждаюсь. Нет на свете обезьяны лучше меня».
Если в такую минуту окажется рядом вожак, то он крепко накостыляет задаваке и утихомирит ее на непродолжительное время.
Вот так и шла обезьянья жизнь, как вдруг, откуда ни возьмись, пришла на остров беда. Появились огромные змеи-питоны, и стало редеть обезьянье семейство. Не сразу хватился вожак этих потерь, уж очень много обезьян развелось от привольной, сытной и благополучной островной жизни. И впрямь, еды всегда было вволю, деревья плодоносили два-три раза в году, вода в ручьях была свежайшая и не исчезала даже в самое засушливое время, густая тенистая зелень круглый год спасала от палящего солнца и от дождей, а холодов и морозов на острове и в помине не было.
Всем и всего хватало вдоволь, потому и расплодилось великое потомство обезьянье. А тут вдруг – то там, то тут слезы и вопли – исчез, пропал кто-то из членов семейства, и случаться это стало все чаще и чаще. Вожак забрался на самое высокое дерево и стал наблюдать. Недолго он сидел в засаде. На ветке, свисающей до самой земли, весело качалась маленькая обезьянка-несмышленыш. Слегка зашуршала трава, и огромная блестящая лента плотно обвилась вокруг малыша. Раздался короткий писк – и все стихло. От ужаса задрожал даже старый, видавший виды вожак. Он сразу понял страшную беду, обрушившуюся на них, и всю безысходность ситуации, поскольку от «блестящей смерти» не было спасения. Она настигала везде: на самом высоком дереве, в густой траве и даже в воде.
Надо было срочно что-то делать, искать спасения, потому что в противном случае они все были обречены. Вожак не спал ни днем, ни ночью. Во что бы то ни стало он должен был найти выход из сложившегося трагического положения. А на острове тем временем шла обычная жизнь, казалось, беду не хотят замечать или слишком уж доверяют вожаку. Зловредная обезьяна и вовсе как-то неожиданно и странно притихла и все куда-то время от времени исчезала, впрочем, это никого не трогало и не волновало, как и все, что она делала.
Но никакой странности в ее поведении на самом деле не было, просто обезьяна нашла каким-то чудом не открытую сородичами банановую рощу и теперь лакомилась чудеснейшими и вкуснейшими плодами в полное свое удовольствие. А так как она никогда ни с кем не делилась, то для нее было вполне естественно тайком от всех наслаждаться любимым лакомством, которое она хотела сохранить только для себя. И у людей случается подобное – представьте себе человека, который ночью под одеялом жует припрятанный хлеб, в то время как остальные мечтают хотя бы о крошке съестного.
Занятая своими отлучками, которые обезьяна хотела сохранить в глубокой тайне, она не замечала происходящего вокруг и озабочена была только одним: не допустить, чтобы чудо-роща стала всеобщим достоянием. Смутный страх, нервозность окружающих, озабоченность вожака – ничто ее не трогало и не интересовало. Она округлилась, поправилась, шерстка ее приятно лоснилась, и по всему было видно, что обезьяна в полном порядке. Она даже перестала приставать к сородичам, чтобы те о ней позаботились, уступили ей лучшее место на ветках, предоставили возможность побольше отдыхать и взяли на себя обязанности по обустройству ее быта.
Язвить и посмеиваться она тоже перестала, впрочем, ей просто было некогда. Путь к заветному месту был неблизкий, да и там хотелось побыть подольше и, уже наевшись до отвала, просто лежать под пышными раскидистыми кронами со спелыми плодами и вдыхать сочный, ни с чем не сравнимый запах бананов. В это время все в ней ликовало при мысли, что только ей, без сомнения самой умной, умелой, красивой и деловой, по ее великим заслугам досталась такая награда и удача.
Но как ни здорово ей было в этом раю, приходилось все же возвращаться, чтобы никто ни о чем не пронюхал.
И обезьяна в буквальном смысле вытаскивала себя за уши из этой сказочности и заставляла тащиться к своим. Так, тихонько вернувшись в один из дней, она увидела всех своих сородичей, окруживших спустившегося с дерева вожака.
– Нам всем здесь грозит смертельная опасность. Я понял, что пощады ждать нечего и дальше будет только хуже. Мы все погибнем, рано или поздно, а значит, надо спасаться. Мы должны покинуть эти места, этот остров и искать себе другое пристанище. Здесь нас всех ждет смерть, и другого выхода нет.
– Куда же мы пойдем? – заволновались обезьяны. – Нам так здесь было хорошо. Что впереди нас ожидает, мы ведь не знаем!
Но вожак решительно и строго оборвал несмелый ропот:
– Вы пойдете туда, куда я скажу. Да, впереди неизвестность, а здесь верная смерть. Собирайтесь, скоро отправимся в путь.
Обезьяны разбрелись, потихоньку скуля от страха перед неизбежным расставанием с обжитым и любимым местом, а наша «язва» помертвела от ужаса. Как, сейчас, когда она на верху блаженства, когда ей безраздельно принадлежит несметное богатство, надо все бросить? Только сегодня она восхищалась своей избранностью, своей исключительностью – и вдруг снова стать такой, как все?
А вокруг раздавались стенания:
– Нас ждет голод, мы умрем от жажды. Где мы будем спать, что есть, где прятаться от палящих лучей и проливных дождей?
«Что я буду есть? – промелькнуло в голове у обезьяны. – Я же погибну от голода. Надо запастись на дорогу».
– Ты куда? – грозно окликнул ее вожак, когда она опрометью бросилась в глубь острова. – Мы сейчас же трогаемся в путь.
– Я на минуточку, я догоню вас, – торопливо ответила обезьяна и исчезла из виду.
Вожак построил своих и двинулся в дорогу, а обезьяна стрелой понеслась к своей банановой роще.
«Сейчас наберу побольше еды, никому кусочка не дам, порву всех, кто дотронется до меня, может, и выживу, нет, определенно выживу. Какое мне дело до остальных, самое главное, чтобы у меня все было в порядке. Это будет величайшей несправедливостью, если с такой уникальной обезьяной, как я, что-то случится. Пусть весь мир вокруг рухнет, но я должна остаться. Вот они сейчас идут голодные, холодные, ослабевшие от потери сил. А я наемся до отвала, наберу еды с собой, догоню их, и ничего со мной не случится».
Она с жадностью набросилась на бананы и ела так, что, казалось, вот-вот лопнет, а потом обвешалась вся с головы до ног связками бананов и потащилась догонять сородичей.
Она была уже близко, слышала, как они переговариваются, жалуются друг другу и вожаку: «Устали, хотим есть» – и злорадно думала: «Вот-вот, то-то вы узнаете сейчас, кто из вас самый умный и удачливый, кто избран и отмечен свыше».
Занятая своими мыслями, она не заметила, что в ветках притаилось что-то огромное, темное и блестящее, и, когда она уже хотела крикнуть своим: «Посмотрите на меня. Вы устали, голодны и обессилили, а я полна жизненной энергии и силы. Разве это не доказательство того, о чем я вам всегда твердила? Вы должны теперь сами признать – вот кто самый лучший из всех нас, вот кого мы должны почитать, оберегать, кому должны служить и кем восхищаться», – это огромное и блестящее упало на нее, вмиг взяло в кольцо и сдавило со страшной силой.
Обезьяний табор быстро удалялся, и лишь оглянувшийся на миг вожак увидел происшедшее и сразу понял, в чем дело. Помочь тут было просто невозможно, и следовало просто воспользоваться тем, что сытое чудовище не станет преследовать убегающих и выигранное время послужит им на пользу.
Он прикрикнул на своих, подгоняя их и заставляя прибавить шагу. Так самая зловредная обезьяна, столько лет мучившая своих сородичей, в конечном счете невольно послужила их спасению.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?