Текст книги "В жерновах"

– Арина Петровна, открывай двери, устречай унучонка, – он взял Петра на руки.

– Ой, божечки, ой, божечки, жалочка, ты моя кровинушка, – она взяла аккуратно из рук мужа внука и, прижимая к груди, занесла в хату.

– Постой, Арина, дай я коганец чи лампаду зажгу, а то ишо грохнися с дитем, – Осип засветил каганец, и все вошли в хату.

– Арина, а идеж Василь и Михаил опять чи на улицу к Мохорке ушли?

– Не пошли за хворостом к речке, а то завтря грубку нечем топить. Они зараз придуть. Дочечка, ложись, ложись на кровать, а унучика я рядом покладу, уморилась, небось.

– Арина, наливай боршу, хочь холоднова, охота есть, аж под ложечкой сосёть.

Пока мать суетилась с вечерей, Раиса перепеленала в сухие тряпки родное розовое тельце, молока в грудях ещё не было.

– Маманя, дайте кусочек сахара и хлебца, жовок нажую, – Арина принесла.

Раиса пережевала и завернула в тонкую тряпочку, туго завязала и дала аленькому Петру.

– Сыночек, на пососи бабушкиного хлебца. – Тот скривился, но заплямкал то

открывая, то закрывая глаза.

Арина быстро накрыла на стол, в деревянную миску налила еле теплый борщ, а в другую густой узвар, от бурсачки хлеба отломила несколько ломтиков.

Перекрестившись перед иконами, Осип первым сел за стол на свое отцовское место, Арина села тоже на свое. У Раисы был выбор (раньше в детстве родители их приучили садиться за стол только на свои места и брать только свою ложку), и она села ближе к матери.

После скромной вечери, а она была всегда скудной и скромной, Осип начал рассказывать и о тюрьме, и о земляке Пруцакове, и о цыганах, и о родах.

Арина, маленькая, худенькая, с слегка вытянутым лицом, изборождённым глубокими морщинами, которое оживляли лишь большие, круглые, лазурного цвета, ещё искрящиеся глаза, расплакалась, опустилась на колени перед иконами и, крестясь костлявой натруженной рукой, шептала молитву, отбивая поклон за поклоном.

Осип подошел к ней, взял жену сзади за плечи:

– Арина, успокойся, ишо рано падать духом. Можа, ишо чиво переменица, уставай хватя, – он помог жене подняться с земли. Она вытерла слезы краем платка, висевшим под подбородком.

Раиса засобиралась домой.

– Рая, можа ты у нас заночуешь, а к унукам я поеду, – предложил отец.

– Не, папаня, вязи нас у нашу хату. Там же дети, скучилась за ними и душу какаясь тревога жметь.

– Ладно, как хочешь, домой дак домой, поехали, – сказал Осип.

– Дочичка, Раичка, я завтра утром поцмыкаю корову и приду. Унучок жалочка ты мой, – причитала Арина, поглаживая по замотанному комочку, – ну с богом, нихай хранить вас бог.

Раиса чмокнула мать в обе щеки.

– Маманя, Вы уж дюже не плачте, он нас скольки у Вас, за усеми не наплачися, ну усё, поехали мы.

Не успела Раиса и порог перешагнуть, как вошли братья Вася и Миша и Коля.

– Здорово, ня, здорово. А ну хто тут у нас прибавилсы, – и старший из трех братьев Василь взял на руки сверток.

– Племяш, Петром зовуть, – с материнской гордостью объявила братьям Раиса.

Ах, ты ж маманин кормилица, гля, глаза открыл, услыхал, – он прижал его к себе, чмокнул и отдал Раисе.

Мишка и Коля, стоявшие рядом, протянули руки с желанием подуржать.

– Нате, подяржите, – протянула она Мише, а потом Коле.

– Усе поехали, Раиса. Арина, не запирай двери, я скоро, – выходя из хаты, приказал жене.

Ехать до Раисыной хаты через весь хутор, который извивался, как и маленькая речушка, тянулся 4 – 5 киломметров. На обоих берегах лепились хаты. Раисына хата была в самом конце хутора.

Переехав мостик и поднявшись на бугор, они увидели зарево пылающего огня.

– Папаня, глянь чи сено у каво горить, чи ишо чиво, уроди, как у нас, а ну давайте чуть быстрее. – Раиса взволновано без отрыва смотрела на пожар.

Осип поддернул вожжами, слегка взмахнул кнутом, и двуколка, подпрвгивая, резко ускорила своё движение. Подъехав к выгону, они уже без сомнения увидели горящую Раисыну хату, огонь освечивал стоящих детей прижавшихся друг к дружке.

Подъехав к детям, Осип натянул вожжи со звуком: тпру, Лысуха.

– Чиво, ишо тут случилось? – слезая с двуколки, спросил дед Осип внуков.

– Дедуня, не знаем. Мы спали, а тетя Наташа нас разбудила, сказала, што хата горить, и приказала нам утут стоять, – сказала Нюра.

– Держи крепко братца, усе стойте тут, – Раиса ткнула в руки Нюры дитя и стремительно бросилась в хату.

Потолок еще не весь занялся, и Наташа, разбивая стекла кочергой, вышвыривала все что можно. Этим же занялась и Раиса.

– Дочки, хватить вам тряпье выкидать, иконы снямите да харчи он с чулана надо спасать, – взяв цыбарку, стал из закрома выгребать муку, расстелив лантух.

– Папань, сыпьте на лантух, – кричала Наташа, хватая пол мешка соли и мешок с горохом.

Они суетились, но огонь разгорался ещё больше. Что там – солома да дерево. Занялся почти весь потолок, и вся суета закончилась.

Раиса и Наташа ходили вокруг горящей хаты, собирали в кучу, выброшенные подушки, разное тряпье. Хата горела, потрескивая внутри.

Осип аккуратно сложил иконы, завязал туго лантух с мукой и узелки с солью, сахаром, макухой квасолью.

Осип подошел к внукам, там уже стояли дочки.

– Ну, Наталья, как же усё получилось, а? – устало взглянул на дочь.

– Папаня, я ишо не успела заснуть, слухаю, хтось гупаить за глухой стенкой, думала, што вы приехали, и вышла. Гляжу, о, божечки, крыша горить. Я детей разбудила и на баз вывела, приказала стоять на месте. Ну и начала окна бить и выкладывать усё, што могла. Папаня, хтось поджег. Они таперича ураги народа. Пустила ребят на речку у обед, дак их палками лупасили и грязюкой кидались, до самой хаты бегли и кричали: «Отец ваш ураг и вы ураги.»

– Наталья, хватить, какие они ураги, они ж ишо маленькие, мои жалочки, – он обнял стоящих возле него внуков, – ничиво, усе пройдеть, усё будя хорошо.

– Дочки, идите домой с унуками, а я до утра утут останусь. Завтра еутето майно привязу домой.

– Папаня, можа, мы у сарае переспим, а завтра повидному пойдем.

– Ты, Раиса послухай отца, ходите. Дети нихай не мучаюца, и ты ишо слабая, ходите к матери, дочки, а я вот на тряпье ляжу, чуток подремаю.

И все они, жалкие и изнеможденные бессонницей и горем, внезапно обрушившимся на маленькие плечи, босоногие брели темным ночным коридором по неровной пыльной лороге. Раиса смотрела на свою родную жалкую стайку и думала:

«За што так карает господь, ладно мене, а ишо и детей моих, за какие грехи такой тяжелый крест?» Ей захотелось закричать, громко разрыдаться, но она в мыслях одернула себя: «нет – нет. Дети должны меня видеть спокойной, сильной, целомудринной. Господь знаит и все видить, мы ходим под господом богом, тольки он спасеть моих дитей, мою плоть и кровь.»

Дети без нытья и хныканья дошли до дедовой хаты.

Наташа постучала в окно. Как всегда, Арина выглянула и затем вышла на крыльцо.

– О, божечки, да к мине мои унучата, – и принялась их расцеловывать – ну ходите, ходите у хату. Наташа, зажги карасиновую лампу. Я дюже рада, што вы пришли. Ляжу, разные мысли у голову лезуть, уже и молилась, и свяченой водой умылась, и напилась водички. Ах, гости мои дорогие, жалочки вы мои, радость то какая.

– Маманя, да мы к вам надолго, у нас радости нет, а вот беда, хата сгорела до тла. Вот.

Мать замерла в недоумении.

– Как, сгорела? Царица небесная, господи, да откуля ж такие беды и напасти, дочичка? – взвыла Арина.

– Маманя, ни надо так голосить, дети, унуки ваши вон усе живые, и лохмоты, и харчи спасли, – успокаивала Раиса старушку – мать, обнимая и прижимая к себе маленькое сухое тело.

– Дочичка, Раичка, господь бог дал тибе красоту, а щастя нету. Бедная и несчастная, господи.

– Маманя, муж у мене дюже хороший. И деток он скольки бог дал – и слухняных, и красивых. Детки – мое богатство, моя радость, они – моя жизня, а то усё прах и у землянках люди живуть. Ладно, маманя, давайте мостица спать.

У Осипа и Арины раньше была большая семья, аж десять детей, четырех дочек выдали замуж, двоих сыновей женили в свои хаты. При них остались три сына, которым ещё предстояло идти в армию, и одна дочка на выданьи. Так что в их доме лавок много, печь большая, лежанка, а подушек, одеял и спального барахла было предостаточно, чтобы разместить семью Раисы.

– Натачка, дочичка, лезь на полати, наскидывай подушек, одеял, пярин, люльку снями.

Люльку повесили, как и в прежние времена, когда Арина рожала своих детей, перед деревянной большой кроватью, которую Осип сделал сам.

Разместив всех своих детей, Раиса легла вместе с матерью возле люльки, в которой тихонько посапывал Петр.

– Раиса, дочка, ну хто ж поджог хату, вы ж никому ничево плохово не делали?

– Маманя, вот выпустють мого мужа Александра, и усё будя, как было. Нынче ребятишек Наташа на речку пустила, дак их там и палками били, и грязюкой кидали и кричали: «Ураги народа. Усе тали злые, как собаки, даже дети. Ох, и поставил клеймо Иван Пруцаков на нашу семью «ураги народа», и усе тут. Вот проклятый комуняка безбожный! Нету креста ни у душе, ни на теле.

– Дочичка, не понимаю, дети – то при чём, энто, как и Петюшка тоже ураг?

– Ато как же, усе, маманя, мы усе ураги, вот Совецкая власть довела.

Мать с дочерью пошептались и притихли, какой там сон. Арина была вся в сострадании к дочери и не сомкнула глаз до самого рассвета. Раиса, измученная дорогой, родами и всем происшедшим еле уснула. А когда за окном засерело, Арина тихонько поднялась и перепеленала внука, дала ему жовки и пошла на баз.

Осип уже подъехал ко двору со всеми пожитками, уложенными на двуколке, а сзади за двуколку была привязана корова Зорька.

– Арина, иди подмагни перенесть у чулан пожитки. А корову у наше стадо уместе с Мушкой отгонишь, а я поеду на бригаду, коня надо отвесть, а то бригадир ишо выругаеть, скажить, узял и пропал. Ну, как там унучата посапывають, бедненькие мои?

Подоив обеих коров, Арина вышла со двора и погнала на выгон. Выгон на хуторе – это центр всех информаций, судов, пересудов. Осипа и Арину уважали на хуторе, они были глубоко верующие и законопослушные, в их семье не было места пьянству, дебошу и мату.

Все из поколения в поколение передавали почитание, уважение и любовь к ближним своим и не только к своим, но и ко всем людям, благодаря своему трудолюбию они жили в скромном достатке.

Арина знала, что сейчас на выгоне бабы судачат о её семье, ну что ж, на чужой роток не накинешь вороток.

Здороваясь и кланяясь, она, как всегда, подошла к ним. Они ответили тем же.

– Ну што, Арина, твои съездили заздря? Али чиво узнали. Ну чи отпустять чи не? – спросила самая активная сплетница бабка Дашка.

– Бабоньки вы мои, да отколе ж нам знать, коли с ними нихто и гутарить ни стал. Один Иван Пруцаков сказал, што забраны по закону и усё тут. – Подняв край завески, стала вытирать невольно катившиеся слезы.

– А как же будем без батюшки Ивана, хто ж будя у церкви служить? – вопрошала Матрена.

– Ой, Матрена, свято место пусто не буваить, если батюшку Ивана не отпустють, пришлють другова. Кады у городе у Луганске была то слыхала, што церквы будуть закрывать. Можа Ивана и забрали таво, штоб церкву закрыть, – выдала новость Зинка, молодая высокая женщина, с бегающими глубокопосаженными карими глазками.

– Зинка, табе сбрехнуть, дак как с горы скотица. И хто энто допустя церкву закрыть ишо чиво придумала. Бряши, да не забрехувайся, – оборвала Зинку Ульяна. – Завсегда, ну, такое гутаришь.

– Чиво слыхала, то и гутарю, не веришь – не слухай, а иди домой, да платок он грязнючий выбань, – обиженно уколола Ульяну.

– У мине платок грязный, а у тибе язык черный, как у мого Волчка. Платок хоч постираешь, а язык тольки оторвать, ды собакам кинуть, – злословила Ульяна.

– Ладно, бабы, хватить, ишо и нас туды в каталажку на «черном воронке» прокатють. Ходи, Ульяна домой, – и тетка Мария, взяв Ульяну под ручку, пошла домой.

И все стали расходиться по хатам.

Придя домой, Арина, хотя и уставшая, начала суетиться у грубы – готовить в чугунках, и завтрак, и обед, и ужин. Всё сразу утром, чтоб днем заниматься другими делами.

Она всегда работой заглушала душевную боль, а поэтому очень обрадовалась, что у неё добавилась семья и забот тоже.

Заботиться о ком – то быть, нужной кому – то – для неё это было большое наслаждение.

Пришел Осип, таща за собой сухую терновую ветку, он бросил её возле грубы.

– Арина, не дюже хорошее, гутарють мужики у бригаде об наших. Гутарють, раз забрали, дак не отпустють, а на тяжелые работы сошлють. А чи выживуть там, чи нет. Кормежка там, гутарють, дюже плохая, какойся кандёр дають и усё.– сказал Осип, подбросив в печку хворост.

– Осип, Зинка он ишо чиво гутарить, церквы позакрывають у Луганску, слыхала, там позакрывали. Конец света приходить, усе по писанию сходица, «и позавидують живые умершим» нашим унукам и праунукам, ни бога, ни креста, ни церквы, а хто их от дьявола будить, спасать?

Осип покачал головой.

– Арина, пока мы с тобой живы, усех унуков учить, как нас родители учили: бога любить, греха бояться, родителей чтить, людей любить, хоч они тибе сто раз наплюють у душу, а их люби. Вон, я на Ивана Пруцакова зла не держу, он упёр наших у тюрьму, он перед богом ответить. Ишо как ответить. Пойду у хату, гляну на унуков, можа поснулись. Чуть не забыл, бригадир приказал Наташе в огороднюю итить, подбранухи сбирать. Начали у колхозе подлежаны буреть.

– А куды ж их будуть девать? – спросила Арина.

– У город на быках повязуть, наш Василь да Демидов Андрей и с ними ишо бригадир огородней бригады Данила Иванович. Так слыхал на наряде, кады у бригаде был.

Осип зашел в хату. Раиса кормила Петюшку, а другие внуки стояли и смотрели на братика. Наташа складывала постельное тряпье на кровать.

– Здорово ночевали усем, – сказал Осип.

– С добрым утром, дедуня, – почти хором ответили внуки.

– Наташа, дочка, тебе наряд от бригадира, беги в огороднюю подлежаны сбирать, унучата, на базу кадушка с водой стоить под вербой, умойтесь и богушку молица.

– Как ты дочка, – обратился к Раисе, – хоть чуток отдохнула? Маленький унучок растеть, – провел по спинке легонько своей крепкой рукой.

– Папаня, слава богу, отдохнула, Петюшку укладу, пойду маманьке помогать.

Умывшись, дети зашли в хату и стали перед образами, они громко нараспев прочитали «Отче наш» и утренюю молитву. За что дед похвалил.

– Ну, таперича бабуньке подмагните, чашки, ложки на стол становите. Зараз подзавтракаем и работать. Работы у нас много, по самое горло, – и он провел рукой под подбородком.

Дед Осип и баба Арина сидели за столом на своих местах, внуки расселись по лавкам, кто где захотел. За столом дед им объявил:

– Унучата, сычас вы сели за стол и должны запомнить свое место и усегда на нем сидеть и за обедом, и за ужином, и усё уремя. Поняли? – Дед Осип внимательно посмотрел на внуков.

– Да, – и закивали головами.

Помолившись после завтрака, все отправились на баз.

– Ванятка, Коляшка, бярите сапетки, собирайте яблоки. Нюра и Дуняшка, вон лантуки лежать, расстилайте, будем яблоки резать и туды сыпать.

К этой работе им не привыкать, они быстро справились. Дед Осип взял дымарь раздул и пошел смотреть пчел пасеки из десяти уликов.

– Ну, хто пчеловодом будя? Спросил, глядя на Колю и Ваню.

– Я буду, дедунька, – первый крикнул Ванюшка.

– Я, тоже буду, дедунька, – вторым отозвался Коляшка.

– Ну, одевайте сетки и ко мне! Ребята подбежали смотреть, как дед Осип работает с пчелами.

– Дедуня, они нас не покусають? – спросил Ванюшка.

– Некады им кусаца, глядите, как они работають у кажной пчелы своя работа, одни воду носють, другие пыльцу с цветков сбирають, третьи воск делають, четвёртые улик заклеивають, пятые сторожать, а матка засев делаить, штобы у них родились ишо пчёлки и была большая семья, вот какие они умные, дружные и работящие, – вытаскивая рамку с медом и стряхивая пчел, с гордостью рассказывал дед Осип.

– Дедунька, а што тут? – показывая на соты, спросил Коляшка.

– А ты чиво, чи забыл, у прошлом годе я ж вам приносил соты с медом. Успомнил, унучок?

– Да я помню, как, вы ж приносили кусочки, а тут во большой кусок! – стоял Коляшка, облизываясь.

– Вот сычас занису у хату, разрежу и усем буду по кусочку раздавать, это подарочек от пчел.

Дети высмактывали мед из вощины, плямкали и сияли от радости.

– Как укусно? – спросила бабунька Арина.

– Укусно, тольки пить хочеца апосля меду, – сказал Ванюшка.

– У казане вода, у чулане бирите, пейте – сказала Раиса детям.

– Зараз вот подчистим у коров ворок, удки возьмем и – на речку, ребята Ваня и Коля будуть рыбу ловить, а Нюра и Дуся терна на вареники нарвуть. Ага, унучата? А оттеля будим итить, хворосту захватим.

Почистив ворок, гурьбой пошли к речке, Арина лежала на кровати, отдыхала. Она уже всегда днем ложилась на пару часов на отдых. К ней примостился Васятка и уснул, Петюшка тоже спал в люльке.

– Раиса, постирав детские тряпки, пеленки, зашла в хату.

Арина открыла глаза и тихо шепнула Раисе:.

– Дочка, ложись, хочь поляжи чуток.

– Маманя, да не хочу, узол с барахлом разобрать надо, поглядеть чиво там уцелело, у чем дитям у школу итить, через пять дней уже у школу, – и Раиса начала раскладывать по кучам. Все оказалось целым, но кое – что грязным, и надо было постирать и примерить.

Дети были настолько окружены дедовым вниманием, что Раиса их почти не видела. Видела за столом и перед сном.

– Папаня, нихай, хоть одежду школьную померюють, а ишо, можа чи то маленькое им и надо чи отпустить, чи пошить.

– Ладно, нихай примеперяють. И дети начали мерять свои наряды.

Утром первого сентября дед благословил внуков.

– Учительку слухайтесь, да грамоте учитесь, не вилами усю жизню, а хоч булгахтнром чи учетчиком, усе ж лекше. Хто учица не хотел, тот он быкам хвосты крутить. Ладно, с богом.

Раиса и Арина перекрестили детей и расцеловали. Все стояли и смотрели им вслед.

– Хорошие унучата растуть, ни у чём, ни суперечуть. За усю работу хватаюца. Ой, люба глядеть! Молодцы! – восторгался дед внуками.

Не прошло и часа, как Раиса увидела своих четверых бегущих детей и гурьбу чужих с хворостинами и палками. Она выбежала на встречу спасать своих чад, чужие, увидев тетку Раису, бросились в обратный путь, оглядываясь, выкрикивали:

– Враги! Враги! Враги! Снимите галстуки, пионеры засратые.

– Мамань, мамань, они нас у школу не пустили, усех били, – дрожала и плакала двенадцатилетняя Нюра, держа за ручонку первоклассницу Дусю.

– Маманя, Коля и Ваня хотели, им сдачи дать, дак они им и носы и губы набили. Глянь, он у крови усе. Маманя, а у комсомол меня примуть? Я ж целое лето комсомольский устав вчила.

У Раисы оборвалось сердце, они никогда не били, даже пальцем не трогали, а тут так измолотили палками, смотреть жутко.

– Примуть, дочечка, а как же. Успокойтесь, мои жалочки, успокойтесь. Их богушка накажить, они ж вас зря обидели, да ишо и побили. Давайте сумки и идите к кадушке, умойтесь.

Вышел дед Осип из сарая.

– Ой, батюшки, господи, да што ж такое, што ж такое, напали на детей, окаянные, грецы. Дочка, иди у школу, расскажи усе, нихай их прожучуть, фулиганов окаянных.

Раиса быстро переоделась и пошла в школу, зашла к директору. Он встретил её приветливо, она все ему рассказала, что видела сегодня и о случае на речке. Директор, Семен Петрович, человек из поповской семьи. Атлетического телосложения с благородным лицом, с добрыми, широко открытыми зелеными глазами, от общения с ним веяло теплом, добротой и надежностью. Выслушав её внимательно, он сказал:

– Раиса Иосифовна, я уже знаю почти всё. У вас очень хорошие дети и прилежные ученики. Но злой рок может сломать их. У меня есть только один вариант уберечь их от горечей и невзгод. Это перевести их в Красноталовскую школу, там есть интернат, они там будут жить и учиться.

Я сейчас напишу записку директору Ивану Васильевичу, он все устроит. Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, я накажу этих сорванцов, но они ничего не поймут, а ещё больше могут обозлиться. Надо ваших детей от беды увести.

– Семен Петрович, я б такая, нихай бы дома сидели, уже писать, читать научились, но муж Александр Павлович усегда говорил, что надо дитей у люди выводить, да и дитей тянить к учебе. Он как вернетца оттуды, скажить мине, чиво ж ты не похлопотала. Пишите записку, Семен Петрович.

– Одну минуточку, вы посидите, Раиса Иосифовна, я пойду скажу секретарше, чтобы она нашла личные дела ваших детей.

Раиса сидела и рассматривала кабинет. На стене висели портреты вождей Совецкой власти – Ленина и Сталина, в углу стояло красное знамя, в развернутом виде, где было написано: «Власть – Советам», и ещё на большом листе, приклееном к стене, было крупными буквами написано: «Учиться, учиться и ещё раз учиться… Ленин В. И.»

Она подумала, а что это учеба дает, только от работы отнимает. Вот она два года походила в церковно – приходскую школу, научилась писать и читать и Закон божий выучила. А то сушат детям мозги, аж семь лет, а к чему?

Вошел директор с бумагами и протянул их Раисе.

– Раиса Иосифовна, вот записка и документы на каждого ученика. Я думаю, что все будет хорошо. Удачи и всех земных благ вам и вашим деткам. До свидания.

– Спасибо, Семен Петрович, спасибо. Доброво вам здоровица. До свидания.

По дороге домой она зашла в магазин, подумав: «Купю сахара по кусочку, нихай у них хоть какая– то радость будить».

Выйдя из магазина, она увидела стоявший запыленный «воронок» Ивана Пруцака и двух бабок с байдиками, с третьими надёжными ногами.

Все трое о чем – то говорили, размахивая руками. Раиса подошла к ним.

– Здрасте, всем, всем, – поклонилась Раиса. – Товарищ майор Пруцаков, можно спросить у вас, как там наши?

– Были ваши, стали наши. Отправили их куда – то у другое место. На великие стройки Родины, пущай поработають, обмеркують усе. Каво ж ты там народила чи казака, чи девку?

– Спасибо за сообщеннице, – Раиса развернулась и пошла домой.

Бабка Дашка, глядя в след, спросила бабку Соньку.

– Да чия энто девка, штось я такой у нас на краю не видала. А?

– Чия, чия, Осипа Беляева дочка Раиса, ну што за Степановым Александром, ну председателем, поняла? – сказала бабка Сонька.

– Ой, ды у них уся порода красивая, хоч с тэй стороны, хоч с тэй. Иван, энто ж она тибе гарбуза дала? А он младшую ихнюю Наташу засватай, на выданье уже.

– Ну что вы тут сватовщину устроили. У меня в районе есть на примете,

городская краля. Во! И я ж тут, старые, ни про баб собрался гутарить, а чиво тут по хутору какие разговоры идуть, хто тут Совецкую власть не долюбляить. Ладно, старые болтухи. Пока. – Одёрнув китель и поправив ремень с висевшей кобурой, сел в машину.

Придя домой, Раиса увидела, что отец и дети на огороде копали картошку. Отец только командовал, а Ванюшка и Коляшка лопатами копали, а Нюра и Дуся выбирали.

Раиса подошла к ним.

– Гляди, дочка, какой врожай. Ну и картоха. Будить, чем унучат кормить, да и самим и курям будить. Ну, што там, гутарь?

– Папаня, возле лавки видала Ивана Пруцака, дак говорить, чито наших кудысь на работы отправили. Насчёт детишек Семен Петрович сказал, что у Красную Таловку в интернат надо весть.

– Чиво ж ты не спросила Ивана чи их далеко, чи куды?

– Ага, скажить он табе, он до смерти рад, што они там от работы… – она глянула на детей и замолчала.

– Ну, а чиво детей не тут учить? Я их буду у школу и с школы водить, а вчителя нихай там глядять.

– Но, папаня, их у школе могуть бить. Кому ж нужны чужие дети?

– Ну, у Таловку, дак у Таловку. Там почти одни хохлы живуть, далеко нас нихто ни знаить, тольки ж мои кровинушки, никому ни гаварите, ни за папаню, ни за дядю Ивана, поняли?

С вечера сложили нужные вещи да харчи: картошку в мундирах, сало старое, соленые огурцы, кусок от бурсачки хлеба, пляшку с водой.

Раиса кормила грудью Петра, Осип сидел, грыз гарбузовые семечки в глубокой задумчивости. Арина сеяла муку, чтобы рано утром испечь хлеб.

Наталья шила юбки Нюре и Дусе из выходной юбки бабушки Арины на ножной машинке «Зингер», купленной отцом ещё до революции. Коля и Ваня носили в лантуках дрова и кизяки для топки русской печи, в которой будет печься хлеб и пирожки со сливами и гарбузом.

Вася, Коля и Миша ещё были на работе, пасли колхозных быков.

Вдруг кто-то постучал в окно с улицы, Осип встал и вышел ругаясь:

– Ну каво ж там грец несёть.

– Дядя Осип, энто я, Мария, дочка Павла Ивановича Степанова, ну што у Сибири.

– Мария? – Верил и не верил услышанному. Маничка, неужто энто ты?

Перед ним стояла худая высокая черноглазая красавица.

Он прижал ее к себе по-отцовски и, поцеловав в голову, повёл в хату.

– Здрасте, здрасте – пролепетала Мария, отвешивая поклоны по сторонам и перекрестилась.

– А ну угадайте, хто к нам пожаловал, – вопросительно посмотрел Осип на своих домочадцев.

– Да чиво ж тут гадать, папаня, энто ж Маничка, сестрица мужа мого – и Раиса, положив Петра в люльку, кинулась выцеловывать Маничку. – Господи, Маничка да как же ты? Господи, сестрица моя.

Мария стояла как с креста снятая, худая, измученная верстами и не по возрасту переживаниями, аккуратно причесанная на прямой пробор, две косы, заплетенные туго, свисали по маленьким грудям до впалого живота.

Белая косынка, обрамлявшая треугольное личико, придавала нездоровую желтизну коже лица с темными кругами под глазами. Раисе и Арине было интересно узнать побыстрее всё, и они хотели забросать вопросами ее. Осип пощадил гостью и распорядился:

– Арина, потчуй гостью вечерей да нихай ложица на Натальину кровать, а ты, Наташа, полезешь на печь спать. Нихай Маничка хоч поспить по—людски. Да и вы усе вечеряйте и ложитесь, завтря ишо будить день, дасть бог ишо и не один будить, нагомонитесь ишо.

Рано утром впотьмах Раиса покормила Петюшку и, разбудив мать, сказала, что в Красную Таловку пойдет без детей.

– Маманя, чиво их зря тянуть усё улажу, тады их и повязу, а то туды двадцать пять километров, нихай спять. Петю нихай Нюра няньчить.

Она, перекрестившись, вышла, взяв с собой документы и записку. Ещё до восхода солнца вышла из хутора на слегка накатанную степную дорогу навстречу багровому восходу. От хутора до поселка Красная Таловка ни одного населенного пункта, степь да овраги, заросшие дубами, терном, боярышником, заселенные волками, лисами.

Она шла, оглядываясь по сторонам и назад, и увидела сзади приближающуюся бричку с деревянной бочкой, наполненной молоком, и подумала: «Энто, наверно, дед Захар молоко везеть у Волошинский молокозавод».

Догнав её, дядька Захар остановил коней.

– Тпру. Здорово, Раиса, а я думаю, и каво ж энто нелегкая несеть у такую рань. Ну, садись, подвизу.

– Здорово, дядь Захар, спаси табе, Господи – она залезла на бричку, села рядом.

– Ну, куды правися, гутарь – причмокнул и поддернул вожжами. Кони, покручивая головами, покатили рысцой, чуть приподняв хвосты.

– Да чиво гутарить дитям моим покоя нету от хуторских дитей, как собачата кидаюца на моих уроди они ураги. Мои ж, он уже трое у пионерах. Еду у Таловку, може в интернат сдать.

– Ну а за мужа слыхать чиво? – Он повернулся и глянул на Раису.

– А чиво да ничиво, Пруцаков Иван гутарил, што на тяжелые работы отправили, чи выдюжить там, чи нет, один бог и знаить.

– Ну, Раиса, довязу тибе вон до тэй балки, а там сама поняй. А то ишо увижуть, брычка не моя – колхозная, а ты жена урага народа, и мине ишо пришиють, а то и «ворон» того… – он глянул на неё. – Не обидься, у мине то зла никаково ни на мужа твого, ни на тибе. Ну, уремя смутное, люди ужо волков не бояца, а усё больше людей стали бояца.

Раиса молчала и думала, как жить дальше, если её, овцу, за волка принимают: « Какая ж я волчица, если детей своих не могу защитить от агелов проклятых, сама мытарюсь и детей в мытарство пущаю».

– Дядька Захар, ну чиво я волчица по – твому, чи то люди мине стали бояца, а дети волчата, а? – она вопросительно посмотрела на Захара.

– Ой, ды какая ж ты волчица. Да ни тибе бояца люди, а Совецкую уласть. Вот хто будя с тобою по – хорошему, ну как раньше, кады ишо твого мужа ни трогали, значит и он тоже ураг народа и яво «воронок» забяре. Ну вот, тпру, тпру! Стойте, вороные! – затормозил вожжами дед Захар.

– Слазий, Раиса. На бугор поднимися, а с бугра и школа, и тернат– усё как на ладони.

– Спасибо, дядь Захар, дай бог табе здоровица и чиво не боялся урага народа подвезть.

– Ну да, будя, чи на сибе нёс. Но-но-но, – дернул за вожжи, и кони шагом затопали в гору.

С горы Раиса увидела большое из красного кирпича здание.

Вот так школа, не то, што хуторская, деревянная мазанка. Раиса обрадовалась: «В каком красивом здании, с такими большими окнами будут учиться мои дети».

Во дворе пусто, значит идут уроки. Она тихо открыла дверь и вошла в большой длинный коридор с множеством дверей, на которых были проставлены цифры, а в самом конце коридора на двери было написано: «Директор». Раиса шла на носочках парусиновых чириков, чтобы не нарушить царящую тишину коридора. Подойдя к двери, она тихо постучала, и оттуда приятный мужской голос сказал: «Войдите».

– Здрасьте, вот вам записка, – она протянула навстречу идущему директору школы. Подтянутый, в туго застегнутом кителе, в пышно отдутом галифе и до зеркального блеска начищенных хромовых, собранных в гармошку сапогах, с легким скрипом.

– Здраствуйте, присядьте вот сюда, пожалуйста – указал на стул, стоявший ближе к столу.

Читая записку, он провел рукой по седой, молочного цвета голове, вздернув густыми черными бровями, под которыми прятались серые холодные пытливые глаза.

– Раиса Иосифовна, я возьму ваших детей в школу, а в интернат пока не могу, нет мест. Рядом со школой живет женщина. Работает у нас в школе. В 33-м в голодовку она потеряла пятерых детей, а этим летом увезли мужа, как и вашего. Она с удовольствием возьмет ваших детей на квартиру. Я сейчас её позову, она школьный звонарь. Он приоткрыл дверь и окликнул;

– Полина Ивановна, пожалуйста, зайдите.

В кабинет вошла маленькая, худая лет пятидесяти женщина с уставшими зеленовато – серыми глазами.

– Полина Ивановна, я вам предлагаю взять на квартиру под вашу опеку троих детей вот этой женщины – Раисы Иосифовны. Я думаю, что вам не будет так одиноко и детишкам будет у вас хорошо. Как вы? – вопросительно посмотрел на Полину Ивановну.

– Да, да конечно же, с удовольствием. Кто же – девочки, мальчики? Да, впрочем какая разница, – залепетала она глядя на Раису. – Я, как бывший педагог, найду контакт общения, как с девочками, так и смальчиками.

– Полина Ивановна, дочка Нюра, и два сыночка. Дети дюже послушные, вы с ними хлопот больших не будете знать. – расхваливала Раиса своих детей.

– А когда вы их привезете? – радостно заволновалась Полина Ивановна – Мне так скучно, тяжело одной, быстрее везите.

Директор стоял довольный, что помог этим двум несчастным женщинам.