Текст книги "Аничча"

Особенно сознательные искали себе какое-то занятие: кто-то из женщин пропалывал цветочные клумбы и грядки в огороде, кто-то молча помогал на кухне, жалея стареньких кухарок, кто-то собирал яблоки в саду. Мужчины же в основном или сидели и пили чай либо холодные напитки в столовой, или – для поддержания физической формы – очень быстро и энергично шагали по садовым дорожкам, устремив вперед серьезный намедитированный взгляд и не обращая внимания на подобных себе моционщиков.

Виктория везде ходила с фотоаппаратом. В саду она случайно наткнулась на Питера, обрезавшего отцветшие розы. Он поинтересовался ее успехами в медитации, а она спросила, кто ему помогает ухаживать за садом и не может ли она тоже что-то прополоть. Питер поблагодарил и ответил, что за всем ухаживает сам, чем чрезвычайно удивил женщину, поскольку сад был очень большой. Она попросила разрешения сфотографировать учителя за работой. Он ласково улыбался в объектив. Позже увековечила Питера еще и с яблоками в руках, пообещав выслать снимки. Затем заметила секатор, лежавший прямо на дорожке газона, и начала обрезать сухие ветки на клумбах.

Вдруг вспомнила, что сегодня ей снова приснился Виктор – ее первая и единственная неразделенная любовь – она так и не вышла замуж. В этот раз он ее целовал – в щеки, а потом даже в губы, но она не ощутила физического удовольствия, а только какое-то психологическое наслаждение. Виктория задумалась. Почему он так часто и столько лет ей снится? Вот это психотравма – получается, она до сих пор не изжила себя!

Ежедневно после обеда проводились так называемые интервью, на которых Питер, приглашая на сцену по пятеро слушателей, расспрашивал их о достижениях в медитации и отвечал на немногочисленные вопросы. Это было единственное время, когда слушатели могли подать голос. Уделив внимание каждому сидевшему перед ним, учитель проводил своеобразную почти индивидуальную пятиминутную медитацию. Странно, но очень много буддисток прибыли из самой Бирмы, чтобы послушать англичанина Питера. Пути господни неисповедимы. Нет пророка в своем отечестве!

Алину чрезвычайно поразило то, что Питер выучил имена каждого и ни разу не ошибся, приглашая на интервью. Кармен – седая старушка на тоненьких ножках, Лючи – флегматичная молодая девушка. А ведь у некоторых были такие имена, что и не выговоришь! Но вот он позвал: «Наташа», взглянув на смуглую немолодую индийку. Женщина поднялась и направилась к сцене. «Все-таки ошибся», – подумала Алина…

Лишенная ночного сна, Руслана решила наверстывать упущенное днем и в свободное время спешила в свою комнату. Но каждый раз итальянка тоже приходила отдохнуть и уже через пять минут храпела даже громче, чем ночью. Возможно, потому, что не снимала корректирующего белья, что сдавливало ее полное тело.

Руслана чуть не плакала. Весь шарм ретрита, все позитивные эмоции, все надежды чего-то достичь на медитациях сошли на нет. Она не знала, что ей делать. Пожаловаться организаторам было невозможно, поскольку женщина не знала английского, ожидать помощи от Небокраев было бесполезно. Приходилось терпеть и считать дни до окончания мероприятия, которых оставалось еще довольно много.

Однажды в полночь, не выдержав храпа соседки, Руслана оделась, взяла кофту и плед и отправилась в медитационную комнату. Но ее постигла неудача – помещение было закрыто.

Тогда она пошла в сад, нашла длинную лавочку со спинкой и устроилась на ней. Однако в бока давило и под голову нечего было подложить – узкий же деревянный подлокотник врезался в шею. Тревожили и ночные звуки: шелестели листвой кусты и деревья, словно под чьими-то невидимыми ногами хрустели опавшие веточки, встряхивали крыльями птицы. Какой там сон! Еще и дождь начал моросить.

Руслана собрала с лавки свои пожитки и вернулась в коттедж. Снова легла в удобное гнездышко и попыталась уснуть. Это ей почти удалось. Но вдруг она проснулась от собственного – какого-то утробного – крика (наверное, ей привиделось что-то страшное). Соседка тоже пробудилась и недовольно застонала, а Руслана, успокаивая сердцебиение, села на кровати. Толку от ретрита никакого, только вред здоровью! Она шепотом прочитала «Отче наш», затем встала и вышла в коридор. Здесь очень заботятся о том, чтобы люди не голодали, а вот чтобы высыпались!.. Посмотрела на свои ноги и рассмеялась: один носок был белый, а второй – красный: забыла их снять после возвращения из сада, а одевалась-то в потемках.

Виктории тоже не нравилось жить с четырьмя соседками – они были из Японии и Сингапура и постоянно что-то стирали, развешивая свое тряпье в комнате, хотя в подвале была сушилка. Виктория же страдала от аллергии на стиральные порошки – их запах вызывал у нее слезы и кашель. Еще и окна не открывались! Кондиционер также не спасал от стойких ароматов. Но она уговаривала себя ничего не принимать близко к сердцу, немножко потерпеть, ведь уже приближалась поездка в Лондон.

Небокраи же, наоборот, жалели, что в этот раз запланировали пройти только медитацию по Анапане и не оставаться на Випассану. Но в английской столице уже были заказаны отель и некоторые экскурсии, так что отступать оказалось слишком поздно. Госпожа Небокрай, кстати, жила привилегированно – одна в маленькой комнатке в пристройке, граничившей со столовой. И окошко здесь было новое, пластиковое, и оно даже открывалось в сторону кукурузного поля, прилегавшего к буддистскому подворью. Перед отъездом к ней постучался муж и попросил выбрать лунги, предложенные Питером. Жена последовала за ним. Оказалось, их вкусы совпали – они выбрали одну и ту же материю.

Алина свой стресс от молчания и странной уединенности среди такого огромного количества людей заедала пирожными, тортами и швейцарскими сырами. Ей было чрезвычайно сложно не нарушать распорядок.

В свободное время она принималась выполнять асаны, долго стояла на голове и энергично делала растяжки. Особенно любила заниматься этим в библиотеке перед дискурсами, когда там находились только единичные посетители.

Молодая женщина была экстравертом и на всех смотрела заинтересованно, особенно на юношей, хотя и была замужем. Ее муж, который был значительно старше, не обращал особого внимания на кратковременные, как правило, увлечения жены. Алина отрицала то, в чем он ее подозревал, но слышала в конце одно и то же: «Набегаешься и все равно вернешься!» Сняв для Алины квартиру в центре Киева, сам он оставался в родном провинциальном городке, где имел небольшой бизнес. Приезжал в столицу не очень часто, поэтому его жена могла сполна наслаждаться своей тайной жизнью.

Алина заметила, что чернобровый казах Тимур положил на нее глаз, и жизнь в центре сразу же стала для женщины намного интереснее. Однажды, когда они оказались в библиотеке только вдвоем, Алина затронула парня:

– Как тебе здесь – нравится?

– Я на таких курсах впервые, еще не понял, – радостно откликнулся юноша. Наверное, молчание и ему изрядно надоело.

Но тут в комнату вошли две женщины, и нарушители порядка смолкли, заговорщицки переглянувшись.

С тех пор они не выпускали друг друга из поля зрения, частенько прятались в глубине сада за густой растительностью и, побаиваясь, не идет ли кто, порывисто отдавались запрещенному общению. Затем с виноватым видом поодиночке возвращались во двор центра.

После того, как Небокраи с Викторией отправились в Лондон, Алина вообще перестала сдерживаться. Она уже не только не скрывала своей заинтересованности в Тимуре, а и везде ходила в откровенной одежде. Привезла с собой два чемодана, поэтому должна же была покрасоваться, чтобы потом не говорить, как героиня известного фильма, что какое-то платье осталось «не одеванным».

Между тем в библиотеку на дискурсы стало приходить все меньше людей. Руслана тоже начала их пропускать, поскольку раньше уже слушала эти лекции в Киеве. Но однажды к ней подошел один из распорядителей курсов и на полуанглийском-полунемецком сказал, что не годится оставлять наедине мужчину и женщину, имея в виду Тимура с Алиной. Это было против правил центра. Он попросил Руслану не пропускать дискурсы. Женщина в душе возмутилась, но вслух ничего не сказала, только подумала: не хватало еще ей быть надсмотрщиком!

И все же в тот вечер она пошла в библиотеку. Окна там не светились, но перед лестницей на второй этаж она увидела две пары башмаков: одни – мужские, другие – женские. Пришлось подниматься наверх.

Когда женщина приоткрыла дверь, за которой слышалась магнитофонная запись, она увидела в полутемном помещении на полу обмотанных пледами Алину и Тимура. Они лежали очень близко друг к дружке, даже соприкасаясь боками, как селедки в банке. Пол в библиотеке мягко отливал светлым ковролином. Рядом с Алиной стояла чашка с чаем. «Только наши люди могут так поступать – прийти сюда с напитком, – подумала Руслана. – Эта библиотека, наверное, впервые увидела чашку».

Руслана включила свет и направилась к противоположной стене. Там она села, прислонившись к двери в каморку, и тоже прикрылась пледом – их тут было много, как и поролоновых подушек, оставленных местными жителями, которые должны были медитировать в библиотеке где-то через час.

Парочка никак не отреагировала на появление Русланы, словно и не заметила ее. Двое продолжали тихонько беседовать, но лекция звучала громче, поэтому невозможно было услышать, о чем они говорят.

Руслана прикрыла веки и невнимательно слушала голос господина Небокрая. Тот рассказывал о существах, которые назывались земными якхами, были невидимыми великанами и могли летать в воздухе; они пытались достичь нирваны, но это им никак не удавалось. Зато беременная женщина по имени Кали, стоявшая на балконе и случайно услыхавшая их разговор о том, чему учил Будда, сразу же получила первую степень просветления – Сотапану… Подобных легенд в буддизме очень много, ими пересыпаны все лекции – возможно, для лучшего усвоения…

Магнитофон умолк. Алина с Тимуром не шевелились, вперившись в Руслану двумя парами черных глаз. Женщина поднялась и вышла.

После Анапаны многие уехали. Стало свободнее и в медитационных комнатах, и в столовой, и в жилых корпусах. Однажды Руслану приятно удивила итальянка: она вдруг начала паковать чемодан. Через несколько минут пришла Эльза и молча ждала, пока та собиралась.

Затем женщины ушли, жестами попрощавшись с Русланой, не верившей своему счастью, – ей хотелось покружить по комнате, но здесь было негде развернуться. Поэтому она просто упала спиной на кровать, рассмеялась и вдохнула полной грудью – Аничча!

Однако на обеде в столовой Руслана снова увидела итальянку – та не уехала домой, а переселилась в другую комнату. Как выяснилось позже – в ту, где раньше жила госпожа Небокрай.

Алина же на Випассане – медитации мудрости и инсайта – добросовестно пыталась понять, что именно меняется в ее теле. Учитель сказал, что в первую очередь следует обратить внимание на макушку головы. Каждый там ощутит что-то свое или же вообще ничего. У Алины зачесалось в темечке, а затем и по всей поверхности волосяного покрова. Затем прошло. Далее нужно было прислушаться, что чувствуешь на лице ото лба до подбородка, на шее, руках – от плеч до ладоней, на спине, груди, ногах… А после снова надо было вернуться к верхушке головы и оттуда «смотреть», что происходит в теле. Вот закололо в пальцах левой руки – потом отпустило, стало горячо в ступнях – затем успокоилось, что-то обожгло голову… И что? Что конкретно ей это дает? Зачем эта медитация? Женщина не понимала. Возможно, она стала немного спокойнее, но разве мудрее? Обратилась мыслями к более приятному – Тимуру. Ощутила, как что-то защекотало внизу живота. Аничча!

После вечерней медитации Руслана пошла в сад, села на ту самую лавочку, где когда-то пыталась уснуть, и начала наблюдать за одинокими фигурами, бродившими по саду. Кажется, люди стали еще сосредоточеннее, чем в начале курсов, некоторые ходили с застывшими, как у мумий, лицами – даже страшно было смотреть. Да и сама Руслана успокоилась: ее эмоции улеглись, спать никто не мешал. Аничча все изменила к лучшему.

И все же перед сном Руслана больше практиковала Анапану, чем Випассану: вдох – выдох, ощущение дыхания под носом и ни единой мысли в голове. Но вдох, а потом выдох – это тоже Аничча, тоже нестабильность. Нет ничего вечного. «Все йде, все минає, і краю немає». Итак, Тарас Шевченко знал толк в Аничче, хотя и не был буддистом!

Перед окончанием курсов зубастенькая Изольда водила небольшими группками всех желающих на экскурсию в пагоду. Оказывается, на ее оформление ушло очень много настоящего золота (в виде сусального), пожертвованного учениками – богатыми англичанами и японцами. Внутри это восьмигранное сооружение с дверью в каждой стене, но без окон, имело комнатки для медитаций, где помещалось по одному человеку. В центральной на высоком потолке что-то отблескивало – то ли витраж, то ли мозаика. Портреты Будды и его учеников были украшены цветами и подсвечивались множеством лампочек. Здесь медитировала Саяма-джи. Сюда ее привозили на своеобразном «мама-мобиле» со стеклянными бортиками и крышей.

В эти теплые осенние дни мать центра часто можно было увидеть и на закрытой веранде небольшого домика, в котором она жила. Если такое случалось, слушатели курсов складывали ладони у груди, кланялись и молча стояли некоторое время, ощущая неожиданный трепет, который отражался на их лицах, струясь из глаз через восхищенные взгляды и возвращаясь к сердцу ощущением причастности к чему-то светлому, возвышенному, почти святому.

И вот наступил последний день курсов – необычайно солнечный. После обеда уже можно было разговаривать, и Руслана очень удивилась переменам в людях. Некоторые изменились настолько, что их было не узнать. Собственно, изменились все – это были уже не застывшие маски, а веселые улыбающиеся лица. У слушателей не закрывались рты, всем хотелось наговориться, особенно после десятидневного голосового поста. Аничча проявлялась в беспрекословной своей полноте.

Всех пригласили в зал на просмотр фильма о Бирме и Индии. Руслана на себе ощутила, как действует искусная пропаганда. Хотя она и не была склонна к внушениям, но даже на нее произвели большое впечатление и красивые пагоды, и молодая, еще черноволосая Саяма-джи с ниткой жемчуга на шее, которая что-то говорила своему учителю, а тот утвердительно кивал головой, и маленькие мальчики в ярко-оранжевой одежде, посвящаемые в монахи. Вдруг на экране появились тогда еще совсем юные, а сейчас уже пожилые знакомые – Эльза, Изольда, кое-кто из нынешних завсегдатаев центра. Они тогда вместе путешествовали по Индии.

После фильма все были возбужденные, радостные. Многие фотографировались, особенно японцы. Одна китаянка подошла к Питеру со свитером и приложила одежку к его спине, но та оказалась маловатой для учителя. Некоторые просили передать подарки Саяме-джи – шерстяные носки или пуховую шаль.

Старожилы центра дарили новеньким шарфы и лунги. Алине, одетой этим утром в серую футболку с изображением большого красного сердца, скорее напоминавшего ягодицы, досталась даже пара лунгов (хотя она и не хотела их брать, но отказать было неудобно). Широкий же сиреневый шарф взяла с удовольствием. Руслане – как старшей – дали темно-фиолетовый, но у женщины был дома точно такой же, поэтому она предпочла легкий шелковый прозрачно-желтый.

Шеф-повар направилась к киевлянкам с фотоаппаратом:

– Вы такие красивые! Можно я вас сфотографирую?

– Можно, – ответила Алина, хотя ей этого и не хотелось.

Руслане такая просьба тоже не пришлась по душе – рядом с молодой землячкой она могла выглядеть не очень привлекательно.

Подошла индийка и представилась:

– Наташа.

Алина от удивления замерла с открытым ртом: «Все-таки Питер не ошибся!»

– А почему вас так назвали? – не удержалась.

– Мои родители очень любили Льва Толстого, – со смехом ответила та.

Руслана взглянула на рыжую женщину, похожую на кошку, обувшую еще и рыжие сапожки. Ее обнимала та, которая раньше была нелюдимой и суровой, а сейчас что-то громко рассказывала рыжей и смеялась. Перевела взгляд на мужчин – те образовали отдельные группки и, активно жестикулируя, что-то обсуждали. Странно, как все изменилось!

К Руслане подошла Лизи из кантона Берн, что в Швейцарии, и начала расспрашивать об Украине. К ним присоединился Фриц из Мюнхена. Разговаривали, конечно, на немецком.

Кармен оказалась из Аргентины, а Марго – австралийкой, проживавшей сейчас в Канаде, но на полгода поселившаяся здесь – как это позволяла виза – и снимавшая квартиру неподалеку от центра. Молодая девушка с вечно полуоткрытым ртом по имени Михаэль жила в Израиле и мечтала приехать в Лондон учиться на юриста. Японка с именем, которое было очень трудно выговорить, не то что запомнить, поправляла воротничок на рубашке высокого юноши, поднимаясь на цыпочки. Выяснилось, что это были мать и сын.

Руслана по-настоящему ощутила здесь, что такое община. Некоторые были настолько привязаны к центру, что не представляли без него своей жизни! Например, Марго приезжала сюда уже двадцать лет подряд. Дожив до шестидесяти лет, она не имела ни мужа, ни детей. «Но у меня много друзей!» – завершила она рассказ о себе. Как это по-европейски – сказав что-то не очень оптимистичное, сразу же исправить более утешительным!

Новичков приглашали приезжать еще. Особенно данный вопрос волновал Питера. Он интересовался, увидит ли их снова и доброжелательно смотрел даже на Алину, наверное, простив ей и Тимура, и то, что она не всегда дожидалась, пока он оставит помещение после медитации, а первой срывалась и убегала; и «майку-алкоголичку», в которую она вырядилась вчера, светя оголенным телом и вызывая возмущение у женщин.

Многие уже паковали чемоданы, прощались и отправлялись домой. Но основной отъезд был запланирован на утро следующего дня. Почти все взяли пылесосы, ведра и тряпки для уборки, поскольку по традиции каждый после себя должен был навести порядок.

Алина и Тимур, хотя разговаривали и раньше, но сейчас уже могли не скрываться, поэтому наслаждались обществом друг друга, пили кофе за столиком во дворе перед столовой и договаривались в дальнейшем общаться по скайпу. Алина во второй раз сходила за кофе, прихватив также папайю и пирожные с кремом. Тимур должен был уезжать на рассвете, поэтому у них оставался последний вечер и они не собирались тратить его на всеобщий субботник. Убежали в сад, подальше от любопытных глаз.

После последней медитации утром следующего дня Алина и Руслана вдруг поняли, что никто не собирается везти их в аэропорт. Они должны были сами о себе позаботиться, что их немного огорчило. Хотя самолет отправлялся в Киев во второй половине дня, следовало поторопиться. Им посоветовали доехать до станции на такси, а дальше – на поезде в аэропорт. Когда женщины уже сидели в автомобиле, все, кто был во дворе, выстроились в ряд и, искренне улыбаясь, махали им руками. У Алины и Русланы снова поднялось настроение: Аничча, Аничча…

По дороге домой Алина чувствовала себя странно: словно сама себя обманула. Она уже жалела, что повела себя, как непослушная девчонка, не придерживаясь на курсах почти никаких правил. Зачем потратила свое время и деньги на какие-то причуды, на бесполезный флирт с Тимуром? Что доказывала тем добрым пожилым женщинам, красуясь перед ними стройными ножками в черных лосинах и с огненно-красной помадой на губах?

Вспоминались какие-то цитаты. О том, что нет горя хуже, чем неукрощенный, неконтролируемый, ненаблюдаемый, неусмиренный ум. А счастье человеку приносит именно укрощенный, контролируемый, наблюдаемый, усмиренный… Подобно тому, как ветер не может вырвать скалу из земли, так и Мара – демон-искуситель – не может победить того, кто живет, не гоняясь за удовольствиями, кто сдержан в своих желаниях и в еде, кто охвачен духовным устремлением и наполнен энергией.

У Алины было такое ощущение, словно она потеряла что-то важное. Если бы она молчала все эти десять дней, если бы добросовестно медитировала, а не думала о мужчинах – тогда точно не чувствовала бы себя такой виноватой. Ей вдруг захотелось вернуться во времени назад – к началу ретрита – и сделать все как положено.

Сладкие танцы

Ты стоишь под осенним оранжевым кленом чуть боком ко мне и не знаешь – или совсем отвернуться, или же поздороваться. Но я искренне рада тебя видеть и делаю вид, что не понимаю этих твоих колебаний. Да и ты, возможно, со смятением в душе, но согласился бы зайти со мной в какую-нибудь кофейню и предаться воспоминаниям. Если бы не твоя жена, которую ты, как я догадалась, ждешь – это похожее на разрисованного Буратино, всегда бойкое и как будто глупенькое долговязое создание. Поэтому я хочу надышаться минутами неожиданной встречи.

Да, это ты. Хотя на какой-то миг меня обуял страх, что я тебя перепутала с одним фотографом – вы так похожи! Только теперь я осознала, почему он понравился мне, – он ведь вылитый ты. Но фотограф лет на десять младше тебя, у него какие-то пустые глаза, а в уголках губ прячется что-то низменное. И это я тоже поняла только сейчас, сравнивая вас и радуясь, что его гладкое лицо проигрывает твоему изможденному.

Возможно, ты даже заметил тот мой испуг, но я уже взяла себя в руки и улыбаюсь тебе, смотрю в твои глаза – умные и ласковые, на губы, пусть не такие пухлые, как у того фотографа, но, когда они выговаривают слова, в которых слышится особая тональность, завораживающая неоднозначность, хочется смотреть и смотреть на них, одновременно наслаждаясь мелодией твоего голоса.

Мы говорим о жизни, пролетевшей с тех пор, как мы виделись в последний раз много лет назад. Но эта болтовня не трогает нас, ведь думаем мы о другом, к определению которого теперь не подобрать слов, да и не стоит. Я удивленно понимаю, что когда-то, в том юном мире, ты, оказывается, был дорог мне. Но разве в молодости мы знаем цену своим неосознанным потерям?

Все, что произошло между нами тогда, можно свести к трем эпизодам. Те три дня, разбросанные во времени, были такими красноречивыми и значимыми! И нужно быть дурой, чтобы не понимать психологию наших поступков. Но ведь было время, когда мне казалось, что никто так не ненавидит друг друга, как мы.

Все началось с вечера в женский праздник, когда мы танцевали в комнате моей подруги. Девушки были в длинных домашних шелковых халатах и босиком.

Тогда в студенческом общежитии существовала мода на разноцветные шелковые халаты с оборками, что обрамляли воротник и подол, а у некоторых модниц даже шли в два ряда по низу. Они никогда не надевали передников, когда выходили на кухню готовить нехитрые студенческие обеды, но всегда были опрятными.

Я себе пошила такой халат сама – ярко-зеленый с белыми разводами, легкий и красивый. Он запахивался наискосок, а пояс, что протягивался в прорезанную петельку, обвивался вокруг талии и завязывался спереди бантом.

В тот вечер нас охватило какое-то неистовство. Мы были такими веселыми, и я ощущала невероятное наслаждение от танцев! Я вообще очень люблю танцевать, но то, что пережила тогда, считаю самым ярким из всего моего танцевального опыта.

Похожие ощущения меня переполняли разве что когда я ходила на бальные танцы. Я была словно одержима: добираясь в трамвае на занятия, уже в нескольких остановках от Дома культуры начинала волноваться, у меня учащалось сердцебиение и я чувствовала какую-то непонятную страсть. В то время мне, еще невинной, было двадцать лет, и я не могла сравнить свое ощущение с сексуальным влечением. Но сейчас уверена: это было нечто подобное, а может, и более захватывающее!

Итак, тогда в общежитии я ощутила что-то похожее, или даже более сильное, поскольку мы импровизировали, а не танцевали под пристальным наблюдением тренера, как на бальных танцах. Это были одновременно полет и какой-то дурман, – наверное, что-то сродни тому, что переживают наркоманы, но в то время среди нас таких не было.

Однако самое сильное наслаждение охватило меня, когда мы с подругой поменялись партнерами и я начала танцевать с тобой. Мы так подходили друг другу! Каждое твое движение я ловила всем своим естеством и словно отдавалась тебе сердцем и душой. Ритмичная музыка, под которую мы двигались, наши пальцы, то сплетавшиеся, то едва соприкасавшиеся кончиками, – в этом были особая магия, волшебство. Мы выключили верхний свет, но я все равно закрывала глаза – от восторга.

Мы танцевали очень долго, возможно, даже несколько часов. И в наших движениях была такая гармония! Я ощущала невероятное физическое и эстетическое наслаждение! Оно совсем не было окрашено сексуальностью (или, может, впитав ее, поднялось над ней). Я словно парила в небесах, не чувствуя собственного тела, а только трепещущую душу и сладость в груди – до изнеможения.

Когда на следующий день во время поездки в метро я припоминала наши танцы, мое лицо, наверное, приобрело такое же выражение, как и в те счастливые минуты, поскольку ко мне прицепился сомнительного вида парень и сказал, что давно искал такую женщину, как я.

– О чем ты вспоминала, когда закрыла глаза? – допытывался он. – Ты думала о сексе?

Я рассмеялась. Потому что вспоминала танцы. Только танцы.

– Отстань, – отвечала с досадой, ведь он прервал мои сладостные воспоминания.

Но парень не унимался. Пошел за мной наверх. Под ярким солнцем он казался еще более жалким.

– Я хотел бы провести с тобой хотя бы один вечер, – клянчил он. – Давай встретимся.

Он плелся за мной до самого общежития. Даже хотел прорваться внутрь, но не смог преодолеть неусыпный контроль вахтера…

А ты, наверное, ощущал нечто иное во время тех танцев. Поскольку однажды, когда твоя невеста Буратинка, как ее все дразнили за длинный и острый нос (мы с ней жили вдвоем в соседней с твоей комнате), отправилась к родителям в деревню, ты пригласил меня на свою вечеринку.

В этот раз пили вино, но оно лишь испортило наше общение – я так набралась, что ты полночи выхаживал меня: силком кормил хлебом с маслом и поил крепким чаем. А до этого мы слушали песни под гитару и танцевали под магнитофон. Твои друзья тоже пригласили девушек.

Только танцы те были не такими искрометными, да и ставил ты в основном лиричные мелодии, поскольку хотел танцевать медленно, близко. А я злилась, ведь хотела ощутить то же, что и в тот памятный вечер. Вместо этого наталкивалась, как ни вертела головой, на твои влажные и потому неприятные уста. А ты «накачивал» меня вином, не понимая, что не эта тропа ведет ко мне.

Хотя мы и не дружили с твоей невестой – учились на разных факультетах, да и жили в одной комнате всего несколько месяцев, – но не считаться с ней я не могла. Особенно после того, как ты сказал, что любишь ее, а я тебе просто очень нравлюсь. Я сама спросила тебя об этом, когда ты решил спать на ее кровати в моей комнате, ведь твоя была «занята», а ночью перебрался ко мне.

После не столь физической, как словесной борьбы – в которой я победила, мы лежали на разных постелях и искренне разговаривали. Ты восхищался мной и говорил, будто не думал, что с женщиной можно так откровенно общаться, что бывают такие умные девушки и что ты от меня в восторге.

Я верила, и в моей душе росла гордость за себя и за тебя, ведь мы устояли, не опозорились перед твоей невестой, мы с тобой, оказывается, верные друзья, которых еще поискать! Хотя где-то в глубине души меня и терзала досада, что ее ты любишь, а я тебе только нравлюсь.

Мы проговорили почти до рассвета. Утром же ты уже совсем без восторга что-то пробормотал мне, был каким-то подавленным.

Буратинке я ничего не рассказала, даже после еще одного – уже нелепого – случая.

Ты тогда зашел ко мне в комнату и попросил нож. Я сидела простуженная и полураздетая, парила ноги в тазике. Была одна. Ты уже уходил из комнаты, когда мы из-за чего-то сцепились в ссоре. Твоя неприязнь ко мне в то время настолько возросла, что малейшее мое замечание могло зажечь тебя. Кажется, я сказала, что нужно стучаться, когда к кому-то заходишь.

Твое лицо исказила ненависть, ты медленно подходил ко мне, твои глаза блестели, как и лезвие ножа. Я очень испугалась. Смотрела на нож в твоей руке, и меня всю сковал животный страх. Я не могла ни слово вымолвить, ни рукой пошевелить.

Когда ты подошел совсем близко, оцепенение исчезло, и я живо вскочила на ноги, а затем, ничего не соображая, схватила тазик с горячей пенистой водой и выплеснула ее тебе в лицо. Ты на миг оторопел, а потом схватил за ножку стул и замахнулся на меня.

– Сейчас я с тобой расквитаюсь… за все!.. – воскликнул. – Я сегодня получил диплом и теперь ничего не боюсь!

Ты хотел отомстить мне, только не мог ударить. Но я уже немного успокоилась и как-то вытолкала тебя из комнаты. Наверное, ты не особо и сопротивлялся. Заперла дверь, а ты тарабанил в нее и что-то кричал. Затем я услышала голос Буратинки, сдержанно уговаривавшей меня открыть ей.

Она всегда умела оставаться уравновешенной и даже в такую минуту не повысила голос и не потеряла самообладания. А ты дебоширил. И только моя угроза рассказать обо всем твоему отцу утихомирила тебя. Отца ты боялся. А я это знала.

Тогда я открыла для себя еще одну прописную истину: мужчина не прощает женщине своего унижения. Поскольку всегда считает себя униженным, если не добьется ее.

Все это вспомнилось мне сейчас, когда я гляжу на тебя, слушаю твои ненужные слова и сама, улыбаясь, что-то невпопад отвечаю тебе. Мы смотрим друг на дружку совсем не в унисон этим словам. Я вижу, что ты уже простил меня. А я на всю жизнь благодарна тебе за те танцы в женский праздник. Ты подарил мне что-то невероятное, и, возможно, я осталась в долгу перед тобой.

Ты простил меня, ведь, наверное, тоже понял, что происходило между нами в те далекие времена, и если бы тогда нам наш нынешний разум, мы, возможно, поступили бы иначе. А еще я хочу понять в эти последние мгновения нашего случайного свидания – ведь уже подходит твоя жена, почему в моем сердце сейчас такая щемящая тоска. Неужели только за бесповоротно утраченной молодостью?…