Текст книги "В жерновах"

Васютка вынес гармошку и начал играть «Барыню» – энергичный казацкий танец. Кто ещё и не выходил из-за стола, так вышел и тоже пустился в пляс, все плясали друг перед другом, «выписывая кренделя», да ещё и с припевками.

«Танцуй, Матвей, не жалей лаптей,

Старые порвутца, новые сошьюца».

«капуста моя у кадушечке,

А я с милымдружком да на подушечке».

– Дочки, побрыскайте с казаноы землю чуток, а то аж пыль столбом стоить – обратилась Арина к Раисе и Марии, сидевшим за столом и о чем – то говорившим.

– Зараз, маманя, побрызгаем, – схватив по казану, повыплескивали руками между танцующими, а потом и сами пустились в пляс.

Отплясав ещё и камаринскую посадились за столы, дед Осип запел:

По Дону гуляить, по Дону гуляить,

По Дону гуляить казак молодой.

Подхватили сначала мужские басы и баритоны, а потом влились женские высокие звонкие голоса (дишкантели), и их песня лилась и в высь, и в ширь. Спели несколько казачьих песен, и дед Осип принялся за ответственную «работу» хозяина дома, разлил по третьей стопке, припевая «штось– то у горле деренчить, деренчить, треба его промочить, промочить».

Выпив по третьей, зять Илья завел хохляцкую песню;

Распрягайте, хлопцы коней

Тай лягайте почивать.

А я пиду у сад зеленый,

У сад криниченьку копать.

До самой глубокой темноты с Осипова база доносились казачьи песни, а также со всех сторон хутора.

Гостей из других хуторов провожали, проходя по хутору с песнями и танцами; проводив, возвращались сново за столы, и тогда уже до темна и разговоры вели, и песни пели.

Оставшись за столом только своей большой семьей с сыновьями и невестками, с дочками и зятьями, Осип завел серьезный разговор:

– Дети, вот об чём хочу погутарить с вами. Надобно какся Раисе хату отстроить надобно, какся гуртом собраца. Щас работы дома мало, да и у колхозе тожить и погода пока стоить. Ну, как вы мерекуите? – всех оглядел Осип.

– Папань, да мы уже советовались, чиво там с вербяных плах да камышом накрыть. Тольки иде ж вербы напилишь её у колхозе пилють, да ишо за неё и у тюрьму угодишь, – начал зять Гаврила.

– А то жалко поместье, хороший город, у колодизе вода дюже хорошая, не соленая и сад хороший, да выгон рядом, – довольный Осип смотрел на своих детей.

– Папаня, у мине ж мой братка Иван у лисничестве у Станице Митякинской роботаить, дак я с ним погутарю, он кадысь гутарил, што у них людям лес продають, – сказал зять старшей дочери Марии муж.

– Энто подходяще, вот тольки скольки ж грошей? – поинтересовался Осип.

– Папаня, да у нас с Марией трохи заевых есть, – обнадеживающе сказал Илья.

Илья работал на железной дороге, а там как-никак, но платили деньгами.

– Папаня, да усе хоть понемногу, скинемся, как сродственники? – сказал зять Василь, муж дочки Ольги.

Все согласительно закивали, никто не возразил. Осип очень обрадовался.

Рано утром Раиса отправила Полину Ивановну с детьми, загрузив резаными петухами и ещё кое-какими харчами. Перекрестив и каждого поцеловав, Раиса пожелала счастливой дороги, пообещав детям забрать их к 7-ому ноября.

Петюшке было уже два месяца, а от отца ни слуха, ни духа. Раиса каждый день ждала мужа или какую весточку. Она молилась за него каждый день и просила бога о спасении её мужа, отца её детей.

– Тетка Арина, вашей Раисе письмо.– крикнула «почтарька», вошедшая на баз Осипа.

Арина, взяв письмо, чуть ли ни бегом помчалась в хату.

– Раичка, табе письмицо, наверно, от Александра, – от радости засветилось лицо Арины.

Открыв конверт, Раиса вынула листок, – господи, – она прижала письмо к груди, а потом начала читать.

– Ну, что, Раичка, што пишить? – торопилась узнать Арина.

– Усем приветы шлеть, ляжить у больнице, заскучился за усеми. Ишо хочить узнать быстрее хто у нас прибавился. За дитями дюже скучился. Втето письмо нам отправила санитарочка, што у ихней больницы работаить.

Ой, господи, ишо есть добрые люди.

– Ну, а про Ванюшку ничево не пишить? – Арина поинтересовалась за сына.

– Пишить, што как уроди иво далеко повезли. Жив, слава богу, жив. Наверно подлечуть и отпустють домой, а то как же больнова.

У Раисы появилась надежда на возвращения мужа домой.

– Детки, Дуся, Вася, Петюшка, папанька ваш приветы вам шлеть, – Раиса обняла деток и расцеловала.– Дуся, покачай Петюшку у люльке, а я папаньке вашему письмицо напишу. – Взяв тетрадный лист и карандаш, начала писать о Петюшке и обо всех детях, об Осиповой семье, о Манюшке и хуторских новостях. Написав, она отправилась на почту, чтобы как можно быстрее отправить письмо.

Но Александр письма не получил, из больницы его отправили в другой лагерь. Письмо получила санитарочка больницы. Она дала ответ на письмо Раисы, где сообщила, что Александр Павлович выздоровел и его отправили, а куда отправили, она не знает.

Раиса очень расстроилась.

– Папаня, нужно б было туды поехать, а таперича што, куды писать у белый свет.

– Дочка, набирись терпения, може ишо какуюсь весточку получишь, молись богу и уповай на ево милость. Дак я вам вот новость какую скажу. Захожу у плотницкую успросить у старшова, чи можна с мого леса досток напилять, говоря: визи напиляем. Тады гляжу, они лавки сбирають ды так много. Я у них успросил, а куды ж стольки лавок, дак у церкву. Там будя клупп, а што энто такое клупп, спрашиваю. Говорють, на гармонях будуть грать, танцывать, петь и кино какось будуть крутить. У святом месте дьявола уселяють, антихристы проклятые.

– Дак можа они шутють? – перебила мужа Арина.

– Не, не шутють, кажуть 7 —го ноября, ну на ихний Савецкий празник будя гульбища.

– Папаня, Петюшку вот ишо не покрястили, иде ж таперича крястить?

– Надо у людей поспрашать, можа иде ишо не закрыли, дак ехать чи итить и покрястить дитя, уже можно, – ответил Осип.

– У священном писании писано, што було кадась такое, над богом и ругалися, и насмехалися, тольки вина пили, да прелюбодейничали, да убивали отец сына, а сын отца свого. Господь бог разгневалсы и потопил усех, тольки узял на Ноев ковчег господней твари по пари, а таперича не потоп будя, а усё чисточки погорить. И к тому идеть. Вот тольки жалко, што и праведные люди сгорять уместе с грешниками, – вспоминая библейское писание, рассказывала Арина.

– Мать, – прервал Арину Осип. – Апосля страстного суда кады б разделить на праведных и грешных, тады грешных покидая у вогонь, а праведных оставя жить.

Готовясь к великому празднику, 20-ю Октябрьской революции, в церковь привезли лавки и начали заносить, расставлять рядами. Водрузив на куполе красный флаг, повесили Красный лозунг, на котором было написано белым печатным шрифтом: «Да здравствует 20-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции».

Церковбь приобрела коммунистический облик. Новость облетела весь хутор. Почти все хуторяне были очень возмущены несправедливостью.

– Последнее забрали у людей сабе. Вот уласти што делають, нечистую силу усялили у церкву. И хто туды будя ходить? – на лавке сидели Наташа и Манюша и обвязывали крючком белые квадратные кусочки ткани – носовые платочки. Арина, жарившая оладики, повернулась от печки к ним. – Гляди, Наташа, дочичка, гляди не ходи у клуп, боже тибе сохрани и помилуй, туды ж дьявола уселили. Кады ребяты от быков придуть, я им скажу штоб и ногою туды не ступали.

– Они мине казали, што усе сбираюца пойтить поглядеть, што там таперича у серёдке церквы, а я никуды не пойду, мине Гришка Ковалёв, дядьки Ивана сын, приказал, штоб я дома сидела апосля Рождества сватов зашлёть.

– У Ивана Фёдоровича Ковалева ишо ж два сына не женатых, дак какой, придя, што у кузнице робить чи што над конями? – выясняла Арина.

– Маманя, што у кузне, – уточнила Наташа.

– Ну, нихай засылаить, жаних ладный, род богочестивый. А вот ребятам накажу, што с усеми не надобно равняца, а не ходить туды и усё. Грех большой у святом месте богохульствовать, хоч бы он сгорел, энтот клуп.

Полина Ивановна с Нюрой, Ванюшкой и Коляшкой пришли на праздничные каникулы. Поздоровавшись со всеми, дети начали рассказ:

– Маманя, а меня у комсомол приняли, сначала на вопросы отвечала, потом меня похвалили и сказали, што я молодец – хвасталась Нюра.

– А нас с Ванюшкой тоже примуть, кода мы будем, как Нюра, у седьмом слассе.

– Конечно, примут – сказала Полина Ивановна. – вы ж отличники.

Раиса смотрела на деток и радовалась, вот бы Александр посмотрел, какие у нас дети растут.

– Маманя, а мы пойдем на митинг? – спросил Коляшка мать.

– Да тут хоч хочешь, хоть не хочешь, а гонють приказами. Надо итить, – недовольная тем, что завтра увидит тех, с кем ещё недавно дружили и работали вместе, а теперь её муж– враг народа, а они даже никогда с ней не заговорили и не спросили о нем.

– Э, унучата, комсомол – энто усё ерунда, вот надо бога любить и слухать, Родину и землю матушку – кормилицу, любить аж до сердечной боли, – вмешался дед Осип.

– Дедуня, мы любим богушку и молитву читаем дома, но тольки у школе ни кому не говорим, – оправдывались внуки, чтоб угодить деду.

Завтра 20 лет Советской власти, дата круглая и местным партийцам хотелось её отметить как-то особеннее, ярче, и они старались изо всех сил. Развесили флаги на всех административных зданиях: на правлении, сельсовете, почте, магазине, школе, яслях, на бригадах, на конюшне, ферме, свинарнике. Коммунисты также повесили флаги на своих хатах. Хутор пестрел кумачовыми полотнами, развевающимися на ветру. На площади возле церкви поставили красную трибуну. С самого утра партийные активисты ездили из хаты в хату и приказывали явиться на митинг к 9 часам утра. Явка обязательна.

Одни были рады советскому празднику и готовились к нему, как к престольному дню, другие тайно кляли Советскую власть, её праздники, но все вместе выходили на одну площадь.

Арина как нарекла. В предпразничную ночь, когда все уже крепко спали, Осип проснулся от шума, тяжёлого, железного бряцанья.

Он вышел на баз, потом за ворота и увидел высоко пылающий пожар в той стороне, где стояла церковь.

– И што там, Осип – шепотом спросила Арина у входившего в хату Осипа.

– Кажись, церква горить, чи таперечный клуп, нихай горить с богом, – ложась на лавку, перекрестился Осип – Усё под богом.

Утром кто-то постучал в окно, Осип вышел на баз.

– Здорово ночевали, сват Осип Поликарпович, здорово, – протягивал руку Дмитрий Степанов.

– Здорово, здорово, Митюшка Павлович, ходи у хату, – и Осип позвал Митю в хату.

– У нас большая новость табе. Манюшка твоя сестрица с Сибиру пришла и живеть у нас.

– Да иде ж она? – обрадовался Митя.

– Да ишо усе спять, – тихо сказал Осип. – А я вот усю ночь, как шум разбудил меня, вышел, гляжу, церква горить, а таперича там какойся клупп, перебили сон, вот и ляжу.

На кровати зашевелились, просыпаясь, Арина и Раиса.

– Батюшки, да Митрий Павлоч у гости к нам пожаловал, здорово сыночек, сваточек, – обняла Арина высокого худого, с вихрастым чубом, со светящимися зеленовато-серыми глазами, обведенными въевшейся угольной пылью. – Слава Богу, приехал.

– Сваха, тетя Арина, здравствуйте, – он поцеловал ее в обе щеки, – Как вы тут живы, здоровы? – он расстегнул сумку и достал оттуда несколько кашемировых платков кремового цвета с ярким узором из цветов по краям. – Тётя Арина, это вам.

– Раичка, здорово, сестра. Я уже всё знаю, родненькая ты моя! – обнимая, он целовал Раису в щеки. – Господи. Как же вы без братки Александра усе обижають. Вот табе платок, а вот брату Александру капелюха. А дитям вот конфеты да пряники.

Арина разбудила всех, войдя в комнату, где спали внуки и Манюшка, Полина Ивановна.

– Уставай, Манюшка, братка твой Митюшка приехал, унучики, дядя Митюшка ваш родненький вон приехал. – говорила Арина радуясь, как ребенок.

Все повскакивали с кроватей, с лавок и кинулись здороваться, обниматься, целоваться.

– Манюшка, сестричка, родная кровинушка. Как же ты, как там наши, – обнимая и расцеловывая сестру Митюшку, очень обрадовался и разволновался такой долгожданной и неожиданной встрече. – Да какая ты у меня уже большая и красивая, сестричка, вот бы на улице устрелись и не признали б друг друга и прошли б, как чужие. А, вы, племяши, мои родненькие подросли за лето. Как учитесь?

– Дядя Митя, да пока в отличниках ходим, как папаня наказывал. Вот и стараимся, – сказал Ванюшка.

Так и надо, кады папаня верница, дак дюже будя рад утаким казакам, – Митя погладил по голове Ванюшку и Коляшку.

– Митюшка, нам же усем надобно на митинг к сгоревшей церквы итить, там требуна стоить, если и её не сожгли, управляйтесь, завтрикайте и сбирайтесь, – дал распоряжение дед Осип.

– Дядя Осип, я не пойду, да и Манюшка тоже, мы с ней погутарим, нихай там усё без нас отсвятица, – заявил Митя.

– Ну дык нихто и не знаить за Манюшку, акромя наших, а я им строго приказал, штоб ни гу-гу. А тибе ты ж ни колхозник, а гость, чиво итить – нам нады итить, очередь отбыть. Не пойдешь, скажуть совецкую уласть, не слухаися, не долюбляишь, ишо и смуту навядуть. Не долюбляю я ихни вытряшки, а куды, денися, – вздохнул Осип.

Погода стояла сухая, но прохладная и ветреная. Хуторяне, и стар и млад, все плелись, как овцы, на церковную площадь. Народ был одет в чём придется. Одни ещё в дореволюционной выходной одежде, побитой молью и шашалью и резко пахнущей нафталином и табаком, другие в рабочих ватных фуфайках, в новых или слегка затертых, обутые в бурки с галошами или в кирзовые хромовые сапоги, натертые салом для блеска.

На площади перед трибуной местные власти суетились перед представителями районной власти с жирными холеными рожами, которые вели себя спокойно, уверенно и нахально – вежливо.

Первым с приветственным выступлением к народу обратился представитель района, за ним секретарь партийной ячейки колхоза, председатель колхоза, секретарь комсомольской организации и пионер – школьник местной школы.

Тексты выступлений ораторов у всех были почти одинаковы.

– Да здравствует Великая Октябрьская революция. Ура! С 20-ой годовщиной Советской власти, товарищи. Ура! За процветание могучей социалистической державы! Товарищи! Будем самоотверженно трудиться во имя и во благо строительства социализма и коммунизма. Ура! Ещё есть враги у нас и у Советской власти. Они не дремлют, они всячески стараются мешать и не только мешать, но и уничтожать народное достояние. Вот у вас вчера в канун Великого Октября враги сожгли клуб, культурно – развлекательный центр. Товарищи, будьте бдительны и не бойтесь указать на оборотня. Это спасет ваш труд и благосостояние, и не только ваш, но и всего государства в целом. Вам лично, товарищ Сталин, вождь и руководитель нашего ещё молодого государства, желает здоровья и больших успехов в вашем благородном и ратном труде. Ура! Товарищи! – Энергично жестикулируя, выступил представитель районного совета.

Вся толпа хуторян стояла и глядела на выступающих, почти ничего не понимая в величии и торжестве этого красного праздника, но глупым эхом откликаясь на « Ура! Ура!». А потом тихо судачили «о том, о сём».

Да не привыкли они ещё к этому празднику, пахнущему кровью от потерянных родных и близких, которые стали жертвами смутных перемен. По оканчании митинга стакайками разбредались по хутору.

К вечеру кое-откуда доносились песни.

Вернулся домой и Осип со своими домочадцами.

– Ну что, дядя Осип Поликарпович, с праздником? – обратился Митя, сидевший с Манюшкой и Ковалевым Михаилом.

– Тьфу! Какой ишо празник? Для коммуняк – головорезов? Да здравствует! Ура! Ура!. Да ишо у ладоши хлопають аж до мозолёв. «Ура» не накормить и не напоить людей. Работаем у колхозе за ихнее «ура». И скольки не роби, за год не заробишь не то што на штаны, а и на подштанники. Коли б не город, да ни корова уже б с голоду усе поздыхали, нам што 33-ий, што 37-ой уседно. Уседно голодные и холодные, – махнул рукой Осип.

– Дядя Осип, дак по усем хуторам и станицам здиваюца над людями, усе работають до седьмого поту, а на каво работають, и сами не знають. Усё, што надбали у колхозе, усё сдали в государство чи у город, а колхознику кукиш -живи как хош, а хоть с голоду помрёшь, дак кому больно будя, чи Савецкой уласти. Она скольки мира сничтожила, да ишо скольки сничтожить, кабы б бабы наши не рожали, как кошки, дак у хуторе и людей бы уже было раз, два и обчёлси, – выплескивал свое недовольство Михаил, друг Дмитрия. – Гм – гм. Мы тут люди усе свои, обиженные, дак я вот частенько думаю, а как уласть убрать, што б людям жить не мешала?

– Господи, Михаил, чем же ты иё убярешь, чи вилами, чи лопатами, бабыной кочергой? Уета уласть зацапилась надолго, как конская пьявка. Он гляди, унуки – зараз у них галстуки на шеях висять, а апосля ярмо нацепють, как на быков, и будуть они тут у колхозе свою лямку тянуть до гробу. Нам-то хочь бог помогал за усердное покояние перед ним, а у них бога отняли, вот бяда, да горе – вздохнул Осип. – Ну, а ты как, Митюшка?

– Да на шахте платють хорошо, хоч работа и трудная и опасная, но денежная. Вот я жил у общежитии, а зараз насбирал деньжат, хатенку купил пятистенку, Манюшку забиру, учитца отдам чи на портниху, чи на повара. Да, Манюшка, поедишь у Гундоровку с братом? – Манюшка кивнула головой в знак согласия.– Можа, скоро ожанюсь, дак и дитям угол уже есть хоть какойся.

Осип подумал про себя: «Энто ж надо с такой семьи и тольки двое сиротинушек осталося. Вот жизня».

– А жаница на нашей хуторской, чи там нашёл подходящую? – заинтересовался Осип.

– Да там у нас на шахте на лебедке работаить, молодица, Галею звуть, тольки она хохлушечка, – смутился немного Митя.

– А хохлы чи ни люди, он, моя бабаня Галина, тоже была хохлушкой, царство ей небесное, – Осип перекрестился. – Скольки деду Ивану народила и усех до ума довела, но ляпотела по – нашенскому, по-казацкому. Бувалоча, как наваря вареников с сыром, у большой чугунок складеть, а они у сметане плавають, а мы, ну усе унуки, за один присест и повылавливаем ложками, а она нам « еште, еште ишо наварю, тольки ляпите».

– Митюшка, а свадьбу иде ж? Тут будем грать чи где? – перебила рассказ отца Раиса.

– Сестра Раичка, да какая свадьба? У Гундоровке их почти не грають, а идуть у загсу запишуца, документ получуть, да хто хоча у церкву повенчаца, сходють и усё. Её родные перемерли у 33-ий у Полтавской области жили, а она, старшинькая с дитей убегла, оттеля ишо тольки голод начинался, да и на шахту пристроилась. Ладная хохлушка, – похвалил Митя свою избранницу.

– Ну, гутарь ни гутарь, а дитям нужно теплую одёжу готовить, – сказала Раиса, выйдя в первую комнату.– Вот чи польта, чи сюртуки какиесь исшить, – и принесла из чулана лежавшие на сундуке оберемок ланцугов, распоротых и нераспоротых, и положила на земляной пол возле стола. – Нюра, приняси кусок крейды у швейной машинке лижить.

– Маманя, а мине можна пальто и с воротником, ну со шкуры таво барашка, што по весне сдох, – Нюра глянула на шкурку, потом подняла вверх, и с неё посыпались колечки шерсти.

– Нюра, да, чай, моль побила, глянь, шерстяки лятить, фу, ниси на баз и выбей получе.

Нюра вытрусила и занесла в хату шкурку.

– Мамань, ничиво, дырок нема.

Шкура была плешивая, но Нюра накинула её на шею, взглянув на мать спросила:

– Ну, што красиво?

– Красиво, красиво, дочка.

Нюра в своем наряде вошла во вторую комнату, где сидел дед Осип, дядя Митя, тетя Поля, дядька Михаил и бабуня Арина.

– Ну, как, красиво мине? – хвасталась Нюра плешивым воротником.

– Карасива, дюже карасиво, унуча, у мене у сундуке папаха така ж кучерявая. А ну, Арина, найди для унучки, нихай наденить, да там же ишо и капелюхи есть. Усё няси суды, нихай меряють.

Арина достала папаху и два капелюхи. Папаху для Нюры, а для Ванюшки и Коляшки – капелюхи.

Дети быстренько напялили, а так как они были им очень большие, закрывали не только лоб и глаза, но и носы, они их старательно подталкивали на лоб, но они не слушались. А детям так хотелось иметь новый наряд, что им не надоедало это занятие, и они не снимали обновки с головы, ждали реакцию дедушки.

– Вот казачата славные. Ну, таперича ни чело, ни вухи не будуть стыть на морозе.

– Папаня, а они ж им дюже большие.

– Раиса, лиж бы не малые, а с больших ишо нихто не выскочил, да ты там по заду заколбай чуток, и нихай носють да деда успоминають Погляжу я на унуков, и у другой раз так у грудях кольнёть, аж запикёть от тоски – у какую жизню мы их отдали закабалиную. Наши деды жили на воли, а наши дети и унуки у чём? Казаки, они люди вольные были, как пчалиный вулик. Усе цари дюжить цанили и любили казаков. А таперича хто казак? Да жук навозный, вот хто. А то ишо и хуже.

Попрощавшись, Митя и Манюшка уехали на шахты. А все теперешнее семейство Осипа занималось шитьем и примерками зимней одежды и обуви. Дети радовались обновкам.

Прошли каникулы, и нужно было отправлять детей и Полину Ивановну в школу. Рано утром Осип пошел к председателю просить бричку с лошадьми.

– Яков Иосифович, детишек надобно отвесть у школу, дак вот пришел просить брычку с лошадьми.

– Лошадей, говоришь, да не, у Тереховой балке волки завялись, ишо нападуть, дак колхозу убыток, а хто будя покрывать? Не, не дам, – категорически отказал Яков Федорович.

– Эх ты! Тольки и пекёся за колхоз, да об своих дитях. А мои ж усе дети работають у колхозе – и зятья, и невестки, и унуки, и сыны от быков не отходють и день и ночь, и у будни, и у празники за твой трудодень. А ты волки нападуть. А как на моих унуков нападуть, тады чиво? – Осип со злостью глянул на Якова. – Да чи ты забыл, как я аж две пары коней на колхозный баз привел и ишо добровольно? Хоч и жалко, но не суперечил. А ты мине об стол носом. Спасибочки. Ладно, я свою корову Мушку запрягу у коляски. Ей не привыкать и у плуг, и у Луганск, а то тут 20 верст…

– Ну, усё выказал, Осип Поликарпович? Тады слухай, коли не слыхал. Васька твой по ночам с Варькой Сотниковой по ночам у её кровати барахтаица, а не с быками. Сам видел, но ишо ни кому не казал. А не веришь, сам поди поглянь.

– Ладно, со своими дитями я ишо могу тово сладить, а с тобой, коли ты лошадей не дал, да ишо можа мого сына оббрехал табе што сделаю да ништо.– Ошарашенный новостью, Осип пошел домой, раздумывая, когда и как проверить сына Василя.

Придя домой, вывел из ворка корову Мушку, одел ей ярмо, надел оглобли колясок и позвал Раису.

– Дачка, нясите усе на коляски, што б на себе ни несть, нихай Мушка тянить.

– Папаня, а лошадей чиво, ни дал чи што.

– Отказал, да ну его к грецам, и так доедим, – махнул рукой Осип, – на чужое добро рот не раззявай.

И потихоньку вслед за коляской двинулись в путь, дорога после вчерашнего дождика была не раскисшей, но к подошве и к колесам коляски прилипал липкий чернозем, затем отрываясь кусками слипшившейся грязи, отлетал в стороны.

Вот и дошли до горы, с которой была видна Красная Таловка и даже село Волошино, которое раньше пряталось в густую зелень высоких и раскидистых деревьев. А сейчас осень преподносила новый ландшафт этих двух сел.

Осип давненько не был в этих местах.

– Гляди, как Волошино расстроилось, как уроди город.

– Да там всё: и МТС, и молокозавод, и элеватор и кирпичный завод, и мергельный карьер, и даже почти в каждый дом электричество, и маленькие лампочки хорошо освещают комнаты, керосиновые лампы уже не нужны, скоро и у нас, в Таловке проведут, электричество, – рассказывала Полина Ивановна.

– Да кады я у Луганском был, дак видал. Светють дюже хорошо, аж глазам больно, ну главное што не воняють карасином. Да мы боле каганцами светим, иде ш карасину набересся, да и за што, – вздохнул Осип Поликарпович.

– Дедунька, глянь, а вон наша школа, – дернув деда за рукав, воскликнул Ванюшка, – правда большая и красивая?

– Большая, дюже большая. Да тольки ж далёко, – опять вздохнул Осип.

Подойдя к дому, Полины Ивановны Осип обратился с неловкостью:

– Полина Ивановна, я ж тольки у ночь, ни, не пойду домой, и корова уморилася, и про волков гутарють. Найдешь местечко мине заночивать.

– Да что вы такое говорите, Осип Поликарпович, конечно, у нас места много, я буду очень рада, што вы останитесь, – действительно обрадовалась Полина Ивановна и осветила свое худое лицо ослепительно красивой улыбкой.

Рано утром Осип встал и стал собираться в обратный путь. Полина Ивановна и дети тоже проснулись проводить деда.

– Ну, чиво, унучата, навено, до вясны, до тепла не свидимся, слухайте тетю Полину Ивановну, да ишо луче учитесь, – расцеловывая внуков, чуток прослезился дед Осип. Он подумал: «Сироты, им подле матки ишо б быть, а они у чужой тетки».

– Осип Поликарпович, не переживайте, я за ними смотрю, как за своими детьми, – увидев, что Осип расстроен, сказала Полина Ивановна. – Детей грех обижать.

Расспрощавшись, Осип вышел со двора.

Поднимаясь на крутую гору, он часто останавливался, давая передохнуть Мушке, а сам оглядывался на удаляющиеся села с упорядоченно расставленными хатами под серой черепиыей. А впереди – необъятные степные дали, с легкими спусками и подъёмами.

Осенняя степь замерла в ожидании приближающихся холодов, лишь кое-где взлетали тяжелые вороны и грачи, и подпрыгивали перепуганные, катящимся, перекатиполем куропатки и перепела.

По небесным просторам неслись с запада тяжелые густые низкие облака, обгоняя друг друга.

Войдя в свой хутор, родной до боли, он с радостью вздохнул. «Вот я уже и дома, слава богу. Надо б к поместью Раисы подвярнуть, мимо ж иду». Войдя на баз, он прошел и хозяйским глазом оглядел осиротевшее подворье.

– Здорово, дядька Осип, чи пахать город пришел? – с усмешкой окликнула соседка Машка, кума Раисы.

– Здорово, коли не шутишь, гляжу, как курень хочь какойся унучатам сгородить, – озадаченный своими планами, ответил Осип.

– А чиво думать, он верба, он камыш, бяри и ставь столбянку? – протарахтела Машка. – Усё он под боком, кола речки.

– Ладно, спасибо, за совет, – накладывая сена на коляски, молвил Осип.

– Ну как там кума Раичка? Как детки? А от кума звестие хоть какоесь получали?

– Дык ты ж кума, приходь у гости и усе узнаешь, – пробурчал Осип.

– Ладно, кадась приду, ну низкий поклон усем. Дядька Осип, а чи правда гутарють, што на усе святые празники будем у колхозе работать?

– Не слыхал, но коли народ гутарить, такось и будя. У совецкой уласти свои празники. От бога народ отрывають. Ну, Мушка, передохнула, ходи домой, – и Мушка с коляской сена зашагал, а гордо подняв голову.

Возле двора Осипа стояли две брички с бревнами. Старший зять Илья со своим братом Нестером несли по два казана воды коням.

– Ну што, папаня, утакой лес пойдёть? Дуб да караич, – доложил Илья.

– А как не пойдеть? Пойдеть ишо как. Ставь, дрючками сбивай, а глина усё сравняить.

– Папань, ну мы туды поехали к Раисе. Пока дожжу ишо нету, будем возить, – сказал Илья.

– Скольки грошей надо, сынок, а? – спросил обрадованный Осип.

– А нискольки, – ответил Илья. – Племяшам подарок от усех. Да што ж мы с сестры да с племяшей гроши будем брать, а не дай бог у нас будя беда? А хто ж нам тады подмогнёть тольки родня.

Не успели и тронуться с места, как подъехал председатель колхоза на двуколке.

– На колхоз вязёте? – строго посмотрев, спросил Яков Федорович.

– Да не энто до сестры Раисы.

– «Документ» имеица, али краденое? – дозновался Яков Федорович.

– А как без документа, вот – Илья протянул «документ» – Яков Федорович посмотрел и вернул бумагу Илье.

– А то вы усе охочие потянуть ис колхозу. Но, но, – он дернул вожжи и удалился, не соло нахлебавшись.

– Из пана пан, энто ишо пол бяды, а кали с голодранца пан – энто уже беда. Пешки не ходить, тольки на двуколке и ездить по хутору. Он рыло и брюхо пчелы покусали. Яму ни поста, ни голодовки, усе ж колхозное почитай в ево руках, да и усе мы ево батраки, што хоча, то и делаить. – Обиженно говорил Осип. – Учора брычку с лошадями не дал. Унуков на Мушке возил аж у Таловку.

– Папаня, иде ж вы видали, штоб начальник был у нашей шкуре? Да ни де, – ответил на свой вопрос Илья.

Поставив Мушку в сарай, Осип зашел в хату и доложил жене и Раисе о своей поездке в Красную Таловку и о том, что зять Илья со своим братом Нестером возят лес на строительство хаты.

– Арина, дай чивось перекусить. Подъем, да пойду по своим, нихай завтря зачинають, ставить хату, пока погода терпить, – рассуждал Осип.

Пройдя по своим сыновьям и дочкам, живущим в хуторе Прогноях, Осип дождался темноты и зашел в воловню, к сынам, которые смотрели за быками, их называли воловиками.

Войдя в «дежурку» – маленькую коморку с печкой и деревянными полками (нары), устланным толстым слоем соломы. Осип увидел, что Миша и Коля при керосиновом фонаре играли в карты в «дурака».

– Здорово, сыны, а иде ш Василь? – сразу спросил Осип и подумал: «Наверно, не сбрехал Яшка».

– Здорово, папаня, дак он по нужде вышел, зараз придя, – сбрехал младший сын Коля.

– Ладно, подожду, покуль придя, – сказал Осип. Ребята переглянулись с испугом, отец заметил неладное. – Чиво чи брешете отцу. Зараз вон возьму арапник, – и он взял стоявший в углу арапник. – Дак как перетяну через лоб, дак ни учём брехать не схочите, – сказал и поднял руку вверх.

– Папаня, да он у Варьки Сотниковой, – вскрикнул Коля.

– Отцу брехать, – Осип поднес скрученный арапник к лицам сынов, – запорю! – и вышел из коморки. Быстро в темноте зашагал к хате Варьки, сквозь щели закрытых ставен просвечивался свет настольной керосиновой лампы. Василь сидел на лавке за столом и рукой ел вареники, мокая в топленое масло и запивал квашенкой. Варька сзади повисла на плечи, обвив руками его крепкую шею, что-то говоря прямо на ухо.

Осип громко постучал арапником по ставням, и Варька устремилась к двери, быстро ее открыла.

– Хто ишо там? – недовольно спросила она. Осип, не здороваясь и не дожидаясь приглашения, вошел в хату.

– Ах, ты ж потаскун, негодник! Ишо у армию не ходил, а ужо по бабам тягаися, уместо быков телку стерегёшь! – И поднял арапник вверх над Василём.

– Зараз иди чи к быкам, чи домой. К удовьей юбке прилип, чи дивчата у хуторе перевялись?

– Дядька Осип, чиво вы у мою хату урвались у потёмках да ишо орете, как хтось ошпарил, – Варвара стояла, руки в боки, полногрудая, сочная, аппетитная бабенка, прищурив черные как смоль глаза и задрав курносый нос. – А може, меж нами любовь дюже крепкая, да и ишо и у невестках у вас буду, коли захотю.

– Варька, ты баба зараз вольная, табе мужик надо у доме, а Василю у армию по весне итить. Тольки разговору у хуторе. Василь, ступай отсель и што б носа суды не показывал. – Осип стукнул арапником об земляной пол. – А то вишь запорю, как Сидор козу.

– Папаня, хоч пори, да хоч запори, а у нас он дите будя моё.

– Ну, ошарашили грецы. Доночевался Василь у быков. А телка уже стельная, – Осип сел на лавку. – Обоих отсечь, утетим арапником. Ишо у нашему роду таково ни было, штоб под венец невестку и с пузом. Ни будя свадьбы, нихай ждеть с дитем, а вернися с армии, как она дождеца, тады и сосватаем, а ты никуды не денеся, раз дитё твоё – Осип глянул на Василя, потом на Варвару. – Ох и сотворили.