Текст книги "Обещание"

– Что-о-о? Ты идешь на свидание или что-то в этом роде? Как его зовут? Рассказывай!

Лидия почувствовала, как внутри у нее все сжалось, потому что это, вероятно, будет что угодно, но не свидание.

– Я не знаю его имени, – с несчастным видом призналась она, все еще сжимая мягкую подушку. – Он не представился, а я так разволновалась, что не сообразила спросить. – Но это не то, что ты думаешь. Я расскажу тебе при встрече, но у меня не очень хорошее предчувствие по этому поводу.

– Я могу помочь? Тебе нужна моральная поддержка? Грозный мастер по кикбоксингу? – начала расспрашивать Бриджит, и Лидия слабо улыбнулась, вспомнив разговор с Джемаймой за ужином.

– Нет, но спасибо. Кстати, чтобы ты знала, моя дочь хочет, чтобы мы поженились, и, честно говоря, мне трудно придумать причину, почему бы не сделать это прямо сейчас, – сказала она, и они обе рассмеялись. – Спасибо, Бридж. Извини, что тебя взбудоражила; возможно, это пустяки, но… Ладно, выясню. Кофе в четверг?

– Обязательно, и с пирожными, – ответила Бриджит. Казалось, ей не хотелось отключаться. – Позвони, если понадоблюсь, хорошо?

– Спасибо. Обязательно.

Патрик Армстронг – или Шеппард, предположила она – ворвался в жизнь Лидии как неожиданный фейерверк, ослепительный и прекрасный, но закончился слишком рано. Она влюбилась в него так сильно, так безоглядно, что казалось, будто ее ноги отрываются от земли всякий раз, когда они разговаривали. Это было хорошее время в ее жизни; она жила в одном доме с Бриджит и двумя другими подругами и работала организатором художественных мероприятий в Ричмонде. Жизнь была сплошным нескончаемым водоворотом веселья – она любила свою работу и своих друзей, все время была занята и максимально пользовалась своей молодостью и одиночеством. И вот однажды вечером, представляя в Центре искусств первый акт ежемесячного вечера комедии, она поймала взгляд Патрика из зрительного зала, и мир начал вращаться еще быстрее.

Конечно, у нее и раньше были парни, но с Патриком все оказалось по-другому. Для начала она сама чувствовала себя по-другому – свободной и независимой, – а он на миллион миль опережал предыдущих парней-неудачников, которые все были либо эмоционально отсталыми, либо безнадежно неверными. Патрик был порядочным мужчиной: на десять лет старше ее, уверенный в себе, умный и красивый. Он обращался с Лидией как с принцессой, водил ее в великолепные тихие рестораны, бутик– отели и артхаусные кинотеатры. Все соседки по дому тоже влюбились в него, когда он в первый раз остался на ночь и на следующее утро приготовил всем на завтрак яйца– пашот. Кто бы не влюбился в такого мужчину?

Единственная проблема в отношениях с фейерверком заключалась в том, что, взлетев неизмеримо высоко, яркий и сверкающий, он так же быстро упал на землю, опаленный и потухший, мертвый. И какое бы будущее, по мнению Лидии, они ни могли разделить, ее мечты немедленно рухнули, когда через пять месяцев она обнаружила, что случайно забеременела. Они сидели в «Белом лебеде» теплым майским вечером за столиком у реки, когда она сообщила ему эту новость. Это было глупо, но, увидев результат теста, она лелеяла тайную дикую надежду, что Патрик возьмет ее за руки и выразит свою радость. Она представляла, как он скажет: «Все это немного преждевременно, но мы можем с этим справиться, верно? Ты та самая! Так и должно быть!»

Вместо этого он едва смог дождаться, чтобы уйти, и все выплыло наружу: резко выпаленная правда о жене и детях, брошенная скупыми фразами, как серия ударов в живот. «Я собирался тебе сказать, – сказал он, отводя взгляд и этим подчеркивая свою ложь. – Позволь мне дать тебе немного денег, чтобы избавиться от… чтобы позаботиться обо всем».

Тогда все запоздало встало на свои места. Почему он приходил только к ней; почему предпочитал тихие, уединенные рестораны и отели на окраинах города. Почему никогда по-настоящему много не рассказывал о своей семье и не писал в социальных сетях. Интрижка – так он называл их отношения, тогда как в ее представлении это была настоящая любовь или, по крайней мере, движение в этом направлении. Оглядываясь назад, она понимала, что ее так ослепила его яркость, что она не присмотрелась к остальному мелкому шрифту. Они виделись совсем недолго, но их разрыв выбил почву у нее из-под ног, и она так и не оправилась по-настоящему.

Злясь из-за того, что ее обманули, и убитая горем из-за того, что никогда больше его не увидит, она лелеяла мысли о мести; о том, чтобы разрушить его жизнь так же, как он разрушил ее. Но либо Патрик назвался фальшивой фамилией, либо исчез из Лондона, потому что его оказалось невозможно разыскать ни в Интернете, ни через реестр избирателей. Лидия запоздало поняла, что у нее остался только номер его телефона. Он держал ее, как собаку на поводке, а она была слишком увлечена и преданно следовала за ним, полностью ему подчиняясь.

Гордость и те немногие остатки достоинства, которые у нее оставались, удержали девушку от того, чтобы снова связаться с ним. И, может быть, не будь она беременна, то продолжила бы жить своей жизнью и вскоре оправилась бы от разочарования. Все было бы проще – она могла остаться на своей работе и в своем доме, встретила бы кого-нибудь другого и списала бы Патрика со счетов и извлекла из этого урок, что стоит контролировать себя, а не нырять с головой, думая, что влюблена. Вместо этого девушка оказалась в затруднительном положении, не зная, что делать. Если бы только мама была рядом, чтобы опереться, спросить! Это было самое трудное, самое одинокое решение в ее жизни. Затем, когда Фрэнк, ее отец, перестал угрожать, что разыщет Патрика и набьет ему морду, он хрипло сказал: «Знаешь, Лидди, ты была сюрпризом для меня и твоей мамы. Ты не была запланирована. И ты оказалась лучшим, что случилось в нашей с ней жизни. Самым замечательным сюрпризом».

Возможно, оглядываясь назад, можно сказать, что с ее стороны было глупостью принимать такое серьезное решение, руководствуясь чувствами, но, в конце концов, именно мысль о том, что ее мама столкнулась с подобной дилеммой и решила сказать «да» ребенку, «да» – жизни Лидии, подтолкнула ее принять решение. Может быть, это гормоны вселили в нее оптимизм; как бы то ни было, она тоже сказала «да». «Да» – одинокому материнству и всему, что с ним связано.

Что касается Патрика, то сначала она исключила его из уравнения – он ей не был нужен! – до тех пор, пока после рождения Джемаймы отец не посоветовал ей снова связаться с ним. «Он – отец ребенка, и на нем лежит ответственность, нравится ему это или нет, – сказал Фрэнк. – Каковы бы ни были твои чувства к нему сейчас, Джемайма не скажет тебе потом спасибо, если ты хотя бы не попытаешься. Ты должна связаться с этим человеком, Лидди, и все».

Он был прав, поэтому Лидия довольно неохотно отправила Патрику текстовое сообщение вместе с фотографией Джемаймы. «Это наша дочь, – написала она ему. – Мы обе хотели бы, чтобы ты стал частью нашей жизни, лично или хотя бы финансово».

Да, если быть честной, она почувствовала слабый проблеск надежды, что он может передумать, когда увидит их малышку. Ведь она была прекрасна, и это была такая милая фотография: круглое розовое личико, пухлые губки, напоминавшие бутон розы, когда она спала, неправдоподобно длинные ресницы. Но Патрик позвонил в тот же день и говорил кратко, совсем не кудахча и не восхищаясь. «Это угроза?» – начал он разговор, а потом холодно и скрупулезно изложил ей свои условия. Он не хочет видеть младенца – он в самом деле назвал ее «младенцем», как будто Лидия только что не написала ему имя, как будто Джемайма не была его собственной плотью и кровью, – но он будет каждый месяц вносить свой вклад на ее содержание при условии, что Лидия будет держаться от него подальше. Если она когда-нибудь попытается испортить его семейную жизнь, он немедленно прекратит выплаты. Это понятно?

К тому времени, конечно, всякая надежда была полностью уничтожена, и та любовь, которую она когда-то чувствовала, превратилась в боль, а затем в ненависть. Она ненавидела Патрика за то, что он ответил с такой бесчувственной резкостью, за то, что поставил такие ужасные, жестокие рамки. Если бы она была побогаче, то сказала бы ему, куда он может засунуть свои платежи. Но она не была богатой, поэтому оказалась загнанной в угол, и ей оставалось только согласиться. Да, ей все ясно. Да, она поняла. Так началась их молчаливая ежемесячная сделка: Патрик платил Лидии, чтобы они с дочерью не пытались проникнуть в его жизнь. Она приняла яд его двойного отказа и попыталась выбросить его из головы – в основном успешно, поскольку материнство занимало и отвлекало ее, – когда Джемайма превратилась из младенца в малышку, а затем в маленькую девочку, и Лидия держала себя в руках, жила и растила дочь. В любом случае им это удалось, и она гордилась собой.

Но теперь… Теперь ее жизнь была в опасности, она снова могла перевернуться с ног на голову. Патрик – через своего брата – снова вышел на связь, и она не могла не нервничать, вспоминая условия их соглашения. Если она нарушит его дурацкие правила, выплаты прекратятся. Неужели она нечаянно проговорилась? Джемайма время от времени задавала вопросы, но Лидия ни разу не раскрыла тайну Патрика и не вторглась в его жизнь. Во всяком случае она так считала. Так почему же он занялся ею? Что изменилось?

Боже. Она боялась этой встречи. Лидия уже знала, что этой ночью ей не удастся выспаться. «Патрик Шеппард», – подумала она про себя, оглядываясь на свой телефон и понимая, что теперь, когда она наконец узнала его настоящее имя, она может заняться поисками дополнительной информации о нем. Это было похоже на то, как будто ей вручили ключ, чтобы раскрыть тайну – она могла ввести его имя в строку поиска и начать копаться, набрасываться на фотографии его жены и детей, прикидывать, что еще она сможет найти.

Хотя иногда можно узнать слишком много. Иногда такое знание причиняет боль. Неужели она действительно хочет себя мучить, размышляя о подробностях его жизни без нее? Она занесла было руку над телефоном, но затем отдернула ее. Нет. Она прожила столько времени; проживет и еще, не зная подробностей, большое вам спасибо. Она справится с любым новым поворотом и с тем, что предстоит ей завтра.

Она взглянула на школьную фотографию второклассницы Джемаймы на книжном шкафу, всмотрелась в нежно любимое личико с ямочками, которое было наполовину Лидией, наполовину Патриком и немного самой Джемаймой, и почувствовала укол страха. Что бы это ни было, она просто надеялась, что сможет с этим справиться.

Глава девятая

«Патрик Кристофер Шеппард был лучшим из людей, – мысленно говорила Зои, идя по дорожке. – Он заставлял меня улыбаться каждый день, сколько я его знала. Он заставил меня почувствовать себя любимой. Самой любимой. А любить его было… – Она запнулась, подыскивая слова, которые адекватно описали бы ее чувства. – Это было все равно что стоять в потоке солнечного света, чувствуя, как тебя прогревает насквозь. Это было все равно что снова и снова выигрывать в лотерею».

Она все еще готовила прощальную речь, хотя дошла до того, что ей просто нравилось говорить о муже, даже если она была единственной слушательницей. Ей нравилась мысль о том, что он смотрит на нее сверху, где бы он ни был, и слышит ее похвалу. Честно говоря, все, что угодно, лишь бы попытаться загладить их последний ужасный разговор.

Она вздохнула, погружаясь в уныние. Не то чтобы они вдвоем так уж сильно спорили; у них обоих был горячий характер, но они не были одной из тех пар, которые вечно хмурятся и ворчат, ругая друг друга за глаза. Но в последние минуты они поссорились, и это было одной из худших вещей в смерти Патрика. Они никогда не смогут сказать «прости», никогда не обнимут друг друга и не помирятся, теперь они застряли так навсегда, их взаимные упреки навечно застыли между ними.

Сегодня она пришла на утреннюю прогулку в Старый Олений парк в Ричмонде, трава была густой и влажной после прошедшего дождя, деревья великолепны своими новыми, пронзительно-зелеными листьями, свежими и яркими. Черные дрозды деловито клевали землю, а воздух был мягким и влажным, как раз таким, что оставлял ее волосы в полном беспорядке, когда она возвращалась домой. Взглянув вверх, она заметила, что небо стало угрюмо-серым, мрачным и унылым, и пошла немного быстрее, раздумывая о том, что стоило бы прихватить зонтик. Это была самая длинная зима в ее жизни, и в некотором смысле она до сих пор не спешила уступать дорогу весне.

«И вообще, где эти чертовы бабочки?» – простонала она своей подруге Клэр через две недели после похорон. Мама с отчимом вернулись в Пенарт, и она чувствовала, что не в состоянии справиться в одиночку с домом и детьми, поэтому Клэр провела с ней несколько ночей, деля двуспальную кровать. В ту ночь они выпили довольно много красного вина, и Зои начала оплакивать тот факт, что все остальные, потеряв кого-то близкого, кажется, видели бабочку и воспринимали ее как прекрасное духовное послание от любимого человека. «Когда я увижу бабочку?» – причитала она. «Э-э… Думаю, в июле? – предположила Клэр, толкнув ее локтем. – Когда там они вылупляются? Не забывай, сейчас только март».

Зои покраснела, чувствуя себя глупо, но не отступила. Она читала и слышала так много историй о таинственных посланиях, приходящих с «другой стороны» после тяжелой утраты; знаки утешения, посылаемые тем, кто остался. Когда Патрик собирается, черт возьми, наконец сделать то же самое? Должна ли она понимать это так, что ему все равно?

«Хелен Бакстер из школы сказала, что видела перья, когда умер ее дедушка, – объяснила она. – Типа, он разбрасывал перья по тротуару. Однажды утром огромное белое перо оказалось даже на коврике у ее двери. Она была уверена, что это он их ей послал».

«Послал ей перья? – Клэр, всегда немного скептически относившаяся ко всему, что хоть отдаленно напоминало шаманство, казалось, не придала этому особого значения. – Ты что, имеешь в виду те штуки, которые все время случайно теряют птицы? Значит, ее призрачный дедушка специально выдернул их для Хелен, не так ли, и разбросал на коврике у двери? По-моему, звучит немного странно. Я только надеюсь, что у бедной женщины нет аллергии на перья».

«Клэр! Все совсем не так. Хелен говорила, что ей это было очень приятно, она была так уверена, что они от него – как будто дедушка снова с нею. – Зои сделала паузу, внезапно засомневавшись. Это казалось достаточно правдоподобным, когда Хелен рассказывала ей об этом, но из-за цинизма Клэр слова больше не складывались. – Я бы хотела, чтобы Патрик прислал мне что-нибудь подобное. Просто знак, понимаешь, что с ним все в порядке».

Клэр приподняла бровь. «Мне действительно нужно объяснять на пальцах?» – говорила ее мимика. «Дорогая, но ведь с ним не все в порядке, правда? – мягко напомнила она ей. Зои и Клэр познакомились в педагогическом колледже, и Клэр была учительницей естественных наук в средней школе до мозга костей, совершенно не способной развлекаться всякой ерундой. – Он у…»

«Не говори этого, – взмолилась Зои. – Пожалей меня. Пожалуйста, Клэр».

Они выпили снова, и это привело к глупому, граничащему с истерикой разговору о том, что именно Патрик может оставить ей в качестве призрачного послания – пару плоскогубцев, одну из своих многочисленных пар ненавистных очков для чтения, непарный носок… А затем Зои начала плакать, потому что ей стало грустно от того, что она выстирала все его носки и непарных не осталось. Она даже скатала их в аккуратные пары и положила обратно в его ящик, как будто ждала, что он наденет их в следующий раз. Каждый раз, когда она думала об этих чистых неношеных носках, ее сердце снова разрывалось.

В любом случае, что бы ни говорила Клэр, Зои все еще ждала своего знака. Как она могла отказаться от этой мысли, когда отчаянно хотела помириться с мужем после их последней ссоры?

– Я прощаю тебя, – выкрикнула она в холодный тихий воздух в надежде, что он как-нибудь ответит ей. – Ты меня слышишь? Я прощаю тебя, все в порядке.

В этот момент мимо прошла женщина в шерстяной шляпе цвета фуксии в сопровождении йоркширского терьера в элегантном клетчатом пальто и как-то странно посмотрела на Зои. Женщина, не собака, хотя, если подумать, собака тоже смотрела на нее довольно насмешливо. Может, собака была знаком от…

«Нет, прекрати это. Не хватало вдобавок ко всему прочему еще и сойти с ума», – простонала она про себя. Кроме того, если бы Патрик собирался вернуться и передать ей сообщение через собаку, он не выбрал бы йоркширского терьера; он выбрал бы что-то более мужественное. Дворнягу или немецкую овчарку. Может быть, даже стаффордшира, если бы загробная жизнь сделала его неуверенным в себе.

Зои поймала себя на том, что краснеет от этой безумной мысли, и порадовалась тому, что никто не может заглянуть ей в голову и понять, какой сумасшедшей она стала. «Возьми себя в руки, Зои. Шагай дальше. Твой покойный муж не воплотится в собаку».

Их спор даже не был особенно содержательным. Они были в кухне, пока дети находились в своих комнатах; это был золотой час, когда она готовила ужин и все были дома, благополучно собравшись вместе. Слушала забавную интернет-трансляцию, нарезая кубиками сельдерей и морковь; в холодильнике стояла симпатичная бутылка белого вина, и было так уютно находиться в помещении, когда дождь барабанит по окнам, а жалюзи опущены и скрывают мрак. Она вспомнила, как обрадовалась, когда Патрик вошел и бросил на пол сумку с инструментами. Его волосы были мокрыми от дождя. Он поцеловал ее в знак приветствия – их последний поцелуй, как оказалось, – и спросил, как прошел день. (О, если бы она только знала, что это будет их последний поцелуй, она бы поцеловала его совсем иначе! Но ее пальцы были в чесноке, и она не хотела испачкать ему рубашку, поэтому просто чмокнула его, не прижавшись и не обняв. Это было еще одно из ее непреходящих сожалений.)

Затем она рассказала ему во всех веселых подробностях о школе, в которой работала в тот день, и о том, как во время творческого задания один из шестилетних детей отважился внести свой вклад в занятие – действительно творческий, забавный вклад. Позже, во время перерыва, помощница преподавателя Луиза сказала Зои, что мальчик, о котором идет речь, Калеб, обычно никогда не выступал в классе. Никогда!

Патрик выглядел не таким впечатленным, как мог бы выглядеть в конце небольшого рассказа Зои. Он пожал плечами, положил в тостер хлеб (хотя она была рядом, стряпала ему ужин, который будет готов через сорок минут) и выпятил губу с выражением «Ну и что?». «И какой во всем этом смысл?» – не задумываясь, поинтересовался он.

Ей следовало бы тогда оставить эту тему, закрыть глаза на то, что он не разделил с ней ее радость, но его вопрос показался таким нелепым, и Зои действительно почувствовала себя слегка обиженной, поэтому перешла в контратаку. «Какой смысл в образовании? – презрительно ответила она. – Ты это хочешь сказать?»

«Я имею в виду, в том, чтобы написать рассказ. Это ведь совсем не важно, не так ли?» Боже, что привело его в такое состояние? Он наверняка знал, что не стоит затрагивать таким образом эту тему. «Ну, на самом деле это важно. Во-первых, это весело. Дети начинают сходить с ума от своего воображения. Они создают что-то вместе, как класс, так что это прекрасное совместное творчество, и…»

«Хорошо, – прервал ее муж. – Но это не поможет им в реальном мире, верно?»

Она уставилась на него, уязвленная. «Поможет, если мои уроки заставят их ощутить уверенность в себе, – ответила Зои. – Так и будет, если это поможет им работать в команде и чувствовать уверенность в том, что их идеи поощряются, а не отвергаются. Я прошла целый курс в университете о том, как учиться через игру – если дети…»

«О, в универе, – усмехнулся он. – Я все гадал, когда ты собираешься об этом упомянуть. Хотя поступление в университет учит далеко не всему, не так ли?»

Спор, казалось, становился все серьезнее и неприятнее с каждой секундой, он как будто катился с холма и набирал скорость. Этого последнего аспекта они уже касались раньше; Зои знала, что Патрик болезненно реагировал на упоминание об университете, не в последнюю очередь потому, что она выучилась, а он – нет. Он был умен, но не интересовался учебой, сдавал экзамены, но в шестнадцать лет ушел, чтобы сразу приступить к работе. «Университет жизни – это все, что тебе нужно, – утверждал он. – Все, что тебе нужно».

«Нет, – сказала она, устало выкладывая нарезанные овощи на сковородку. – Поступление в университет не научит всему, Патрик».

«Пустая трата денег, если хочешь знать мое мнение. Я, конечно, не ожидаю, что наши дети будут беспокоиться о таких вещах. Идти и приниматься за работу, вот что они должны делать. Иметь хоть немного собственной гордости, а не бездельничать, будучи студентами».

Она знала, что он намеренно пытается вывести ее из себя, и в другой раз могла бы шуткой снять напряжение, перевести разговор в более безопасную зону. Но теперь Патрик начинал действовать ей на нервы. «Ну, я надеюсь, что наши дети поступят в университет, – сказала она, добавляя в кастрюлю немного оливкового масла и все перемешивая. – Мне бы очень хотелось, чтобы они это сделали. Они все достаточно умны, чтобы делать все, что захотят. Почему ты отказываешь им в этом опыте?»

Она, конечно, знала, почему. Однажды он признался ей, что больше всего боится, как бы дети, став взрослыми, не опередили его в интеллектуальном плане. Не стали умнее его и не смотрели на него свысока, на своего папашу – синего воротничка с его фургоном и инструментами. Она сделала все возможное, чтобы успокоить его: «Конечно, они этого не сделают! Они восхищаются тобой, любят тебя…» Но Итан уже начал предпочитать ее, когда дело доходило до просьбы о помощи в домашнем задании, как будто чувствовал, что отец не сможет провести его через то, на чем застрял сам. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что это задевает гордость Патрика.

Спор продолжался, отрывистый и бессмысленный, учитывая, что Итану было всего четырнадцать и он даже не задумывался о своем дальнейшем образовании. Зои всегда умела быстро оправляться от срыва – быстро вспыхивала и быстро успокаивалась, и жизнь продолжалась, но Патрик был угрюмее, и он мог потом целый вечер париться в черном облаке. Она обрадовалась, когда он напомнил ей, что собирается встретиться с Дэном и остаться у него на ночь, чтобы помочь ему на следующее утро срубить засохшее дерево. Обрадовалась, что сможет провести вечер в одиночестве, попытаться вернуть то хорошее, счастливое настроение, которое было у нее до его прихода.

Конечно, воспоминание об этом сейчас терзало ее. Тот факт, что тогда она хотела провести вечер в одиночестве, а теперь у нее больше нет выбора – почти каждый чертов вечер она проводит одна на диване, с зияющей пустотой на противоположном конце, где должен сидеть Патрик, дружески касаясь ее ноги своей и рассказывая о прошедшем дне.

А потом он не пришел домой на следующий день, и она предположила, что это, должно быть, потому, что он все еще злился на нее, кипит, не может забыть о ссоре и жить дальше. Когда в то утро она позвонила Дэну и услышала, что Патрик даже не остался на ночь, она снова приняла это на свой счет – решила, что он, должно быть, так сердится на нее, что не захотел даже возвращаться домой. Только несколько часов спустя, когда от него все еще не было никаких вестей, до нее начало доходить, что, возможно, могло произойти что-то худшее.

Ее палец скользнул за правое ухо, где был участок сухой, шелушащейся кожи, доходивший до линии волос. Зои часто терла это место, когда чувствовала себя несчастной, хотя знала, что, вероятно, делает еще хуже. Уже почти придя домой, с раскрасневшимися от свежего воздуха и движения щеками, она поклялась достать немного вазелина или ночного крема, чтобы снять раздражение. Тут она остановилась как вкопанная на тротуаре перед домом, когда поняла, кто сидит на пороге: на нее в упор смотрел большой черный кот, которого она никогда раньше не видела.

У нее перехватило дыхание.

– Патрик? – недоверчиво прохрипела она.

При ее приближении желтые глаза кота тревожно округлились, и он сжался в комок, а потом перемахнул через низкую стену в следующий палисадник и исчез в кустах.

Зои отыскала ключи и вошла в дом. Прислонилась изнутри к двери, чувствуя себя полной идиоткой. Слава богу, никто из соседей не видел, как она звала какого-то кота именем покойного мужа. Они подумают, что она совсем сошла с ума. Зои обхватила голову руками и на мгновение замерла. На днях плакала при незнакомке в магазине, теперь вот разговаривала с котом… «Возьми себя в руки», – стиснув зубы, приказала она себе.