Текст книги "7 историй для девочек"

XI. Выезд на охоту

Когда на следующее утро из-за холмов, окружающих Париж, всходило ярко-красное солнце без лучей, как это бывает в ясный зимний день, на дворе Лувра все было уже в движении еще два часа назад.

Великолепный берберский жеребец, высокий и нервный, на сухих, с целой сеткой переплетающихся жил ногах, как у оленя, бил копытом о землю, прядал ушами и шумно выпускал горячее дыхание из ноздрей, ожидая Карла IX; но он был все же менее нетерпелив, чем его хозяин, задержанный Екатериной, которая остановила сына на ходу, чтобы поговорить, по ее словам, о важном деле.

Мать и сын стояли в стеклянной галерее: Екатерина – холодная, бледная, бесстрастная, как всегда, а Карл IX, дрожа от нетерпения, грыз ногти и стегал двух собак – своих любимцев, на которых надеты были кольчужные попоны, чтобы предохранить их от ударов клыков и дать возможность безопасно схватиться с ужасным зверем. На груди поверх кольчуги нашит был маленький щиток с гербом Франции, вроде тех, что нашивали на грудь пажей, которые не раз завидовали преимуществам этих любимых благоденствующих псов.

– Карл, примите во внимание, – говорила Екатерина, – что никому, кроме меня и вас, еще не известно о скором прибытии сюда поляков; а между тем король Наваррский – да простит мне бог! – ведет себя так, как будто он об этом знает. Несмотря на свой переход в католическую веру, который был всегда мне подозрителен, Генрих поддерживает сношения с гугенотами. Разве вы не заметили, что за последние дни он часто уходит из дому? У него появились деньги, а их у него никогда не было; он покупает лошадей, оружие, а в дождливую погоду по целым дням упражняется в искусстве фехтования.

– Ах, боже мой! – сказал Карл IX в нетерпении. – Неужели, матушка, вы думаете, что он собирается убить меня или моего брата, герцога Анжуйского? Тогда ему надо еще поучиться: не далее как вчера я налепил ему своей рапирой одиннадцать точек на колет, а он насчитал у меня лишь шесть. А мой брат Анжуйский фехтует еще искуснее меня или, по его словам, так же хорошо, как я.

– Послушайте, Карл, не относитесь так легко к тому, что говорит вам ваша мать. Польские послы скоро приедут – вот вы тогда увидите! Как только они появятся в Париже, Генрих Наваррский сделает все возможное, чтобы привлечь их внимание к себе. Он вкрадчив, он себе на уме, не говоря уже о том, что жена его, которая, неизвестно по каким причинам, ему способствует, будет болтать с послами, говорить с ними по-латыни, по-гречески, по-венгерски и так далее. Говорю вам, Карл, я никогда не ошибаюсь, – так я говорю вам: что-то затевается.

В эту минуту пробили часы, и Карл IX, перестав слушать Екатерину, прислушался к их бою.

– Смерть моя! Семь часов! – воскликнул он. – Час ехать – итого восемь! Час на то, чтобы доехать до места сбора и набросить гончих, – мы только в девять начнем охоту. Честное слово, матушка, вы вынуждаете меня терять время. Отстань, Удалой!.. Отстань же, говорят тебе, разбойник!

Он сильно хлестнул по спине молосского дога; бедное животное, изумленное таким наказанием в ответ на свою ласку, взвизгнуло от боли.

– Карл, выслушайте же меня, ради бога, – сказала Екатерина, – и не швыряйтесь вашей собственной судьбой и судьбой Франции. У вас на уме только охота, охота и охота!.. Выполните ваши обязанности короля и тогда охотьтесь сколько угодно.

– Ладно, ладно, матушка! – сказал Карл, бледнея от нетерпения. – Объяснимся поскорее, из-за вас во мне все кипит. Честное слово, бывают дни, когда я вас просто не понимаю!

И он остановился, похлопывая рукояткой арапника по сапогу.

Екатерина решила, что момент благоприятный и упускать его нельзя.

– Сын мой, у нас есть доказательства, что де Муи вернулся в Париж, – сказала королева-мать. – Его видел Морвель, которого вы хорошо знаете. Он мог приехать только к королю Наваррскому. Надеюсь, этого достаточно, чтобы подозревать Генриха больше чем когда-либо.

– Слушайте, опять вы против моего бедного Анрио! Вы хотите, чтобы я его казнил, да?

– О нет!

– Изгнал? Но как вы не понимаете, что в качестве изгнанника он гораздо опаснее, чем когда он здесь, у нас на глазах, в Лувре, где он не может сделать ничего, что не стало бы известно нам в ту же минуту!

– Поэтому я и не собираюсь изгонять его.

– Тогда чего же вы хотите? Говорите скорее!

– Я хочу, чтобы на время пребывания поляков он находился в заключении – например, в Бастилии.

– Ну, это уж нет! – воскликнул Карл. – Сегодня мы с ним охотимся на кабана, а он мой лучший помощник на охоте. Без него нет охоты. Черт возьми! Вы, матушка, только о том и думаете, как бы меня вывести из терпения!

– Ах, милый сын мой, разве я говорю, что сегодня? Послы приедут завтра или послезавтра. Арестуем его после охоты, сегодня вечером… нет… ночью.

– Это другое дело. Там увидим! Мы еще поговорим об этом. После охоты – я не возражаю. Прощайте! Сюда, Удалой! Или ты тоже будешь на меня дуться?

– Карл, – сказала Екатерина, останавливая сына за руку и рискуя вызвать этой задержкой новую вспышку гнева, – я думаю, что самый арест можно отложить до вечера или до ночи, но распоряжение об аресте лучше подписать сейчас.

– Писать приказ, подписывать, разыскивать печать для королевских грамот, в то время как меня ждут, чтоб ехать на охоту, а я никогда не заставлял ждать себя! Ну его к черту!

– Но я вас так люблю, что не собираюсь вас задерживать. Я все предусмотрела. Войдите сюда, ко мне.

Екатерина проворно, точно ей было двадцать лет, отворила дверь в свой кабинет, показала на чернильницу, перо, грамоту, печать и зажженную свечу.

Король взял грамоту и быстро пробежал ее:

– «Повеление… арестовать и препроводить в Бастилию брата нашего Генриха Наваррского». Готово! – сказал он, подписывая одним росчерком. – Прощайте, матушка!

И бросился вон из кабинета в сопровождении своих собак, радуясь, что так легко отделался от матери.

На дворе все с нетерпением ждали Карла IX и, зная его точность в делах охоты, удивлялись тому, что он опаздывал. Зато когда он появился, охотники приветствовали его криками, выжлятники – фанфарами, лошади – ржанием, а собаки – лаем.

Весь этот шум и крики возбуждающе подействовали на Карла; бледные щеки его покрылись румянцем, сердце забилось, и на одну минуту он стал юн и счастлив.

Король только кивнул всему блестящему обществу, собравшемуся во дворе, мотнул головой Маргарите, махнул рукой герцогу Алансонскому, прошел мимо Генриха Наваррского, делая вид, что его не замечает, и вскочил на своего берберского жеребца, который под ним запрыгал, но, сделав два-три курбета, почувствовал, с каким ездоком имеет дело, и успокоился.

Снова раздался звук фанфар, и король выехал из Лувра в сопровождении герцога Алансонского, короля Наваррского, Маргариты, герцогини Невэрской, мадам де Сов, Тавана и придворной вельможной знати.

Само собою разумеется, что Коконнас и Ла Моль входили в число дворян, сопровождавших короля.

Что касается герцога Анжуйского, то он уже три месяца отсутствовал, участвуя в осаде Ла-Рошели.

Пока ждали короля, Генрих Наваррский подъехал поздороваться со своей женой, которая, ответив на его приветствие, сказала ему на ухо:

– Нарочный из Рима был у герцога Алансонского. Коконнас лично ввел его туда на четверть часа раньше, чем посланный герцога Невэрского был принят королем.

– Значит, он знает все? – спросил Генрих.

– Наверняка, – ответила Маргарита. – Только взгляните, как блестят его глаза, несмотря на всю его способность скрывать и притворяться.

– Святая пятница! Еще бы, – прошептал Генрих, – сегодня он уже охотник на трех зайцев: Францию, Польшу и Наварру, не считая кабана!

Он поклонился жене и вернулся на свое место, затем подозвал одного из слуг, своего обычного посланца по любовным поручениям, родом беарнца, предки которого в течение столетия служили его предкам, и сказал:

– Ортон, возьми вот этот ключ и доставь его известному тебе кузену мадам де Сов, живущему у своей возлюбленной на улице Катр-Фис; скажи ему, что его кузина желает поговорить с ним сегодня вечером. Пусть он войдет ко мне в комнату и, если меня не будет дома, подождет; если же я очень запоздаю, пускай ложится спать на мою постель.

– Ответа не требуется, сир?

– Нет, только сообщи мне, застал ты его дома или нет. Ключ никому, кроме него, – понимаешь?

– Да, сир.

– Постой! Куда ты? Не уезжай от меня сейчас. При выезде из Парижа я подзову тебя, чтобы переседлать мне лошадь, – тогда будет понятно, почему ты отстал; исполнив поручение, догонишь нас в Бонди.

Слуга кивнул головой и отъехал в сторону.

Все общество двинулось по улице Сент-Оноре, затем по улице Сен-Дени и наконец достигло предместья; там, на улице Сен-Лоран, лошадь короля Наваррского расседлалась. Ортон подъехал, и все произошло, как было условлено между слугой и господином, который затем последовал за королевским поездом на улицу Реколе, в то время как верный слуга его скакал на улицу Катр-Фис.

Когда Генрих Наваррский присоединился к королю, Карл IX был занят интересным разговором с герцогом Алансонским о возрасте обложенного кабана-одинца, о месте его лежки и сделал вид, будто не заметил, что Генрих некоторое время оставался позади.

Маргарита все это время наблюдала издали за поведением их обоих, и ей казалось, что каждый раз, как ее брат-король смотрел на Генриха, глаза его выражали какое-то смущение.

Герцогиня Невэрская хохотала до слез, потому что Коконнас, особенно веселый в этот день, беспрестанно отпускал остроты, стараясь насмешить окружавших ее дам. Ла Моль уже два раза нашел случай поцеловать белый, обшитый золотой бахромой шарф Маргариты и сделал это с ловкостью, свойственной любовникам, так, что лишь три-четыре человека заметили его проделку.

В четверть девятого все общество прибыло в Бонди.

Карл IX первым делом справился, не ушел ли кабан. Обошедший зверя ловчий ручался, что кабан в кругу.

Закуска была уже готова. Король выпил стакан венгерского вина, пригласил дам к столу, а сам, от нетерпения и чтобы убить время, пошел осматривать псарню и ловчих птиц, приказав не расседлывать его лошадь, оправдывая это тем, что такой выносливой и сильной верховой лошади у него никогда не было.

В то время, когда король производил осмотр, приехал герцог Гиз. Он был вооружен, как будто ехал не на охоту, а на войну; его сопровождало человек двадцать или тридцать дворян в таком же снаряжении. Он тотчас осведомился, где король, пошел к нему и вернулся вместе с ним, продолжая какой-то разговор.

Ровно в девять часов король сам подал в рог сигнал «набрасывать» собак, все сели на лошадей и поехали к месту охоты.

По дороге Генрих Наваррский, улучив удобную минуту, подъехал еще раз к своей жене.

– Что у вас нового? – спросил он.

– Ничего, кроме того, что мой брат Карл как-то странно на вас посматривает, – ответила Маргарита.

– Я заметил.

– А вы приняли какие-нибудь меры предосторожности? – спросила Маргарита.

– У меня под одеждой кольчуга, а на боку охотничий испанский нож, отточенный, как бритва, острый, как игла, – я разрубаю им дублоны пополам.

– Ну, да хранит вас бог! – сказала Маргарита.

Доезжачий, ехавший во главе охоты, дал знак остановиться; охота подъехала к месту лежки.

Часть четвертая

I. Морвель

В то время как вся эта молодежь, веселая и беззаботная, по крайней мере с виду, неслась золотистым вихрем по дороге на Бонди, Екатерина, свернув в трубку драгоценный приказ, только что подписанный Карлом, велела ввести к себе в комнату человека, которому командир ее охраны отнес несколько дней тому назад письмо на улицу Серизе близ Арсенала. Широкая из тафты повязка, похожая на погребальный венчик, скрывала один глаз этого человека, оставляя на виду другой глаз, горбинку ястребиного носа меж двух выпиравших скул и покрытую седеющей бородкой нижнюю часть лица. На нем надет был длинный плотный плащ, под которым, видимо, скрывался целый арсенал. Кроме того, вопреки обычаю являться ко двору без оружия, у него сбоку висела большая боевая шпага с двойной гардой. Одна рука все время скрывалась под плащом, нащупывая рукоять кинжала.

– А-а, вот и вы! – сказала королева-мать, усаживаясь в кресло. – Вы знаете, что после дня святого Варфоломея, когда вы оказали нам отменные услуги, я обещала, что не оставлю вас в бездействии. Теперь явилась для этого возможность, вернее – я создала ее сама. Поблагодарите же меня за это.

– Мадам, нижайше вас благодарю, – раболепно, но не без наглости, ответил человек с черной повязкой.

– Воспользуйтесь этой возможностью, месье; она не повторится в вашей жизни.

– Мадам, я жду… только поначалу я опасаюсь…

– Что это дело не очень громкое? Не такое, до каких охотники те, кто желает выдвинуться? Однако поручение, которое имею я в виду, такого рода, что вам могли бы позавидовать Таван и даже Гизы.

– Мадам, поверьте мне, каково бы оно ни было, я весь в распоряжении вашего величества.

– В таком случае прочтите, – сказала Екатерина, передавая ему королевский приказ.

Человек пробежал его глазами и побледнел.

– Как! Арестовать короля Наваррского?! – воскликнул он.

– Ну и что же тут необыкновенного?

– Но ведь короля, мадам! Воистину, я думаю, что для этого я слишком низкого ранга дворянин.

– Мое доверие делает вас, месье Морвель, первым в ряду моих придворных дворян, – ответила Екатерина.

– Приношу глубокую благодарность вашему величеству, – сказал убийца с волнением, в котором чувствовалось колебание.

– Так вы исполните?

– Раз ваше величество прикажет – мой долг повиноваться.

– Да, я приказываю.

– Тогда я повинуюсь.

– Как вы возьметесь за это дело?

– Пока не знаю, мадам. Я очень бы желал, чтобы ваше величество дали мне наставление.

– Вы боитесь шума?

– Сознаюсь – да!

– Возьмите с собой двенадцать человек, а если надо, то и больше.

– Конечно, ваше величество, я понимаю это как разрешение мне принять все меры для успеха, за что я очень вам признателен; но в каком месте я должен взять короля Наваррского?

– Там, где находите для себя удобным.

– Если возможно, то лучше в таком месте, которое само своей почтенностью обеспечило бы мне безопасность.

– Понимаю. В каком-нибудь королевском дворце… например, в Лувре. Что вы на это скажете?

– О, если бы ваше величество мне разрешили, то это было бы великой милостью.

– Хорошо, возьмите его в Лувре.

– А в каком месте Лувра?

– У него в комнате.

– Когда, мадам?

– Сегодня вечером или лучше – ночью.

– Хорошо, мадам, а теперь соблаговолите дать мне указания в одном отношении.

– В каком?

– В смысле степени уважения к сану…

– Уважение… Сан!.. – с иронией повторила Екатерина. – Вам разве неизвестно, что король Франции никому не обязан оказывать уважение в своем королевстве, где нет ему равных по сану?

Морвель еще раз низко поклонился.

– И все же, ваше величество, разрешите мне остановиться на этом вопросе?

– Разрешаю, месье.

– А что, если король Наваррский будет оспаривать подлинность приказа? Это маловероятно, но все-таки…

– Наоборот, месье; наверно, так и будет.

– Будет оспаривать?

– Несомненно.

– Но тогда он откажется повиноваться?

– Боюсь, что да.

– И окажет сопротивление?

– Вероятно.

– Ах, черт возьми! – произнес Морвель. – Но в таком случае…

– В каком? – спросила Екатерина, пристально глядя на Морвеля.

– В случае сопротивления – что тогда делать?

– А как вы поступаете, месье Морвель, когда вам в руки дан королевский приказ, то есть когда вы представляете собою лицо короля, а вам оказывают сопротивление?

– Мадам, когда я почтен таким приказом и дело касается простого дворянина, я убиваю.

– Я уже сказала вам, месье, и вы не могли этого забыть, что король Франции в своем королевстве не считается ни с каким саном! Иными словами, во Франции есть только один король – король Франции, а все другие перед ним, даже носящие самый высокий титул, – простые дворяне.

Морвель начинал понимать и побледнел.

– Ого! Шутка ли, убить короля Наваррского!

– Кто вам сказал – убить? Где у вас приказ убить его? Королю угодно отправить Генриха Наваррского в Бастилию, и приказ говорит только об этом. Если он даст себя арестовать – отлично! Но так как он не даст себя арестовать, окажет сопротивление и попытается вас убить…

Морвель снова побледнел.

– Вы будете защищаться, – продолжала Екатерина. – Нельзя же требовать от такого храброго человека, как вы, чтобы он дал себя убить, не пытаясь защищаться; а при защите – ничего не поделаешь! – мало ли что может случиться! Понятно вам?

– Да, мадам; а все-таки…

– Хорошо, вам хочется, чтобы после слова «взять» я приписала своей рукой «живого или мертвого»?

– Мадам, признаться, это облегчило бы мне совесть.

– Если вы думаете, что без этого нельзя исполнить поручение, придется сделать так.

И Екатерина, пожав плечами, развернула приказ и приписала: «живого или мертвого».

– Возьмите, – сказала она, – такая формулировка приказа удовлетворяет вас?

– Да, мадам, – отвечал Морвель. – Но я прошу ваше величество предоставить исполнение приказа в мое полное распоряжение.

– А чем может повредить исполнению то, что я предложила вам?

– Ваше величество предлагает взять двенадцать человек?

– Да, чтобы было надежнее…

– А я прошу разрешения взять только шестерых.

– Почему?

– Видите ли, мадам, весьма вероятно, что с королем Наваррским случится неприятность… А если случится такая неприятность, то шестерым ее простят, потому что шестеро боялись упустить подлежащего аресту, но никто не простит двенадцати, что они подняли руку на королевское величество раньше, чем потеряли от его руки половину своих товарищей.

– Хорошо королевское величество – без королевства! Нечего сказать!

– Мадам, королевский сан дается не королевством, а происхождением, – ответил Морвель.

– Ну хорошо! Делайте, как знаете, – сказала Екатерина. – Только должна вас предупредить, чтобы вы не выходили никуда из Лувра.

– Но, мадам, мне надо собрать своих людей.

– У вас есть какой-то там сержант; вы можете это поручить ему.

– У меня есть слуга; он парень не только верный, но уже помогавший мне в таких делах.

– Пошлите за ним и сговоритесь. Вы ведь знаете Оружейную палату короля, да? Там вам дадут позавтракать; там же отдадите ваши приказания. Само это место укрепит вашу решимость, если она поколебалась. Потом, когда мой сын вернется с охоты, вы перейдете в мою молельню и там ждите, пока наступит время действовать.

– А как проникнуть в его комнату? Король Наваррский, наверно, подозревает что-то и запрется изнутри.

– У меня есть запасные ключи от всех дверей, – сказала Екатерина, – а задвижки в комнате Генриха все сняты. Прощайте, месье Морвель, до скорого свидания. Я велю проводить вас в Оружейную палату короля. Да, кстати! Не забудьте, что повеления короля должны быть выполнены независимо ни от чего, недопустимы никакие оправдания. Провал, даже какая-нибудь неудача нанесут ущерб чести короля, – это тяжкий проступок…

Екатерина, не давая Морвелю времени ответить, позвала командира своей охраны, месье Нансе, и приказала ему отвести Морвеля в Оружейную палату короля.

«Черт возьми! – говорил про себя Морвель, идя за своим проводником. – В делах убийства я иду вверх по иерархической лестнице: от простого дворянина до командира армии, от командира армии до адмирала, от адмирала до некоронованного короля. А кто знает, не доберусь ли я когда-нибудь и до коронованного?»

II. Охота с гончими

Доезжачий, который обошел кабана и поручился королю за то, что зверь не выходил из круга, оказался прав. Как только навели на след ищейку, она сейчас же стронула кабана, лежавшего в колючих зарослях, и, как определил по его следу доезжачий, зверь оказался очень крупным одинцом.

Кабан взял напрямки и в пятидесяти шагах от короля перебежал дорогу, преследуемый только той ищейкой, которая его и подняла. Немедленно спустили со смычков очередную стаю, и двадцать гончих бросились по следу зверя.

Карл IX страстно любил охоту. Как только кабан перебежал дорогу, Карл сейчас же поскакал за ним, трубя «по зрячему»; за королем скакали герцог Алансонский и Генрих Наваррский, которому Маргарита сделала знак, чтоб он не отставал от Карла.

Все прочие охотники последовали за королем. В те времена, о которых идет речь, королевские леса совсем не походили на теперешние охотничьи парки, изрезанные проезжими дорогами. Тогда леса не разрабатывались. Королям еще не приходило в голову стать торгашами, разбивать леса на делянки, на строевой лес и на сечи. Деревья насаждались не учеными лесничими, а божиею десницею, бросавшей семена по воле ветра, и не выстраивались в шахматном порядке, а росли, где им удобнее, как в девственных лесах Америки. Короче говоря, в то время этот лес являлся надежным убежищем для множества зверей – кабанов, волков, оленей, – а также для разбойников; двенадцать тропок расходились звездой из одной точки – из Бонди, а весь бондийский лес кругом охватывала проселочная дорога, как обод охватывает спицы колеса.

Если это сравнение продолжить, то ступицу довольно точно представлял единственный перекресток в самом центре леса, служивший местом сбора отбившихся охотников, откуда они снова устремлялись к тому месту, где слышались звуки потерянной охоты.

Спустя четверть часа произошло то, что всегда бывает в подобных случаях: на пути охотников оказались непреодолимые препятствия, голоса гончих потерялись где-то вдалеке, и даже сам король вернулся к перекрестку, ругаясь по своему обыкновению и проклиная все на свете.

– Что это такое? И вы, Франсуа, и вы, Анрио, тихи и смиренны, как монашки, идущие за игуменьей. Слушайте, это не охота! У вас, Франсуа, такой вид, точно вас вынули из сундука, и от вас так пахнет духами, что если вы проедете между моими гончими и зверем, то собаки сколются со следа. Послушайте, Анрио, где у вас рогатина, где аркебуза?

– Сир, а зачем мне аркебуза? Я знаю, что вы сами любите стрелять по зверю, когда его остановят гончие. А рогатиной я владею плохо – она не годится у нас в горах, и мы охотимся на медведя просто с кинжалом.

– Клянусь смертью, Генрих, когда вы вернетесь к себе в Пиренеи, непременно пришлите мне целый воз живых медведей! Наверно, это чудесная охота, когда бьешься один на один со зверем, который может задушить тебя… Прислушайтесь! Мне кажется – это гон. Нет, я ошибся.

Король взял рог и протрубил призыв. Ему ответило несколько рогов. Как вдруг один выжлятник подал в рог другой сигнал.

– По зрячему! По зрячему! – крикнул король и пустился вскачь; за ним – охотники, которые собрались по его сигналу.

Выжлятник не ошибся. Чем дальше скакал король, тем яснее слышался гон стаи, состоявшей теперь из шестидесяти собак, так как на зверя спускали одну за другой запасные стаи, оказавшиеся там, где пробегал кабан. Король еще раз «перевидел» зверя и, пользуясь тем, что здесь был чистый бор, поскакал за кабаном прямо через лес, трубя изо всех сил в рог.

Некоторое время вельможи скакали вслед за ним. Но король ехал на сильной лошади и, увлеченный страстью, скакал по таким буеракам и такой чаще, что сначала женщины, затем герцог Гиз со своими дворянами, наконец король Наваррский и герцог Алансонский вынуждены были отстать от короля. Немного дольше продержался Таван, но в конце концов и он отстал.

Все общество за исключением Карла и нескольких выжлятников, не отстававших от короля благодаря обещанной награде, вновь собралось близ перекрестка.

Король Наваррский и герцог Алансонский стояли вдвоем на длинной просеке, а в ста шагах от них спешились герцог Гиз и его дворяне; на самом перекрестке собрались женщины.

– А право, – сказал герцог Алансонский Генриху, подмигивая глазом в сторону герцога Гиза, – у этого человека, с его свитой, увешанной оружием, такой вид, как будто он король. Он даже не удостаивает взглядом таких жалких царственных особ, как мы.

– Почему же он станет относиться к нам лучше, чем наши родственники? – ответил Генрих. – Эх, брат мой! Разве мы с вами не пленники французского двора, не заложники от нашей партии?

При этих словах герцог Алансонский вздрогнул и так взглянул на Генриха Наваррского, точно хотел вызвать его на дальнейшее объяснение; но Генрих и так сказал больше, чем имел обыкновение, и теперь молчал.

– Что вы хотели сказать, Генрих? – спросил герцог Алансонский, очевидно, недовольный тем, что его зять не продолжает разговора, предоставляя ему самому вступать в объяснения.

– Я хотел сказать, – ответил Генрих, – что все эти хорошо вооруженные люди, видимо, получили задание не выпускать нас из виду и, по всем признакам, похожи на стражу, готовую задержать двух определенных лиц, если они вздумают бежать.

– Почему бежать? Зачем бежать? – спросил герцог Алансонский, прекрасно разыгрывая наивное удивление.

– Под вами, Франсуа, отличный испанский жеребец, – отвечал Генрих, делая вид, что меняет тему разговора, но продолжая свою мысль, – я уверен, что он может проскакать семь лье в час, а сегодня до полудня сделать двадцать лье. Погода хорошая, честное слово, так и подмывает отдать повод. Смотрите, какая там хорошая тропинка. Разве она не соблазняет вас, Франсуа? А у меня зуд даже в шпорах.

Франсуа не ответил ни слова. Он то краснел, то бледнел и делал вид, что прислушивается, стараясь определить, где охота.

«Вести из Польши подействовали на него, – сказал про себя Генрих, – и мой дорогой шурин что-то затевает. Ему бы очень хотелось, чтобы бежал я, но я не побегу один».

Едва успел он сделать это заключение, как подъехала коротким галопом группа гугенотов, принявших католичество и вернувшихся ко двору два или три месяца тому назад; с приветливой улыбкой они поклонились герцогу Алансонскому и королю Наваррскому.

Было очевидно, что стоило герцогу Алансонскому, подзадоренному откровенными намеками короля Наваррского, сказать слово или сделать соответствующий жест, и человек сорок всадников, ставших около них, как бы в противовес отряду герцога Гиза, прикрыли бы бегство их обоих; но герцог Франсуа отвернулся и, приставив к губам рог, протрубил сбор.

В это время вновь прибывшие всадники, вероятно, думая, что нерешительность герцога Алансонского вызвана присутствием и близким соседством гизовцев, незаметно один за другим очутились между свитой герцога Гиза и двумя представителями королевских домов и выстроились с таким тактическим искусством, которое указывало на привычку к боевым порядкам. Теперь надо было сначала опрокинуть их, чтобы добраться до герцога Алансонского и короля Наваррского, тогда как перед братом короля и его зятем лежал до самого горизонта свободный путь.

Неожиданно в просвете между деревьями появился какой-то дворянин верхом, которого не видели до этого ни Генрих, ни герцог Алансонский. Генрих старался угадать, кто он такой, но дворянин, приподняв шляпу, сам показал себя Генриху, – это был виконт Тюрен, один из вождей протестантской партии, находившийся, как думали, в Пуату.

Виконт даже мотнул головой в сторону дороги, что явно обозначало: «Едем?»

Генрих, внимательно вглядевшись в безразличное выражение лица и мертвые глаза герцога Алансонского, раза три повел шеей вправо и влево, делая вид, что ему жмет воротник колета. Это означало – нет. Виконт понял, дал лошади шпоры и скрылся в чаще леса.

В то же время послышался гон стаи и начал приближаться; немного погодя все увидели, как в дальнем конце просеки перебежал кабан, через минуту вслед за ним пронеслись гончие, и наконец подобно «дикому охотнику», проскакал Карл IX, без шляпы, не отрывая губ от рога и трубя что было силы в легких; четыре выжлятника следовали за ним. Таван где-то заблудился.

– Король! – крикнул герцог Алансонский и поскакал на гон.

Генрих, почувствовав себя увереннее благодаря присутствию своих друзей, сделал им знак не отдаляться и подъехал к дамам.

– Ну что? – спросила Маргарита, выехав на несколько шагов ему навстречу.

– Что? Охотимся на кабана, мадам, – ответил Генрих.

– Только и всего?

– Да, со вчерашнего утра ветер подул с другой стороны; помнится, я это и предсказывал.

– А перемена ветра не благоприятствует охоте, да? – спросила Маргарита.

– Да, – ответил Генрих, – иногда это путает весь установленный распорядок, и приходится его менять.

В это время чуть слышный гон стал быстро приближаться, и какое-то тревожное волнение заставило охотников насторожиться. Все приподняли головы и превратились в слух.

Почти сейчас же показался кабан, но он не проскочил обратно в лес, а побежал вдоль по тропе прямо к перекрестку, где находились дамы и любезничавшие с ними придворные дворяне и охотники, еще раньше отбившиеся от охоты.

За кабаном, «вися у него на хвосте», неслись штук сорок наиболее вязких гончих; вслед за собаками скакал Карл IX, потеряв берет и плащ, в разорванной колючками одежде, с изодранными в кровь руками и лицом.

С ним оставался только один выжлятник.

Король то бросал трубить, чтобы голосом натравливать собак, то переставал натравливать, чтобы трубить в рог. Весь мир перестал для него существовать. Если бы под ним пала лошадь, он крикнул бы, как Ричард III: «Корону – за коня!»

Но его конь, видимо, горел таким же пылом, как и всадник, едва касался земли ногами и дышал огнем.

Кабан, собаки и король – все промелькнуло как видение.

– На драку! На драку! – крикнул на скаку король и снова приложил рог к своим окровавленным губам.

На небольшом расстоянии от короля скакали следом герцог Алансонский и два выжлятника. У всех остальных лошади или отстали, или совсем остановились.

Все общество поскакало на звуки гона, так как было ясно, что кабан станет на «отстой». Действительно, не прошло и десяти минут, как зверь свернул с тропинки и пошел лесом; но, добежав до какой-то полянки, прислонился задом к большому камню и стал головой к гончим. На крик Карла, не отстававшего от кабана, все собрались здесь, на поляне.

Наступил самый увлекательный момент охоты. Зверь, видимо, решил оказать отчаянное сопротивление. Гончие, разгоряченные трехчасовой гоньбой, подстрекаемые криком и руганью короля, с остервенением накинулись на зверя.

Охотники расположились широким кругом – король впереди всех, за ним герцог Алансонский, вооруженный аркебузой, и Генрих с простым охотничьим ножом.

Герцог Алансонский отстегнул аркебузу от седельного крюка и разжег фитиль. Генрих Наваррский попробовал, свободно ли вынимается из ножен охотничий нож.

Презиравший охотничьи потехи герцог Гиз стоял со своими дворянами вдали от всех.

Дамы, сбившись в кучу, стояли тоже отдельной группой, подобно гизовцам.

Немного в стороне стоял выжлятник, напрягая все свое тело, чтобы сдержать двух одетых в кольчужные попоны молосских догов короля, которые выли от нетерпения и так рвались, что казалось, вот-вот разорвут державшие их цепи.