Текст книги "Рассказы из Парижа"

– Катенька, так на счастье! – воскликнул я радостно, готовый в эту минуту разбить всё что угодно.

– Счастье? Тише… К счастью надо красться, зубы сжав и притушив огни, потому что знает, знает счастье, что всегда гоняются за ним…

Она тяжело вздохнула. Я же, полный уверенности и бесшабашного веселья, уже чувствовал этот сладкий запах счастья.

– Катёнок, ты чувствуешь, ночь пахнет тобой.

– Нет, она пахнет ванилью, корицей и сырниками. Сейчас я тебя буду кормить.

– Грудью? – чуть не вырвалась у меня дурацкая шутка. Иногда так бывает, что после высокого напряжения у меня «выбивает пробки» в голове, поэтому смех и юмор – это целебное средство, и бесконтрольный язык отчаянно и с наслаждением несёт всякую чушь.

Взяв с блюда два ещё тёплых сырника, нанизал их на палец себе и Кате.

– Теперь мы обречены.

– Андрюша, обручены, – заливалась она смехом.

– Пусть будет по-твоему – облучены!

– Какие вкусные сырники! Только сейчас я понял, что зверски холоден. От её непосредственно-детского смеха таяло сердце и тянуло на подвиги.

– Катёнок, а что если нам рвануть навстречу твоей мечте? Прямо сейчас мчимся в Барселону! В этот раз ты уж точно увидишь Александра Диего Гари.

– А как же работа?

– Ты знаешь, что означает в переводе с латинского слово «travail»? Инструмент пытки. Надеюсь, мы сможем несколько дней прожить без этого инструмента.

– А сырники?

– Катя, я всё могу, хотел сказать «съесть», но вовремя остановился, чтобы прозвучало по-мужски: «Я всё могу»!

На автомобиле до Барселоны всего лишь 680 километров. На рассвете будем уже на нашей даче. Тебе понравится: море, солнце и… Андрей.

– Его зовут Александр Гари, исправила Катя, не поняв моего «тонкого» юмора. Я искренне наслаждался разговором с ней, думая, что мы – экстраординарная пара, Катя – экстра, а я – ординарный, но не произнёс этого каламбура вслух, зная, что она не выносит остроумных тупиц.

Внезапно, как волной, меня накрыла грусть.

– Мама, родная мама, я виноват перед тобой, я не успел… я многое не успел. А ты сделала для меня всё возможное и даже невозможное. Ты вдохновляла меня, ты убеждала меня, что скоро будет счастье. И вот – я счастлив, но не забываю думать о тебе, и вдруг все матери мира стали дороги мне с их безграничной любовью к своим детям. Ромен Гари вписал в Вечность имя своей матери, мой архитектурный дар гораздо скромнее его уникального литературного таланта, и я не буду трубить на весь мир, что посвящаю тебе мой архитектурный проект, победивший в международном конкурсе. Просто на каждом камне, на каждом кирпиче этого здания на всех языках мира я напишу слово «МАМА»!

Особенный, терпко-пряный запах цветов, стоящих на столе, раздражал меня, может быть, это от него, как говорила тётушка Розали, делалась у меня печаль?

Катя, как шаманка, читающая мысли на расстоянии, тут же унесла цветы подальше. Они вырывались из вазы, и их гибкие стебли так любовно-заманчиво сплетались друг с другом. Я впился глазами в мою красавицу, чтобы она продолжала исполнять желания, но… никакой реакции. Мне осталось только любоваться ею. У Кати в некоторых местах был переизбыток женственности, но мне это даже очень нравилось.

– Катёнок…

Она тут же оказалась рядом. Её глаза дышали светом счастья, но шекспировский передник, как кольчуга безопасности начинал мне «расходовать последний нерв».

– Андрюша, – она сняла передник, улучшив моё настроение, но положила его мне на колени, чтобы я прочитал: «Счастья без примеси страданий не бывает». – Ты согласен с Шекспиром?

– Катенька, о каком Шекспире ты говоришь, подумай сама: уже в 13 лет Уильям бросил школу, чтобы помогать отцу, ремесленнику-перчаточнику, а через 5 лет вынужден был жениться на слегка беременной двадцатишестилетней Анне, от которой в скором времени сбежал в Лондон, где случайно попал в актёрскую труппу. Ты помнишь, Ромен Гари сказал, что писатель – это вообще счастливое сочетание тех или иных данных и способностей. Писатель должен быть по возможности совершенен. Понимаешь, совершенен, как Гари, который говорил на восьми языках, был дипломатом, героем войны, рыцарем человечества. Его принимал в Белом Доме Джон Кеннеди, а в Елисейском дворце – Шарль де Голль, и ему было что сказать им, потому что он был не только гениальным, но и образованным человеком. В августе этого года я посетил дом в Стратфорде, где родился Шекспир. Внимательно осматривал каждый закуток, ища следы гениальности, но не нашёл. Даже письменного стола, или книжной полки, ни одной книги! Я продолжил поиски в доме его старшей дочери – Сюзанны. Бедняжка, она не умела ни читать, ни писать, но удачно вышла замуж за доктора. Так вот, в этом доме висели портреты выдающихся людей эпохи, но среди них не оказалось «знаменитого» родственника Шекспира.

Экскурсии, как в коммерческом театре, заканчивались всегда в сувенирной лавке, где портреты Шекспира можно было увидеть даже на переднике! Я уже не говорю о чайном салоне в доме Сюзанны, где пирожные Отелло душили своим низким качеством. Конечно, мои эмоции тебя вряд ли убедили. Но завещание и вырастающий за ним жлобский характер… подсчитано всё барахло в доме до чайной ложки, и ни слова о рукописях, о книгах, а в те времена они стоили очень дорого. Но это ещё не всё! Оказалось, что Шекспир занимался ростовщичеством! И тягал по судам беднягу соседа кузнеца, вовремя не сумевшего расплатиться. Ты же понимаешь, что черты характера автора, его осколки жизни всегда находят отражение в его произведениях. Поэтому, где Шекспир мог почерпнуть любовь к Италии и знание её, свой высокоразвитый литературный вкус, знание многих видов спорта и развлечений, доступных только аристократам, свою необыкновеннукю чувствительность и склонность к таинственности, знания музыки и любовь к ней, знания дипломатии и жизни наследных принцев?

– Ты хочешь сказать, что истинным автором мог быть только аристократ, высокообразованный, говорящий на многих языках – и это может быть граф Рэтленд и его супруга Елизавета, дочь великого английского поэта Сидни?

– Катенька, ты умница! Как приятно с тобой… он хотел закончить фразу словом «беседовать», но остановился, поняв, что оно лишнее.

– Андрюша, но я так уже привыкла к Шекспиру…

– Катёнок, надо привыкать ко мне, а не к бородатой легенде многовековой давности. Мне так захотелось войти в жар ливня Катиных волос, зарыться в них и забыть всё. Но внутренний голос отдавался стуком в висках: бежать, скорее бежать отсюда, найти силы встать с дивана и ехать на край света, чтобы не чувствовать этого тошнотворно тонкого запаха смерти.

– Катя, хочу показать тебе план перестройки нашей квартиры, ведь завтра начинается ремонт, но мы можем внести ещё кое-какие изменения. Она смущённо покраснела, хотела как-то запротестовать, но, посмотрев в мои глаза, не посмела, и я понял, что сегодня как пострадавшему мне дозволено всё, или почти что всё.

Мы ходили по квартире, не разнимая рук, и я рассказывал и показывал, какие я передвину стены, обсуждал цвет паркета, но думал совсем о другом. Вдруг она робко произнесла:

– Андрюша, балясины, я хочу деревянные балясины на террасе.

Я совершенно не знал, что это такое, но глядя на её вишнёвые губы, выговаривающие медленно «ба-ля-си-ны», я представлял себе что-то ужасно эротичное.

– Конечно, балясины, Катенька. Как же можно жить без балясин? И начал бестолково целовать её куда попало, стремясь своими жадными поцелуями завоевать как можно больше этого дурманящего, нежнее нежности пространства шеи, груди, губ…

– Андрюшенька, я не сырник, меня не надо есть, – сказала она, смеясь и вздрагивая.

– Балясины – это совсем другое, это balustre. И если мы решились ехать в Барселону, собирайся, мы должны быть там обязательно на рассвете.

– Почему?

– Обещание… Ведь обещание даётся только на рассвете…

Её глаза излучали любовь, и я понял, что путь будет трудным, на пределе сил, ведь вместо светофоров я буду видеть только её глаза.

– Катёнок, я готов!

– Ты что, ничего не берешь с собой?

– В Барселоне все есть.

Она улыбнулась, взяла свою маленькую изящную сумочку и сказала весело:

– Это впервые я буду так странствовать, налегке.

Мне же показалось наоборот, что я так нагружен, что моё тело лопалось по швам от любви. Все-таки Гари прав, утверждая, что настанет день, когда любовь признают самым главным чувством.

– Андрей, а что это за дивное дерево растёт у вас на террасе?

– У нас на террасе, Катя, растёт церетония, по-русски – рожковое дерево. Его чувствительность так велика, что мгновенно вырастают рожки, если ты мне изменишь.

– André, надо стараться изменить мир, – ледяным голосом обрубила она мою шутку. В эту минуту она была такая красивая, такая смелая и пугающе жестокая.

– Катя, я всё сделаю, чтобы изменить… – я больше не мог произнести ни слова, приступ дикого смеха душил меня. Я наклонил голову, стараясь сдержаться, но какие-то стоны всё-таки вырывались из моей груди. Она, ничего не поняв, испуганно начала ласкать меня, приговаривая:

– Андрюша, всё будет хорошо…

– Как восхитительно жить и так любопытно знать, что же будет дальше, – подумал я, почти мурлыкая от Катиной ласки.

– Катя, я не могу понять, почему ОН застрелился?

Она вдруг странно посмотрела на меня и сказала:

– Если радуга держится долго на небе, мы перестаём на неё смотреть.

– Не понял…

– Это трагический вопрос без ответа. Понимаешь, у Гари другой темперамент, чем, например, у Бродского, который написал: «Здравствуй, моё старение! – и поставил восклицательный знак. А что люди вообще делают в жизни? Стареют. А он так не мог, он должен был гореть! И светить нам. Невозможно представить Ромена Гари старичком с выцветшими глазами. Ведь он герой!

– Я согласен с тобой, сказал я вполне серьёзно. Внезапно мне захотелось слиться с ней далеко за пределами тела, где-то там, в Вечности.

Мы вышли в тихую свежую ночь.

– Катя, улыбайся, на нас смотрят!

– Кто же? – удивлённо спросила она.

Перед нами была пустынная улица, освещенная фонарями и звёздами. Только где-то вдали маячил габаритный полицейский на велосипеде.

– На нас смотрят звёзды. Они сегодня ошалели и вот-вот упадут.

Полицейский, приблизившись, резко затормозил, увидев бледного растрёпанного Андрея, участливо спросил:

– Вам плохо? Что-то случилось?

– Да. Меня ограбили.

– Кто же? – наивно спросил флик.

– Вот эта девушка. Она украла моё сердце.

Блюститель порядка громко присвистнул, покрутил пальцем у виска и поехал дальше.

Катя, улыбаясь, смотрела вверх, где счастливые звёзды весело кувыркались на тёмном ковре неба.

P.S. Пятница, 11 мая 2018

Самое удивительное в жизни – это сама жизнь, дарящая мне самые невероятные встречи. Двоюродный племянник Романа Гари – Поль Александр Павлович и его жена Анни, пригласили нас в гости! Я теряю голову от радости. Это невероятно! Ведь они уже давно никого не подпускают и живут уединённо «вдали от шума городского» в 550 км от Парижа. Вам говорит о чём-нибудь такое название деревеньки, как Caniac-du-Causse (300 жителей)? Нам это место совершенно неизвестно, но мы с энтузиазмом мчимся на нашей «Тойоте», лихо превышая скорость, где только возможно. Я так тороплюсь прикоснуться к истории. Как же мне удалось войти к ним в доверие? Благодаря моему русскому акценту, напомнившему Полю произношение его матери Дины. Я часто говорила с Павловичем по телефону и мы даже старомодно переписывались. Мне доставляло огромное удовольствие видеть его почерк на конверте – бисерный с тонкими длинными «L» в моём имени. Его стиль – лёгкий, естественный, дружеский: «Увидев Ваше фото в книге, я будто бы пожал Вам руку и познакомился с Вами… Так странно, что сейчас я уже старше Романа…» Поль Александр родился 5 февраля 1942 года, значит сейчас ему 76 лет, а Роман Гари застрелился в 66.

В молодости все называли Поля вторым именем Алекс, чтобы не путать с отцом, которого тоже звали Поль. Дина, выходя замуж за Павловича, приняла католичество и маленький Алекс учился в духовной семинарии Святой Марии, долгое время даже не подозревая, что он еврей. Но Анни, выйдя замуж за Поля, почувствовала моментально тиранизм еврейской свекрови, не желающей делить своего сына ни с кем. После смерти отца, это дядя Роман уделял много внимания Алексу и оплатил его учёбу в Гарварде. А потом… Потом, как вы знаете, это Алексу пришлось участвовать в «абсолютном» романе Гари и играть роль Эмиля Ажара…

Вся эта история постоянно крутится в моей голове и, естественно, я возбуждена до предела и всё обычное воспринимается мной по-другому: и синий океан неба, и поле, и лес и земля. Мне кажется, что я увидела Землю такой, какой ещё никто не видел.

Не найдя по дороге ни одного цветочного магазина, мы останавливаемся, чтобы собрать букет полевых цветов для Анни. Восторженная бесконечность зелёного поля с алыми, пламенеющими маками, золотыми лютиками и белыми ромашками. Волшебная гармония природы и души. Я перетягиваю лентой наш яркий букет – щедрый дар природа, и мы снова мчимся, наверстывая время, чтобы приехать тютелька в тютельку. Ведь опоздание – это разочарование для тех, кто ждёт. На «всех скоростях» пересекаем деревеньку Caniac-du-Causse и к нашей радости дорога сама выводит нас к хутору, прямо к дому 17 века, где живут Павловичи, о чём свидетельствует табличка на почтовом ящике. На крыльце нас уже встречает Поль Александр и… его обаяние обрушилось сразу. Изящно забыв смущение, я бросаюсь ему на шею. Он трижды целует меня, подаёт руку моему мужу Филиппу и приглашает в дом. Вдруг, радостно скуля, охотничья собака Фабио (teckel) с жёсткой, серой шерстью, бросается мне в ноги и так умильно «присобачивается» ко мне, что все смеются.

– Может быть, Фабио чует во мне животное?

– Нет, просто предлагает дружить, – улыбаясь, ответила Анни, целуя меня и приглашая всех в сад.

Солнце просвечивает сквозь листву деревьев, делая наши лица светло-пятнистыми. Как просторно здесь! Очаровательная Анни, нежно заботится о нас, угощая разными домашними вкусностями. Яблочный пирог, который так любил Роман, немножко «пересидел» в духовке и хрустит, как сухарик, поэтому никто его не есть. А мне нравится, мне всё нравится, что нравилось Гари.

Поль предлагает нам различные вина, но я никогда не пью алкоголь.

– Ты как Роман, он тоже не пил и терпеть не мог пьяниц, – заметила Анни.

Вот так естественно и просто мы все перешли на «ты».

У меня было к ним много вопросов, но я не задала ни единого, чтобы наша дружеская беседа не превратилась в допрос.

Поль очень тонкий человек. Блеск его ума, художественная и литературная объективность, меткость определений были потрясающе красивы. Но он ещё обладал искусством не стеснять собеседников и своими «ажаризмами» совершенно нас расслабил. Одет он был в джинсы, черную майку и песочного цвета пиджак. Стройный, подтянутый, элегантный. Он задумчиво скручивал «самокрутку», курил какой-то пряный табак и вдруг, взглянув на меня, спросил:

– Что ты хотела узнать?

– Всё!

– Ты сумасшедшая и ты нам подходишь.

Ну, что ж… В 1971 году Роман Гари и Джин Сиберг, попав под чары этой местности, купили рядом с нами развалину 17 века. Я взялся достроить, увеличить и отремонтировать дом, сделав уютное и достойное жилище. Эти дома, затерявшиеся в зелени на известковом плато Causse, олицетворяли для Романа покой и воплощали надежду на воссоединение остатков клана своей матери. Вот мы до сих пор живём здесь и не можем иначе. Потом из Парижа приехала хорошая знакомая Романа – Элизабет Фарси, декоратор, которая привезла всё необходимое для дома и создала здесь деревенский уют. Ты хочешь посмотреть его дом?

Мы идём через лужайку в гости к Гари, и что-то необъяснимо барское было в походке и движениях Поля. Он отворил дверь, но не переступил порога, это милая Анни продолжила рассказ.

– Вот за этим столом Роман писал заготовку для романа «Воздушные змеи». Он всегда работал над несколькими произведениями одновременно. Ведь он жил в ирреальном мире своих героев, а когда сталкивался с реальным миром – впадал в депрессию. Я помню первые дни Нового 1977 года, когда Роман сидел здесь над корректурой английского издания «Вся жизнь впереди». Горел вот этот большой камин и Роман казался нашей маленькой дочери, каким-то чародеем в отблесках пламени. Он её очень любил и часто играл с ней, а потом мы все вместе ужинали, иногда приглашали друзей или соседей. У Романа была такая особенность – если собеседник был глуп и неинтересен, то он засыпал за столом и все очень смеялись.

В ванную и спальню вела деревянная лестница. Через окна открывался просто идиллический вид на зелёные луга с пасущимися стадами овец. Это именно здесь Гари понял, что свободная природа – свободнее всех свобод.

Мне показалось, что Анни что-то хочет сказать нам, но не решается.

Я понимала, что мечта Гари об абсолютном романе, в котором он мог быть одновременно героем и автором, вовлекла в мистификационную игру Поля, который считал себя жертвой Гари и в то же время, и Роман полностью зависел от Поля, вынужден был оставаться в тени и был лишен заслуженной славы. Но его литературный опыт был дороже славы и… дороже жизни. Ещё включился русский характер Гари – идти до конца, иначе, чего же проще (для французского менталитета) – сказать всему миру – Эмиль Ажар – это я! Но Гари уже был не властен над своим творением. Ситуация была невыносимой для всех. И конечно Поль тяжело страдал.

Положив руку на плечо Анни, мы вышли из дома. Филипп нас сфотографировал на пороге. Мне показалось, что этот дом без возраста и без любви. Обрёл ли он здесь покой этот одинокий и нервный человек, писатель Гари, который, чтобы обрести себя – стал совсем другим – Эмилем Ажаром. Теперь я поняла, почему Поль не вошёл в дом, слишком больно и даже время не смогло стереть эту боль утраты и на лице Алекса отражалось не только страдания, но и какая-то славянская кручина. Я представляю, как голова его густо населена воспоминаниями.

– А это что за дом? – спросила я, указывая жестом на хорошо сохранившуюся постройку.

– Это такой красивый сарай, где мы храним черновики, письма, документы Романа. Но совсем недавно случился пожар (короткое замыкание) и многое сгорело.

– Как жаль, побледнела я, мне так хотелось увидеть живой почерк…

Мы вернулись в сад Павловичей и продолжали беседу. Я немного рассмешила всех своей фразой, что в жизни всегда из двух зол выбираю оба. Светло-распахнутые глаза Анни светились любовью. Любовь для меня – это двигатель внутреннего горения.

– Ты непосредственна и ты не истка (не эгоистка), – сказала Анни, опять угощая меня пирогом с яблоками.

Я съела его весь!

– Ты не боишься растолстеть?

– Когда речь идёт о моём любимом писателе, я ничего не боюсь.

Я чуть не сказала, что готова грызть землю, лишь бы его книги не были одиноки. Ведь у меня не только сочувственное отношение к Гари, а настоящее восхищение и восторг.

Поль и Анни это видели и чувствовали, что я не ищу каких-то новых сенсаций и не задаю болезненных вопросов, а просто наслаждаюсь общением с ними.

Поль, ласково глядя на жену, вспомнил, какое сильное впечатление произвела красота Анни на Романа: «Как тебе удалось подстрелить такую?» – с восторгом заметил Гари. Но всегда относился к Анни как родственник, как дядя к племяннице. Когда Поль учился в Гарварде, Роман приглашал Анни обедать в русском ресторане, ведь он так любил малосольные огурчики! Однажды, Роман забыв чековую книжку, был так расстроен, что громко произнёс несколько раз: «Что теперь подумает обо мне моя мать?»

– А ты помнишь, – обратилась Анни к Полю, – когда нам было негде ночевать в Париже, Роман отдал нам свою спальню, а сам ночевал на диване в кабинете. Он был настоящим мужчиной!

«Кто же спорит, – подумала я. – Он был героем».

Да, он любил женщин (кто же их не любит) их присутствие всегда было необходимо Гари для «нормального течения жизни».

Незаметно подкрался благоухающий вечер, Цветов рядом не было, это пахла земля. Какое-то животное чувство подсказывало мне, что характер этой земли так соответствует характеру Павловичей, поэтому они живут здесь в гармонии. Фабио доверчиво тёрся о мои ноги и не отпускал меня ни на шаг, показываю всем видом, как приятно ему моё присутствие. А харизматическая власть Поля была так велика, что не было сил и не было желания прощаться.

Я вытаскиваю из сумки печально известную книгу Поля Павловича «Человек, в которого верили». Она начинается так: «Шесть месяцев прошло после смерти Ромена Гари. Выполняя его последнюю волю, я должен сделать следующее заявление.»

Смущенно прошу Поля подписать книгу (жестокая я всё же, ведь ему так больно вспоминать прошлое). Он пишет почерком, дышащим изяществом, слова дружбы. Я кланяюсь ему. Он сердится и, притянув меня к себе, говорит:

– Ты сумасшедшая. Никогда так не делай. Хорошо?

И он уходит в дом, чтобы сварить кофе Филиппу.

Шарм, сумасшедший шарм Поля (есть у него что-то от Гари) покоряет нас. Но тёплые руки заходящего солнца напоминают нам о близком прощании. Мы фотографируемся все вместе у дома Павловичей, а потом спокойно, классически просто идём рядом с Полем и Анни к автомобилю. Мы целуемся, обнимаемся и Поль помогает мне сесть на переднее сидение, а потом неожиданно целует руку и смеясь говорит: «Мне всё-таки удалось сделать русский трюк». Но в его глазах светилась печаль.

– До встречи в Париже, – говорит Филипп.

На прощание я машу рукой из открытого окна, а милый Фабио бежит за нами вслед.

Я вытаскиваю из сумки карандаш и блокнот, чтобы записать и не забыть блеск и оригинальность фраз Поля, но в русском переводе они теряют вкус и становятся пресными. Наверное, я так и уснула с карандашом в руке. Вы догадываетесь, что мне снилось. Я открыла глаза, когда мы уже въезжали в Париж. Сон медленно стекал в рассвет.