Текст книги "7 историй для девочек"

Герцог, бледный, дрожа от страха, как бы гугенот не попался и не выдал заговора, сейчас же побежал к пропускной калитке Лувра. Там он узнал, как удалось вишневому плащу благополучно проскользнуть, крикнув, что в Лувре убивают по приказанию короля.

– Он ошибся, – прошептал герцог Алансонский, – не короля, а королевы-матери!

Герцог вернулся на арену боя, где и застал Екатерину, бродившую, как гиена, среди трупов.

По приказанию матери юноша ушел к себе, притворяясь послушным и спокойным, несмотря на большое смятение в мыслях.

Екатерина была в отчаянии от неудавшегося покушения; она позвала командира своей охраны, велела убрать трупы, распорядилась отнести раненого Морвеля к нему домой и приказала не будить короля.

– Ох! И на этот раз он ускользнул! – говорила она, возвращаясь к себе в покои. – Десница божия простерлась над этим человеком, он будет царствовать! Да, будет царствовать!

Перед тем как открыть дверь в спальню, она провела рукою по лбу и сложила губы в свою обычную улыбку.

– Мадам, что там такое? – спросили в один голос все присутствующие, кроме мадам де Сов, которая была до такой степени испугана, что не могла говорить.

– Пустяки, – ответила Екатерина, – просто драка.

– Ой! – вдруг вскрикнула мадам де Сов, показывая пальцем на то место, где прошла Екатерина. – О-о! Ваше величество, вы говорите – пустяки, а каждый ваш шаг оставляет на ковре кровавый след.

VI. Королевская ночь

А в это время Карл IX, взяв под руку Генриха Наваррского, шел по Парижу в сопровождении четырех дворян, шедших сзади, и двух факельщиков – впереди.

– Когда я выхожу из Лувра, – говорил король, – я испытываю такое же наслаждение, точно попадаю в прекрасный лес; я легко дышу, я живу, я чувствую себя свободным.

Генрих улыбнулся.

– Как бы вам было хорошо в наших беарнских горах! – сказал Генрих.

– Да, Анрио, я понимаю, что тебе хочется туда вернуться; но если тебе уж очень невтерпеж, то добрый мой совет: будь очень осторожен, ибо моя мать Екатерина так тебя любит, что без тебя не может жить.

– Как ваше величество намерены провести этот вечер? – спросил Генрих, уклоняясь от этого опасного разговора.

– Хочу тебя кое с кем познакомить, а ты мне скажешь свое мнение.

– Я в полном распоряжении вашего величества.

Два короля, сопровождаемые охраной, прошли улицу Савонри и, поравнявшись с домом принца Конде, заметили, что два человека, закутанные в длинные плащи, выходят из потайной двери, которую один из них бесшумно запер за собой.

– Ого! – произнес король, обращаясь к Генриху, который тоже всматривался в них, но, по своему обыкновению, молча. – Это заслуживает внимания.

– Почему вы так думаете, сир? – спросил король Наваррский.

– Это касается не тебя, Анрио. Ты уверен в верности своей жены, – с улыбкой отвечал Карл, – но твой двоюродный братец Конде в своей жене не так уверен, а если уверен, то, черт возьми, напрасно!

– Но откуда вы взяли, что эти господа были у мадам Конде?

– Чутьем чую. Как только они нас увидали, сейчас же спрятались под ворота и стоят там не шелохнувшись, а ко всему прочему, у того, что меньше ростом, – своеобразный покрой плаща… Ей-богу, это было бы оригинально.

– Что?

– Так… ничего! Просто мне в голову пришло одно соображение. Идем.

Король пошел прямо к двум незнакомцам, которые, заметив это, стали уходить.

– Эй, господа! Остановитесь! – крикнул король.

– Это к нам относится? – спросил чей-то голос, от которого вздрогнули король Карл и его спутник.

– Ну, Анрио, узнаешь теперь, чей это голос? – спросил Карл.

– Сир, – отвечал Генрих, – если бы ваш брат был не под Ла-Рошелью, я бы побился об заклад, что это он.

– Значит, он не под Ла-Рошелью, вот и все, – ответил Карл.

– Кто же с ним?

– А ты не узнаешь?

– Нет, сир.

– Однако у него такой рост, что ошибиться трудно. Подожди, сейчас узнаешь… Эй! Вам говорят! Разве вы не слышите, черт подери?

– А вы разве патруль, что останавливаете прохожих? – спросил высокий, выпрастывая руку из-под плаща.

– Считайте, что мы патруль, и когда вам приказывают, то стойте! – сказал король и, наклонившись к Генриху, шепнул: – Сейчас увидишь извержение вулкана.

– Вас восемь человек, – сказал высокий, обнажая не только руку, но и свое лицо, – да хотя бы вас была сотня, лучше идите своей дорогой.

– Вот так так! Герцог Гиз! – прошептал Генрих.

– Наш милый родственник, герцог Лотарингский! – сказал король. – Наконец-то вы показали, кто вы такой! Очень хорошо!

– Король! – воскликнул герцог Гиз.

Его спутник, услышав это восклицание, снял было из уважения шляпу, но тотчас опять закутался в свой плащ и остался на месте.

– Сир, – сказал герцог Гиз, – я только что был у моей невестки, мадам Конде.

– Да-а… И взяли с собой одного из ваших дворян. Кого именно?

– Сир, – ответил герцог, – ваше величество его не знает.

– Ну, что ж, мы познакомимся, – ответил король и направился к закутанной фигуре, сделав знак служителю подойти с факелом.

– Простите, брат мой! – сказал герцог Анжуйский, распахивая свой плащ и кланяясь с плохо скрытой досадой.

– Ха-ха-ха! Так это вы, Генрих?.. Да нет, это невозможно! Я, верно, ошибаюсь… Мой брат, герцог Анжуйский, не пошел бы в гости, не повидавшись раньше со мной. Ему хорошо известно, что, когда принцы крови возвращаются в Париж, они входят в него только одним путем: в пропускные ворота Лувра.

– Простите, сир! – сказал герцог Анжуйский. – Прошу ваше величество извинить мне мою ветреность.

– А что, дорогой мой брат, вы делали в доме Конде? – шутливо спросил король.

– Да то, – с лукавым видом сказал король Наваррский, – о чем ваше величество сейчас говорили. – И, нагнувшись к уху короля, закончил свою мысль, после чего громко расхохотался.

– Что тут такого? – высокомерно спросил герцог Гиз, обращавшийся с бедным королем Наваррским, как и все при дворе, довольно грубо. – Почему мне не бывать у моей невестки? Ведь герцог Алансонский ходит же к своей?

Генрих слегка покраснел.

– К какой невестке? – спросил Карл. – Я знаю только одну его невестку – королеву Елизавету.

– Простите, сир, я хотел сказать – к сестре, королеве Маргарите, которую мы видели полчаса тому назад, когда шли сюда: она проследовала в своих носилках, а их сопровождали два франтика, бежавшие один с правой стороны носилок, другой с левой.

– Вот как! – сказал Карл. – Что скажете на это, Генрих?

– То, что королева Наваррская вольна ходить, куда ей хочется, но я сомневаюсь, чтобы она вышла из Лувра.

– А я в этом уверен, – ответил герцог Гиз.

– Я тоже, – добавил герцог Анжуйский, – и это подтверждается тем обстоятельством, что ее носилки стояли в переулке Клош-Персе.

– В ее прогулке, наверно, участвует и ваша невестка; не эта, – сказал Генрих Наваррский Гизу, указывая пальцем на дом Конде, – а та, – и обратил палец в ту сторону, где находился дом Гизов. – Когда мы уходили, они были вместе; да вы сами знаете, что они неразлучны.

– Я не понимаю, о чем говорит ваше величество, – ответил Гиз.

– Наоборот, все очень ясно, – возразил король, – недаром два франта были при носилках, у каждой дверцы свой.

– Хорошо, – сказал герцог Гиз, – раз королева и моя невестка явно совершают неподобающий поступок, то передадим его на суд короля, чтобы прекратить такой соблазн!

– К чему? – сказал Генрих Наваррский. – Оставьте в покое и принцессу Конде, и герцогиню Невэрскую… Король не боится за свою сестру… а я доверяю своей жене.

– Нет, нет, – возразил Карл, – я хочу вывести это дело на чистую воду, но мы займемся им сами. Так вы говорите, что носилки остановились в переулке Клош-Персе?

– Да, сир, – ответил герцог Гиз.

– А вы нашли бы то место, где они остановились?

– Да, сир.

– Тогда идем туда, и если понадобится сжечь дом, чтобы узнать, кто там находится, его сожгут.

С этими намерениями, обещавшими мало хорошего тем, о ком шла речь, четыре представителя владетельных особ христианского мира направились на улицу Сент-Антуан, а затем свернули в переулок Клош-Персе.

Карл хотел ограничить это дело семейным кругом; поэтому он отпустил сопровождавших его дворян, предоставив им провести ночь, как хотят, но приказал быть около Бастилии к шести часам утра и привести с собой двух верховых лошадей.

В переулке Клош-Персе было всего три дома, и отыскать нужный оказалось тем легче, что жильцы двух домов охотно соглашались впустить к себе; один дом примыкал к улице Сент-Антуан, а другой – к улице Руа-де-Сисиль.

Совсем по-другому показал себя третий: это был тот самый дом, который находился под охраной швейцара-немца, а немец был не из сговорчивых людей. Казалось, что в эту ночь Парижу было предназначено судьбой явить миру два образца верных слуг.

Напрасно герцог Гиз грозил немцу на самом чистом немецком языке, напрасно герцог Анжуйский предлагал кошелек, набитый золотыми, напрасно Карл решился объявить себя начальником патруля – честный немец не обращал внимания ни на угрозы, ни на золото, ни на приказ. Увидев, что непрошеные гости от него не отстают, даже наоборот – становятся еще назойливее, он просунул сквозь прутья железной решетки дуло уже знакомой аркебузы, что вызвало лишь смех у трех пришельцев (Генрих Наваррский стоял в стороне, как будто все это дело его нисколько не касалось); а смех вызывало то обстоятельство, что дуло, засунутое между прутьями решетки, нельзя было повернуть ни в ту, ни в другую сторону, и оно представляло опасность только для человека, который сам встал бы прямо против дула, то есть только для слепого.

Убедившись, что привратника нельзя ни подкупить, ни уговорить, ни запугать, герцог Гиз сделал вид, что уходит вместе со своими спутниками, но это отступление было недолгим. На углу улицы Сент-Антуан герцог нашел, что было ему нужно: камень, вроде тех, какими действовали три тысячи лет тому назад Аякс Теламонид и Диомед; герцог взвалил его себе на плечо и, сделав знак спутникам идти за ним, вернулся к дому. Как раз в эту минуту привратник, увидев, что те, кого он принимал за злоумышленников, ушли, стал запирать калитку, но не успел еще задвинуть засовы. Герцог Гиз воспользовался этим и, как живая катапульта, метнул камень. Замок вылетел вместе с куском стены, в которую был вделан, и дверь распахнулась, опрокинув немца; но, падая, он закричал изо всей мочи, чтобы поднять тревогу в гарнизоне, который подвергался большой опасности оказаться застигнутым врасплох.

В это самое время Ла Моль и Маргарита занимались переводом одной из идиллий Феокрита, а Коконнас, уверяя, что он тоже древний грек, приналег на сиракузское вино – конечно, с участием Анриетты. И разговор научный, и разговор вакхический были прерваны насильственным вторжением.

Коконнас и Ла Моль сейчас же потушили свечи, открыли окна, выбежали на балкон, увидели в темноте каких-то четверых мужчин, подняли ужасный стук шпагами, не достававшими до неприятеля, а ударявшими плашмя только по стене дома, и забросали пришельцев всем, что попадало под руку. Карла, самого ярого из осаждавших, ударило в плечо серебряным кувшином, на герцога Анжуйского свалился таз с компотом из апельсинных ломтиков и цедры, в герцога Гиза попал кабаний окорок.

Один Генрих Наваррский остался невредим. Он шепотом расспрашивал привратника, которого герцог Гиз привязал к воротам; но немец на все вопросы твердил неизменное «Verstehe nicht».

Женщины подзадоривали мужчин и подавали им метательные снаряды, которые градом сыпались на осаждающих.

– Смерть дьяволу! – крикнул Карл IX, когда упавший на голову табурет надвинул ему шляпу на нос. – Сейчас же отоприте дверь, или я велю перевешать всех, кто там, наверху!

– Брат! – шепотом сказала Маргарита Ла Молю.

– Король! – передал Ла Моль Анриетте.

– Король! Король! – шепнула Анриетта Коконнасу, в то время как пьемонтец подтаскивал к окну сундук, чтобы прикончить герцога Гиза, с которым все время имел дело, его не узнавая. – Король, говорят вам!

Коконнас бросил сундук и удивленно посмотрел.

– Король? – спросил он.

– Да, король.

– Тогда играем отступление.

– Э-э! Маргарита и Ла Моль уже бежали. Идем!

– Куда?

– Идем, раз я говорю!

И Анриетта, схватив Коконнаса за руку, увела его в потайную дверь, выходившую на соседний двор; все четверо, заперев за собой дверь, убежали другим ходом в переулок Тизон.

– Ага! Мне кажется, что гарнизон сдается! – сказал Карл.

Осаждавшие подождали несколько минут, но в доме не слышалось ни звука.

– Они придумали какую-то ловушку, – сказал герцог Гиз.

– Вернее, они узнали голос брата и удрали, – сказал герцог Анжуйский.

– Им все равно пришлось бы пройти здесь, – возразил Карл.

– Да, – заметил герцог Анжуйский, – если в доме нет второго выхода.

– Кузен, – обратился король к герцогу Гизу, – берите опять ваш камень и сделайте с другой дверью то же, что сделали вы с первой.

Герцог Гиз, определив, что вторая дверь слабее первой, решил, что не стоит прибегать к сильным средствам, и вышиб ее ногой.

– Факелов! Факелов! – крикнул король.

Слуги подбежали. Хотя факелы были погашены, но у лакеев имелось все, чтоб их разжечь, и пламя вспыхнуло. Карл IX взял один факел сам, а другой передал герцогу Анжуйскому. Впереди пошел герцог Гиз со шпагою в руке. Генрих Наваррский замыкал шествие. Все поднялись во второй этаж.

В столовой был собран ужин, или, вернее, он был «разобран», так как метательными снарядами служили главным образом его объекты. Канделябры опрокинуты, мебель перевернута вверх ногами, и вся посуда, за исключением серебряной, разбита вдребезги.

Из столовой перешли в гостиную, но и в ней нашлось не больше указаний на то, кто именно здесь был. Несколько греческих и латинских книг да несколько музыкальных инструментов – вот и все.

Спальня оказалась еще более безответной: только в алебастровом шаре, свисавшем с потолка, горел ночник; но в спальню, видимо, никто не заходил.

– В доме есть другой выход, – сказал Карл.

– Вероятно, – ответил герцог Анжуйский.

– Да, но где он? – спросил герцог Гиз.

Все начали его искать, но не нашли.

– Где привратник? – спросил король.

– Я привязал его к решетке у ворот, – ответил герцог Гиз.

– Расспросите его, кузен.

– Он не ответит.

– Ну, если ему немножко подпалить ноги, так заговорит, – смеясь, сказал король.

Генрих Наваррский поспешно заглянул в окно.

– Его уже нет, – сказал он.

– Кто же его отвязал? – спросил герцог Гиз.

– Смерть дьяволу! – воскликнул король. – Так мы ничего и не узнаем.

– Сир, как видите, – сказал Генрих Наваррский, – ничто не доказывает, что моя жена и невестка месье Гиза находились в этом доме.

– Правда, – ответил Карл. – В Библии сказано: три существа не оставляют следа: птица – в воздухе, рыба – в воде и женщина… нет, ошибся… мужчина…

– Таким образом, – прервал его Генрих Наваррский, – самое лучшее, что мы можем сделать…

– Это, – продолжал Карл, – мне заняться моим ушибом, вам, Анжу, смыть с себя апельсинный сироп, а вам, Гиз, отчистить кабанье сало.

После этого все четверо вышли из дома, даже не закрыв за собой двери.

Когда они дошли до улицы Сент-Антуан, король спросил герцога Анжуйского и герцога Гиза:

– Вы куда?

– Сир, мы идем к Нантуйе, он ждет нас, меня и моего лотарингского кузена, ужинать. Не желаете, ваше величество, присоединиться к нам?

– Нет, благодарю; мы идем в другую сторону. Не хотите ли взять одного из моих факельщиков?

– Благодарим за милостивое предложение, но нам он не нужен, – поспешил ответить герцог Анжуйский.

– Ладно… – согласился король. – Это он боится, чтоб я не велел проследить его, – шепнул Карл на ухо королю Наваррскому. Затем, взяв его под руку, сказал: – Идем, Анрио! Сегодня я угощаю тебя ужином.

– Разве мы не вернемся в Лувр? – спросил Генрих Наваррский.

– Говорю тебе – нет, чертов упрямец! Раз тебе говорят – пойдем, так иди!

И Карл повел Генриха Наваррского по улице Жоффруа– Ланье.

VII. Анаграмма

На улицу Жоффруа-Ланье выходил переулок Гарнье-сюр– Ло, а другим концом он упирался в пересекавшую его улицу Бар. В нескольких шагах от их пересечения, по направлению к переулку Мортельри, на улице Бар притаился домик, одиноко стоявший среди сада, окруженного высокой каменной стеной, где имелся только один вход, закрытый массивной дверью.

Карл вынул из кармана ключ, легко открыл дверь, запертую только на замок, затем, пропустив Генриха и двух слуг с факелами, снова запер за собою дверь.

Одно маленькое оконце светилось в доме. Карл показал на него пальцем Генриху и улыбнулся.

– Сир, не понимаю, – сказал Генрих.

– Сейчас поймешь, Анрио.

Генрих Наваррский с удивлением посмотрел на короля: и голос, и выражение лица у Карла были проникнуты нежностью, до такой степени чуждой обычному выражению его лица, что Генрих просто не узнавал своего шурина.

– Анрио, – сказал король, – я уже говорил тебе, что когда я выхожу из Лувра – я выхожу из ада. Когда я вхожу сюда – я вхожу в рай.

– Сир, – ответил Генрих, – я счастлив тем, что ваше величество удостоили взять меня с собой в путешествие на небо.

– Путь туда тесный, – сказал король, вступая на узенькую лестницу, – и вполне подходит под сравнение.

– Какой же ангел охраняет вход в ваш Эдем, сир?

– Сейчас увидишь, – ответил Карл IX.

Он сделал знак Генриху идти потише, отворил одну дверь, затем другую и остановился на пороге.

– Взгляни! – сказал он.

Генрих Наваррский подошел и замер на месте перед самой очаровательной картиной.

Женщина лет восемнадцати-девятнадцати спала, положив голову на изножье кроватки, где спал младенец, и держала обеими руками его ножки у своих губ, а ее длинные вьющиеся волосы рассыпались по одеялу золотой волной. Точь-в-точь как на картине Альбани, изображающей деву Марию и Христа-младенца.

– О сир! Кто это прелестное создание? – спросил Генрих.

– Ангел моего рая, – отвечал король, – единственное существо, которое любит меня ради меня.

Генрих улыбнулся.

– Да, ради меня самого, – сказал Карл, – она меня полюбила, когда еще не знала, что я король.

– А когда узнала?

– А когда узнала, – ответил Карл со вздохом, говорившим о том, что залитая кровью власть бывала для него тяжелым бременем, – а когда узнала, то не разлюбила. Суди сам!

Король подошел на цыпочках и прикоснулся губами к цветущей щеке молодой женщины так осторожно, как пчелка к лилии. И все-таки она проснулась.

– Шарль! – прошептала она, открыв глаза.

– Слышишь? – сказал Генриху король. – Она зовет меня просто Шарль.

– Ах! – воскликнула молодая женщина. – Сир, вы не один?

– Нет, милая Мари. Мне хотелось показать тебе другого короля, более счастливого, чем я, потому что на нем нет короны, и более несчастного, чем я, потому что у него нет Мари Туше. Бог всех равняет.

– Сир, это король Наваррский? – спросила Мари.

– Он самый, милое дитя. Подойди к нам, Анрио.

Король Наваррский подошел. Карл взял его руку.

– Мари, взгляни на его руку; это рука хорошего брата и честного друга! Знаешь ли, если бы не она…

– То что же, сир?

– Если бы не эта рука, Мари, то наш ребенок остался бы сегодня без отца.

Мари вскрикнула, упала на колени, схватила руку Генриха и поцеловала.

– Хорошо, Мари, так и надо, – сказал Карл.

– А чем вы его отблагодарили, сир?

– Тем же.

Генрих с изумлением посмотрел на Карла.

– Когда-нибудь, Анрио, ты поймешь смысл моих слов. А покуда – иди взгляни!

И Карл подошел к кроватке, в которой спал младенец.

– Да, – сказал король, – если бы этот карапуз спал в Лувре, а не в домике на улице Бар, многое было бы по-другому и теперь, а может быть, и в будущем.

– Сир, вы уж извините меня, – заметила Мари, – но мне больше по душе, что он спит здесь: тут ему спокойнее.

– Ну и дадим ему спать спокойно. Хорошо спится, когда не видишь снов! – сказал король.

– Угодно, сир? – спросила Мари, показывая рукой на дверь в другую комнату.

– Да, правильно, Мари, – ответил Карл, – будем ужинать.

– Милый мой Шарль, – сказала Мари, – вы ведь попросите вашего брата-короля извинить меня?

– За что?

– За то, что я отпустила наших слуг. Видите ли, сир, – обратилась она к королю Наваррскому, – Шарль любит, чтобы за столом ему служила одна я.

– Святая пятница! Охотно верю, – ответил Генрих.

Мужчины прошли в столовую, а заботливая и трепещущая за ребенка мать укрыла теплым одеяльцем малютку Шарля, который спал крепким детским сном, вызывавшим зависть у большого Шарля, и не проснулся.

Тогда Мари прошла к гостям.

– Здесь только два прибора! – сказал Карл.

– Разрешите мне прислуживать вашим величествам, – ответила Мари.

– Вот видишь, Анрио, из-за тебя мне неприятность! – сказал Карл.

– Какая, сир? – спросила Мари.

– А ты не понимаешь?

– Простите, Шарль, простите!

– Прощаю, садись рядом со мной – здесь, между нами.

– Хорошо, – ответила Мари.

Она принесла еще прибор, села между двумя королями и стала их угощать.

– Не правда ли, Анрио, – сказал Карл, – хорошо, когда у тебя есть такое место, где ты можешь есть и пить спокойно, не заставляя кого-нибудь другого сначала пробовать твое кушанье и твое вино?

– Сир, поверьте, что я как никто способен оценить всю прелесть такого счастья, – сказал Генрих, улыбаясь и отвечая этой улыбкой на свою мысль о собственных вечных опасениях.

– А чтобы мы продолжали чувствовать себя так же хорошо, говори с ней о чем-нибудь хорошем, не надо ее впутывать в политику; в особенности не надо ей знакомиться с моею матерью.

– Да, королева Екатерина так любит ваше величество, что может приревновать вас к другой любви, – ответил Генрих, ловко увернувшись от опасной темы разговора, затронутой королем.

– Мари, – сказал король, – рекомендую тебе самого хитрого и самого умного человека, какого я когда-либо знавал. При дворе – а это немало значит – он околпачил всех; один я, быть может, вижу ясно, что у него на уме, но не то, что у него в душе.

– Сир, меня огорчает, – ответил Генрих, – что вы сильно преувеличиваете одно и подозрительно относитесь к другому.

– Я ничего не преувеличиваю, Анрио. Впрочем, когда– нибудь все станет ясно.

Повернувшись затем к Мари, король сказал ей:

– Он замечательно составляет анаграммы. Попроси его составить анаграмму из твоего имени, ручаюсь, что он сделает.

– О! Что же может выйти из имени простой девушки вроде меня? Какую тонкую, приятную мысль можно извлечь из сочетания букв, которыми судьба случайно написала: Мари Туше?

– О, сделать анаграмму из этого имени такие пустяки, что и хвалить не за что, – ответил Генрих.

– Ага! Уже готово! – сказал Карл. – Видишь, Мари!

Генрих Наваррский вынул из кармана записную книжку, вырвал из нее листочек и под именем:

Marie Touchet[37]37
  Мари Туше.


[Закрыть]

написал:

Je charme tout.[38]38
  Чарую всё (фр.).


[Закрыть]

Затем передал листок молодой женщине.

– В самом деле, просто нельзя поверить! – воскликнула Мари.

– Что он там выискал? – спросил Карл.

– Сир, я не решаюсь повторить, – ответила Мари.

– Сир, – сказал Генрих, – если в имени Marie заменить букву i буквой j, как это делают, то получается анаграмма, буква в букву: Je charme tout.

– Верно, буква в букву! – воскликнул Карл. – Слушай, Мари, я хочу, чтоб это стало твоим девизом. Никогда ни один девиз так справедливо не бывал заслужен. Спасибо, Анрио. Мари, я велю выложить его из алмазов и подарю тебе.

Ужин кончился; на соборе Богоматери пробило два часа.

– Теперь, Мари, – сказал Карл, – в награду за его хвалу тебе ты дашь ему кресло, чтобы он мог поспать в нем до утра; только подальше от нас, а то он так храпит, что даже страшно. Затем, если проснешься раньше меня, то разбуди нас, – нам в шесть часов утра надо быть в Бастилии. Доброй ночи, Анрио. Устраивайся, как тебе любо. Но вот что, – добавил он, подойдя к королю Наваррскому и положив ему руку на плечо, – заклинаю тебя твоей жизнью, – слышишь, Генрих, твоей жизнью! – не выходи отсюда без меня и ни в каком случае не вздумай вернуться в Лувр.

Генрих если не понимал, то слишком многое подозревал, чтобы пренебречь этим советом.

Карл IX ушел в свою комнату, а Генрих, ко всему привычный горец, вполне удовлетворился креслом и очень скоро оправдал предосторожность своего шурина, который поместил его подальше от себя.

На рассвете Карл разбудил Генриха, а так как Генрих спал одетым, то туалет его не занял много времени. Король был счастлив и приветлив – таким его никто не видел в Лувре. Часы, которые он проводил в домике на улице Бар, были в его жизни часами солнечного света.

Они вдвоем прошли через спальню. Молодая женщина спала на своей кровати, младенец спал в колыбели. Во сне и она и он чему-то улыбались. Карл остановился на минуту и с бесконечной нежностью глядел на них, затем, обернувшись к Генриху, сказал:

– Анрио, если ты когда-нибудь узнаешь, какую услугу я оказал тебе сегодня ночью, а меня уже не будет на этом свете, то не забудь этого ребенка, которого ты видишь в колыбели.

Не дав Генриху времени задать вопрос, Карл поцеловал в лоб мать и ребенка, шепнув им:

– До свидания, ангелы мои.

И вышел. Генрих в раздумье последовал за ним.

Дворяне, которым Карл приказал с ним встретиться, ждали у Бастилии, держа под уздцы двух лошадей. Карл жестом предложил Генриху сесть на одну из них, сам сел на другую, проехал через Арбалетный сад и направился по кольцу внешних бульваров.

– Куда мы едем? – спросил Генрих.

– Мы едем, – ответил Карл, – посмотреть, вернулся ли герцог Анжуйский ради одной мадам Конде или у него в душе столько же честолюбия, сколько и любви? А я сильно подозреваю, что это так.

Генрих не понял ничего из этих слов и молча следовал за Карлом.

Когда они доехали до Маре, где из-за частокола укреплений открывался вид на все то место, которое в то время называлось предместьем Сен-Лоран, Карл указал Генриху в сероватой дымке утра каких-то людей в больших плащах и с меховыми шапками на голове, ехавших верхом за тяжело нагруженным фургоном. По мере того как эти люди подвигались ближе, они вырисовывались четче, и можно было различить ехавшего тоже верхом и беседовавшего с ними человека в длинном коричневом плаще и в широкополой французской шляпе, надвинутой на лоб.

– Ага, – сказал Карл, улыбаясь. – Я так и думал!

– Сир, вон тот всадник в коричневом плаще – герцог Анжуйский? Я не ошибаюсь? – спросил Генрих Наваррский.

– Он самый, – ответил Карл. – Подайся немного назад, Анрио, я не хочу, чтобы нас видели.

– А кто же эти люди в сероватых плащах и в меховых шапках? И что вон в той повозке?

– Эти люди – польские послы, – ответил Карл, – а в повозке – корона. Теперь, – сказал он, пуская лошадь в галоп по дороге к воротам Тампля, – едем, Анрио. Я видел все, что хотел видеть!