Текст книги "Санаториум (сборник)"

Испытательный срок, и всё

Интересно, что в чужом дому одни чувствуют себя хорошо, и хозяевам именно такая позиция нравится. Другие же, придя, чувствуют себя стесненно, как-то жмутся, и хозяева тоже ощущают эту стесненность, и им это неприятно, скорей бы ушел.

И вот, когда мужчина входит к женщине как хозяин в первый же раз (это че у тебя, выкинем), баба на это всегда покупается и начинает бормотать, что собиралась, но все некогда. Слово «выкинем» вселяет в нее надежду, что ли.

И вот он, такой, приходит, деловой, все схватывающий, «что у тебя парень не спит, телик смотрит», и кругом одни соображения. Пошел в уборную и в результате на следующий день опять пришел (а предыдущий вечер кончился на том, что переночевали вместе) и принес седло от унитаза! Затем, ища места для своей сумки в прихожей, увидел дверцы, это что, стенной шкаф, открыл, посыпались какие-то папки (Лара работала в газете), выпал тяжелый ящик, раскрылся.

– Это не место, – поднимая ящик, сказал мужик, – вообще тут нет места, отдельная квартира называется.

С грузом на плече он подошел к приоткрытому окну и вывалил ящик наружу. Попутно сковырнул кастрюлю и горшок с цветком с подоконника. Разлился борщ, посыпалась сухая земля.

Пока женщина вытирала пол и подоконник, мужчина пришел с еще одним ящиком.

– Погоди, это нужно, – крикнула она и перехватила ящик.

– Ну я тогда не знаю, – с вызовом произнес он и пошел в прихожую.

Она испугалась – сейчас этот уйдет – и, поставив ящик под детскую тахту, кинулась за ним следом, но передумала останавливать посетителя, а мимо него помчалась с третьего этажа. Там, внизу, она стала разбирать все выпавшее из выкинутого ящика. Это была старая обувь. «Хорошо что поздно, – подумала она, таща груду мокрых вонючих туфель и стоптанных сапог в помойку, – никто не заметил». Среди оставшегося на тротуаре в следующий заход она вдруг обнаружила новые детские сапоги – как раз Димке на эту зиму! Подруга подарила, ее парню осенью новые сапоги оказались малы. И валенки мокрые пришлось взять, пригодятся Димке.

Вернулась радостная домой, увидела, что мужчина доедает со сковородки холодную жареную картошку с котлетами – Димка опять ничего не поел, – и радостно сообщила, что вот где нашлись еще год назад подаренные сапоги! Для этого надо было выкинуть, ага?

Тот, к кому она обращалась, только дернул плечом.

И ни слова про то, что все было расшвыряно по мокрому тротуару и по лужам, тем более у соседей под окнами, хорошо, что уже все спали. И валенки быстро спрятала в тот же шкаф, пока этот стоял спиной и ел, почему-то ножиком и пальцем.

А, вся посуда стоит после вчерашнего в раковине! Сам же и сложил все туда.

Но сегодня он этим брезгует.

– И еще выкину, – с набитым ртом сказал едок, – все из шкафа, завтра.

Затем он посетил туалет с новым сиденьем под мышкой, вынес оттуда старое и тоже кинул в кухонное окно.

Хозяйка помчалась вниз, треск и гул разнеслись по окрестностям.

Весь следующий день (позвонила на работу, что будет готовить материал дома) она разбирала шкаф, множество книг оказалось на выкидание, папки со старыми материалами, туфли красивые без одного каблука, танцевала чарльстон в клубе, где теперь тот каблук? Порядочный человек пришел жить, надо понимать, у него своя комната в старинном доме в коммуналке рядом с такой же комнатой мамы, мебель модерн, ждут расселения. Всё в центре, Никитские ворота. В переулке. Новый кавалер знаменит своей комнатой в тридцать метров на первом этаже и своей тахтой на шести ножках. Тахта стоит невидимая, за шкафом, за такой темницей в египетском стиле. Называется «сексодром». Мать, правда, гоняет его набежавших гостей среди ночи из-за стола.

А эта его новейшая подруга живет в поселке под Москвой, дали квартиру от газеты. А электричка – она ведь как метро, полчаса – и ты около работы. Но ему все не нравится. Он покрикивает. На парня особенно. Пришлось мальчика переселить на раскладное кресло в кухню, а на его тахте теперь спит мужчина, он любит простор и свободу. Раскладное кресло мать поднапряглась и купила новое.

Вообще траты, она пожалела мужика и нашла ему осенний плащ в секонд-хенде и там же – попались сразу, и довольно удачно – рубашка и куртка светлая его размера, свитерок, а вот за брюками пришлось пойти мерить, что при его придирчивом характере оказалось нелегко, он брезговал. Но в летних щеголять не станешь в октябре месяце! И сапоги ему купила довольно удачно. Назанимала, правда.

А вот за мужским бельем они ходили в поселковый магазинчик, и что, купили. Она купила, вернее. Что-то у него произошло в жизни. Скрывается?

Он вообще не ходил к себе домой. И, судя по всему, сменил работу. Из дому никому не звонил. И ему никто. Странный человек!

Она с ним познакомилась в гостях у школьной подруги, сидели рядом, смеялись, и вот прямиком оттуда он и поехал ее провожать – сначала на вокзал, потом на электричку, а потом по тропе вдоль путей.

Как ни странно, переезд к ним мужчины подействовал на Димку. Вообще-то он был двоечник и писал «корову» через «а». Но то ли ему была нужна мужская рука (проще говоря, ругань и нотации), то ли тут произошла случайность – в разоренном по указке нового жильца стенном шкафу среди рухляди Димке попалась книга «Занимательная физика» и задачник по той же физике (книги ушедшего от них отца). Он быстро все решил и запросил еще чего-нибудь почитать. В результате его приняли в физматшколу и сказали матери, что растет большой ученый. «Большой безграмотный ученый», – горько пошутила образованная мать, на что ей ответили, что у него другая грамотность, высшая.

Дожили до зимы, мужчине пришлось покупать зимнюю куртку, он ел, спал, скандалил с Димкой. Хозяйка иногда работала ночью в ванной, поскольку и в комнате, и в кухне спали ее мужички – а надо было отдавать долги и платить за Димкины дополнительные занятия. Вечерами взрослый смотрел телик без разбора, особенно любил спорт, орал, матерился. Димка был воспитанный пацан, молчал, когда взрослый начинал его учить тем же образом, что и игроков и судей на поле. Даже за табуретку хватался, и Димка тогда убегал к друзьям по дому. Один раз он так и сидел в подъезде до часу ночи, пока не приехала с последним поездом мать.

Что касается взрослого, то он брал деньги из ящика на свои нужды, а когда однажды хозяйка хватилась, то герой сослался на то, что видел, как Димон сам оттуда таскает.

С Димкой мать говорить не стала, он брал понемногу на школьный буфет, а вот в ящик она больше деньги не складывала. Это началось уже весной. Сожитель обнаружил недостачу и был тайно недоволен, перестал заниматься любовью и затем ушел, взявши все вещи, свои и часть общих, – к примеру, из дома исчезла со стены старая картина эпохи модерна, портрет женщины. Может быть, и что-то из шкафа, где хранились книги.

На телефонные звонки мужчина традиционно не отвечал.

За прошедший сезон, однако, он приводил в гости своих друзей – на собственный день рождения, к примеру. С ними у его незаконной жены завязались добрые отношения, как и со всеми. Она была милым и добрым человеком, хорошим товарищем. И вот эти новые друзья сообщили ей в ответ на недоуменные вопросы, что у ее бывшего умер отец, оставив ему большие деньги. И старый долг, из-за которого их друг скрывался (ему угрожали), теперь возвращен.

«Ах вот оно что, – подумала бедная женщина, – он просто прятался у меня, да».

И мысль о картине, которую он явно украл, стала опять ее мучить.

И о тех деньгах, которые она тратила на него, – на одежду да и на еду. Димка ел мало, она сама питалась частенько в буфете на работе, а дома только пила кофе. Но ужин и завтрак должны были красоваться на столе в полном объеме!

И через некоторое время, летом, она поехала к своему сожителю по знакомому адресу (в квартиру на Никитских). И так же, как ее в первый раз туда ввели (с этого началось их первоначальное знакомство, еще до всего) – через подоконник, рукой залезть в форточку и открыть шпингалеты, – так и она вошла в его комнату.

Он отсутствовал.

Она тем временем накрыла хороший стол с коньячком и села его ожидать.

Картины не было нигде.

«Продал», – подумала бедняга.

И тут вошел ее бойфренд, солидный, какой-то уверенный в себе, – он даже не удивился своей сожительнице, как будто ждал ее со дня на день. Хотел было что-то сказать, но увидел дорогой накрытый стол и потеплел. Сели, поели, выпили, им несколько раз пыталась помешать его мама, она совалась в дверь и настойчиво звала сына.

Он отвечал: «Я занят, не видишь? Ко мне жена приехала». В следующий раз он крикнул: «Ну не сейчас же ты пойдешь платить за квартиру?» Она еще раз сунулась, он ушел и закатил громкий скандал. После этого мать на какое-то время стихла.

Он сказал раздраженно:

– Просит меня заплатить за квартиру! Она уже месяц не платит.

– А всегда платила?

– Да. Что ей в голову въехало!

– Может быть, считает, что тебе пора тоже участвовать в этом?

– Да меня год не было!

Она хотела возразить, что за квартиру платят в любом случае, но промолчала.

Поели, после чего он попросил ее собрать посуду, отнести ее на кухню и помыть.

Когда она вернулась с мокрыми руками (полотенце в кухне висело грязноватое), он сам вышел из комнаты и явился с постельным бельем.

Отдал его ей, сказал «Постели на диване», она выполнила его указание, удивившись, что белье было несвежее явно.

Но что делать, легли, сделали свое дело. Затем начался разговор:

– Я тебе написала письмо. Прочти.

И он взял письмо.

А там были перечислены все траты за те восемь месяцев, что он жил в их доме.

Он ответил подробно:

– Ты не прошла испытательный срок. Понимаешь? Это был у тебя испытательный срок. Я решал, жениться или не жениться на тебе. Плохая маленькая квартирка в пятиэтажке под Москвой, ребенок взрослый, ты вообще зарабатываешь мало. Но ты была мне предана, я это ценил. Покупала всё – и ни слова. Мне это было приятно. А потом ты стала другая. Прятала всё. И я потерял к тебе доверие. У меня уже была одна жена, тренер по плаванию. Я занимался плаванием, был кандидат в мастера. Короче. Мы поженились. Она не захотела жить в коммуналке у меня, она снимала двухкомнатную квартиру для себя одной, ну и я переехал к ней. Но не с пустыми руками. Мама у нас в квартире немного помогала одной старушке, а когда эта старушка ночью умерла, все равно добру пропадать, мы перенесли часть ее мебели к себе и тогда вызвали скорую. Соседи кинулись всё выносить, но уже пришла милиция, ее комнату опечатали, там были наследники. Ну а мы с мамой той же ночью договорились с перевозкой, и мы все это – мебель и все упакованное, мама постаралась завернуть и обвязать веревками, люстру, картины, скатерти, настольные лампы и посуду – погрузили вот как раз через окно, ты этот путь прошла – и увезли к моей жене. Потому что соседи уже нос стали совать и наследникам звонить, мама слышала. Короче, у нас с женой стала богатая квартира, все удивлялись просто. Жена была суровая у меня, ничего в этом не понимала, даже сказала: «Забирай свое краденое», когда мы поссорились. Не понимала, что это большие деньги.

Вообще, она хотела, чтобы я тоже платил за квартиру, я понял. И сам покупал продукты, там, бытовую химию, туалетную бумагу и так далее! Готовила она, это правда. Из своего. Это же нормальная семейная жизнь, жена готовит. Но ведь я сколько внес! И продавать не хотел, это на будущее. Купим квартиру, надо только подождать, пока родня той бабки успокоится. Они следили по всем антикварным магазинам.

Ну и она ругала меня, один раз мы даже разодрались, оба спортсмены. Только я ведь мужик! Навалял ей. И уехал к себе. Пожил два денька, как раз суббота была, думаю, надо мириться. Звоню – не берет трубу. Смеюсь, думаю, тем слаще будет примирение. Еду. Открываю дверь своими ключами. Опа! Пустая квартира. Ничего нет, пол, стены. И никаких ее следов, моей жены. Может, ее убили и ограбили? Да нет, думаю, если бы убили, были бы следы драки, она так бы не сдалась. А тут – пыль, пусто. В ушах звенит. И до сих пор я на ней женат. А ты не прошла испытательный срок, извиняюсь. И это ты меня к себе зазвала, я ни о чем не просил. Ты не прошла срок ни по каким параметрам, покупала мне старье, секонд-хенд, думала завоевать этим, да? Всё, я пошел спать к себе за шкаф.

Тут же она собралась, не хотелось спать на грязном, и покинула его, как оказалось, навсегда.

Последнее, что ей сообщили о нем, – это то, что он жил с работницей пивзавода в Очакове у нее в однокомнатной квартире, она родила дочку, и однажды утром в 6 часов он поехал на велосипеде за пивным суслом, его дешево продавали в ларьке при пивзаводе. Он отправился по дороге, а рядом ехал грузовик, а впереди автопогрузчик с краном, цепью и крюком, крюк был за что-то там зацеплен впереди. И вдруг крюк сорвался, и этой отлетевшей цепью с крюком на конце ударило прямо ему, этому ее бывшему бойфренду, по голове. И он упал с велосипеда. Водитель грузовика остановил тот автопогрузчик, вызвали кого надо к погибшему.

А на поминках уцелевшие друзья вспоминали общие загулы и ту кровать на шести ногах, знаменитый на Никитских воротах сексодром, и даже развеселились, как часто бывает на поминках. Притом все жалели мужика, какая-то нескладная оказалась его жизнь. Да и смерть. Но про это никто ничего не сказал. Их собственные жизни тоже уже требовали ответа.

Рита и ее дети

И наконец он все-таки произнес эту фразу – «на себя посмотри». Надо сказать, Рита уже ждала чего-то в этом роде.

Их роман развивался уже с полгода, такой международный роман по сватовству, нью-йоркский друг сказал «а давай-ка я тебя познакомлю с одним русским, живет в дебрях Парагвая».

По этому случаю земляк вскоре прилетел, и они с Ритой провели неделю знакомства между постелью и ресторанами. Платила, так получилось, Рита, профессор университета в Подмышке Америки (так местные называли свой город из-за климата), и она же в том числе возместила и транспортные расходы. Гуляй не хочу, широкая душа (в широком теле, Рита стала толстая после аварии). Гость был тронут и счастлив, когда она отдала ему деньги за билеты. Буквально как ребенок!

В следующий раз он явился уже с сыночком лет восьми, дело было на рождественские каникулы, этот сын от второго развода доставался ему на все праздники, Мигеле.

Итальянский ангел с картины Рафаэля, кудрявый и пухленький, Мигеле воспринимал Ритину растроганность как назойливость, был враждебен, обниматься не желал, бормотал с отцом по-ихнему, а отец, надо это видеть, оказался очень нежным папашей, от Риты довольно демонстративно при сыне отстранялся, и она понимала – чтобы не ранить его сердечко, преданное далекой маме. Эдик все время разговаривал с ним только на его языке, насобачился в чужой стране. По-английски принципиально ни словечка.

Любое женское сердце от такой отцовской привязанности тает и капает, и Рита в этом случае не была исключением. Примеряла его чувства на общих будущих детей. Смешно разговаривала с Мигеле по-русски, стуча себя в пышную грудь: «Я Рита, а ты?»

Он никогда не отвечал и, видимо, ревновал, отворачивался, отец шептал ему в кудряшки что-то. Малый смотрел исподлобья огромными шоколадными глазами, у отца-то бледно-голубые, южная кровь сильней. И ни капли этот Мигеле не был похож на папочку. Зарождались мысли о том, что у нас будет такой же ангелочек. Когда будем вместе. У Риты тоже очи будь здоров. Иногда, в тяжелые минуты, она думала: как у коровы.

Рита нуждалась в своей семье, то есть первоначально в муже. В близком человеке. Он бы у ней был ухожен, любим, хорошо одет, вкусно накормлен. Рита зарабатывала, кроме преподавания писала книги о русском искусстве эпохи сюпрематизма. Ездила, читала лекции по университетам. Иногда консультировала покупателей, интересовавшихся русским авангардом. Но – внимание – ни в коем случае не произносила страшного слова «фальшак». Говорила самую простую фразу «ничего сказать не могу», ибо за четкую формулировку галерейщики мстили. В Москве на нее разок напали, прямо у гаража, когда она выходила из машины. Перед тем ее возили к миллиардеру на стеклянную виллу, и он дал ей на рассмотрение книжицу с рисованной обложкой. «Это Шагала я купил, восемнадцатый год». Рита покачала головой, произнесла вердикт, все, через неделю ее избили, когда она вышла из машины у себя во дворе, причем от автостоянки, покуривая, за процессом наблюдали два охранника.

Рита эмигрировала.

То есть, конечно, тут есть кавалеры, два соседа, но один живет с мамочкой, ему под пятьдесят, и дело никуда не двигается уже год. Другому тоже столько, он готов на все, пламенеет, но женат, жена в другом штате, при разводе все отберет. Она уже ближе к пятидесяти поняла, что художница, пристроила к дому мастерскую в два этажа (все на деньги мужа), детям туда вход запрещен, требует от мужика, чтобы он похудел на двадцать кг. Сама занимается пилатесом и йогой, еще бы, не работает, дети отдельно, четырнадцать и шестнадцать лет, едят что в холодильнике, разогревают в микроволновке. Отец по субботам закупает все на неделю. Жена ест свое, особое. Жена принципиально не торгует своим творчеством! Размещает его в Интернете. Хочет выставку только в Нью-Йорке.

А он ездит сюда, к нам, получил работу, с понедельника по четверг, семь часов на машине.

В Ритином университете строго смотрят на сексуальные отношения вне закона. Рита в тяжелые моменты, когда Джон приходил на чашку кофе, повторяла себе буквально следующее: «Джон со мной переспит, ему это на пользу, но просто через полгода голосование, оставляют ли меня на кафедре на семь лет или увольняют… Голосование тайное. Учитывается все, держись, Ритка».

Они иногда встречались в ресторане в соседнем большом городе, где их никто не знал, и Джоня чуть не плакал от любви. Рита была его мечта. Его собственная супруга ходила прямая как доска.

Каково быть толстой в Америке, – а таково, что тут каждый седьмой толстый, но Рита исключение. У нее, слава те, талия, грудь, фигура не как у них – груша дном вниз. У нее все, что пониже спины, – все округлое и мускулистое. Она же плавала, хоть и ненавидела этот их бассейн, вечно инвалиды и группы водной аэробики, чьи груди плавали вокруг шей как спасательные круги.

Она иногда после душа смотрела на себя во второе зеркало в ванной – ямочки чуть ниже спины. Все упругое. Ноги маленькие, руки маленькие. Была еще в Москве красивая, худая, с огромными глазами и гривой черных кудрей. Грудь всегда, правда, имелась. Была, короче, похожа на молоденькую Джину Лоллобриджиду, если ей нарастить ее ножки.

А ныне стала подобна Элизабет Тэйлор в старости. Гора. Несчастье случилось после больницы, после катастрофы, начала полнеть неудержимо. Господи, за что ей такое?

Детей не нажила, с мужем разошлась, еще дома он сидел на шее у Риты, так-то искусствоведа, но реально преподавательницы гравировки в детской художественной школе, а муж ушел с работы по причине несогласия с начальством, да и по приезде в США занялся рыбной ловлей и виски.

А потом, по мере вступления в эру импотенции, начал – от ревности – бить жену. Когда она подала на развод, он пришел на кафедру и дал пощечину ее научному руководителю. Рита вынуждена была уволиться, получила работу в глуши, уехала от своих друзей, от своих студентов, от музеев, от коллег. Что она тут делает? Ждет перемен.

Родители, правда, здесь, в США, через два штата налево, если стоять лицом к Мексике. И брат там же, больной неудачник. Старенькие помешаны на экономии и на том, чтобы сэкономленные средства – ни цента – не достались бы Рите. На счет в банке они не имеют права, мама носит все их шестьдесят тысяч долларов на шее. Если она идет к врачу, кошелек несет на шее папа. Почему они не имеют права завести счет – потому что их жалкую пенсию им немедленно перестанет платить правительство. Они с Ритой эмигранты в первом поколении.

Брат работал, а затем потерял место. Сейчас он поддерживает стариков, носит им продукты и т. п. и надеется на шейные шестьдесят тысяч долларов. Жорка все смотрит маме на шею, как на живот беременной: когда родит? Жора младший и любимец, а как же.

Как-то Рита у родителей просила взаймы, надо было купить машину. Вот с этого момента они почти с ней не разговаривают. «Ты! Ты!!! Да как у тебя хватило! Совсем хамство потеряла!» (По телефону папа.) «Ты! Купаешься в зарплате! Машина, дом! А мы!»

(На этой машине Рита и заработала свой дом, на нее наехали, разбили машинку вдребезги, два месяца в больнице, разбитое плечо, рука не работала полгода, хорошо что левая, шов на животе, сотрясение мозга и т. д. Жорка с замиранием сердца ждал, вдруг ему обломится это имущество. Позвонил один раз сестренке: «Ну как ты? Говорить можешь?» – «А что?» – «Говорить, говорю, можешь?» – «А, Жорик, я поняла, но ты не дождешься».)

Он не дождется потому, что у Жорки, бедного, опухоль.

А Рита после этой аварии получила огромную страховку и купила, очень быстро и недорого, трехэтажный дом, обставила его, у меня же будет когда-нибудь семья! А вот на машину уже не хватило, нужно было еще тысяч десять. Бегала в университет пешком, ничего.

С этой куплей жилища началось какое-то безумие. Она ездила, выбирала. Она покупала дом для НЕГО. Рита с ним познакомилась, с тем Эдиком, через друга и по Интернету. Он танцор, солист (видимо, кордебалета), в опере у себя в этом Парагвае, но не в столице. Какие-то типа небольшие сольные партии, и таковые же в ресторане, предполагала Рита. Жиголо.

Репертуар латиноамериканский знойный, танцует под «минуса», целый оркестр на флешке, как выяснилось.

В Ритин день рождения (дело совпало с его первым приездом) он и выступил с программой. Были гости: два ухажера Риты, затем завкафедрой, три девушки-студентки, для помощи. То есть четыре пары. Танцевали. Ну и потом Эдик показал класс, он шикарно умеет бить чечетку. Рита со своим весом танцует вовсе даже неплохо, да и Джо, постоянный кавалер, не оставлял ее своим вниманием, ну и Эдик приглашал. Рита кружилась беспрерывно. Было весело.

После пати они впервые спали в ее кровати наверху. Эдик был не зван туда, но ПРИШЕЛ. Оказался боевой товарищ, но все-таки не как Ритин первый муж, который был по сравнению с Эдиком просто сексуальным маньяком, мог запросто провести три тайма на сон грядущий. Эдик совершил всю эпопею довольно быстро и захрапел.

Она же размышляла, где устроить детскую. Честно говоря, одна комната, где у нее имелся так называемый «зимний сад», – окно на юго-запад, с лоджией, пол застлан ковром по всему периметру, Рита этот простор специально ничем не обставляла. Пусть все остается пустым, думала она. Диван и все. Такая гостевая. При ней свой туалет и большая ванна. Рита так и представляла себе, что будет там купать своего ребеночка. А Эдик был поселен именно в этом зимнем саду, среди Ритиных цветов.

Наутро Эдик пришел к Рите вниз, в столовую, в ее халате красного цвета. В знак родства. Запел еще наверху и так, на какой-то руладе, спустился. Поцеловались нежно-нежно. Выпили кофе. При нормальном раскладе Ритин муж – как он делал это по выходным – тут же завалил бы ее на стол. Нынешний же напевал, мазал тосты ореховым маслом, ел копченую скандинавскую икру минтая, затем пил кофе и далее выразил желание осмотреть окрестности на Ритиной машине. Пжалста. Уехал. Лил дождь. Рита осталась одна. Сидела у компьютера, читала чужие статьи. Эдик приехал не скоро, часа через два, подудел, Рита спустилась, предложила ему поесть, но он сказал «попозже», полез в холодильник, добыл недоеденный салат оливье («мм, люблю, как дома»), пожрал. Потом ему понадобилось позаниматься, он ушел к себе и там танцевал под свои минуса. К вечеру спустился – Рита работала в мастерской, резала по литографскому камню экслибрис для Джо, – посвистел и сказал, что хочет поговорить. Ладно. Вышли в столовую, он вынул из кармана коробочку, открой. Открыла. Там лежало обручальное колечко с маленьким бриллиантом. Померяй. Подошло.

– Прошу вашей руки! – сказал он, опускаясь на колено. – Я объездил все магазины в поисках кольца для тебя. Взял с твоего столика образец…

(И не вернул, надо сказать, ее любимое простенькое платиновое кольцо, еще московское.)

Они поцеловались, потом поехали в индийский ресторанчик, где весь вечер Эдуардо рассказывал Рите свою жизнь, а она думала, что надо, когда Эдик уедет, пройти курс против бесплодия. У нее не было большой надежды забеременеть, ежели за ее шестнадцать лет замужества этого не случилось, то на что оставалось надеяться?

– Я приеду на Рождество, – сказал Эдик торжественно, – приеду со своим сыном, вы должны познакомиться. Это будет наш сын. Его мама балерина, все время на гастролях, спит и видит что ее возьмут в Гранд-опера, тогда вообще Мигель останется со мной, Гранд-опера это от нас еще полторы тысячи километров. Пусть уж здесь, в Америке, и будет его дом. Выроем бассейн. Он очень любит плавать. Я надеюсь, что ты его полюбишь. Я, возможно, смогу устроиться педагогом… Кое-какие деньги у меня накоплены. Куплю вторую машину…

Эдуард долго рассказывал историю своего развода с матерью Мигеля, Рита заинтересованно кивала или качала головой.

На следующие каникулы Мигель уже был привезен, и только ночью Эдик от него отрывался, и то после коитуса бегал посмотреть, спит ли сынок.

Все предложения Риты они вдвоем отвергали (Эдик по-испански спрашивал сыночка). Рита готовила, но Мигель хотел в испанский ресторан и не притрагивался к вилке, когда отец уговаривал его посидеть за столом.

Ездили в испанский ресторан, платила хозяйка по долгу принимающей стороны.

А дальше все затрещало по швам.

Рита это усвоила еще по первому мужу: комплекс мужской неполноценности диктует им хамоватую пренебрежительность по отношению к партнерше. Раздраженные интонации, скучливость, на вопросы не реагировать. Предложения встречать как назойливые попытки пообщаться.

Ну и по истечении срока пребывания Эдик ждал, что Рита их отвезет в аэропорт (двести км).

А ей нужно было подготовиться к завтрашним занятиям в университете. Да и вообще перспектива пилить под дождем четыреста километров не внушала оптимизма.

Рита сидела за компьютером, Эдик раздраженно поднялся к ней.

– Мы опаздываем, – сказал он. – Ты что расселась?

– Закажи такси. Через десять минут оно подъедет.

– Но я же хотел заехать в магазин! Мигеле просил ченквондо. Оно только тут продается. Новая модель!

– Эдик, дорогой мой, я очень занята. Попроси таксиста задержаться у магазина.

– Но это же в другую сторону! Где мы обедали вчера! Мигель прямо подпрыгнул, нашел эту вещь, просто проходя мимо, на витрине, но было уже закрыто! Ты же помнишь! Парень, он от радости чуть не умер! А потом заплакал, что магазин закрыт. Я обещал ему, что завтра купим, перед отъездом, даже подарят! Мы же тебе сказали, что Мигель наконец нашел новую модель ченквондо!

– Эдик, вот честно, милый, не могу. Мне сейчас нужно отправить письма, и через полчаса я еду по делам.

– По каким делам? Что, нельзя отложить?

– Да.

– Что да?

– Нельзя.

– Ну ты вообще… Ты понимаешь, что ты сейчас творишь?

– А что.

– Как ведешь?

– Ну, Эдик, дарлинг, не злись. Я, когда могу, все для тебя делаю. Ты знаешь. И покупала все, и кормила, и возила. Но сейчас не могу. Возникла другая ситуация.

– Ты на себя в зеркало посмотри вообще, – сказал Эдик. – Письма! Женихам, что ли? В Африку?

Он был готов – она это чувствовала – разбить ей компьютер.

Она взяла телефон, набрала номер.

– Вызываешь такси? – бешено спросил он, крепкий, мускулистый танцор со сжатыми кулаками.

– Нет, что ты. Минутку.

Рита позвонила в полицию.

Он разобрал, что она называет их адрес, а остальное в порыве чувств пропустил. Некоторое время она слушала, потом сказала: «Спасибо, жду» и отключила телефон.

– А вот тебе такси!

Но Рита уже вскочила со стулом в руках. Все-таки она была тренированная баба, прежняя жизнь с сумасшедшим ревнивцем научила ее мгновенной реакции. Стул ножками вперед.

– Стой! Я вызвала полицию! Они рядом! Тебя арестуют. Здесь с этим не шутят, не Парагвай. Я не твоя жена. Сядешь на десять лет.

Он стоял, тяжело дыша, отвесив челюсть.

– И попробуй только украсть что-нибудь или разбить компьютер. И в аэропорту от полиции не спрячешься.

Он заметался. Ему позарез надо было пришибить Риту, до безумия.

Но вдали очень кстати раздался вой сирены – Рита заподозрила, что не по ее адресу, потому что в полиции ей ответили: «Все машины буквально минуту назад уехали на стадион. Сорри, мэм».

Он выдал порцию замечательного сибирского мата и исчез.

Да ничего она не потеряла, кроме денег, спаслась, можно сказать.

Нет, потеряла, конечно. Дети, дети.