Текст книги "В жерновах"

– Большое вам спасибо, – Раиса, кланяясь и директору, и Полине Ивановне, – значить, ишо есть добрые люди, а то я упала в отчаяние.

Завтра, а може послезавтра придём, до свиданица.

«Ой, Господь бог оглянулся на нас, хоть добрых людей устретила» – думала Раиса и как на крыльях летела к своему гнезду, к своим птенчикам.

Хоть дорога и не совсем близкая, но она пришла ещё далеко до захода солнца. Вытащив мокрую тряпку из-под грудей, в первую очередь начала кормить Петюшку.

– Маманя, как вы тут, Наташа, а иде ж Манюшка?

– Няня, да Манюшка ишо спить у обедах молока парнова попила и опять легла. Слабая она, худая, косточки и кожа. Да ишо кашляеть дюже. Няня, ты б поглядела, какие у неё подошва и пятки потрепанные аж до крови, – с жалостью глядя в Манюшкину сторону, говорила Наташа.

Арина с внучками Нюрой и Дусей чистили резаную лопатой картошку, которая не подлежала хранению.

– Будя, сонце заходить, надобно разбудить её, а то голова будя болеть, – поглядела Арина в сторону Манюшки и добавила: – У 28-м, кады их раскулачили, дак она как Дуся была, а зараз гляди, как уремя летить, уже невеста навыданьи.

– Маманя, какое выдания! Долго ишо надо выхаживать, коли б не дыхала, дак покойница и усё. Аж откуля бедненькая пришла. Усе слухайте за Манюшку, нихто никому ничево не гутарить, хоч хто и пытать будя. А она нихай у хате да базу. Не дай господи ишо раз забяруть, помреть. – Докормив ребенка, Раиса положила в люльку.

– Дак мы с отцом гутарили, дак он уже усем наказал, – вытерала слезы краем завески Арина.

– Нюра, покачай люльку, нихай спить да растеть братец твой, – и сама подошла к Манюшке. Просывайся, сестрица, снце заходить, ишо голова будя болеть.

Манюшка открыла глаза и заплакала. То был плач ребенка, уже столько пережившего и повидавшего горя. Раиса стала целовать её лицо, руки.

– Успокойся, Манюшка. усёж уже, считай, ты ужо дома, у родных местах. Мы ж тибе не обидем, как своих деток, буду любить тибя. Рассказывай, как там у Сибири наши, – со слезами на глазах Раиса обнимала Манюшку.

– Наши? Какие там ужо наши? Папаня один там осталси, коли ишо не помер. Маманя уже лет пять как померла, а за нею и браты, как начала их валить чахотка, дак усе и перемёрли. Чажолая у них работа, лес валяли, а у Сибири зима длинючая, морозы крепкие. Мы усе жили у землянке. Там усе у землянках, костер затопють, тепло, тольки дыму дюже много. На хвои спали – ни пярин, ни подушек. Картоху мёрзлую варили да ели, хлебу по сто грамм, и то по какимся бумагам давали, по карткам. И холод, и голод. Ишо кедровых орехов у шишках насбираем, пакалупаем да камянюкою набьем, и как горсточку съем, тады и воды усласть напьеся. Люди, как мухи перед Покровом помирали. Дак папаня мине и отправил, говоря: Иди, дочка, може, выживешь, дойдешь до дому, до братки, Александра.

Арина слушала и крестилась, приговаривая:

– Царство небесное их душечкам, царство небесное Ефросиньи и её сыновьям: Денису, Федору, Михаилу, Степану и Алексею.

Крестясь, она подошла и зажгла лампаду, висевшую перед иконами.

– Нихай погорить, господи праведный, усе перемерли, а какие ж ребята были.

– Манюшка, как же ты сама ишла? Александр Павлович с дитями какуюсь картку разглядывали. – Дак я слыхала, што дюже далеко, да ишо леса и реки большие. – Как же ты, Манюшка, одна? – еще крепче обнимала Раиса измученную голодом, горем и страданиями Манюшку.

– Дак, проводил мине папаня. По тайге шли удвоем долго, а кады вышли на дорогу большую, переночевали уместе. Утром, кады снце начало усходить, он сказал: « Утром сонце будить у спину светить, у обедах у левый бок, а у вечере прямо у лицо. Так усе уремя, аж до самого дома.» Вот бумагу дал, – она вытащила из – за пазухи аккуратно завернутую в тряпку бумагу, на которой были записаны хутора, станицы, станции, города, реки и речки. – Усе энто он писал как ишо туды, у Сибирь гнали, – Манюшка показав бумагу, стала снова заворачивать её в тряпку и положила за пазуху.

– Манюшка, а иде ж ты грамоте навчилася, чи у школу ходила, чи как? – спросил всё время молчавший дед Осип.

– Да папаня научил, на речке песок разровняить, возьметь, палочку и мене дасть и пише буквы, и мине говорить, какие, а потом я пишу и читаю, вот и научилась, – с детской гордостью рассказывала Манюшка.

– Манюшка, ну а чиво ж сват Павло Иванович не пошёл домой уместе с тобой? – интересовался Осип.

– Он сказал, што уже не дойдеть и будя помирать у Сибири. – все притихли, переваривая горестные новости, принесенные из Сибири.

Ужасы гражданской войны, разрухи, неразберихи – кто друг, кто враг и, вообще, кто ты сам, потрясали жившие в то время поколения.

– Манюшка, братку твого Александра не дюже давно у тюрьму забрали, как урага народа. Нам жизни нету, хату хтось поджог, дитям покоя не дають, и бьють, и оруть на них «ураги, ураги», вон, проклятые красные дьяволы. Тольки на господа бога и уповаем. «Господь бог терпел и нам велел», – жаловалась Раиса.

– Папаня, как нарёк наперёд неладное приказал, идти сразу к свату Осипу. Вот я сюды и зашла.

– Манюшка, тибе нихто не видал? – спросила Раиса – Ну кады ты хутором ишла?

– Дак хто ж мине узнаить чи я ж такая давеча была мине ж ишо дитем отцель увязли. По хутору ишла, ни с кем не устречалася.

– Ты днём дюже на баз не выходи. Я усем приказала молчать, што ты у нас, а то ишо беда будя, – сказала убедительно Раиса.

– Сестра, а мой братушка Митюшка живой чи не? Папаня гутарил: убег Митюшка на шахты, дык там кажен день с жизнею надо прощацы. Дюже за нево переживали.

– Ишо по весне на Пасхальных празниках был у нас, дитям разных сладких вытребенек привозил. Был живой, крепкой, а зараз, бог его знаить, може на Покрова, на престол приедить.

– Папаня, иде чан чи долбенка, надо Манюшке выбаница, да и детей заодно скупать.

– Зараз принясу усё у сарае. Становите чугуны на печку, да он нихай, ребята хорошо хворосту накидывають, у печку нагреица быстро, – выходя из хаты, приказывал Осип.

– Манюшка, воши у тибе есть. А ну дай гляну голову. Можа надо подустить, да карасином намазать, – и Раиса принялась смотреть голову, перебирая волосы. – Да, кажись, нема. Маманя, надобно сметаны занесть с выходу. Нихай, Манюшка, ноги помажить. как выбаница.

Выкупавшись и отвечеряв, все улеглись спать, кроме сынов Арины, они как всегда пасли быков, это была их постоянная работа в колхозе, их профессию назфвали в хуторе – воловики.

Утром Раиса подняла своих школьников, и они отправились в Красную Таловку. В школе их встретила Полина Ивановна.

– Здрасте, – дети хором поздоровались с Полиной Ивановной.

– Здравствуйте, дети, давайте знакомиться, меня зовут Полина Ивановна, но для вас я тетя Поля. А как тебя зовут, девочка? – обратилась она к Нюре.

– Нюра, а у школе Анна Степанова, а братов моих вот Ваня – Иван Степанов, а вот Коляшка – Николай Степанов, – рассказала за всех Нюра.

Раиса тем временем зашла в кабинет директора, а через несколько минут, поздоровавшись, директор стоял уже возле детей, держа в руках их личные дела.

– Анна Степанова, седьмой класс, идем со мной – сказал и повел Нюру в класс, потом через несколько минут пришел и за ребятами.

– Степанов Иван – пятый класс. Степанов Николай – пятый класс, а что это вы, близнецы или как? – спросил директор.

– Нет, не близнецы, Ванюшка старше меня на год, а я с ним вместе пошел, ну что б уместе с братом – выпалил Николай.

– Ну, юные пионеры Степановы, вы учились на отлично в Прогнойской школе. А у нас как думаете? – вглядываясь в глаза ребят, спросил директор.

– Только на отлично, – опять первым выскочил с ответом Коля – за Ванюшку.

– Да, – ответил пионер Иван Степанов.

– Идемте в класс. Я вас представлю новым друзьям – одноклассникам. Они пошли за директором.

– Раиса Иосифовна, Иван Яковлевич – наш директор строгий, но очень справедливый и отзывчивый человек, он старается обо всех заботиться и глубоко вникает в жизнь учеников, педсостава, даже помогает некоторым родителям, где много детей, деньгами. Он женат, но детей у него нет. Вот он и отдает всего себя ученикам.

После звонка на урок Полина Ивановна повела Раису домой показать, где будут жить её дети. Дом был высокий, тщательно выбеленный, под совковой черепицей, во дворе росло много цветов и деревьев. В доме было две комнаты, на деревянных полах лежали вязанные тряпчанные дорожки, кровати стояли железные, с высокими спинками.

– Раиса Иосифовна, вот в этой комнате будут жить ваши дети, – и она показала на вторую комнату. – В первой комнате печка, я буду вставать рано готовить еду, а там им будет уютнее и спокойнее.

Раиса впервые увидела такие хоромы, такой порядок, чистоту и, как женщина, немного позавидовала: «Во как люди живуть».

– Ну как Раиса Иосифовна, вам нравятся условия, в которых будут жить ваши дети?

– Полина Ивановна, дюже хорошие комнаты, у таких мои дети ишо не жили, им понравица, спасибо вам.

По дороге до школы Раиса сказала, что придет через неделю повидаться с детьми.

Когда Раиса вернулась домой, её засыпали вопросами и расспросами.

– Раичка, ну как унучата у новой школе? – спросил Осип, волнуясь за внуков.

Хотя у Раисы было много хлопот, а неделя тянулась так долго, она решила пойти раньше на один день. Она не шла, а почти бежала. Этот путь, родной до боли, казался далеким и близким.

Придя в школу, она встретила Полину Ивановну в коридоре на своем рабочем месте.

– Здрасте, Полина Ивановна, ну как вы тут? Как детки?

– Здравствуйте, Раиса Иосифовна, всё у нас хорошо. Мы сдружились, и мне они не в тягость, а в радость, я очень довольна вашими детками.

Понимаю вас, вы скучаете, но так далеко часто ходить, у вас же там грудной ребенок, тяжело. Я стараюсь заботиться об ваших детках, как о своих. – Слёзы потекли по худым щекам. – Вот сейчас уже будет звонок на перемену, вы увидите их.

– Полина Ивановна, я вот насчет платы за квартиру, да можа харчи какие надо привезть.

Раису оборвала Полина.

– О чем вы говорите, Раиса Иосифовна, да у меня все заготовлено как на большую семью, нам с ребятами хватит всего, коровка ещё доится. И никакой платы, никакой, вы спасли мою душу от одиночества, я чуть с ума не сошла, а сейчас спасибо вам и господу богу, я летаю как на крыльях. – Она глянула на часы – ходики, и быстро схватив звонок, зазвонила.

Из всех дверей повалила детвора разных возрастов, все были одеты как – нибудь, и Раисыны дети ничем не выделялись.

Вглядываясь в это непонятное броуновское движение, она глазами искала своих родных человечков.

– Полина Ивановна, а иде ж мои?

– Ваши дети очень скромные, тихие да ещё не совсем обвыклись. Они из класса выходят последними и подходят ко мне. Вон смотрите, Нюра идет и вот Ваня и Коля.

– Маманя, маманя – накинулись на мать, прижимаясь к юбке, а мы думали, ты завтра придешь – Раиса развернула узелок и дала по кусочку рафинада и по большому бублику.

– Это вам от бабуньки Арины – гостинец.

Дети принялись хрумтеть. Раиса с умилением смотрела на детей.

– Маманя, кода ты ишо придешь? – спросила Нюра.

– Да к Покрову вас забяру, што б дома хочь на престоле побыли.– Раиса погладила по головке каждого.

Время перены пролетело мгновением, Раиса не успела ещё и наглядеться на детей, как зазвенел звонок. Раиса целовала детей и думала: «Господи, опять будя томица сердце аж до Покрова», – она ещё не привыкла к разлуке.

– Маманя, мы тебя ждем, до свидания, – сказали дети и пошли по классам, оглядываясь на маманю и тету Полю.

Раисе не хотелось уходить, но дома её ждали трое желторотиков.

– Полина Ивановна, дорогая, спасибо вам. Таперича я аж под Покрова их забиру, нихай на престольный день дома побудуть, да и вас я на празник приглашаю.

– Спасибо, Раичка, я не откажусь, я с удовольствием. Можете за ними не приходить, мы придем с ребятишками. Покрова 14-го октября, а мы придем 13 – го. Я у директора сама отпрошусь, да и за детишек скажу.

– Ладно, ждем вас, до свиданица, – Раиса вышла из дверей школы, а за ней и Полина Ивановна.

– Счастливого пути, до свидания. Раичка, ждите нас вечером 13-го. Не волнуйтесь за детишек.

Для хутора Прогнои, праздник Покров пресвятой Богородицы был третьим большим праздником в году после Рождества Христова и Пасхи.

К нему начинали готовиться зарание. Убирали огороды, копали картошку, стягивали бахчевые: арбузы, дыни, тыкву, срезали капусту, обрывали калину и терен.

Подмазывали хаты и сараи, выбеливали их до ослепительной белизны, тщательно выметали базы.

За два – три дня до праздника начинали приготовлять не хитрые казацкие явства. Варили самогон, заделывали казацкий хмелевый квас, варили густые узвары и густые, как желе, кисели, наваристые борщи, холодцы из петухов. Выпекали большие бурсачки белого хлеба, пирожки с творогом, рисом и яйцом, жарили коржики. На этот праздник казаки позволяли себе разгуляться с уделью.

Почти в каждой хате было веселое застолье с песнями, плясками и хороводом.

Семья Осипа два дня суетилась, перед печкой и печью готовились как всегда, с избытком. Осип всегда говорил: « Арина, готовь усего поболе, штоб потом не лупать зенками перед гостями,» И Арина с дочками всегда старалась всего наготовить в изобилии.

– Ну, кажись, усе готово, усё у погребе и на сходцах. Наташа, смажь ишо раз земь у передней хате, а то уж скоро и свят вечер, – приказала Арина дочери, а сама взяла доенку и, выходя на баз, заволновалась: – Глянь, Осип, чиво ж коров не гонють, надо ж ишо до захода их подоить, а их нету.

– Дак нынче ж пасеть безбожник Демьон, яво очередь, дак он у потемках пригонить, надо було, апосля обед не гнать у стадо.

Осип вышел за ворота выглядывать и коров, и гостей.

Раиса с Петей на руках, с Дусей и Васей отправились встречать тетю Полю, сестру и братьев. Дошли до мостка и увидели бегущих навстречу Колю и Ваню, а Нюра с тетей Полей были ещё на бугре.

– Маманя, здравствуйте, – уцепились за юбку ребятишки. – А вон тетя Поля с Нюрой.

– Жалочки вы мои, а мы так скучились, так скучились, вот и вышли вас встречать.

– Мамань, покажи Петюшку. – Раиса наклонила сверток – уу – большой уже, на папаню схожий. Глянь, Ванюшка.

– Маманя, а папаня уже дома? – спросил Ванюшка.

– Да ишо нет, но наверно, скоро будя, разбяруца, што он ни у чем не виноват, и приедя ваш папаня, – успокоила детей Раиса.

Они подождали тетю Полю и Нюру.

– Здрасте, Полина Ивановна, слава богу, камень с души свалился, та я за ними заскучила.

– Здравствуй, Раичка, што ж ты так переживаешь. Живые и здоровые твои детки. Учатся хорошо, поведение хорошее. Хвалят их учителя, да и я могу ими гордится, по дому мне помогают. Молодцы. – Дак, какой же ваш хутор большой да длинный.

– Дак, почти 4км. тянеца, а то и боле, – подтвердила Раиса.

Дед Осип крутился возле ворот, встречая гостей, увидев внуков, пошел на встречу им.

– Полина, кажись Ивановна, – он протянул ей руку, – здорово, унучата, вы первые наши гости и самые долгожданные, – целуя внуков, говорил дед Осип, – ходите, ходите у хату.

– Дедуня, а мине у комсомол примуть скоро к празнику, – хвасталась Нюра.

– И к какому, к Рождеству чи к Пасхе, – поддел шуткой дед.

– Да не, к дню Великой Октябрьской революции, ну што 7– го Ноября, – поправила Нюра, ошибку деда.

– Можна туды и не лезть. У комсомолы. Ну как примуть, нихай принимають. Но ты, Нюра, усёдно у бога верь и люби, иво без богу никуды, а без комсомола усю жизню жили и голоду не видали. Ладно, – Осип махнул рукой и увидел, как приближались к его хате ещё гости.

Из других хуторов и браты, и сестры, и двоюродные, и троюродные, и племянники, и племянницы, и внуки, и правнуки сходились в гости.

Осип ходил довольный, что много гостей, ведь эти гости большая родня. Все гости радовались встречи. Общаясь, они делились каждый своими новостями и впервую очередь о прибавлениях в семьях, о новых членах этого большого рода. А потом кто сколько накопал картошки, запас сена, намолотил горновки и пр.

– Раичка, ну у вас и родни, – удивилась Полина Ивановна, – счастье – то какое.

– Да энто ишо и половины нету. Завтря ишо ближние придуть, – с гордостью сказала Раиса. – Мы кадысь с маманей считали, дак боле 300 душ, ну энто с маленькими дитями и школьниками, а кабы б ишо не мерли, ишо б боле було.

– Можа, хто хоча подвечерить, дак давайте стол сберем? – спросил дед Осип.

– Дак не, какая ж вечеря и к причастию, и к мированию, и к кресту хочим подойти, – возвразила Аринина сестра Марфа. – Да мы ишо со вчерашнего дня ни чиво не ядим. Можа, тольки дитям што дать, им ишо не такой грех.

– А я ж про дитей и гутарю, им хочь сыты навесть нихай похлебають, – подчеркнул дед Осип, – нихай подъедять, а то и до церквы не дойдуть, – усмехнулся дед, – а завтряи к службе у церкву, а потом на ярморок.

Отвечерявших детей, молодых племяшей и внуков дед Осип начал отправлять на ночлег к двум отдельным сынам и к двум замужним дочкам, живущим отдельно в хуторе.

Кто постарше и совсем старые остались у хате Осипа. Всем хватало места и на лавках, и на земляном полу, устланным коцубейками, полушубками и «куфайками».

Для детей «Ярмарок» – это было самое главное развлечение, они его ждали целый год. Предприимчивые спекулянты из Луганска, из Миллерово да и других городов привозили столько самодельных сладостей, что у степных дикарей глаза разбегались, они целый год копили по копеечке собирали, зарабатывали, а тратили на празднике за считанные минуты. Спекулянты выворачивали из своих мешков кучами конфеты, леденцы на палочках: петушки, красные звездочки, желтые и красные паровозики, конфеты в красивых ярких обертках, пряники – коники, пряники – птички, белочки, зайчики, ведмедики-медвежата.

Спекулянты не забывали и взрослое население. Для них везли «мануфактуру»: ситец, сатин, бязь, батист, куски бастона и драпа, разобранные и отутюженные из распоротой старой одежды, парусиновые тапки, хромовые сапоги, валенки и галоши, платки, полушалки, шали и много разной мелочевки, свечи, клей…

Спекулянты приходили на прицерковную площадь раньше прихожан и выстраивались в торговые ряды.

Проснувшись рано утром в хате Осипа, все засуетились наряжаться во всё самое лучшее, заранее приготовленное. Пришли дети, молодые племянники, сыны с невестками и внуками, дочки с зятьями и внуками. Все были готовы к выходу в церковь и ждали команду деда Осипа, дед перекрестился перед иконами.

– Ну, с богом! Давайте выходить, пока дойдем хоч ишо и рано, но народу будя много. Нынче и у церкву не улезешь, а хочица усем поближе к алтарю, – и со своей семьей и гостями направились к церкви.

– Осип, ишо ш ребяты от быков не пришли, – сказала Арина.

– Ну, нихай, Наташа и Манюшка подождуть их и уместе тады и придуть. Ветерок дуеть и с востоку от и зима будя оттуль: холодная.

Народ уже толпами шел со всех сторон хутора, и Осип подумал: «Надобно б ишо чуток раньше».

Приблизившись к церковному двору, брат Иосифа Григорий встревожено воскликнул:

– Братка Осип, глянь на крышу, какойся человек крясты вон с куполов срубливаить, дак не один, а вон ишо два лезуть, – глянул на брата в недоумении.

– Грец их знаить, прости господи, таперича што ни день, то новость. Зараз усё узнаем, – сказал Осип, приближаясь к дверям церкви, перекрестившись перед храмом и еще раз перекрестившись перед самой дверью в церковь, «отвесили» глубокие поклоны. Из двери навстречу им вышел человек в военной форме с иконой Николая Угодника.

– И куды ты икону Николая Угодника тянешь? – спросил Григорий.

– Куды – куды, – передразнил военный, – а вон туда, на костер.

Григорий схватил икону, потянул к себе и вырвал из рук военного.

Войдя с иконой в церковь, они такое увидели, что не приведи господи никому такое узреть.

Местные коммунисты, парторг, председатели колхоза и сельсовета, бригадиры и прочие хуторские активисты – безбожники вместе с военными снимали со стен у алтаря иконы, выносили священные книги и прочую церковную утварь.

Пришедшие прихожане толкали, кричали, мешая тем громить церковь, т.е. «работать».

– Проклятые антихристы, церкву закрывать у такой празник – над богом ругаца. Ироды проклятые. – кричала бабка Фекла и байдиком огрела антихриста по спине, снимавшего икону.

– Идолы окаянные! Место оскверняете и бога не боитесь. Во, дьявол уселяица! Спаси, господи! – Старый Нефёд перекрестился и поцеловал икону Божьей матери, к нему подошёл местный коммунист Игнат Наумович – бригадир колхоза и оттолкнул от иконы.

– Хватить, дед Нефёд, расцаловалца, иди свою бабку цалуй, уходи у сторону, – сказал и толкнул деда с большей силой, тот еле удержался на ногах. Он снял икону и понес к двери.

– Родимец распроклятый, моя бабка уже пять годов на том свете, а ты мине туды залышаешь – и, сжав кулаки, обеими руками начал бить Игната куда поподя.

– Дык я вот икону отнясу и сам туды до бабки тибе отправлю, – путаися тут под ногами.

Арина подошла к Осипу и прошептала на ухо:

– Отец, скажи брату Григорию, нихай у драку не лезя, унучата он гутарють, што пять «воронков» нагнали, ишо и забяруть каво. Уседно по – нашему ни будя.

Тут из алтаря вышел майор Пруцаков:

– Вы чито тут с ними няньчитесь, а ну гоните их из церкви на двор, нихай не мешають работать, у нас вот документ от партии и правительства, – он поднял папку и пальцем указал на неё. – Мы исполняем свой долг по закону. А ну, богомолы, вон отсюда, а то силой выкинем.

Бабка Ульяна, крестясь, упала на колени перед Пруцаковым Иваном:

– Иван, да што ж за закон такой у твоей уласти, а? Закон Божий усе знають, и он выше усех уластей и ихних законов. Тибе ж тута крястили, у алтарь носили, а ты… Ах, бесстыжий, и твоя уласть такая.

– Бабка Улька, ты дюже так не разговаривай с начальством. Бога нет, ты понимаешь, бога нету. Это при царе вас богом пугали, дурили вас цари. При этой власти, при нашей советской, все должны знать: нет бога, – вот так, бабка Улька, – и он похлопал её по плечу.

– А што на тибе будем молица, антихрист проклятый! Чи на каково идола? Ой, людички, ой, конец свету! Ой, конец свету пришел! – громко зарыдала бабка Ульяна.

Иван Пруцаков, взяв её за шиворот, потянул к дверям.

– Чиво ты разоралась, как корова при отеле, – вышвыривая из дверей, крикнул Иван.

– Бога побойтесь, антихристы, провославный народ пожалейте, што ж вы их у скотов превращаете. Господь – он усё видеть, да и накажить вас и ваших детей, – дед Юфим перекрестился – спаси господи этих антихристов, они ишо не знають, што делають, прости их деяния.

– А ты ж жид, дед Юфим! У тибе ж свой бог – Иуда! И чиво ты мажися? И к казакам! – Ухмыльнулся и толкнул деда Юхима, самый заядлый коммунист Яков Федорович, председатель колхоза.

– Да про мине чиво хош гутарь, а Господь Бог энто другое дело, об нём и думать плохо, грешно, – поучительно наставлял безумных грешников дед Юхим.

Всех выгнали на церковный двор, дверь церкви охраняли два военных с вытямутыми из кабуры револьверами, а все остальные, как марадеры, тянули из церкви на костер иконы, святости, книги.

Костер тоже был оцеплен военными, а местные коммунисты носили и безжалостно кидали в костер, ухмылялись, цинично посматривая на кричащую, стонущую, охавшую, проклинавшую их толпу. Арина не выдержала и заголосила причитая:

– У такой празник, у такой празник Покровительницы Божей Матери чиво ж они делають, окаянные, господи, срази их стрелами и мечом своим, – она подняла лицо и руки вверх, – господи, милостливый, праведный спаси и защити от злых недругов.

– Гля, тетка Аринка за кормушкой свого сына плачить. Усё, лахва кончилася – заорал коммунист Никифор.

– Дурак ты, Никифор! Можа мого сына Ивана кости уже сыра земля приняла, а ты так гутаришь, господь с тобой – и Осип перекрестил Никифора. – Эх ты, человече.

– Дык он, Никифор, он до Фроськи косолапой от жинки своей бегаить у потемках, прелюбодействуить. Думаить, церкву закроить дак и бога не будить. Будить бог, будить, ишо как будеть. И от суда божьего ишо нихто не схоронился! – громко кричала Зинка, чтоб все слышали.

– А табе завидно, к табе ж надо с табуреткою, – поддел Никифор Зинку за её

большой рост, – каланча пожарная. Ха-ха-ха. Зинка подбежала и начала колотить его своими длинными худыми руками.

– Безбожник, богохул, черт рогатый.

Никифор размахнулся и так ударил, што Зинка, как щепка, отлетела и упала навзнич.

– Бабы, бабы! За нашу церкву ишо нас и бьють! – закричала маленькая заводная молодая бабенка.– А ну давай их отцель пужанём! Чертей рогатых, подымайся.

И все молодые и не очень молодые бабы накинулись на «работающих» антихристов.

Иван Пруцаков, увидев это сопротивление, недолго думая, вытащил револьвер и начал стрелять вверх.

– Расходитесь по хатам. А то, хто будя бунтовать, зараз на список возьму, и тады с вами погутарють иде надо.

Но в толпе не все хуторяне испугались выстрелов, а наоборот, стали оказывать сопротивление. Но были такие, что пошли подальше от греха.

– Осатанел, совсем осатанел и с своим револьвером. На, стреляй! – продвинулась сквозь взвизгивающую толпу бабка Фроська. – Мине терять нечиво, акромя господа бога, усё ужо забрали: у гражданскую – сыновей, у 26-ом – добро, а зараз с-за пазухи бога выкидають. Дак без бога люди волками чи ишо хуже волков сделаюца, и ты, Иван, ты и усе энти твои ироды у энтом виноваты. Проклянуть вас люди и господь бог покараить. Вот увидишь, сбудица покарание.

– Замолчи «святая», ты он гутарють, у девках распутствовала, а зараз святоша нашлася. Я тибе стрелять не буду, скоро и сама отбросишь коньки, и так долго живешь. Он, с моим дедом тягалась, што чуть бабуня моя у петлю не полезла. Дак их уже нету, а ты тут ишо свет баламутишь, святвя.

Сзади Ивана Пруцака толкнул глухонемой Савка и, размахивая руками и жестекулируя пальцами, с возмущенной мимикой лица, старался высказать свое негодование.

– Да иди ты ишо отцель, – буркнул Иван со злом на Савку. – Ото б были усе такие, как Савка, дак и шуму б не было б, глотки пораззявляли.

Костер горел потрескивая. Народ, возбужденный и озлобленный на представителей власти, но запуганный событиями предыдущих лет, стал разбредаться с церковной площади.

– Подьиспортили мы празник у хуторе, – подкуривая папиросу, произнес Яков Федорович – председатель колхоза.

– Походють по ярморку, трохи заспокоюца, а домой придуть да ишо песняка заиграють. Казаки выносливые, тут табе и плачуть, и тут же гогочуть.

– А мы чи не казаки? Тольки што, партейные, и нам надо у свои хаты итить к гостям, да по стопочке самогончика пропустить, да с холодным с кваском, да с гардальчиком али с хренком, – причмокнул Никифор, глядя на Ивана Пруцака.

– Цыц, Никифор, а то ишо с партии выключим. По чужим бабам бегаешь, да ишо збираися незаконные празники празнывать, – Иван Пруцак оглянулся на военных, стоявших вдали от костра, куривших папиросы. – Я табе попразную, будешь коло церкви дежурить целый день.

– А можа ты мине запрятишь и на свою бабу лазить, тады кастрируй как подевника, – возмутился Никифор.

– Вот договорися, сключим с партии, и уся катрация, – остановил разговор парторг колхозной ячейки.

Этикет взаимоотношений прихожан не был нарушен столь необычным, неприятным событием. Они здоровались с уважением друг к другу, казаки – мужики снимали головные уборы, кланялись и обменивались рукопожатиями. Женщины, здороваясь, делали поклон или кивали головами. Поздравляли с празником друг друга, желали здоровья и благополучия, а с родственниками и кумовьями ещё и обнимались, целуя в щеку.

Уходя домой, проходили верез ряды стоящих спекулянтов.

С пустым карманом или кисетом сильно не разгонишься на покупки. Хуторянам нужно было многое из привезенного товара спекулянтами, но они останавливались только на той покупке, которая нужна была очень и очень необходима, по их выражению – « позарез».

– Арина, а скольки ж у нас унуков? – залезая в карман за кисетом, спросил Осип жену, остановившись возле леденцов на палочке.

– Да уж боля тридцати. Чи тридцать два, чи тридцать три. Осип, да чи ты усем сбираися брать, усамым маленьким возьми, а старшим уже можна ради празника и самогону по стопке улить.

– Ну, тады подсчитай маленьких, – Осип стоял и ждал, когда Арина по пальцам пересчитает внуков.

– Аж восямнадцать.– Смотрела Арина на пальцы.

– Два десятка возьму, не обшибусь, – и попросил, чтоб насчитали два десятка петушков. Вот табе и когаты, 20 рублев как и не бувало, ладно, ради празника можна, – успокоил себя (в меру с крестьянской скупостью) Осип.

Положив петушков в тряпичную сумку, они направились домой.

В церковь всегда старались идти вместе всей семьей и гостями, а возвращались кто как, «хто кады управица».

Придя домой, дед Осип перекрестился.

– Ну, слава богу, и причастили, и помировали, к кресту подошли, да хоч ноги домой унясли, – развязывая сумку, бурчал недовольный Осип.

Подозвав внуков, начал раздавать петушков. Те благодарили деда и, улыбаясь, принимались лизать карамельную сладость.

– Манюшка, ходи сюды, вот и табе кочет, – протянул он сиротинушке леденец.

– Спасибочки. А чиво, братка Митюшка не приехал на престол?

– Дак на шахтах там другой порядок, можа, он сычас уголь ковыряить, там дюже на празник не смотрють и у празник работають. Кадысь приедя, – успокоил, поглаживая Манюшку по голове.

На базу сыновья, зятья и внуки ставили столы, расставляли лавки и табуретки. Дочки, невестки и внучки сервировали стол. Когда стол был накрыт, Осип начал приглашать всех за стол. Все усердно крестились, кланялись и садились за столы плотным кольцом. Каждому клали деревянную ложку, а угощения были в общих чашках и тарелках. Разнос со стопками и самогон в бутылках, заткнутых куском сухого кочана кукурузы, стояли перед дедом Осипом, перед хозяином.

Когда все уселись, он налил в стопки самогона и начал разносить по кругу, угощая. Кто хотел выпить, брал стопку с разносаяя. выпивал и стопку ставил на разнос, кривясь или кряхтя.

Выпившие тянулись ложками к чашкам с куриным холодцом, залитым казацким хмелевым квасом и заправленным хреном или горчицей, это блюдо у казаков было самым любимым на мясоедных праздниках.

– Обедайте, обедайте, сродственички, закусуйте, – наливая по второй стопке, приговаривал дед Осип и стал разносить по второму кругу.

Выпив вторую стопку и закусив, все повеселели, и брат Григорий запел: «Ой, мороз, мороз»… все дружно подхватили, и певучие голоса разлились, как отлаженный инструмент. Допев эту песню как бы для разминки, начали выходить из – за стола, почти все запели плясовую песню «Куделя, куделя моя не пряженая, не волоченая, не пряженая, не волоченная, а под лавочку заброшенная», размахивая руками и подтанцовывая. А кое – кто из мужиков ещё, заложа пальцы в рот, подсвистывал в такт.

– Васютка, иди «тальянку» выняси да барыню заграй, нихай попрыгають, штоб у животах пооседало, а то куды ж усё стольки наготовили, а ну усе у круг, – улыбаясь, командовал Осип.