Текст книги "Золотая пчела. Мистраль"

22

Ждать час за часом.

Сунув руки в карманы расстегнутой короткой куртки из тонкой кожи, Аксель мерил широкими шагами улицы Йоханнесталя, делая уже далеко не первый круг по центру города.

Хайди не было на Лютагассе, значит, она, как и все нормальные люди, спокойно спала в своей маленькой квартирке – он не знал, где это, да и не собирался тревожить ее. Как и Хайнца, на которого все еще злился. В конце концов, со своими фобиями надо разбираться самому, не мучая окружающих.

Можно было надраться или уходить себя так, чтобы, придя в гостиницу, рухнуть в постель полумертвым от усталости. Проверенный способ. Обычно ему хватало нескольких часов на рассвете, чтобы выспаться. В молодости случалось отсыпаться время от времени по несколько суток, но с годами эта необходимость отпала – приспособился.

Аксель вышел на набережную, долго стоял, глядя на спокойно текущие воды Шпрее. Ноги гудели после нескольких часов быстрого хода, и Аксель, опершись руками о парапет, втянул себя на холодный мрамор, поставил рядом банку пива и скинул туфли.

От реки веяло прохладой. Дурные голуби, под влиянием цивилизации тоже разучившиеся спать по ночам, метались в свете фонаря у старинного каменного моста – как мухи у лампы. Центральная площадь за темными квадратами домов была подсвечена; купол собора и колокольня возвышались над спящим городом, сияя во тьме холодным голубоватым светом, немного нереально и загадочно и в то же время ярко и празднично, как рождественская елка. И от яркости света в центре еще темнее казался противоположный берег, где спал во мраке обреченный на скорую гибель Штадтранд, с покорным фатализмом ожидающий своего часа, а за ним прятались за непроницаемой завесой мглы Свати, укрывшись колючим одеялом хвойного леса и пряча от всего мира свое коварное, переменчивое нутро.

Аксель забрался на парапет с ногами, повернулся боком к реке и обхватил руками колени. Остывший за вечер мрамор холодил сквозь носки усталые ступни.

– Самое мне место здесь, между, – решил Аксель. – Шаттенгланц. Создание света и тьмы.

Как раз когда он начал задумываться, не грозит ли ему этот приятный отдых простудой и прочими сопутствующими радостями жизни, и не без извращенного удовольствия представил себе, что скажут в театре, если завтра он окажется без голоса, послышалось спокойное, уверенное ворчание мотора. На набережную выехала машина с полицейскими значками, хотя явно не патрульная. Кто-то из местного полицейского начальства ехал домой, задержавшись на работе или в гостях. Они ведь, наверно, тоже ходят в кино или в гости.

Аксель на всякий случай отдал честь. Машина затормозила, и сидевший за рулем пожилой мужчина, высунувшись из окошка, смерил артиста подозрительным взглядом.

– У вас все в порядке? – спросил он.

– Все просто замечательно! – с большим убеждением ответствовал Аксель, глядя на полицейского в тихом восторге: у него кончики усов закручивались вверх, как на картинке. В порыве внезапного вдохновения Аксель предложил: – Может быть, составите компанию?

– Что, простите? – Брови полицейского поползли вверх.

– Ну так… прекрасная майская ночь… Красивый город, Шпрее. Можно посидеть, поболтать…

– Да вы пьяны! – сообразил полицейский.

– Только самую малость, – признал Аксель.

– Не знаю, как там у вас, – полицейский окинул неприязненным взглядом лоснящуюся кожаную куртку Акселя с вызывающе блестящими серебристыми заклепками, – а в Йоханнестале не принято сидеть ночами… вот так над Шпрее…

– Но ведь и не запрещено, верно? – резонно заметил Аксель.

– Немедленно приведите себя в порядок и отправляйтесь домой спать!

Аксель тяжело вздохнул.

– И не сидите так, еще в воду свалитесь!

Аксель кинул равнодушный взгляд вниз и покачал головой.

– Это исключено.

– Знаете что… – Полицейский приоткрыл дверцу автомобиля и сунулся вперед, видимо, собираясь выйти, однако остался на месте. Ход его мыслей и ощущения легко было представить: он устал после долгого дня, чем бы этот день ни был занят, больше всего ему хотелось наконец-то попасть домой, и он плохо представлял себе, что, собственно, делать со странным чужаком. Кроме того, окинув Акселя профессионально-изучающим взглядом, полицейский оценил ширину его плеч и обтянутую футболкой мускулистую грудь под курткой – дело могло закончиться никому не нужными осложнениями, и было б из-за чего…

– Слезайте оттуда, – более спокойным тоном посоветовал он. – И наденьте, в самом деле, туфли! Простудиться хотите?

Аксель покорно кивнул, бросил последний взгляд на ночные красоты вокруг – все равно, кроме зарева над площадью, ничего не было видно в темноте, – спрыгнул с парапета, обулся и застегнул молнию куртки. Взяв свою банку с пивом, Аксель счел, что она слишком холодная, и с поразительной меткостью отправил ее в ближайшую урну, находившуюся в нескольких метрах от него.

Полицейский моргнул.

– Вы, наверно, знаете, где можно достать немного шнапса в такое время? – вежливо спросил Аксель, блеснув располагающей улыбкой.

Полицейский плюнул, захлопнул дверцу и тронулся с места.

Аксель хотел снова отдать ему честь, но решил, что этот жест недостаточно ясно выразит его почтительное отношение к представителям охраны порядка, и послал вслед полицейскому воздушный поцелуй. Автомобиль резко затормозил (вероятно, полицейский увидел это в зеркальце заднего вида), но по размышлении тронулся снова, раздраженно урча.

Артист посмотрел в небо, попытался определить время по звездам (ничего у него не вышло, потому что в звездах он ни черта не понимал) и направился в сторону центральной площади – на свет.

А ведь Дитриху тоже не спится, – мелькнула у него странная мысль. – Интересно, что он делает? Продолжает путь в тиши ночных дорог, под звездами? Надеюсь, ему хватает утренних часов, чтобы отдохнуть… – Аксель сунул озябшие руки в карманы куртки – становилось все холоднее – и ускорил шаг.

23

– Это должно выглядеть like magic! – снова завел режиссер свою любимую песню. – Плащ внезапно распускается в полете, как гигантский… цветок!

– Знаю, знаю, – проворчал Аксель и добавил под нос: – Кич!

Он страдальчески закатил глаза, когда ассистент туго затянул ремень у него под грудью, подергал на всякий случай остальные ремни, проверяя их надежность, и защелкнул карабин.

– А дышать я как буду? – выдавил Аксель.

– Обойдешься, в этой сцене тебе петь не надо! – отрезал ассистент. Несколько человек, стоявших рядом, засмеялись.

Аксель, поджав узкие губы, расстегнул и ослабил ремень, снова щелкнул карабином, заодно удостоверившись, что он держит прочно, застегнул поверх ремней жилет, чтобы их не было видно, и, состроив комическую рожицу, с вызовом взглянул на окружающих.

Хайнц бросил на него жалобный взгляд, но Аксель сделал вид, что не заметил: он предпочитал не афишировать свои интрижки перед труппой. Во всяком случае, пока речь шла не более чем об интрижке.

– Ну, вперед! – скомандовали ему.

Аксель, и сам уловивший соответствующий пассаж пианиста, кивнул. Красавица Тереза подбежала, обняла его, прижавшись на миг пышным бюстом к его затянутой в жилет и сложную конструкцию из ремней груди, и звонко поцеловала. Она каждый раз провожала его в полет, как в последний путь.

Не прошло и минуты, как он уже поднимался над сценой на крохотном пятачке из нескольких деревянных плашек. Кое-кто из артистов пробовал просто постоять на этой площадке на полной высоте и сразу же просился вниз, жалуясь, что закружилась голова. Аксель страхом высоты не страдал ни в малейшей степени. Тем не менее, его подташнивало, и сердце уже заранее замирало и готовилось ухнуть вниз с бешеным приливом адреналина, когда площадка внезапно исчезнет из-под ног, подтолкнув его в плавный полет по широкой дуге. Полет завершался над оркестровой ямой, после чего зал погружался в полную темноту, а по ходу дела требовалось еще удерживать изящную позу и помнить о чертовом плаще, которому полагалось «расцветать» вокруг него, и стараться не зацепиться за какую-нибудь штуковину, летящую рядом (а их было полно, и носились они по самым диким траекториям), и к тому же сохранять каменное выражение лица, сознавая, что зрителям его будет отлично видно. Однако не только из-за эффектности зрелища Аксель никому не отдал бы этот трюк – он и самому себе не признался бы в том, насколько ему нравились и ощущение полета, и ощущение контроля над собственным тренированным, все еще надежным и послушным телом.

К резкому толчку и внезапному ощущению пустоты под собой подготовиться было нельзя. Всегда это происходило в какой-то мере неожиданно, но в этот раз получилось еще более неожиданно, чем обычно. Площадка не подтолкнула его вперед и вверх, как должна была, а просто убралась из-под ног, да еще на несколько секунд раньше, чем следовало. Ох уж эта сценическая машинерия!

Несколько растерявшись, когда доски под ним внезапно исчезли, Аксель в первый момент инстинктивно вцепился в державшие его тросы, хотя прекрасно знал, что делать это нельзя: сложная сеть тросов перекрещивалась над ним, поддерживая множество разных «небесных тварей», включая пару штук полноценных, любовно вырезанных из дерева крылатых драконов, и, учитывая их стремительное перемещение, можно было легко запутаться, а то и вовсе остаться без рук. И, как будто одной накладки было мало, на животе под тускло поблескивающим, как мокрый асфальт, жилетом задорно щелкнуло, и Аксель почувствовал, что стягивавший ребра ремень резко ослаб. Другие ремни врезались в плечи и уверенно заскользили вверх.

Между тем, остальная машинерия исправно выполняла свои обязанности, и его решительно повлекло вперед. Аксель сочно выругался в приклеенный к щеке микрофон. Упасть ему, впрочем, пока не грозило: ремни удерживал жилет, сползший под мышки и уже трещавший по швам. Хуже было то, что на спину давило в самом неподходящем месте, и оставалось только отчаянно извиваться, пытаясь подтянуться повыше и перенести вес собственного тела на плечи и пресс.

Вдобавок техники, естественно, растерялись, пытались остановить процесс, и вместо того, чтобы спокойно завершить положенную дугу, тросы лихорадочно заметались в воздухе и грозили перепутаться.

Почувствовав, что один из тросов повело куда-то в сторону, Аксель выпустил его к чертям собачьим и, смерив взглядом расстояние до сцены – не такое уж большое, по правде говоря, – свободной рукой сорвал с горла запутавшийся в тросах плащ и рванул жилет так, что вниз градом посыпались пуговицы.

Ощутив, что его опять потянуло наверх, он отпустил вторую руку и торопливо выпутался из жилета и ремней, чтобы с грохотом приземлиться на сцену – увы, далеко не так аккуратно, как хотелось бы. Аксель было встал на ноги, но, не сумев удержать равновесие, завалился навзничь. К счастью, ударился он не сильно – актерская выучка помогла вовремя подставить бедро и более-менее мягко перекатиться. Однако, когда Аксель лежал на спине, ему требовалось немалое усилие, чтобы подняться, и, оглушенный всем происшедшим, несколько мгновений он просто прислушивался к собственным ощущениям. Горели плечи, натертые ремнями и краями жилета, но, помимо этого, он как будто остался невредим.

Он сделал слабую попытку приподняться, но тут же послышался тяжелый топот и чей-то вскрик: Хайнц, рванувшись к Акселю, отшвырнул в сторону оказавшегося на пути статиста. В следующее мгновенье руки Хайнца осторожно обхватили Акселя за плечи, помогая встать, горячие губы прошлись по щеке с дрожащим шепотом:

– Боже, как ты меня напугал…

– Я цел, я в полном порядке! – прорычал Аксель, высвобождаясь из его рук. – Но я хочу сказать этому кретину-технику… – Он запнулся и посмотрел в глаза Хайнца, полные искренней тревоги, облегчения и испуга одновременно… Но ведь Хайнц был актером, пусть начинающим, но актером… Так или иначе, Аксель удержал готовое вырваться со злости: «Не твоя ли это работа?»

Не успел он сделать шаг, как на шее у него всем весом повисла Тереза, что-то испуганно лепеча, их обступила толпа, кто-то хлопал его по плечам, другие оглядывали не без опаски, словно удостоверяясь в том, что он не собирается рассыпаться на части. Постепенно люди отступили, и показался неуверенно топтавшийся на месте бледный Питер, смотревший на него, как кролик на удава.

– В следующий раз, – спокойно произнес Аксель, стараясь, чтобы голос не дрожал, – когда ваша машинерия свихнется, и не думайте хвататься за рычаги! Пусть все идет как идет, и всем тогда будет гораздо проще.

Питер испуганно кивнул. Аксель провел трясущейся рукой по лбу, оглядел стоявших рядом.

– Я думаю, распространяться об этом незачем, – предложил он. – И так уже слухи дурацкие ходят… И директору лишний стресс…

– Это от какого стресса ты хотел меня избавить? – холодно поинтересовался Яновка. Он стоял в стороне, держа в руках мятый ком из разорванного жилета и ремней.

– Упс, – сказал Аксель.

Толпа расступилась, и Яновка подошел к Акселю, на ходу стряхнув с ремней останки жилета. Остановившись прямо перед артистом, он молча защелкнул карабин, потянул ремни в стороны, подергал, показывая их надежность.

Аксель сунул руки в карманы брюк, глядя в глаза директору, на щеках его ходили желваки, тяжелый подбородок выдвинулся вперед. Вокруг молчали, над сценой повисла напряженная тишина, только с колосников доносился стук и даже скрежет – там пытались распутать завязавшийся наверху узел.

– Мне сказали, что последним его застегивал ты, – наконец произнес Яновка.

– Последним его застегивал я, – повторил Аксель без всякого выражения.

– Тебе непременно надо было ослабить ремень, – сказал Яновка.

Аксель промолчал, сжав узкие губы и по-прежнему двигая мускулами на щеках. Яновка уронил ремни на пол и отвел взгляд.

– Я готов продолжать, – сказал Аксель режиссеру. – Дайте мне только пару минут, – и ушел за кулисы, по пути положив руку на плечо Хайнцу и на миг сжав его.

– Так, все. We’re goin’ on![21]21
  Продолжаем! (англ.)


[Закрыть] – режиссер хлопнул в ладоши, привлекая всеобщее внимание, а Яновка покачал головой, машинально поднял ремни и жилет с пола, сунул кому-то в руки и ушел со сцены.

Откуда-то донеслось испуганное «Ой!», из люка снова вылезла злополучная конструкция с площадкой, поднялась на полную высоту и еще поездила вперед и назад, видимо, стремясь продемонстрировать хорошую работу.

24

Аксель вошел в кабинет Лауры Таннен, держа напряженную спину еще более прямо, чем обычно.

Хайди сидела, свернувшись клубком в кресле, и читала тяжелый толстый том, набранный пугающе мелкой фрактурой.

– Если будет фюрст[22]22
  Фюрст (нем. Fürst) – князь.


[Закрыть], а не король, нам это подойдет? – вместо приветствия спросила она.

– Какой фюрст, кому подойдет? – устало спросил Аксель и с тихим стоном опустился на любимый диван.

Маранта на подставке радостно зашуршала, но он даже не заметил.

– Если попытаться совместить твой рассказ с исторической реальностью и предположить, что дело происходило именно в этих местах… а иначе я просто не представляю, с чего начинать… то мы сразу же упираемся в объективный факт. Никаких королей в Йоханнестале отродясь не было.

Аксель переменил позу, но спина ныть не перестала. Его мутило.

– В Средние века Янсталем владела семья Тройнхаймов. И сегодня мне наконец попался Лукаш фюрст фон Тройнхайм, который погиб в Палестине, подавшись туда к концу эпохи крестовых походов. Вторая половина XIII века. На этом пресеклась династия Тройнхаймов, и Янсталь перешел во владения маркграфа Лаузицкого…

Аксель сообразил, что нехорошо ему оттого, что он просто ничего не ел с утра. Еще повозившись, чтобы комфортнее расположить спину, он бросил взгляд в затянутое хмелем окно, однако от одного вида непроницаемой темноты позади фигурной листвы тошнота резко усилилась.

– Тройнхайм не оставил после себя наследников и был уже далеко не юноша, так что теоретически гомосексуальность предположить можно, – продолжала Хайди. – Но как узнать, кто его сопровождал в Палестине, ума не приложу. В любом случае, это наша единственная ниточка. Если, конечно, говорить о реальной истории. Правда, насколько я поняла, Тройнхайм себя как-то дискредитировал на Востоке, что и позволило маркграфу Лаузица захватить власть в Янстале… Твой король был абсолютно порядочен, или возможно, что?.. – Хайди наконец подняла глаза от книги и увидела его лицо. – Аксо! Что-то случилось?

– Что-то случилось. Так, мелкие неприятности на репетиции! – истерично звенящим голосом ответил Аксель.

– Ты абсолютно уверен, что это была случайность? – спросила она, когда Аксель закончил полный драматизма рассказ. – Точно никто не мог это подстроить?

– Исключено.

– Исключено, потому что ты не хочешь думать…

– Послушай, площадка всего лишь отъехала раньше времени. Обычный технический сбой, такое бывает сплошь и рядом, она испортила мне позу, и только. А карабин я застегнул сам, и он нормально работал и до, и после. Отказал только в момент прыжка. Кто и каким образом мог это подстроить?

– Колдун с мельницы на Черной Воде[23]23
  Колдун с мельницы на Черной Воде – персонаж из «Крабата».


[Закрыть], – улыбнулась Хайди.

– Разве что. Покушение на мою жизнь? Это было бы просто глупо, я не мог упасть. Нет, такая опасность существовала, но это было слишком уж маловероятно.

– Вряд ли тебя хотели убить, – решила Хайди. – Но вот заставить отказаться от этого трюка… Что там насчет нагрузки на позвоночник?

– Меня осмотрел наш врач при театре и сказал, что все в порядке. Хотя… могут быть такие, кто был бы только рад, если бы я оказался не в состоянии выполнять трюки. Но я даже думать об этом не хочу. И, в любом случае, вопрос остается – как это можно было организовать?

– Значит, это эхо того, что происходит с Дитрихом, – решила Хайди. – Наверно, ему тоже нелегко приходится. Или Колдун с мельницы!

– Пойдем куда-нибудь поедим, – взмолился Аксель.

– Можно и здесь.

– Нет, я хочу туда, где много света. И много людей.

25

Хайди остановилась перед афишей, на которой красовалось снятое крупным планом лицо Эдлигера, освещенное так, чтобы одна половина была на свету, а другая в глухой тени. Золотые буквы, складывавшиеся в надпись “АХ EDLIGER”, были крупнее и ярче, чем само название спектакля, скромно приписанное внизу.

– Я бы тебя не узнала на этой афише, – заметила Хайди.

– Здесь я в гриме и с гладкой прической.

– Здесь у тебя просто другое лицо, – она взяла Акселя под руку. – Но мне нравится. Тебя убивают в конце?

– Я исчезаю из мира. Я впервые в вечности влюбляюсь в земную девушку, но в конце понимаю, что, ответив на мою любовь, она будет обречена на смерть. Поэтому мне приходится оставить ее с любящим ее человеком, и больше мне в этом вашем мире, – он улыбнулся, – делать нечего.

– А девушку ты спросил? – скривилась Хайди. – Я бы на ее месте осталась с Шаттенгланцем в этой жизни или иной.

– Вот я и должен добиться, чтобы большинство зрительниц так думали. Как многие верят, что на месте Кристины остались бы с Призраком Оперы.

– Нет, – наморщила нос Хайди. – Призрак – сумасшедший урод в сыром подвале, а Шаттенгланц… – ты!

Аксель рассмеялся.

Они перешли улицу и устроились в уютном сквере под фонарем, с видом на афишу, оставшуюся в одиночестве на другой стороне.

– Итак, что мы знаем о нашем Дитрихе?

Хайди достала из сумки книгу – без особой надобности, так как исходный рассказ оба знали уже наизусть. Аксель откинулся на спинку скамейки, положил на нее руку, приобняв Хайди.

– Мы знаем, что он гей… хотя бы отчасти. В общем, это совпадает. Мы знаем, что он блондин – это упоминается в тексте. Как и ты.

– Я не блондин, – признался Аксель.

– А… ну вот так и разбиваются жизненные иллюзии! – расстроилась Хайди. – А ты постоянно одной фразой разрушаешь все мои построения!

– Ты слишком веришь в то, во что хочешь верить, и сооружаешь свои теории, имея для того слишком мало фактов. На самом деле у меня не может быть с ним много общего. Подумай сама, Дитрих – солдат, для которого убить человека – плевое дело. Он много сражался, и это не могло не наложить отпечаток на его характер, психику. А я даже в армии не был.

– Ты играл в мушкетеров!

– Потому что мушкетеры для меня означали красивые костюмы и изящные манеры. И вообще, это была идея Яновки. Нет, у Дитриха было совершенно другое отношение к людям, другие ценности, другое понимание жизни и… смерти… Другие физические условия, тренировки с холодным оружием вместо спортзала, часы и часы верхом…

– Ну да, – фыркнула Хайди. – Кривые ноги и ужасная походка…

– Вот именно. Более развитые мышцы на правой руке, в которой он держит меч… – Аксель задумался на мгновенье, – или, скорее, левой? В общем, он и двигаться должен иначе!

– Значит, ты считаешь, что эта связь между вами возникла только сейчас, когда ты вернулся в Янсталь?

– Понятия не имею.

– Но ведь ты почему-то начал писать этот рассказ?

– Почему-то начал.

– Ладно. Продолжаем. Что еще мы знаем о нашем герое? У него потрясающая осанка. Он гордец и не гнет спину ни перед кем.

– Но это вынужденно. Сарацинское копье и все такое, это есть в тексте.

– Ты тоже держишь спину прямо.

– Но я ведь… Черт… Я никогда не думал об этом с такой точки зрения! – Аксель убрал руку со спинки скамьи, провел ладонями по лицу.

– Это было семь лет назад, – сказал он, помолчав. – Несчастный случай на сцене. Вроде того, что было сегодня, только все прошло далеко не так безобидно, и это была не репетиция. Мне перешибло спину. Ни о каком «show must go on» не могло быть и речи – меня унесли со сцены без сознания.

– Из-за этого ты до сих пор не играл?

– Нет. Да. Не совсем. Спину мне залечили. Вполне успешно и даже сравнительно быстро. Физическую форму я вскоре восстановил. Осталось легкое неудобство или заторможенность при некоторых движениях, не более того. Дело в другом. В той самой фобии. Если до того она меня уже почти не беспокоила, то после травмы приняла какие-то гипертрофированные формы.

– Но, казалось бы, театр… Люди, свет, именно то, что тебе нужно.

– Я просто не мог работать. Я вообще ничего не мог делать, я был близок к полной потере рассудка, – Аксель низко наклонился, свесив руки меж расставленных коленей, словно не хотел, чтобы она видела его лицо. Взгляд его был устремлен на афишу. – Дело было не в самой травме, а… Первое время я оказался полностью парализован. И это чувство одиночества…

– Не поверю, что тебя оставили одного.

– Нет, там была Карина, там было множество людей, но их участие ничего не меняло, они просто не могли пробиться ко мне сквозь это одиночество. И сны, где была только тьма. А может быть, хватило одного единственного кошмарного часа, когда вдруг погас свет, а я не мог сдвинуться с места, чтобы его включить.

Хайди молча положила ладонь ему на спину, ощутив, как напряженные мышцы дернулись под ее рукой. Аксель, по-прежнему не глядя на нее, инстинктивно придвинулся ближе. Ощущение присутствия.

– Я лишь чудом сохранил разум. Именно чудом – иначе это не назовешь. Просто нашелся человек, который действительно был рядом. Именно тогда и именно так, как мне было нужно. И только тогда я по-настоящему понял то, о чем пел в течение двадцати лет. Со всей сентиментальностью и пафосом… Никогда до того у меня такого не было и уже не будет.

Хайди вдруг с шумом втянула воздух, словно от боли, и Аксель с удивлением оглянулся на нее через плечо.

– Он… погиб? – тихо спросила она.

– Он погиб. Разбился в аварии. Меня там не было. Мне даже не с чем было проститься: все сгорело.

– Ты ничего не мог сделать.

– Я мог поехать с ним. И тогда я был бы за рулем, и все могло быть иначе – он был не слишком уверен на дороге. А мне просто не хотелось. Лень было.

Он снова обратил к афише остановившийся взгляд. Хайди молчала, думая о том, что в его голосе опять отозвался пугавший ее надрыв, и все так же держала руку на его спине, чувствуя ладонью глубокое, ровное дыхание сильного тела, а потом – резкий толчок, когда Аксель внезапно сухо рассмеялся.

– Что же получается? Даже если отбросить всю эту фантастику и иные миры, выходит, что я собственную жизнь описал еще в юности?