Текст книги "Не проспи любовь"

Глава седьмая
Кстати, они веганские!

– Сегодня мы начнем обсуждать одну из самых популярных тем в социальной психологии, – говорит мистер Леви. Я едва его слушаю – меня отвлекают ресницы Макса. Они такие длинные, что несмотря на то что он сидит на целый ряд ближе к Леви, я все равно вижу, как они поднимаются и опускаются. Я знаю эти ресницы. Я впервые увидела их не сегодня. И не неделю назад. Я знаю их целую вечность.

Но совершенно не факт, что это взаимно. С тех пор как я ушла из ЦИСа, спрятав украденную карточку в задний карман джинсов, я все думаю о тех павлинах. Очевидно, что ЦИС – чудаковатое место, и я была его частью. Более того, получается, в детстве мне снились настолько яркие кошмары, что даже потребовалась помощь специалистов. Значит ли это, что у меня чересчур живое воображение? Кто знает, на что способен мой разум? Я пока не могу это объяснить, но, наверное, я просто где-то увидела фотографию Макса, а мозг допридумывал все остальное. И это не просто обидно и стыдно – это больно. Знать, что на самом деле все это время я была одна.

– Наша сегодняшняя тема – любовь, – говорит Леви, и я наконец поднимаю глаза на доску. – Но нужно начать с основ, – продолжает он. – Привязанность. Кто мне скажет, кто изучал феномен привязанности? Кевин?

– Эээ… Фрейд? – Едва слышно бормочет Кевин Макинтайр, большой ребенок, которому, несмотря на огромный рост, еще взрослеть и взрослеть. Иногда я ловлю на себе его впечатленный взгляд, но он никогда даже не поздоровается.

– Макинтайр, в этом году ты почему-то всегда вспоминаешь Фрейда, о чем тебя ни спроси. Похвальное упорство, но книги читать все-таки нужно. Макс, а ты что скажешь? – Леви приподнимает подбородок, передавая Максу слово.

– Джон Боулби, – говорит Макс, не задумываясь. Как всегда, он сидит очень прямо и смотрит только на доску, на Леви и в свою тетрадь с аккуратными конспектами. Я это знаю, потому что постоянно за ним слежу. У него идеальные запястья. Его сильные, но в то же время изящные руки с красивой нежной кожей виднеются из-под рукавов овсяного цвета, которые он закатал почти до локтей. Я зачарованно любуюсь ими и думаю: как же забавно, что настолько уязвимые, интимные части человека каждый день у нас на виду, а мы и не замечаем.

– Боулби! – громко провозглашает Леви, поднимая руки в торжествующем жесте, – и ко мне возвращается сосредоточенность. – Совершенно верно. Те из вас, кто все-таки читает рекомендованную литературу, как Макс, вероятно, помнят, что, по теории Боулби, первые годы жизни ребенка определяют его дальнейшее развитие и то, каким он будет, когда вырастет. Так? И модель привязанности формируется благодаря отношениям между ребенком и значимым взрослым, проще говоря, между вами и родителями. Логично?

Я киваю и на мгновение задумываюсь, что же происходит, если этих отношений между ребенком и взрослым почти нет. Если твоя мама вовсю путешествует по миру, а ты развлекаешься только тем, что наряжаешь разжиревшего бульдога в платья и берешь у него интервью.

– Может мне кто-нибудь сказать, для чего нам вообще эти отношения? Зачем они нужны? – спрашивает Леви. Все молчат.

– Чтобы выжить, – отвечаю я, не поднимая руки.

Макс ерзает на стуле, но не поворачивается. Леви приятно удивлен.

– Правильно, – говорит он. – Не раскроешь ли свой тезис?

– Ладно, – соглашаюсь я, слегка смущаясь. – Но это же вполне очевидно, разве нет? Мы рождаемся такими крошечными и ничего не можем сделать сами. Нам постоянно нужна помощь. Благодаря привязанности, мы обеспечиваем себе контакт с человеком, который нас не бросит. Который поможет нам выжить.

Леви кивает.

– Но несмотря на то что все ранние связи формируются ради выживания, в итоге мы имеем и кое-что еще, – говорит он. – По теории привязанности, ребенок, рядом с которым есть заботливый и отзывчивый взрослый, чувствует себя защищенным. Ребенок чувствует, что такому взрослому можно доверять, – это и есть фундамент для дальнейшего исследования мира.

Леви отворачивается к доске и начинает записывать на ней стадии развития привязанности, и именно этот вопрос на экзамене я и завалю, потому что отвлекаюсь на свои мысли. Фундамент для дальнейшего исследования мира. Я все кручу эту фразу у себя в голове. К моему семилетию мама уже уехала, папа, конечно, был рядом, но… иногда его будто и не было.

Вдруг я поднимаю глаза и замечаю, что Макс смотрит на мои пальцы – я и не заметила, что опять начала ими барабанить. Я тут же инстинктивно кладу ладонь на парту. Макс озадаченно смотрит на меня и отворачивается. По мне пробегает дрожь.

– А что насчет других типов привязанности? спрашивает Лейлани Мимун. – У взрослых?

– Мисс Мимун! Ей так не терпится обсудить красивое и трагичное чувство, именуемое любовью! – дразнит Леви, опираясь локтями на край стола и прижимая ладони к сердцу.

Лейлани заливается краской, снимает очки и начинает яростно протирать стекла. Она по уши влюблена в Леви. Первой приходит в класс и последней уходит, выполняет всю домашнюю работу и протирает очки каждый раз, когда он задает ей прямые вопросы.

– Мы поговорим об этом в следующий раз, – говорит Леви. – Но существует множество теорий. Некоторые считают, что любовь бывает двух видов: страстная и сострадательная. Сначала приходит страстная, и длится она в большинстве случаев всего несколько лет, затем сострадательная – она крепче и дольше. Другие считают, что любовь состоит из трех компонентов: близость, страсть и преданность, и разная комбинация этих компонентов создает разные типы любви.

Он рисует на доске треугольник и пишет вокруг него слова.

Романтическая любовь = страсть + близость

Симпатия = близость

Пустая любовь = только преданность.

– Как грустно, – говорю я, не сдержавшись. – Пустая любовь. – Не могу ничего с собой поделать и смотрю на Макса. Глядя на него, я не могу осмыслить, что пустая любовь возможна.

– Все это ерунда, – говорит Макс. Когда Леви поворачивается к нему с поднятыми бровями, он поясняет: – Зачем пытаться объяснять такие случайные явления, как любовь? Ведь практически невозможно определить, что это такое.

– Только Селесте не говори, – советует кто-то с задних рядов, и все хихикают. Все, кроме меня. У меня кружится голова. Получается, Селеста и Макс – не просто «парочка». Они – та самая парочка. Идеальная парочка, о которой все знают, которую все поддерживают. А мы с Максом друг другу никто.

– Разумеется, дело в человеческой природе, – говорит Леви, игнорируя комментарий. – Мы стремимся дать определение тому, чего не понимаем. Но мы обсудим и это. Ну что, ребята, социальная психология – офигенный предмет, правда?

Мы все недовольно бормочем и закатываем глаза, когда звенит звонок.

– А, пока не забыл! – громко говорит Леви, когда все начинают собираться. – Я принес вам, трудолюбивые юные ученые, угощение. Знаю, что вы подумали: такой гениальный преподаватель, да еще и кулинар? Ответ – да. Поставлю у двери. Угощайтесь. – Он достает из ящика стола небольшой пластиковый контейнер и открывает его. В нем лежат на удивление симпатичные шоколадные печенья. – Кстати, они веганские! – заявляет он.

Напоминание о Селесте напрочь отбило у меня аппетит. Но я никогда не встречала невкусных печений, поэтому поспешно беру одно. Печенье мягкое и нежное, у меня сразу же текут слюнки. Я уже готова вонзить в него зубы, как вдруг кто-то хватает меня за руку, отдергивает ее от моего рта и прерывает мою пищевую эйфорию.

– Не ешь! – с легким раздражением кричит Макс и бросает печенье в мусорку, словно оно горит; вид у него беспокойнее, чем в последние дни, беспокойнее, чем… всегда. Потом он снова смотрит на меня круглыми глазами, словно не может поверить в то, что наделал. Я сглатываю. Мы оба смотрим в мусорку, я слышу, как тяжело он дышит.

– Бедное печенье, – только и говорю я. И так оно и есть – печенье выглядит очень грустно и одиноко, к тому же нужно было заполнить тишину.

– Оно из миндальной муки, – наконец говорит Макс, возвращаясь к своему обычному тону и не отрывая глаз от мусорки. – В прошлом году Леви приносил такие же. – Повисает пауза, потом Макс спрашивает чуть тише: – Ты как, нормально?

– Ага, – выдавливаю я из себя, все еще не осмеливаясь встретить его взгляд. – Спасибо.

– Да ерунда, – говорит он, пробегая рукой по волосам. Потом прочищает горло и выходит из класса, как будто побег с места преступления сотрет само преступление.

– Вот наглец! – восклицает Лейлани Мимун, подходя ко мне. – Вы вообще дружите?

Но я не могу ничего ответить, мои мысли где-то очень далеко, у продуктовой палатки в Бангкоке.

Он помнит, что у меня аллергия на орехи.

Потому что помнит все.

Потому что он там был.

Потому что на самом деле он и есть Макс из моих снов.

Глава восьмая
Двухлопастное весло, байдарка и каяк

Последние две недели, пока я пыталась во всем разобраться, он был рядом. Мой Макс. Это и в самом деле он. В минуты моих тревог и сомнений до него было буквально рукой подать – он сидел на ряд ближе к доске, чуть левее, чем я.

Я иду по коридору, в голове у меня туман, я пытаюсь понять, что все это значит, и вдруг в дверях кабинета физики замечаю кудри Оливера и останавливаюсь, чтобы и он меня заметил.

– Иеремия, – горячо говорит Оливер щекастому мальчику в футболке с логотипом World of Warcraft. – Я не знаю, как еще тебе объяснить. Существование динозавров никоим образом не доказывает, что когда-то по Земле бродили драконы.

– Я просто хочу, чтобы ты согласился, что, если мы еще не нашли драконьих останков, это вовсе не значит, что драконов не было! – Иеремия нервно потирает ладони – скорее всего, вспотевшие. – А кто, по-твоему, уничтожил замок в Румынии, руины которого я тебе показывал на той неделе?

– Покажи мне останки крыльев – вот тогда поговорим, – небрежно бросает Оливер и тут замечает меня. – Кстати о средневековых девушках. – Он приветливо усмехается.

Я улыбаюсь.

– У вас очень интересный разговор, не заканчивайте.

– Мы все равно уже собирались заканчивать, – говорит Оливер. – Вот глава нашего Фанклуба по сериалу «Игра Престолов», – он показывает на Иеремию, кроме которого, как я теперь замечаю, в кабинете никого нет. – Иеремия, познакомься с Элис. Пока рано загадывать, но я почти уверен, что она станет моей первой женой.

Иеремия скрещивает руки на груди.

– Девочкам к нам нельзя.

– Девочкам к нам можно, – говорит Оливер. – Просто они сами к нам не хотят.

– У меня вечеринка в пятницу, – говорит Оливер, когда мы идем к нашим двухколесным «товарищам». – Родители уезжают… в очередной раз.

– И ты не хотел приглашать Иеремию? – шутливо укоряю его я. – С виду он очень дружелюбный малый!

– Да нет, Иеремию я позвал, – говорит Оливер. – Я пускаю на свои вечеринки всех, а не только старшеклассников, в отличие от некоторых…

Он смотрит на Макса, который стоит рядом с моим Франком, смущенный и раздраженный. Сердце начинает биться быстрее, когда я впервые смотрю на Макса с мыслью о том, что я ничего не придумала. Все взаправду. Он встречает мой взгляд, и я тут же опускаю глаза.

– А, Вулф, – говорит Оливер, достает ключи и снимает «сегвей» с сигнализации с таким звуком, будто это «порше». Он либо забыл о своей враждебности к Максу, либо разыгрывает вежливость – скорее всего, второе, зная Оливера. – А я как раз рассказывал Элис, что у меня будет вечеринка. Прийти могут все, даже такие, как ты.

– Как великодушно. Спасибо, – говорит Макс.

– Ну так что, Элис? – спрашивает Оливер, будто не замечая Макса. – Вечеринка в пятницу. Приходи пораньше, если хочешь – побудем наедине, – предлагает он, бросает на Макса взгляд и уезжает на своем «сегвее».

– Почему он вечно ошивается рядом с тобой? – спрашивает Макс, хмурясь.

– Может, это я вечно ошиваюсь рядом с ним, – говорю я, и Макс хмурится еще сильнее. Потом с минуту смотрит себе под ноги. Когда он поднимает глаза на меня, взгляд у него настороженный, но добрый.

– Так это… – начинает он. – Можно с тобой поговорить?

Я плохо представляла, что такое гребной спорт, пока не перебралась в Бостон, – здесь им занимаются повсюду. По крайней мере, на реке Чарльз: она огибает Бостон, отделяя его от Кембриджа, и если гуляешь по берегу, то встречи с гребцами и их лодками просто не избежать. Этот вид спорта кажется и скучным, и красивым одновременно. Скучен он, по мне, для гребцов, сидящих аккурат друг за другом, будто выводок мускулистых утят, и постоянно работающих веслами. А красивый – для тех, кто наблюдает за этой слаженной работой и за тем, как лодки плавно скользят по воде.

– Симпатично гребет, – замечаю я, указывая на мужчину, проплывающего мимо нас с Максом в лодке блестящего карамельного цвета. Хочется свесить ноги в воду, но она темная и страшная, поэтому я просто тыкаю палкой в листья.

– Такое весло называется двухлопастным, – говорит Макс.

– Как-как?

– Они для байдарок. А его лодка называется «каяк» – как байдарка, только одноместная. Знаю, слово смешное, – говорит он, бросая на меня взгляд.

– Откуда ты все это знаешь? – спрашиваю я.

– Понятия не имею, – он пожимает плечами. – Просто знаю и все.

Палкой вылавливаю из воды какой-то мусор и кладу на край причала.

– Как думаешь, здесь где-нибудь есть мертвецы? – спрашиваю я. Есть у меня такая странность: стоит мне оказаться за городом, меня сразу начинает мучать вопрос, можно ли здесь спрятать труп. Должны же где-то храниться тела убитых, учитывая, сколько преступлений остаются нераскрытыми!

Макс начинает хохотать. Я впервые слышу его смех в реальности. В моих снах он смеется постоянно.

– Ты ненормальная, – говорит он и откидывается назад, на локти.

– Да-да, – говорю я. – Мне уже говорили. – Но мне так хочется спросить, почему мы уходим от разговора?

Сажусь вполоборота к Максу и поднимаю на него взгляд.

– Так что же? – Я изо всех сил стараюсь сохранять спокойствие и непринужденность – и все же не могу сдержать радостную улыбку до ушей. Ну, не могу ничего с этим поделать, даже если бы и хотела. Думаю, случись сейчас солнечное затмение, я буду светиться в темноте. Не верится, что Макс реален, что он рядом, что между нами – считаные сантиметры.

– Что? – переспрашивает он, косясь на меня. Вид у него беззаботный. Он что, издевается?

– Не вынуждай просить, – говорю я. – Я и так слишком долго ждала. – Эта откровенность смущает меня саму, но я чувствую, что беспокойство отступило. Передо мной не Макс Вулф, капитан футбольной команды, лучший ученик школы. А просто Макс, такой, каким и был всегда. И в глубине души я знала это и раньше. Однако мне нужно, чтобы он сам это сказал.

Макс ухмыляется и прикрывает глаза ладонью, глядя на меня.

– Ладно, я помню.

– Что же ты помнишь? – с притворным непониманием спрашиваю я.

– Помню сны, Элис! – несдержанно восклицает он, но не может сдержать улыбки. – Довольна?

Еще как. До безумия. Но пока что нельзя ему это показывать.

– Не раскроете ли свой тезис, мистер Вулф? – спрашиваю я, старательно пародируя Леви.

– Ладно. – Макс стягивает свитер, складывает его и кладет себе под голову. На секунду обнажается полоска его живота, и я забываю, о чем мы говорим. Но слова Макса возвращают меня к реальности.

– Я вспомнил тебя сразу же, как увидел. Ты начала мне сниться, когда я был маленьким. Тогда ты выглядела иначе. У тебя была смешная стрижка под горшок, а Джерри всюду за тобой ходил… – Он улыбается уголком рта, а я – во весь рот.

– Всему виной отец-одиночка, – довольно говорю я. – Он не мог понять, как заплести мне косичку, поэтому просто все отрезал.

– Мне было плевать на прическу, – говорит Макс, глаза у него закрыты. – Я считал тебя самой крутой девчонкой на планете. И до сих пор считаю.

Я обдумываю его слова, краснея. Ложусь рядом, подложив под голову на свою сумку.

– А я думала про тебя: «А он ничего», – признаюсь я. – Но на самом деле я просто использовала тебя, чтобы сблизиться с Горацио.

– Мир его праху, – говорит Макс. – Он был лучшей черепашкой северных штатов!

Мы лежим в тишине, солнце согревает наши лица. Если бы это был сон, я бы перевернулась на живот и запустила пальцы в густые волосы Макса. Или ласково потрепала бы мочки его ушей. Во сне мы все время вместе. Но это не сон. Я спрашиваю себя, скучает ли он по всему этому так же, как я. По тому времени, когда мы были близки, – не то что сейчас.

Краешком глаза я замечаю, что по реке снова плывет мусор: газета и, самое странное, носок, а за ним – ярко-зеленый лифчик. А потом появляется что-то уже совсем удивительное: резиновая уточка. Хочу показать на нее Максу, но она уже слишком далеко и теперь похожа на пакетик из-под сока или баночку из-под газировки.

Тогда я рассказываю Максу про поздравительные открытки из ЦИСа, про павлинов и спортивную одежду доктора Петермана. Я говорю бессвязно и сама это чувствую, но не могу остановиться. Макс рядом и слушает только меня одну – это чувство придает столько сил! Я могу говорить вечно. Но есть вопросы поважнее… например, почему вообще это все происходит.

– Ты слышал о таком? О Центре изучения сна?

Макс молчит, я оборачиваюсь к нему и вижу, что он глядит на меня, раскрыв рот.

– Это не шутка? – спрашивает он.

– Что? – спрашиваю я, запутавшись. – Павлины?

– Ты тоже ходила в ЦИС, – говорит он, будто пытаясь свыкнуться с этой мыслью. Будто не может в это поверить.

– А я тебе о чем говорю! – восклицаю я. – Погоди, тоже?

Макс смотрит на небо и качает головой.

– Все страннее и страннее.

– Ты тоже ходил в ЦИС! – почти кричу я. О таком повороте событий я и мечтать не могла. Если нам с Максом снится одно и то же и мы в детстве ходили в один и тот же центр, чтобы наши сны изучили, значит, именно в ЦИСе можно найти ответы на все наши вопросы.

– Да, ходил, – подтверждает Макс. – Мне в детстве снились ужасные кошмары, и наш врач посоветовал маме ЦИС. Но я выкинул все открытки, в отличие от некоторых… – Он приоткрывает один глаз и усмехается.

– Это бабушка их сберегла! – восклицаю я. Хочется толкнуть его в плечо, но он перехватывает мою ладонь. Я сглатываю, сердце начинает бешено колотиться. Чувствую прикосновение его руки, и теплой и прохладной одновременно, а потом он осторожно опускает мою ладонь на причал.

– Как ты узнал, что я собираюсь тебя толкнуть? – спрашиваю я.

– Ну же, за кого ты меня принимаешь, – говорит Макс. – Ты же все время меня бьешь, когда я тебя дразню. За годы я научился защищаться.

Как жаль, что нельзя незаметно сунуть голову в реку, чтобы перестать краснеть.

Позади раздается шум, и мы видим нескольких гребцов-спортсменов, которые уже начинают собираться на тренировку.

– Кажется, я опаздываю на футбол, – вздрагивает Макс и вскакивает. – Я побежал.

– Погоди, – говорю я. – Давай еще раз встретимся? Я думала, ты сходишь со мной в ЦИС.

– Но ты же там была, – озадаченно говорит он, надевая рюкзак на плечи.

– Была, и еще раз пойду, – говорю я, поднимаясь и снимая с себя сухие листья. – Сегодня.

– Ты же сказала, Петерман тебя больше не примет, – напоминает Макс предостерегающим тоном.

– Сказала… – Я запинаюсь, разглядывая лист, а потом разрываю его на мелкие кусочки. – Он не в курсе, что я туда собираюсь.

Макс склоняет голову набок.

– Элис, что ты натворила?

– С чего ты взял, что я что-то натворила? – спрашиваю я.

Он мотает головой.

– Ты совершенно не умеешь смиряться с отказами. Как ты планируешь туда пробраться?

– А может, я украла ключ-карту?

Макс вздыхает.

– Ну, пойдем! – прошу я. – Не оставляй меня одну. В конце концов, это и тебя касается.

Макс поворачивается и идет на свою тренировку.

– Я подумаю, – бросает он мне.

– Замечательно! – кричу я. – Но не забывай, если ты со мной не пойдешь, кто тогда спасет меня от беды?

Макс снова поворачивается ко мне лицом и делает несколько шагов спиной вперед.

– Может, тебе лучше хорошенько подумать, как не попасть в беду? – Улыбка. Выглядит он как типичный сердцеед из фильмов про старшеклассников восьмидесятых.

– С какой стати? – кричу я ему вслед. Но он далеко – уже успел завернуть за лодочную станцию, а я все стою и улыбаюсь. Впервые за несколько недель я счастлива не во сне, а наяву.

Глава девятая
Мы ищем себя

– Моя жизнь – это куча нестираного белья, увенчанная парой грязных носков, – сообщает Софи, отвечая на мой звонок.

– Ты когда-нибудь говоришь простое человеческое «алло»? – интересуюсь я.

– Редко, – отвечает она. – И вообще, я завалила тест по испанскому, а Зик Дэвис, судя по всему, встречается с Марлой Мартинетти. Не вижу других вариантов, кроме как переехать в Исландию. Или в Гренландию. «Гренландия», кстати, не от слова «гренки»? И почему ты шепчешь?

– Потому что, – вполголоса начинаю я, подбородком прижимая трубку к плечу и пристегивая велосипед к ограде, – сегодня я планирую проникнуть в ЦИС, возможно, в одиночку, поэтому, если меня арестуют или убьют, ты должна будешь сообщить папе, что случилось.

– У тебя там совсем с друзьями плохо, да?

– Я ни с кем пока особо не сблизилась, – говорю я. Думаю, Оливер согласился бы мне помочь, но мы с ним только начинаем дружить. Не стоит портить дело и раньше времени показывать, какая я сумасшедшая.

– Элис, я твоя лучшая подруга вот уже много лет, поэтому знаю, что вероятность того, что ты меня послушаешь сейчас, стремится к отрицательной бесконечности, но неужели ты и вправду хочешь влезть в ЦИС?

– Должна, Соф. Петерман что-то скрывает, и нужно разобраться что. Особенно теперь, когда выяснилось, что Макс тоже помнит наши сны.

Я уже вижу здание ЦИСа, оно чернеет вдалеке, на нем мигают красным лампочки сигнализации. ЦИС похож на инопланетный космический корабль, если инопланетянами можно назвать архитекторов рубежа веков. Или на гигантскую статую R2-D2, робота из Звездных войн. Я застегиваю молнию толстовки повыше.

– Не могу поверить, что он с тобой не пошел, – говорит Софи. – И что он… ну, ты знаешь. Реальный. Мне этот факт все еще выносит мозг, если честно.

– Он не говорил, что не пойдет, – бросаюсь я на защиту Макса. – Просто не обещал пойти. Иногда он не очень похож на парня из моих снов. Хотя в последнее время парень из моих снов тоже не очень-то похож сам на себя… – Я вспоминаю, как глаза Макса поменяли цвет. Вспоминаю, как нас разделял экран айпэда.

– У меня уже голова кругом, – говорит Софи. – Иногда, поговорив с тобой, я перестаю понимать, что реально, а что – нет.

– А теперь представь, каково мне! – шепчу я.

Дохожу до двойных входных дверей ЦИСа, достаю украденное удостоверение Лилиан и прижимаю его к считывающему устройству справа от ручки двери. Пока все слишком просто. Чувствую себя девушкой Джеймса Бонда.

Но… ничего не происходит.

– Вы что, издеваетесь? – не сдерживаюсь я.

– Что такое? – спрашивает Софи.

– В понедельник я украла карточку у секретарши, но дверь не открывается. Наверное, она ее уже деактивировала.

Снова и снова прижимаю карточку к устройству. Ничего, ничего, ничего.

– Переверни, – советует чей-то голос, я оборачиваюсь и вижу Макса. – Ты подносишь не той стороной.

– Соф, я тебе попозже перезвоню, – говорю я и кладу трубку.

– Скажи, а что именно мы ищем? – спрашивает Макс. Мы поднялись по лестнице в кабинет и теперь обыскиваем его при свете настольной лампы, которую рискнули включить. Я копаюсь в столе, надеясь отыскать бумажку с паролем от компьютера, а Макс исследует содержимое огромного зеленого шкафа с бесчисленным множеством ящиков.

– Себя, – говорю я. – Мы ищем себя.

– Но вот же мы, – замечает Макс, озадаченно хмурясь, и я хихикаю. Как же буквально он все понимает. Но вот же мы. Он все-таки пришел. И все кажется мне немного сюрреалистичным.

– Ты же понимаешь, о чем я, – говорю я. – Папки с картами. Там должны быть наши имена, даты посещения ЦИСа, что-то такое.

Макс открывает один из ящиков, и стопка бумаг вылетает из него на пол.

– С порядком тут как-то не очень, – критически замечает он, поднимает бумаги, быстро просматривает их и убирает обратно в шкаф.

– Я все больше убеждаюсь, что Петерман солгал, когда сказал про новую компьютерную систему. Зачем вкладываться в такое, когда даже не можешь по папкам все разложить? – Смотрю на Макса в ожидании ответа и замечаю, что он больше складывает бумаги, чем читает.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Навожу порядок, – говорит Макс, хмурясь; он достает папки и сортирует их. – Здесь все перепутано. Я не могу поставить папку «Д» на место, если папки «Г» и «Е» стоят не там, где надо.

– Можешь, – предупредительно говорю я. – И даже должен, иначе Петерман поймет, что мы тут были.

Макс смотрит на меня и вздыхает.

– Ладно, – говорит он, смиренно заталкивает папки в ящик и открывает следующий. Бумаги вновь разлетаются, но, как ни странно, на этот раз они падают не сразу. Они подлетают к потолку, словно голубки, которых выпустили из клетки, и только потом опускаются на пол.

Макс чуть не подпрыгивает.

– Ты видела? – спрашивает он.

– Ох, да, – выдавливаю я из себя, в горле у меня слегка пересохло.

Макс опасливо косится на шкаф, потом открывает еще один ящик, и все повторяется. Будто внутри сидит невидимка и вышвыривает листы наружу. Я вижу, как Макс заглядывает внутрь, и догадываюсь, о чем он думает. Он открывает еще один ящик, но на этот раз ничего не происходит. Листы не вылетают, не кружат в воздухе и не падают. Перед нами обычный ящик, внутри которого все перепутано.

– Ничего не понимаю, – говорит Макс.

Меня бьет легкая дрожь.

– Я тоже.

– Нет, Элис, – Макс говорит так, будто я его не поняла. – Я ничего не понимаю. Бумажки летят вверх, к потолку, и я хочу знать почему.

Пожимаю плечами.

– Просто место такое странное.

Макс не двигается, выражение недоверия на его лице сменяется скептической ухмылкой.

– Что? – спрашиваю я.

Он отрицательно качает головой.

– Думаю, дело не в месте, а в тебе, – говорит он.

– Во мне? Да нет же! – Смеюсь и наклоняюсь над разбросанными бумагами.

Макс задумывается на секунду.

– Тогда, возможно, в нас. – Наши взгляды встречаются, и пару секунд мы неотрывно смотрим друг другу в глаза. Волосы у него слегка растрепались – слишком быстро хлопал ящиками, – они у него мягкие, как пух цыпленка, и я не могу удержаться от мысли, что даже несовершенство на нем выглядит идеально. Вытягиваю руку и пробегаю пальцами по одной из прядей, приглаживая ее, и вдруг слишком отчетливо слышу дыхание Макса, каждый вдох, каждый выдох. Но потом я вспоминаю о волосах Селесты, о том, как они упали ему на лицо и как она его поцеловала на скамейке у школы, и останавливаю себя.

– Это все займет много времени, – говорю я и сажусь на корточки, чтобы поднять бумажку с пола. – Может, посмотришь пока, что в других комнатах, а я наведу тут порядок.

– Уверена? – спрашивает Макс и тоже садится на корточки, собирая документы, которые рассыпал. Случайно мы хватаем одну и ту же стопку, и когда я поднимаю на него взгляд, Макс оказывается так близко, что я чувствую его запах. Хочу себе подушку из его свитера.

– Да, – говорю я.

Он отвечает кивком, поднимается и уходит в другую комнату. Собираю бумаги в стопки, сортируя их по фамилиям, и вдруг слышу, как он громким шепотом зовет меня. Иду в соседнюю комнату и вижу вот что: Макс стоит под сводом бывшей обсерватории. Отверстие для телескопа заделали стеклянным куполом, только подними голову – и увидишь звезды.

– Вот это да, – говорю я, вглядываясь в сверкающее небо. – Совсем как…

– В Мете, – заканчивает Макс за меня. Мы смотрим друг на друга. Я почти слышу симфоническую музыку на заднем фоне, и мне вдруг очень хочется «Opeo».

– Той ночью ты была очень красивой, – медленно говорит он, делая легкое ударение на слове красивой, и хотя мне безумно приятно это слышать, я закатываю глаза.

– Ты никогда не умела принимать комплименты, – замечает он, стараясь скрыть улыбку.

– Знаю, – вот все, что я могу сказать, потому что он прав.

Макс прячет руки в карманах.

– Я бывал там как-то раз. В Мете. Мы приехали из Бостона всей семьей на поезде. Я спросил сестру, а слабо ей коснуться картины Ротко. Оказалось, не слабо, – он смеется. – В общем, думаю, уже ясно, что в музее мы пробыли совсем недолго.

Сестру? Я раскрываю рот, чтобы спросить о ней – в наших снах она ни разу не появлялась, – но вместо моего голоса раздается голос доктора Петермана, и у нас над головами вспыхивает свет.

– Что тут происходит? – спрашивает Петерман. Он стоит в дверях, на нем невероятно короткие белые спортивные шорты, на плече висит большая спортивная сумка, на голове спортивная повязка.

– Доктор Петерман, – запинаясь, говорю я. – Что вы здесь делаете?

– У меня по средам тренировки по сквошу[9]9
  Спортивная игра, в которой двое (или четверо) игроков по очереди отбивают ракетками мяч от стены таким образом, чтобы соперник не смог по нему ударить.


[Закрыть], а по пути домой я увидел, что в ЦИСе горит свет, – говорит он. – Я сейчас вызову охрану. – Петерман вытаскивает мобильник, чудом уместившийся в крошечном кармане шорт.

– Да пожалуйста, – говорю я. – Но вы только время зря потратите. Я обязательно вернусь. – Чувствую, что мои нервы напряжены до предела, щеки горят. Он не скроет от меня правды. Особенно теперь, когда мы подобрались к ней так близко.

– Мне не нравится твой тон, Элис, – говорит Петерман.

– А мне все равно. – Я пытаюсь себя сдержать, но получается плохо. Так всегда бывает, когда я не знаю, что делать. В такие минуты вся моя вежливость испаряется, будто ее и не было. – Сдаваться я не собираюсь. Даже если придется поселиться у ЦИСа в палатке или сжечь тут все дотла. – Конечно, я не собираюсь делать ничего такого. Меня просто иногда заносит, и тогда я ляпаю что попало, совершенно не думая.

– Спокойнее, – вмешивается Макс. – Никто не собирается ничего сжигать.

– Говори за себя, – бормочу я.

Макс меня игнорирует.

– Доктор Петерман, пожалуйста, не сердитесь на Элис. Иногда она будто с цепи срывается. Меня зовут Макс Вулф. – Он подходит к Петерману и протягивает ему руку, которую тот с неохотой пожимает. – Не знаю, помните ли вы меня, но я был пациентом ЦИСа примерно десять лет назад, в то же время, что и Элис. Уверяю вас, мы совсем не хотим усложнить вам жизнь. Мы просто ищем ответы на вопросы о том, что с нами произошло и почему мы снимся друг другу. – Не знаю, как он это делает. Такой уверенный в себе и такой обаятельный. Ему просто невозможно отказать.

Петерман застывает на месте.

– Вы и в самом деле снитесь друг другу? – Даже самый тактичный человек на Земле не смог бы помягче преподнести ему новость о том, что двое его бывших пациентов подсознательно знакомы. Он медленно кладет телефон обратно в карман, переводя взгляд с Макса на меня и обратно, думая о чем-то своем.

– Это было много лет назад, – задумчиво говорит он. – Но, кажется, есть у меня одна идея. Пойдемте… Присядем.

Пока мы идем в кабинет к Петерману, я успеваю шепнуть Максу на ухо:

– Это он тебя послушал.