Текст книги "Аничча"

Прошло несколько месяцев, и вдруг Женя сам приехал в Киев. Кроме Олега, у него тут было еще много приятелей. Конечно же, все – мужчины. Гостил примерно неделю. Некоторым помог поправить здоровье. Запасся лекарственными растениями родной земли. И захотел, чтобы именно Олег проводил его на вокзал. Тот сначала хотел отказаться, подумав: «Снова будет лезть с поцелуями». Но ничего – пережил, проводил.

А летом следующего года, путешествуя со своей девушкой по Кавказу, Олег решил проведать и Женю в Очамчире. Невеста согласилась. Он намекнул ей о нетрадиционной ориентации целителя, не вдаваясь в подробности.

И вот они уже стучатся в дверь серо-голубого дома. Открыл кто-то из гостей, указав пальцем наверх. Прибывшие поднялись по лестнице. Женя увидел Олега и очень обрадовался, а на его спутницу посмотрел так, словно бросил камень. Но она была не из робкого десятка и спокойно наблюдала, как эти двое сели друг напротив друга и молча скрестили взгляды, будто играя в гляделки.

Сначала девушка никак не реагировала, лишь немного удивлялась. Но минут через пять ей это надоело, она уже рассмотрела все в комнате и слонялась просто так. А мужчины все сидели, не отводя взглядов. У нее начало портиться настроение, она вспомнила о предупреждении, и глухая ревность поднялась в ее душе. Недовольно сказала:

– Может, уже хватит?

– Кто это там? – спросил Женя.

– Это Оля, моя невеста, – ответил Олег и наконец посмотрел на нее. – Мы уже подали заявления…

– Оля-Оля, ля-ля-ля, – запел вдруг Женя.

Затем мельком взглянул на нее и побежал вниз.

– Не обращай внимания, он такой, – утешал Олег Олю. – Привыкай…

Когда вечером нужно было стелить постель, Женя вдруг запротестовал, чтобы жених и невеста легли вместе. Олега он разместил в одной из комнат, а Олю – в холле, на том же втором этаже, почти у лестницы прямо на полу. Она даже испугалась, как это спать здесь – еще кто-то спросонья наступит на нее. Пара долго сидела на матрасике, пока не уснула. Оля так вцепилась в руку Олега, что даже если бы тот захотел, не смог бы оставить ее одну.

Утром Женя был немного приветливее. Даже о чем-то расспрашивал Олю. Та неохотно отвечала.

– Ты, вижу, тоже вегетарианка, – утвердительно кивнул головой. Затем взглянул внимательнее: – А рыбку-то любишь…

Оля пожала плечами. Она не любила ни рыбу, ни мясо, особенно рыбные котлеты, которые готовили в столовой на работе. Удивилась и даже рассердилась на Женю, в особенности на его тон. Вегетарианкой она стала недавно под влиянием жениха.

А Жене не нравилась сама ситуация. Зачем тут эта Оля?

– Говоришь, вы скоро поженитесь? – уточнил у нее.

– А что?

– Ничего. Ревнуешь?

– К кому мне тут ревновать? Может, к вам?

Женя лукаво прижмурился и многозначительно ухмыльнулся:

– Если бы я захотел…

– Вы же мужчина, значит, не соперник, – прикинулась глупышкой Оля.

Он вдруг схватил девушку за руки и закружил в вальсе, словно радуясь чему-то. Это было какое-то истеричное веселье!..

А ближе к вечеру парочка отправилась на вокзал. Никто не провожал ее…

В последнее время у Евгения были странные сновидения. Словно какие-то светлячки дождем сыпались на него, превращаясь в бисер и стеклярус. А на земле звонкий дар вдруг прорастал ромашками. Женя падал на этот ковер, раскинув руки, и счастливо смеялся. Сон повторялся и повторялся, и Женя жил в предвкушении чего-то необычного. Бегал к почтовому ящику и все ждал письмо от Гиви. Но тот уже давно ему не писал.

Однажды в очереди своих пациентов он отметил особенного мужчину. Тот странным образом выделялся среди других. Пригласил его первым в свой кабинет. Мужчина представился как Лев Липаев из Израиля, бывший гражданин СССР. Он болел язвой желудка и очень боялся, чтобы его не поразила более опасная болезнь. Лев остановился в отеле, но к Евгению приходил ежедневно. Тот лечил его очень старательно, даже дал белый порошок «от рака», приготовленный собственноручно.

Когда-то на его глазах дед-знахарь исцелял тяжело больных, и Евгений все допытывался, что же это за панацея. Дед секрета не открыл, но порошок Жене дал, после чего тот извел на химиков и лаборатории кучу времени и денег, но в конце концов раздобыл формулу чудесного снадобья и начал изготавливать его сам. Возможно, данное лекарство не повторяло один к одному знахарское зелье, но тоже помогало больным. А это было главное.

Лев долго присматривался к Евгению, а когда наконец поверил в его талант целителя, загорелся идеей переманить к себе в Израиль, чтобы всегда иметь под рукой такого человека.

– Я еду в Южную Африку добывать алмазы, – сказал он как-то. – Хочешь со мной?

Женя вспомнил свои сны и наконец понял, что они ему пророчили. Интуиция подсказывала: нужно соглашаться, ведь это его шанс стать полностью независимым. И о Гиви вспомнил. Возможно, потом его тоже заберет к себе. Врачи нужны везде.

– Я не представляю, как это можно осуществить на практике, – ответил.

– Сначала – в Израиль. Я все устрою, – успокоил Лев. – А дальше будет легче. Возьму тебя в свою фирму…

Однажды в Киеве у Олега собрались друзья. Среди них было несколько тех, кто знал Евгения.

– Слышали новость? – спросил кто-то из них. – Женя из Очамчире одолжил деньги у всех, кого только знал, и отправился добывать алмазы.

– Куда? – недоверчиво уставился на него Олег.

– То ли в Израиль, то ли в Африку.

– Разве в Израиле добывают алмазы? Кажется, их там только шлифуют.

– Значит, в Африку. Долг пока что никому не вернул.

Жена же Олега Оля вдруг вспомнила его слова: «А рыбку-то любишь…» После нескольких лет строгого вегетарианства в последнее время ей очень нравилась рыба, особенно жареная.

Убийство, варенье и… лодочки

Из приоткрытой форточки окна на третьем этаже валил густой удушливый дым. Но на пожар это не было похоже – выглядело так, будто что-то пригорело на плите. Пожарные, которых вызвали соседи, стоявшие внизу и испуганно смотревшие на дым, опасаясь, как бы не загорелись их собственные квартиры, – уже поставили лестницу и тянули наверх рукав. Спустя минуту из окна заклубился пар, смешанный с духом того горячего черного месива, что должно было стать душистым сливовым вареньем, а превратилось чуть ли не в уголь по вине забывчивой хозяйки.

Один из пожарных заскочил сквозь разбитое окно в квартиру посмотреть, есть ли кто дома, прошел по залитой водой кухне и оказался в коридоре. Там он застыл от удивления и ужаса. Все стены и пол были так забрызганы кровью, словно их полили из шланга, а на полу в неестественной позе, подогнув под себя одну ногу и уцепившись руками за половик – наверное, ползла на животе куда-то за спасением в последние секунды, лежала мертвая женщина.

Вызвали милицию, и началось расследование тяжкого преступления. Женщина оказалась профессором мединститута, была уже не молодой, жила одна в трехкомнатной квартире.

Следователей удивило то, что один из шкафов был полностью забит обувью – они насчитали пятьдесят шесть пар. Почти все ботинки, модельные туфли на высоких каблуках, тапочки и сапоги, лежавшие в коробках, были новехонькие – похоже, их ни разу не обували. «Фетишистка какая-то», – подумал молоденький веснушчатый следователь с длинным носом, которым он, казалось, вынюхивал все вокруг.

Напарник носатого – полноватый мужчина постарше – поднял в коридоре еще одну коробку, завернутую в газету и почему-то обмотанную тонкими белыми нитками. Когда следователь разрезал их – очень осторожно, поскольку коробка тоже была забрызгана кровью и, развернув газету, поднял крышку, то увидел вместо обуви два небольших деревянных бруска. Он понял, что держит в руках бесспорное и важное доказательство преступления.

Из допросов свидетелей постепенно вырисовывалась картина жизни профессора Долгополой. Она преподавала анатомию в мединституте, с коллегами поддерживала ровные отношения на некоторой дистанции; была незамужней, но никогда – одинокой, поскольку имела много молодых ухажеров. Стареющая, не очень красивая, но властная женщина словно догоняла поезд, в котором от нее куда-то уносились молодость, любовь и счастье. О ней много сплетничали, но это мало ее заботило.

Она действительно любила обувь, собирала ее с каким-то болезненным вдохновением. Особенно ей нравились туфли-лодочки на высоком каблуке. Недавно хвасталась подруге:

– Сегодня достала пару чудесных замшевых туфель.

– Ты все собираешь, а не носишь, – удивлялась та.

– Берегу… Еще успею.

Она подходила к шкафу, по очереди доставала коробки, открывала их, любовалась голубыми или розовыми лодочками, высокими сапогами, осенними лакированными ботинками, нежно проводя рукой по безупречной коже. Вся обувь у нее была красивая и дорогая. Многое из того, что хранилось в шкафу, ей дарили не только ухажеры, но и студенты, до которых дошел слух о ее увлечении. Окружающие знали даже размер ее ноги – 39. Экзамен или зачет запросто можно было сдать за пару туфель…

На допрос вызвали молодого ассистента той самой кафедры, где работала убитая, Владимира Забудько. В коллективе ходили сплетни, что он был ее любовником. Само собой, не единственным, скорее всего – одним из многих. Поговаривали, что в сети профессорши попал даже сын губернатора.

– Когда вы в последний раз видели Анжелу Григорьевну? – спросил у Забудько следователь.

– Не помню… – глаза у Владимира забегали, он был напуган, поскольку понимал, что является главным подозреваемым. – Кажется, позавчера, на заседании кафедры.

– А дома у нее когда были – вчера?

– Нет, я не был… – юноша густо покраснел, он не успел определиться: признаваться в амурных отношениях с покойницей или же отрицать. Решил рассказать все, как есть, ведь очень боялся запутаться. – Мы уже давно… я давно не был у нее дома.

– Хотели отомстить? Она вас обижала? – продолжал допытываться следователь.

– Нет, за что? Мы были в нормальных отношениях.

Следователь внимательно посмотрел на Владимира, лицо которого побледнело, а глаза еще больше запали, руки же он просто не знал куда деть. Помедлив, следователь ткнул пальцем:

– Подпишите вот здесь…

– Что это? – парень испуганно уставился на бумажку.

– Подписка о невыезде. По первому вызову – к нам!

– Конечно, я сразу же приду, если нужно, – Владимир был рад, что его отпускают, у него даже щеки порозовели.

Подозреваемый выбежал из запыленного кабинета со старой мебелью и таким же старым следователем с единственным желанием: поскорее глотнуть свежего воздуха. Он понимал: если не найдут настоящего убийцу, могут посадить его. У него похолодело в груди, а ноги стали как ватные. «Алиби, алиби, – вертелась в голове мысль. – Когда ее убили? Вчера? У меня же должно быть алиби. Да, я же отдыхал на даче у родителей! И соседи меня видели…»

Мединститут гудел, как улей. Новость потрясла всех – от студентов до ректора. Она обрастала домыслами, выдумками, небылицами. Но почти все считали, что здесь не обошлось без кого-то из любовников, поскольку Анжела Григорьевна просто так их не отпускала, частенько из ее кабинета доносились выкрики с угрозами, а потом кто-то из ее любимчиков выскакивал оттуда, словно угорелый.

– Фантомас разбушевался! – смеялись свидетели колоритных скандалов.

Фантомасом называли профессоршу из-за ее плоского лица без бровей и с париком на голове.

Но теперь ее все жалели, поскольку знали, какие муки испытала женщина перед смертью. На теле несчастной нашли около двух десятков ножевых ранений, каждое из которых само по себе не было смертельным, она просто истекла кровью. А такая смерть – жуткая и болезненная, похожая на долгую нестерпимую пытку. Она, наверное, хотела позвать на помощь, ползла куда-то к двери или к телефону, но не смогла преодолеть этот путь.

Следователи же точно определили время смерти не только по состоянию тела, но и благодаря варенью на кухне, что тихонько кипело на плите, когда профессорше позвонили в дверь, так и оставшуюся затем прикрытой, но не запертой.

Между тем, все свидетели уверяли, что Анжела Григорьевна была очень осторожной и чужих в свое жилище не пускала. На двери ее квартиры, кроме двух замков, были также засов и цепочка. Кто же пришел к ней в воскресный полдень, кому она открыла свою неприступную крепость? Какой-то подруге или близкому другу? А может, соседу? Незнакомцу она бы ни за что не отворила. Одета женщина была в ситцевое домашнее платье и фартук, который так и не успела снять.

Когда через несколько дней арестовали двух пятикурсников мединститута, большинство их знакомых не поверили, что те убили профессоршу. Парни были друзьями и учились в одной группе: высокий худой тихоня Олег Зарубный и низенький черноволосый задира Виктор Погребной. Особенно не верила в обвинение Оксана – девушка Олега, поскольку в воскресенье после обеда они пошли в кино, и юноша был таким же, как обычно. Если бы он сбежал с места преступления, разве улыбался бы и шутил, разве был бы таким беззаботным? Это Оксана и говорила следователям, но они только записали ее показания и сказали, что все выяснят.

Основной же зацепкой для ареста студентов, как оказалось, стала газета, в которую была завернута коробка. На ней чернели цифры: 14/125. Несложно было догадаться, что это почтальонша написала номера неких дома и квартиры – они совпали с адресом Виктора. Женщину очень быстро нашли и сверили почерк. Да она и сама узнала свою руку. Когда же следователи заглянули к Погребным, и подтвердилось знакомство семьи с Анжелой Григорьевной, то конфисковали там катушки с белыми нитками и газеты с идентичными пометками. Дело было легко и быстро раскрыто.

Убийство получило в городе широкую огласку. Когда начался суд над студентами, в зал нельзя было протолкнуться. Кроме родных, знакомых и свидетелей, пришло много журналистов. Такого резонансного дела здесь не припоминали.

Петр Каменский, корреспондент одной из областных газет, просидел в зале все три дня, пока шел суд. Он пристально всматривался в лица подсудимых и тоже не мог поверить, что женщину действительно убили они. Особенно не похож был на преступника главный подозреваемый Олег – в позолоченных очках с тонкой оправой, из-под которых выглядывали испуганные подслеповатые глаза; с синяками и царапинами на скулах – из него, наверное, выбивали признание; с тонкими, какими-то вялыми руками. Он затравленно посматривал на всех, ища взглядом лицо матери, а когда нашел, то, внимательно заглянув ей в глаза, вдруг покачал головой, словно утверждая: «Я невиновен, но ничего не могу поделать». Столько отчаяния было в том взгляде! Мать смотрела на сына, понимая, что он хочет ей сказать, и слезы катились по ее щекам.

Из судебного дела постепенно вырисовывалось, как все случилось. Будто бы Олег с Виктором, зная о слабости профессорши, сымитировали коробку с обувью и договорились, что принесут ей в подарок лодочки золотистого цвета. На самом же деле хотели ее ограбить. Погребной был лично знаком с Анжелой Григорьевной через свою маму, хорошую модистку, обшивавшую профессоршу, и та бывала у них дома. Поэтому, когда позвонили в дверь, женщина, увидев в глазок знакомое лицо и пакет в руках парня, ничего не заподозрила.

Виктор, согласно версии следователей, остался «на стреме», а в квартиру с коробкой и ножом вбежал именно Олег. Он, выставив перед собой лезвие, начал требовать у профессорши деньги, но та его не испугалась и попыталась вытолкать за дверь. Тогда Олег, защищаясь, стал отбиваться от женщины, размахивая ножом и не думая, что убьет ее. Когда же та упала, его стошнило. Он заскочил в ванную, умылся, снял свою окровавленную рубашку и бросил на пол, после чего побежал в комнату, нашел в шкафу мужскую тенниску и надел ее. В это время женщина еще шевелилась и стонала. Виктор уже не думал о деньгах или драгоценностях, а стремглав выскочил из ее квартиры.

– Нашел деньги? – спросил его сообщник.

– Она, наверное, мертва! Бежим отсюда!..

Парни побежали вдоль улицы, свернули к речке и там выбросили нож. Они разулись и прошли немалое расстояние по мели, вспоминая, как заметают следы преступники в кино – чтобы собаки не учуяли, если будет погоня.

Все это студенты будто бы рассказали сами во время допросов. Каменского удивило то, каким языком пользовались парни на суде, особенно Олег: «Я взял орудие убийства и нанес потерпевшей многочисленные ранения…»

У Петра даже волосы встали дыбом. Так обычные люди не говорят – это лексика работников правоохранительных органов.

Суд не поверил преступникам, что они хотели всего-навсего ограбить Долгополую: погибшая ведь знала одного из них и сразу позвонила бы в милицию. То есть парни шли на запланированное убийство, поэтому заслуживали самого сурового приговора. Олегу Зарубному назначили высшую меру наказания – расстрел, а Виктору Погребному дали 15 лет.

Журналист же в это время думал, почему Зарубный, сознательно шедший на убийство и учившийся уже на пятом курсе мединститута, не смог вонзить нож в сердце или сонную артерию. Неужели так плохо знал анатомию, которую преподавала профессорша?…

Вдруг к Петру подошла мать Виктора и, сурово глядя на него, сказала:

– Пишите, пишите, мой сын выйдет – он вас найдет… если соврете.

– Вы не верите, что парни виновны? – спросил Петр.

– Их подставили, разве вы не видите? Пришли к нам, поскольку мы были знакомы с Долгополой, украли газету, вымазали кровью, а потом вернулись с обыском. А у Зарубных стащили рубашку Олега…

После вынесения приговора журналист протолкнулся в кабинет судьи. Его поразило лицо человека в мантии – взволнованное и немного растерянное. Он пожал Петру руку, перепутав его с кем-то, и, заискивающе заглядывая в глаза, спросил:

– Ну, как все прошло? Я справился?

Петр растерялся: он не знал, как реагировать на такие вопросы. Затем судью отвлек другой мужчина, и журналист попятился в коридор. Он чувствовал какой-то необъяснимый стыд, словно увидел того судью голым с намыленным телом. И вспомнил, что одним из подозреваемых был любовник Долгополой, сын высокопоставленного чиновника.

Каменский не знал, каким образом писать статью об этом суде. Его душу обуревали противоречивые чувства: кому верить? Но даже если парни невиновны, разве сможет он противостоять такой могущественной судебной машине?

Петр пошел и напился. Сегодня он все равно не мог принять правильное решение.

Страсть и долг

Жара проникала сквозь кожу. Небо было голубым и застывшим, кроны деревьев не шевелились. Это сочетание голубого и зеленого напоминало лубочные картины.

– Какой сегодня чудесный день! – воскликнула она и заглянула ему в глаза.

Казалось, эту фразу женщина придумала заранее, но употребила ее невпопад, хотя день был и вправду чудесный.

Его взгляд был теплым и радостным. Как раз под стать лету. Улица, на которую они ступили, окружила их шумом, запахами изнуряющего жаркого дня, толкала локтями прохожих, бегущих с озабоченными лицами. Но эти двое шли легко, и уличная суета словно омывала их, вновь смыкаясь за их спинами.

Они шагали в едином ритме, и со стороны могло показаться, что нет никого счастливее и беззаботнее в этой толпе, и что они уверенно следуют куда-то по своим делам. Но никакой общей цели у них не было. И заботы были совсем разные. Их объединял только этот ритм шагов да, возможно, еще некоторые мысли, пролетавшие в головах, не особо задерживаясь, но принося удовольствие.

Вдруг в их движении случился сбой. Они проходили мимо кондитерской. И она подумала: «Хорошо было бы зайти». А он посмотрел на часы. Она поняла, что сейчас он ее пригласит, и начала быстро размышлять, соглашаться или нет. Ведь ей нужно было спешить на станцию, занять мужу место в электричке, поскольку тот сегодня едет к своим родителям. Во всяком случае, появиться там раньше него. И все же, когда юноша действительно пригласил зайти полакомиться мороженым, она сразу согласилась.

В кондитерской было душно. Столики стояли очень тесно и почти все были заняты. Она всегда в каждом помещении старалась сесть так, чтобы позади была стена. Лучше всего чувствовала себя в углу, чтобы стены защищали ее с двух сторон.

Они подошли к столику, за которым уже сидела пожилая пара, но сразу видно, что не супруги. Женщина была в этом уверена, хотя объяснить или доказать это не могла. Просто ощутила интуитивно.

Когда они, спросив разрешения, устроились, ей вдруг показалось, что повторяется эпизод, который она видела в кино или читала в романе. И что это не ее родной город, а какая-то далекая страна без названия, и что во всем происходящем есть оттенок необычного и таинственного. А в сущности, это была простая забегаловка.

Они улыбнулись друг другу, и в этот миг она пережила такое ощущение, словно он кружит ее в вальсе. Как будто видела себя его глазами. Возможно, этому способствовал какой-то гипнотический зеркальный отблеск в его карих глазах.

Подошла официантка в бледно-голубом платье и крошечном фартучке с оборкой из такой же ткани. Рука ее привычно теребила что-то в кармане.

Он заказал обоим мороженое и, чтобы не смотреть на нее постоянно, огляделся. Увидел кувшинчик с подсолнухами на стойке у входа. Подсолнухи были маленькие, искусственные, но тем, кто заходил в кондитерскую впервые, они поначалу казались настоящими.

– Я очень люблю подсолнухи, – сказал он, наклоняясь к ней.

И ему вдруг ужасно захотелось оказаться в поле, где цвели эти тяжелоглавые растения на стройных ножках, похожие на множество солнц, прильнуть щекой к большому желтому цветку и ощутить его едва уловимый сладковатый аромат. И чтобы можно было поделиться этой радостью с женщиной рядом.

– А где же наш цветок? – она потрогала пальцами пустую керамическую вазочку. Почти на всех столиках стояли гвоздики – розовые, красные, белые, немного привядшие в духоте кондитерской, как и посетители, среди которых преобладали молоденькие девушки.

Его взгляд коснулся ее пальцев, рук, шеи. А она наблюдала за выражением его глаз.

– У вас красивый маникюр, – он снова вернулся взглядом к ее пальцам. – Этот цвет очень идет к вашей коже.

Она посмотрела на свои руки. Тонкие кисти в этом приглушенном освещении приобрели матовый оттенок, и теплый красный лак выгодно оттенял их. И снова ей показалось, что она смотрит на себя, свои руки его глазами.

Этот красный цвет – ее любимый. Если она видит такой оттенок красного у кого-то в одежде, то всегда вспоминает красное пальто, которое было у нее самой – девочки-подростка. Когда она надевала его и смотрела на рукава, на полы, в груди поднималась какая-то тревожная волна, а внизу живота что-то щекотало. Она прислушивалась к себе и понимала, что в ней рождаются совсем новые ощущения. Так действовал на нее этот невероятный цвет.

Даже повзрослев, она не забыла того восхищения от красного. Но теперь она уже знала, что так действует сочетание Марса и Венеры, страстного сексуального красного цвета и эстетического впечатления от красоты.

Принесли мороженое, которое поднималось в бокалах витиеватой шоколадно-фруктовой пирамидкой, украшенной половинкой пирожного. Они лакомились им, вспоминая, как переводится с французского «безе», и смотрели друг другу на губы.

В последнее время его очень волновала проблема страсти и долга. Возможно, он потому и не находил решения, что примерял ее сквозь призму собственных вопросов. Или следовал чужому опыту. Прописные же истины его не устраивали. Ему казалось, что от мудрого решения задач, предстающих перед ним, все автоматически сложится правильно.

Что-то в этом роде он принялся объяснять и ей. Но она не желала его слушать и не пыталась понять. Возможно, потому, что могла предвидеть, какие проблемы появляются, когда побеждает страсть, и что остается в душе, когда верх берет долг. Он тоже это знал, но, в отличие от нее, хотел всему дать оценку и название. Она же, как и все женщины, больше доверяла интуиции и судьбе.

А еще она наблюдала за пожилой парой. Вот мужчина неуклюже коснулся рукой мизинца женщины. Руки ее были без маникюра, уже увядшие. Вот они удивленно переглянулись, услышав, что двое молодых и счастливых обращаются друг к дружке на «Вы». Им это показалось нарочитым и бессмысленным. Старички начали прислушиваться к их разговору, иногда наклоняясь друг к другу и что-то шепча. Короткий приглушенный смех шлейфом тянулся за этим шепотом.

Но затем она перестала замечать пожилую пару, поскольку стала следить за стрелкой часов на его руке и вспомнила о своем муже. Хорошо было бы никуда не ехать в такую жару! Неплохо было бы сегодня пойти еще куда-то с этим милым парнем, у которого такие сияющие глаза. Она улыбнулась. Конечно же, долг прежде всего. Ее долг.

Сейчас она поспешит к метро, а дальше – на станцию и, отсчитав четвертый вагон с конца, будет искать свободное место. Заняв его газетой и попросив соседей присмотреть, сходит за билетом для мужа, который сможет прибежать с работы перед самым отправлением электрички. Он уедет. Но даже когда последний вагон исчезнет за поворотом, ее долг останется с ней. И все ее страсти тоже. И так будет всегда.